000
ОтложитьЧитал
Таймень
Без специального навыка и сноровки на лодке, на шесте, да во время большой воды, далеко не уйдёшь. Летом, по малой воде, у меня получалось кое-как. Но весной даже не пытался.
Генка Ерин пригласил меня саком рыбу половить. У него был сак, а у меня – нет. Сак – это вроде как сачок, которым дети летом бабочек ловят, только больше. Один шест метров пять в длину. На одном из концов перекладина метра полтора-два и сетка треугольником. Сетку забрасывают подальше с берега в реку и по дну тянут к себе. Рыба в мутной, по весне, воде попадает в сетку. Её выворачивают на землю и собирают рыбу. Сложного ничего нет, но и здесь без навыка не получится.
Генка мне давал иногда свой сак. Сам он им мастерски владел. Весной семью обеспечивал и пескарями, и чебаками.
Что, он будет ловить, а я по берегу бегать?
– Папа, попроси у дяди Лёни его сак. Генка зовёт на рыбалку. Своего-то у нас нет.
– Пойду спрошу. Едва ли даст.
Я тоже в это слабо верил.
И зря. Отец пришёл с соседским саком. Сак был раза в два больше Генкиного. И ячея уж точно не на пескаря с чебаком.
– Дать-то дал дядя Лёня, как ты с ним справишься? Самого вместе с саком в реку утянет. Течение сейчас о-го-го какое. Здоровому мужику не справиться.
– Справлюсь. – Примерил сак на себя. Зрелище со стороны было печальным.
– Может, с Генкой поменяетесь? Он вон какой бугай. Пусть возьмёт этот, а ты его.
– Не, порвёт ещё, мне отвечать. Сам буду.
– Смотри. Пошли.
Отец взял сак на плечо, и мы вместе пошли на реку.
Генка был уже там, сидел в лодке, ждал меня.
– Гена, может, поменяетесь?
Тот внимательно осмотрел соседский сак:
– Не-а. Мой лучше: легче и ячея как надо. В этом вона какая ячея – вся рыба уйдёт.
– Ну ладно, где ловить будете?
– На ту сторону махнём, пока не затопило. Завтра там уже вода будет. Так пройдём с километр по берегу – и домой. Скоро стемнеет.
Отец оттолкнул лодку от берега. Генка погнал лодку против мощного потока воды. Переплыли реку, вытянули её на берег. Генка уверенно приступил забрасывать сак, собирал в мешок рыбу, шёл вперёд меня вверх по течению.
У меня получалось хуже. С трудом забрасывал. Из последних сил доставал из воды соседский сак. Рыбы не было. Напрасный труд. Подошёл к очередной заводи. Вода была под самый верх берега, крутила, аж воронки шли.
– Всё, последний раз бросаю и пойду к лодке ждать Генку.
Закинул подальше, придавил ко дну, потянул. Не тянется. Что такое? Подёргал – не идёт. Ещё не хватало – наверное, за корягу зацепил? Получу от дяди Лёни. Он поди думал, что отец будет ловить, а тут я оказался. Безусловно, влетит на орехи.
Зевать некогда. Вода крутит, сак тянет в реку. Развернулся спиной к реке, положил на плечо шест, уцепился в него руками и давай вытягивать из воды. Потихоньку пошло.
– Слава богу, хоть вытащу. Дыры заделаются.
Чувствую, перекладина на берегу. Оборачиваюсь. Из сака торчит огромная голова толстого длинного чудовища. Голова открывает страшную красную пасть, наверняка готовится меня проглотить. Что делать? Кто это? Генка ушёл далеко за поворот. Покричал его. Где там? От греха подальше, тем же методом, за шест, с трудом уволок сак с содержимым в лес и бросил.
Зверь вылез из сака и начал прыгать, словно дракон разевать пасть. Надо с ним кончать, пока он меня не кончит.
