Голландское господство в четырех частях света. XVI— XVIII века. Торговые войны в Европе, Индии, Южной Африке и Америке

Charles R. Boxer

The Dutch Seaborne Empire

1600–1800

Глава 1
Восемьдесят лет войны и эволюции нации

10 июня 1648 г. португальский посол в Гааге Франциско де Соуза Коутиньо послал депешу своему венценосному повелителю, объявляя, что голландцы одобрили мирный договор, подписанный в Мюнстере между их посланниками и представителями короля Филиппа IV Испанского. «Мир был провозглашен, – отметил он, – простым зачтением статей договора в Верховном суде, в десять часов утра пятого числа сего месяца – этот день и этот час были выбраны потому, что восемьдесят лет назад в этот же день и в то же время герцог Альба казнил в Брюсселе графа Эгмонта и графа Горна; и Штаты^[1] пожелали, чтобы их свобода началась в тот же день и час, когда два этих дворянина пали во имя нее». Соуза Коутиньо был явно потрясен выбором времени, приуроченным правителями Соединенных провинций свободных Нидерландов к этому историческому событию, ибо в депеше, отправленной им своему коллеге в Париж, он еще раз подчеркнул преднамеренность выбора ими дня и часа. Будучи патриотом Португалии, он сделал все возможное, чтобы предотвратить заключение этого договора, который теперь развязывал одну руку исконным врагам Португалии, испанцам, – другая по-прежнему оставалась занятой войной с Францией, – чтобы они могли заняться его страной; и Коутиньо достаточно ясно дал понять, что Мюнстерский договор далек от того, чтобы его повсеместно приветствовали все жители самопровозглашенных Соединенных провинций. Он закончил свое второе послание на философской ноте, заметив, что «У Господа Свои пути возвышения и низложения людей, которые недоступны для их понимания, и обычно они оказываются противоположными ожидаемому. В любом случае ныне живущие в скором времени еще увидят множество перемен».

Карта 1.

Голландская республика во второй половине XVII в.

80 лет были не таким уж коротким промежутком времени, если касаться продолжительности жизни в те времена. В большинстве европейских стран она составляла около 30–32 лет, и немногие из молодых жителей Нидерландов в июне 1568 г. смогли дожить до дня, описанного Соузой Коутиньо. Однако образованные нидерландцы или испанцы не стали бы отрицать, что предыдущие 80 лет были временем беспрецедентных перемен и потрясений. В 1568 г. Нидерланды образовали сложную совокупность земель и городов, говорящих на фламандском и/или на французском языках, произвольно объединенных в 17 провинций под скипетром короля из испанских Габсбургов, чьи владения простирались от Фризских островов в Северном море до Филиппин в Южно-Китайском море. Общеизвестно, что лютеранство, анабаптизм, кальвинизм и другие виды протестантской ереси пустили в Нидерландах глубокие корни, о чем свидетельствовали beeldenstorm – иконоборческие бунты 1566 г., когда церкви подвергались разграблению, образа уничтожались, а со священниками обходились совсем по-скотски. Однако основная масса населения все еще придерживалась римско-католической веры, тогда как протестанты были разбросаны незначительными группами по всей стране, значительно меньше представленные – если представленные вообще – в северных провинциях по сравнению с южными. Альба с легкостью разгромил (21 июля 1568 г.) доморощенные войска Вильгельма, принца Оранского, при первой попытке вооруженного сопротивления испанскому правлению и религиозным преследованиям. Похоже, не существовало серьезного шанса на то, чтобы сломленные духом и дезорганизованные повстанцы могли снова выступить против Испании без помощи Англии или Франции, и ничего подобного не предвиделось. Фламандские и валлонские дворяне, на которых можно было положиться в руководстве победоносным мятежом, были либо мертвы или в заключении, либо бежали или совершенно запуганы. В экономическом отношении Антверпен являлся бесспорным торговым и банковским центром Европы севернее Альп и Пиренеев. Амстердам, ведущий город и центр кораблестроения Северных Нидерландов, хоть и все более богатеющий от своей торговли на Балтике, с Западной Францией и Иберийским полуостровом, похоже, не мог конкурировать с Антверпеном – не говоря уж о том, чтобы занять его место в качестве оплота коммерции западного мира.