Снял школьный ремень с железной пряжкой и стал бить его по голове. Ему это как слону дробина, пряжка – пропеллером. Пару раз меня хвостом саданул по голове. Постепенно стал затихать.
Не заметил, как подошёл Генка.
– Это ты поймал?
– Ну кто ещё? Что это за зверь? Я так испугался. Это не дракон?
– Какой дракон, Гена, это таймень. Большой таймень, очень большой.
– А… а… а…
– Такой огромной рыбины я в жизни не видел. Давай так: саки и мою рыбу унесём в лодку, потом заберём вдвоём твою рыбину.
Унесли, вернулись назад. Генка по-деловому смерил рыбу шагами:
– Четыре… Чё, я за голову, ты за хвост.
Рыба была скользкая, соскальзывала с плеч, из рук. – Давай голову на спину положу, возьму за жабры, а ты под брюхо вставай и тоже бери на плечо. Только в ногу иди.
– Ага, понял.
Мы подняли рыбу.
Тяжёлая. С грехом пополам добрались до лодки. Переплыли реку. Таким же образом взвалили на себя рыбину. Хвост бил по ногам, не давал попасть в ногу с Генкой. Саки побросали – потом заберём. Двинулись по деревне. Местные такого не видали, качали головами: «Повезло пацанам».
Не помню, кому сколько рыбы родители отдали: соседям, знакомым… Помню точно: икры насолили три трёхлитровые банки. Ни до меня, ни после никто больше такого большого тайменя в Кабырзе не ловил.
Жулик
Жили мы по приезде в Кабырзу и год, и два без собаки. Кот – это да, важный персонаж. Хотя мышей он и не ловил (это он считал ниже своего достоинства), но присутствовать – присутствовал.
Как-то осенью, снега ещё не было, вышел я из дому на улицу, у дверей сидел пёс. Страшный из себя. Ноги длинные, худой, шерсть серая, клочками. Ухо одно стоит, другое болтается, хвост в репье. Смотрит просительно в глаза: дай, мол, пожрать, вишь живот подвело?
Вернулся в дом, взял что попало под руку. Дал ему. Он не торопясь поел, заулыбался, завилял хвостом в знак признательности. Не уходил.
– Всё, нету больше. Поел – хватит, иди откуда пришёл.
Пёс и не думал уходить.
– Понравилось? – Мне некогда было заниматься с ним, пошёл по своим делам.
Пёс не отставал.
– Да иди ты от меня, чучело. Ещё подумают, что мой, позор один.
Пришлось топнуть ногой на него и даже замахнуться. Он и ухом не пошевелил. Весь день по деревне ходил за мной. Вечером ему вынес ещё кое-чего поесть. Когда он доел – объяснил ему, что он мне такой некрасивый не нужен, пусть идёт к своим хозяевам.
Утром наружная дверь крыльца не отворялась, будто подпёрта снаружи. Посмотрел в щёлку, так и есть: её пёс, мой новый знакомый, подпирал, свернувшись калачиком. Толкнул сильнее. Пёс вскочил, дверь распахнулась, он сел и, как вчера, подавал своим видом, что голоден.
– Я же сказал тебе уходить? Сказал. Почему не ушёл? Жить у нас собрался? Посиди, родителям скажу.
Отец кивнул:
– Пусть живёт, если хочет.
Мама выразилась более обширно:
– Нужен он нам? С Чумбокой драться будут. Кстати, где он? – Посмотрела по сторонам. – Вот ты где. Гена, возьми Чумбоку и вынеси к собаке – посмотрим, чем закончится их встреча. Если подружатся и пёс останется – пусть живёт. А то – сам уйдёт откуда пришёл.
Взял я кота на руки, вышел во двор. Пёс смело подошёл, начал обнюхивать кота. Тот залез повыше, на плечо. Не удирал и не шипел, как он это делал при подобных встречах. Посмотрел я на них обоих. Что держать здоровенного кота? Пусть сами разбираются. Скинул его на землю. Кот сел столбиком, пёс лёг на живот, стал подползать к коту. При приближении кот поднял лапу с выпущенными когтями. Пёс сдал назад. Смотрели с минуту друг на друга. Кот, с взъерошенной на загривке шерстью, оглядываясь, пошёл домой.
Пёс подошёл ко мне, сел, задрал голову, посмотрел мне в лицо. Его морда словно говорила: «Видишь, ты меня прогоняешь, а кот не против. Как мы с ним подружились, видел?»
– Ладно, оставайся. Зима скоро, будем тебе собачью будку колотить.
Назвали его Копельдрык. Почему, за что? Отец сказал – кличка к нему и пристала. Так он у нас прижился. Прожил зиму, поправился, а весной исчез. Пропал и всё. Говорили – мужики из расконвойки его съели. И даже кой-кто шкуру его видел, выброшенную за деревней.
К собаке мы уже привыкли. Месяц-два прошло, стали задумываться о другой. Как раз в это время отец решил себе галифе пошить. После войны это было модно. Достал отрез материи:
– Маша, сшей.
– Не умею я, Женя. Платье – пожалуйста, кофточку, юбку, халат… Галифе – не могу. Иди к Фросе. Она всем офицерам одежду шьёт.
Отец пошёл к Фросе. Приходит домой и говорит:
– Штаны сошьёт. А ещё у неё собачка маленькая, взрослая, и щенок от неё. В следующий раз пойду на примерку, могу договориться. Отдаст, зачем ей две собаки?
Никто против не был. Все – за.
Штаны готовы. Отец прямо в них идёт от Фроси. В руках маленький щенок.
– Берите, дети, воспитывайте. Отдала Фрося. Говорит: «Не обижайте, он очень умный, хотя и мал». И ещё назвала его Жуликом, потому что отовсюду всё тащит в дом. Каждый день отдавала ворованное соседям.
Большим он не вырос. Бегал по двору, спотыкался кривыми ногами и запутывался в траве, перекувыркивался через голову… Стал настоящим любимцем и семьи, и деревенских.
Рыжий, ушки торчком, хвост калачиком. Носился словно молния. Любил порядок. Любимое его занятие – гонять кур с грядок. Ходит курица в огороде – ходи, пожалуйста. Но стоит ей оказаться на грядке – Жулик тут же наводит порядок. У меня сразу проблем поубавилось, так как смотреть за грядками входило в мои обязанности, а тут тебе такой помощник.
Не любил он мамины красные туфли. Как только наденет она их, Жулик наскакивает на туфли, лает и грызёт их. Почему, никто понять не мог, и мама отложила их на лучшие времена.
– Может, со временем пройдёт?
По утрам к нам приходили люди за метеосводками. Наблюдать со стороны было комично, как это происходило из раза в раз.
Идёт человек по тропинке двора с жердиной к дому, от Жулика отмахивается одним концом жерди, другим стучит в дверь. Тот яростно лает, кусает палку.
– Хозяин, выходи, убери свою шельму.
Отбиваться отбивались, но бить его никто не бил. И даже не обижались, сводили к шутке. Грозный он был только с виду. Кусаться – не кусался.
Неделю люди походят – на один раз хватало печку протопить.
С котом были у них особые отношения. Поскольку Жулик был по росту вровень с Чумбокой, последний его за собаку не считал. Так себе животное. Живёшь и живи, только в чашку мою не лезь.
Жулик, наоборот, не считал кота выше себя: «Кот какой-то ободранный. Живёт – и ладно. Дома редко бывает, так это даже лучше, самому больше что перепадёт».
На улицу за забор Жулик не выходил. Проводит кого до калитки – и назад.
Весной случилось сильное наводнение, было не до Жулика, хорошо сами спаслись. Спохватились – где Жулик? Нет Жулика. Бежал же за нами. По всему видно, волна смыла…
После Жулика собаку мы больше не заводили. Чумбока опять остался один, пока в очередную холодную зиму не околел от холода, находясь в очередной вылазке.