80 лет спустя картина изменилась до неузнаваемости. Семь Соединенных провинций свободных Нидерландов теперь очень сильно отличались от десяти своих южных соседей, которые оставались верны – или были заново завоеваны – испанской короне и Римско-католической церкви. Семь северных провинций не только добились полной независимости, но и обладали морской и торговой империей, которая превосходила португальскую и соперничала с испанской, простираясь до островов Пряностей^[2] в Индонезии и до карибского побережья. Вместо короля из Габсбургов свободные Нидерланды управлялись бюргерами-олигар-хами, на службе у которых состоял богатый и влиятельный принц Оранский, женатый на английской принцессе правнук подвергавшегося преследованиям беженца 1568 г. К 1648 г. кальвинизм в южных провинциях, Las Provincias Obedientes – послушных, как их называли испанцы, – полностью исчез вместе со всеми другими видами протестантства. В семи северных провинциях кальвинизм являлся официальной и единственной признанной религией, хотя ее ортодоксальные приверженцы насчитывали менее трети всего населения. Разномастному сброду, который Альба так легко разгромил в 1568 г., наследовала хорошо оплачиваемая, умело руководимая и высокодисциплинированная армия, считавшаяся в Европе непревзойденной. Голландский военно-морской флот, которого в 1568 г. попросту не существовало, заслужил репутацию лучшего на Атлантике благодаря ряду побед, увенчавшихся разгромом М.Х. Тромпом Испанской армады при Даунсе 21 октября 1639 г. И наконец – но не в последнюю очередь, – Амстердам не просто занял место Антверпена, как коммерческой столицы Европы, но и достиг такой вершины процветания, что его имя стало известно в столь отдаленных уголках мира, где никогда не слышали о Лондоне, Париже или Венеции. Что бы там ни думали жители остальных провинций о Мюнстерском договоре, бюргеры-олигархи Голландии должны были быть весьма довольны, когда наблюдали за фейерверками, салютами и иллюминацией, которые они приказали устроить вечером 5 июня 1648 г. Их радость не слишком сильно подмочило последовавшее затем исключительно дождливое лето, из-за которого сено осталось гнить на полях. Сельское хозяйство внутри страны не являлось основой их благосостояния.

Религиозные, военные и географические факторы – все сыграли свою роль во вкладе в развитие голландской нации в период Восьмидесятилетней войны с самой могущественной империей того времени. Эта борьба, несомненно столь неравная вначале, закончилась принятием его католическим величеством условий, буквально продиктованных его противниками, выскочками-бюргерами. Величайшей и единственной причиной голландского успеха послужило воистину невероятное экономическое развитие двух приморских провинций, Голландии и Зеландии, по сравнению с которым сельскохозяйственное изобилие остальных пяти провинций имело куда меньшее значение. Более того, внезапный и стремительный взлет голландской морской торговли, начиная с 1590 г., стал неожиданностью для современников и загадкой для последующих поколений. «Невероятный подъем Нидерландов во внутренней и внешней торговле, богатство и огромное число кораблей, – писал в 1669 г. Джозия Чайлд, – является предметом зависти нынешнего и, возможно, изумления будущих поколений». Как получилось, что две лежащие ниже уровня моря и относительно непривлекательные провинции у Северного моря сформировали ядро конфедерации, которая стала ведущей морской торговой нацией в мире – и всего за период жизни одного поколения?