Заводской крючок
Заводской крючок для ловли рыбы в деревне был на вес золота. У всех в основном самодельные, из проволоки или булавки. Чем хорош заводской? Рыба с него не срывается. Дёрнула рыба, подсёк, и она твоя. С самодельного зачастую рыба уходит. Сноровистым надо быть, чтобы её поймать.
Если заводской крючок зацепится в реке за корягу, никто не дёргает его и не тянет в надежде отцепить. Штаны снял и в воду – выпутывать.
Деревня – не город, два магазина: продовольственный и хозяйственный от потребсоюза. Хлеб да лопаты в основном, ну гвозди ещё, сахар, соль. А чтобы о крючках подумать – некому. У меня крючки из города были и большие, и маленькие. Мне много, штук десять. Считал себя богатым. Ловил в основном на большой – червяк солидный можно насадить, рыбу удобно снимать. Маленький возьмёшь, то червя некуда надеть, а если кого поймал – одна маета его вытащить из рыбы. Снять с крючка просто невозможно, хоть ножом разрезай рыбину.
Частенько ходил с удочкой один. Иногда кто из пацанов присоседится. Вот и на этот раз утречком пошёл к Ребровой горе в заводь, после валунов посреди русла. Там уже был Васька. Старше меня на год. Жил он в стареньком побелённом домике за школой, с бабушкой. Она была сильно стара. Родители его умерли. Как, при каких обстоятельствах – не знаю. Ходил во всём драном – и в школу, и просто так.
Сейчас он сидел в трусах, майке, босиком, скорчившись у куста. Вместо удилища в его руках была палка из талины с леской.
– Здорово, Васька, клюёт?
– Здорово, садись вон туда, рядом. Клюёт, да срываются много, сволочи. Не срывались бы, так бидон бы уже полный был. Видишь?
Заглянул в бидон с водой. Там плавали с десяток крупных пескарей. Мне такие редко попадались.
– Ничего, хорошие. – Сел рядом, забросил крючок с грузилом и толстым червяком. И удилище у меня было на славу.
Пока сидел, ждал поклёвку, Васька без устали дёргал рыбу.
Странное дело – из множества рыб он поймал одну. – Васька, почему они у тебя так часто срываются?
– Сам злой сижу. Всегда так. Бабушка пошлёт меня за рыбой, жрать хочется, дома ничего нет, а у меня крючок самодельный. Рыба клюёт, зацепа нет – вместе с червяком и удирает. Был бы у меня заводской крючок, сколько бы наловил. Где его возьмёшь? И деньги нужны. Спрашивал у Генки Ерина, у него есть, не дал, гад. Говорит: «У самого один», жмот.
– Не обижайся на него. У него и правда один. И тот я ему дал. У меня ещё есть дома. Хочешь – и тебе дам.
– Так и дашь?
– Ну.
– Не жалко будет?
– Не-а. Чё жалеть? Тебе вон кушать нечего. Я-то так ловлю, для интереса и коту. Полови моей удочкой, сгоняю домой, принесу.
Дом был в километре от места рыбалки. Смотался бегом.
– Вот, на.
– Гена, это мой крючок, правда? Никогда такого у меня не было. Вот бабушка обрадуется! Спасибо!
– Пожалуйста, лови больше рыбы, коли есть нечего.
Он ловко снял свой самодельный крючок, привязал особым узлом мой. Дело пошло на лад. Не прошло и получаса, его бидончик был полон рыбы. Кроме пескарей ему и чебаки попадались (редкие для меня). У меня было два пескаря.
– Ну я пойду, жрать охота. Бабушка пожарит, поем, прибегу к тебе назад, вместе быстро наловим.
Васька пришёл к обеду:
– Дров не было, пока наколол – время ушло. Сейчас не будет ловиться. Давай вечером пойдём на ту сторону. Места покажу, на каждый заброс рыба ловится. На вот пескаря жареного, – он развернул тряпицу.
Пескарь был очень вкусный, ещё тёплый.
– Давай вечером.
Собрал удочки, пошли домой.
Вечером Васька зашёл за мной со своей короткой палочкой вместо удилища.
– Удилище у тебя какое-то непутёвое. Не можешь хорошее, как у меня, сделать?
– Зачем, мне и так сойдёт. Своим ты крючок от берега далеко забрасываешь. Там рыбы нет. Гальки одни и усачи. Рыба у берега кормится. Зачем далеко бросать? – Знаешь, Вася, иди один, меня мама не отпускает. Извини.
– Да ладно, я привык один. Наловлю – завтра будет что есть.
– Давай.
– Давай.
Утром вышел из дома, смотрю – рыба в трёхлитровой банке, привязанной к ручке двери. Васька себе наловил, мне принёс. Так дело не пойдёт – взял банку, пошёл к Ваське.
Тот играл во дворе с котом.
– Вася, ты зачем свою рыбу мне отдал? Тебе нужнее.
– Привет, не боись – вона у меня вторая банка. Да ещё полопать успел. Рыба на твой крючок прёт, как дура. Давно столько не ловил. Бери себе рыбу – не то пропадёт.
На крыльцо вышла бабушка:
– С кем ты, Василёк, тут говоришь? Вот он кто – кормилец наш. Спасибо тебе, мальчик, за подарок бесценный. Теперя мы с Васильком завсегда сыты будем. Дай бог тебе здоровья. Хорошие, видно, у тебя родители, коли такого сына воспитали. Передай им поклон от меня. Отблагодарить-то мне тебя нечем. Были бы родители Василька живы, Господи, – она перекрестилась, – было бы по-другому. В дом пригласить и то не могу. Бедно живём… Помру как, внучка моего, Василька, кто на ноги поставит? Одна я у него, за него и живу, так бы давно за родителями его пошла…
Ох, грехи мои тяжкие. Вася, внучок, один остался. Василёк, делай, как сказывала тебе…
С банкой рыбы я вернулся домой, пересыпал её в тазик.
Банку сбегал вернул.
На второй, третий и ещё несколько дней утром рыба была на том же месте. Наконец мама не выдержала:
– Давай, сынок, сходим к Васе, скажем ему, что нам не надо столько рыбы.
Мы пошли. На дворе никого не было. Постучали в дверь.
Никто не откликнулся. Открыли её.
Бабушка лежала на лавке, Вася сидел рядом на табурете, кулаками тёр глаза и жалобно выл:
– Умерла бабушка.
Скоро Ваську забрали в городской детский дом.
Мамина картина
Дело было вечером, делать было нечего… В долгий субботний зимний вечер, после школы, от безделья слонялся я по дому. Телевизора тогда ещё не было, радио в деревне тоже не было. Был приёмник «Альпинист» на батарейках. Прислали из «Гидрометцентра», для служебного пользования. Батарейки быстро садились, и его включали по времени два раза в день: один раз утром послушать метеосводки, второй раз отец включал вечером новости.
Читать не хотелось.
– Гена, чего бездельничаешь? – спросила Таня. – Мне животное нарисовать в школе задали. В понедельник сдавать. Давай вместе подумаем, кого нарисовать? У всех дома коров держат, баранов, хрюшек… У нас никого нет.
– Ну уж и нет, а Чумбока? Он же кот, значит, домашнее животное. Рисуй его.
– А можно?
– Скажешь ещё, конечно можно.
Сестра из портфеля уже доставала альбом для рисования, цветные карандаши.
– Тащи давай его сюда. Будешь его держать, чтобы не убежал, а я рисовать.
Кота нашёл на его любимой табуретке на кухне у печи.
– Пошли, Чумбока, рисовать тебя будем. – Схватил его в охапку, пришёл в комнату, сел на кровать. Кота положил на колени, погладил.