Поразительный и впечатляющий взлет голландского морского могущества, как это казалось многим и тогда, и в более поздние времена, имел под собой прочную основу, существовавшую задолго до 1568 г. Основные причины экономического развития двух приморских провинций были достаточно ясно разъяснены в петиции голландских штатов императору Карлу V вскоре после того, как в 1543 г. он подчинил своей власти все 17 провинций Нидерландов, что стало кульминацией сложных процессов, включающих в себя династические браки, превратности судьбы и периодическое использование силы.

«Это действительно правда, что провинции Голландии – очень маленькая страна, маленькая в длину и еще меньше в ширину, с трех сторон почти полностью омываемая морем. Она должна быть защищена от моря мелиорационными сооружениями, что требовало тяжелых ежегодных трат на дамбы, шлюзы лотков водяных мельниц, ветряные мельницы и польдеры – осушенные участки земли, защищенные дамбой. Более того, вышеупомянутые провинции Голландии изобилуют дюнами, болотами и озерами, которых, как и других бесплодных, непригодных под посевы или пастбища земель, с каждым днем становится все больше. Вследствие этого жители страны ради обеспечения своих семей, жен и детей вынуждены поддерживать себя ремеслом и торговлей, причем таким способом, при котором они приобретают сырье за границей и реэкспортируют готовый продукт, включая самые разные виды тканей и сукна, во множество мест, таких как королевства Испания, Португалия, Шотландия, в Германию, а в особенности в Данию, в страны Балтии, Норвегию и другие им подобные регионы, откуда они возвращаются с грузами и товарами тех мест, более всего с пшеницей и другими зерновыми. Следовательно, для основной деятельности страны необходимо судоходство и связанные с ним профессии, благодаря которым великое множество людей, таких как купцы, капитаны судов, штурманы, лоцманы, матросы, судовые плотники и прочие, зарабатывает себе на жизнь. Эти люди совершают плавания, ввозят и вывозят все виды товаров – туда и обратно, – а те грузы, что они привозят сюда, продают в Нидерландах, Брабанте, Фландрии и прочих соседних местах», – читаем в Императорской резолюции, начертанной на оригинальной петиции, датированной 13 октября 1548 г.

Другими словами, в середине XVI в., еще до начала борьбы с Испанией, купцы и моряки Голландии и Зеландии обладали огромной, быть может, даже преобладающей долей в морской торговле и перевозках между Балтикой и Западной Европой. Молочное и мясное производство Северных Нидерландов являлось, возможно, более важным, чем податели петиции 1548 г. были готовы признать, но тем не менее правда и то, что «большое рыболовство» в Северном море и торговые перевозки в Балтию, Францию и на Иберийский полуостров имели куда более важное значение. Одной из причин роста голландской внешней торговли, несомненно, являлось географическое положение Нижних Земель^[3] у Северного моря, с их легким доступом к рынкам Германии, Франции и Англии. Однако основная причина превосходства голландцев над своими главными конкурентами, ганзейскими городами^[4], заключалась в том, что голландцы и зеландцы строили свои корабли более экономно и поэтому могли предлагать более низкие фрахтовочные ставки, то есть дешевле своих соперников.

Характерная черта морской торговли – и, собственно говоря, других форм предпринимательства – в Северных Нидерландах была известна как rederij – судоходная компания. Это был весьма гибкий тип кооперативного предприятия, с помощью которого группа людей могла объединиться, чтобы покупать, владеть, строить, сдавать в аренду или фрахтовать корабль и его груз. Ко второй половине XVII столетия капитан или штурман судна очень часто являлся совладельцем груза и был напрямую заинтересован в его продаже. Индивидуальные reders, судовладельцы, могли вкладывать капитал в различных пропорциях, и он мог ранжироваться от состоятельных купцов на берегу с солидными квотами до палубных матросов с их ничтожными грошами. В 1644 г. один писатель утверждал, что «здесь не сыскать ни единого рыбацкого судна, ни одной старой посудины, ни просто лодки, которая не была бы оснащена или не была бы отправлена в плавание с этой земли без участия нескольких объединившихся людей». И он же утверждал, что не найти и одного корабля на сотню, который не эксплуатировался бы rederij. В любом случае такая практика способствовала широкому распространению инвестиций в судоходство, укреплению прав собственности и, в значительной степени, объединению торгового и морского сообществ.