Не избалованный такими нежностями кот замурлыкал, пригрелся на коленях, свернулся калачиком и тут же уснул.
– Гена, ну как ты его держишь? Как я его рисовать должна? Посади как-нибудь.
– Так, что ли? Давай рисуй. – Прижал кота к себе вверх головой.
– Гена, это же чучело какое-то. Посади его рядом с собой на кровать.
Кот сидеть не хотел, норовил улечься, болтал ногами, нервно дёргал хвостом. Наконец после очередного моего вмешательства – просто сбежал от меня.
– Вот же вредина! Ну его, какой из него рисунок. Уши отмороженные, хвост тоже. Некрасивый получится. Давай Жулика рисовать. Он тоже животное, и красивый. Все с коровами придут, а ты с Жуликом.
– Давай завтра, Гена, спать пора.
Назавтра после завтрака пошли на улицу искать Жулика.
– А, вот ты где, прямо в руки прибежал, пошли рисоваться. – Схватил его под живот и потащил домой.
Дома он вывернулся из рук. Погонялся за ним, прежде чем поймал. Навели дома беспорядок. Ошейника у него никогда не было, поводка тоже. Жил он без всяких ограничений: бегал куда хотел, когда хотел. Тут его поймали и потащили в дом – невиданное дело.
Силой посадил на кровать, дал горбушку, пока ел – сидел.
– Рисуй скорее. Не могу же я с ним драться. Ай-ай! Куснул. Видишь, из пальца кровь пошла. Не буду я его держать. Так рисуй, по памяти. – Жулик выскочил из рук, забился под кровать.
Пришла мама с кухни:
– Дети, вы что тут творите?
– Жулик палец укусил. Танька хотела его нарисовать, я держал.
Мама строго осмотрела палец:
– Давай засыпем стрептоцидом и завяжем, заживёт.
После спасения пальца и исчезнувшего Жулика непонятно было, кого рисовать.
– Поди корову лучше. Стоит, сено жуёт – рисуй не хочу. Иди к Алке Пугачёвой, через дорогу живёт, разрешит, поди.
– Постой, постой, Таня, тебе кого нарисовать надо?
– Да хоть кого. Сказали – домашнее животное.
– Сынок, принеси свои последние фотографии, подберём из них и нарисуем.
В фотоальбоме была очень красивая фотография, конечно, чёрно-белая: Таня на тропинке на одном колене гладит Жулика между ушек, тот смотрит внимательно в объектив. Кругом снег.
– Вот тебе и животное, и его хозяйка. Перерисуй с фото, не связывать же его за лапы. Он нас тут всех перекусает. – Мама вытащила из альбома фотографию от любителя, шесть на шесть, маленькую. – Садись и рисуй.
Сестра долго сидела, рисовала, стирала резинкой. К обеду, после улицы, посмотрел:
– Не получился у тебя Жулик. Зови маму, может, что подскажет.
Пришла мама:
– Боже мой, Таня, что это? Какое безобразие! Ты совершенно не умеешь рисовать. Что за задания вам задают? Давайте пообедаем, потом помогу.
После обеда мама села за стол, взяла простой карандаш и… забыла про нас. К вечеру в альбоме красовалась картина – точная копия фотографии: Жулик и Таня. Картина была лучше фотографии: большая, чёткая… И всё это одним простым карандашом.
Я, как «ценитель» искусства, был повержен, если бы дома ещё кто был, можно было подумать, что этот ещё кто-то нарисовал. Но кроме нас с сестрой и мамой никого не было.
– Мама, ну ты и даёшь! Как это у тебя получается?
– Раньше рисовала гораздо лучше. Сейчас рука не та.
– Таньке не поверят, что это она нарисовала, пару поставят.
– Что делать? Пусть несёт, хоть что-то.
После обеда сестра вернулась из школы и сразу к маме:
– Мама, учитель всем поставил оценки, а мне нет. Спросил, кто рисовал? Ну я и сказала. Он оставил альбом у себя и сказал, чтобы ты вечером, после второй смены, пришла к нему. Он в кабинете астрономии на втором этаже.
Вечером мама засобиралась. Оделась как на праздник, поприличней.
– Мама, можно я с тобой?
– Пойдём, веселее вдвоём-то.
Быстренько накидал на себя одежду, какая попалась под руку.
Школа рядом, по тропинке между сугробами, – были в школе через пять минут. Кабинет астрономии, постучали.
– Войдите.
Мы вошли. Это был кабинет астрономии, оборудованный плакатами, стендами, глобус неба…
– Здравствуйте, Михаил Иванович, приглашали?
Преподаватель средних лет вышел навстречу маме:
– Помогу вам раздеться. Это ваш сынок? Садись, мальчик, вон туда в уголок. Мы с твоей мамой поговорим.
В кабинете было тепло и светло. Я тоже разделся. Мама присела за первую парту.
– Мария Алексеевна, что вы, право, как ученица, садитесь рядом, – он поднёс стул. – Вот так. Я был поражён вашим рисунком. Чувствуется рука мастера. Одним простым карандашом. Так прекрасно… Где вы учились? Честно скажу – сам так не могу. Дочка, собачка, природа – всё идеально, живо…
– Где училась? Нигде. Где уж там, раньше лучше рисовала. До войны в Алма-Ате ходила в кружок рисования. Первые места на выставках занимала. В войну закончила девять классов, выучилась на радиста. Отправили на войну. После войны родила дочь, сына… С Колымы (туда нас перебросили после войны с эскадрильей) направили вот сюда. Десятый класс не успела закончить. Вот и вся моя учёба.
– Небогато. Я тоже в Москве окончил детскую художественную школу. Увлёкся звёздами. Выучился на астронома. Потом… Ну, словом, как у многих – сослали сюда. Три года ещё здесь буду. Женился здесь на красавице, Тамаре Жарковой, дочь родили. Может, и дольше бы здесь пожил, да умерла моя Тамара полгода назад. Что мне здесь делать? Уедем с дочерью домой. Там квартира… Да что это я? О другом хотел поговорить с вами. Вам нет и тридцати. Со следующего года мы откроем школу рабочей молодёжи. Есть ещё с десяток желающих учиться. Вы её окончите, получите аттестат. Поступите в институт в Кемерово или Новосибирске, на заочное отделение. Как поступите, я с директором школы договорюсь, он вас примет преподавателем. Будете деток учить рисовать.
– Но… – мама хотела что-то сказать, он, не обращая внимания, продолжил:
– Погодите, сессии по десять дней, два раза в год. Пять лет пролетят быстро. Получите высшее образование. Отправим вас на повышение в академию художеств. Словом, жизнь наладится, разовьёте свой талант. Меня замените.
– Постойте, постойте, Михаил Иванович, вы за меня уже всё рассказали. А семья, дети, работа?
– Никуда они от вас не денутся, уверяю. Давайте начнём с аттестата о десятилетнем образовании.
– О десятилетке сама думала. Негде было учиться после войны.
– Видите, вот и хорошо. Школу вечернюю для вас мы организуем.
– Почему для меня?
– Извините, я неверно выразился – конечно, для желающих. Договорились?
– Договорились.
– Попрошу вас, нарисуйте ещё одну картину, покажу директору, для убедительности. Он меня поймёт.
А тебе, молодой человек, подарю вот эту картину, написанную мной маслом прошлой осенью. – Он подошёл к стене, с гвоздя снял небольшую картину с изображённым молодым берёзовым подлеском с жёлтыми, красными, зелёными листьями. – Нравится? Бери на память. Жизнь у тебя долгая. Куда занесёт – никто не знает. Посмотришь на картину, вспомнишь Кабырзу, может, и меня.
Мы поблагодарили за картину, оделись, вышли.
Картину мама нарисовала, отдала учителю. Десятилетку окончила. Дальше… не случилось.