Так что вполне естественно, что в сообществах купцов и моряков – таких, как те, что описали их представители в 1548 г., – как политическая, так и экономическая власть имели тенденцию сосредоточиваться в руках торгового сословия, а именно его наиболее состоятельных представителей. На исходе Средних веков последние добились управления над городскими или муниципальными советами; а в том, что касается Голландии и Зеландии, большинство членов городских советов сами являлись судовладельцами или были напрямую заинтересованы в какой-либо отрасли или отраслях внешней торговли – в зерне и лесе с севера, в винах, фруктах и соли с юга, в промысле сельди и в продаже рыбы на экспорт. Все это очевидно из уже процитированной петиции 1548 г. голландских провинций Карлу V; и война с Испанией не только не замедлила, а скорее ускорила рост влияния и могущества городских советов. Эта война сопровождалась, за исключением относительно коротких промежутков времени, устойчивым ростом голландской заморской торговли, особенно после 1590 г. В свою очередь, морская торговля давала членам городских советов и так называемому сословию правителей, из которого и избирались советники, значительную экономическую и (как мы еще увидим) значительную политическую власть.

И опять же, такое развитие в значительно большей степени отмечено в приморских провинциях, Голландии и Зеландии, чем в остальных, где сельское хозяйство оставалось относительно более важным и где сельская знать (как в Гелдерланде) и наиболее богатые фермеры (как в Фрисландии) обладали большим влиянием, чем городские советы. Как бы там ни было, положение городских советов во всех провинциях в отношении первых принцев Оранских было более прочным, чем при герцогах Бургундских или королях Испании. Несмотря на три последовательные женитьбы на богатых наследницах, Вильгельм Молчаливый^[5] так и остался наполовину удачливым бунтовщиком, все более зависимым от финансовой и моральной поддержки городов. Верно, что, когда Голландия и Зеландия признали его в 1572 г. своим штатгальтером – этот средневековый титул изначально означал местоблюстителя (исполняющего обязанности) верховного правителя, – они тем самым дали ему право голоса в назначении членов городского совета, которые, в свою очередь, в конечном итоге назначали его самого. Однако несколько не примкнувших к нидерландскому мятежу городов после взятия в 1572 г. Бриля (Брилле) полупиратскими морскими гёзами^[6] недвусмысленно отказались предоставлять штатгальтеру такие полномочия, хотя они принадлежали ему по праву.

Разделение Нижних Земель (Нидерландов) на преимущественно протестантский север и полностью католический юг не стало неизбежным исходом, а результатом переплетения различных факторов – географических, военных, религиозных и экономических, среди которых существенную роль играли и городские советы. Вильгельм I Оранский, который сражался за свободу всех 17 провинций и который (побывав поочередно и лютеранином, и католиком, и кальвинистом) мысленно представлял себе государство, где протестанты и католики могли жить на условиях взаимного уважения и равноправия или хотя бы терпимости друг к другу. Однако ядро его последователей-кальвинистов из числа морских гёзов относилось к подобной терпимости с презрением. Эти люди были решительно настроены всеми правдами и неправдами навязать верховенство своей специфической разновидности протестантизма. Большинство городов, сдавшихся им летом 1572 г., сделали это на условии того, что жители-католики не будут подвергаться преследованиям и им будет позволено отправление религиозных обрядов в их собственных церквях. Условия эти систематически нарушались победителями, которые посадили в городские советы собственных ставленников – вместо тех их членов, кто выказывал хоть малейшее недовольство протестантизмом в пользу католицизма. Завладев контролем над городскими советами, кальвинисты изгнали католическое духовенство и разрешили мирянам-католикам только свободу вероисповедания вместо свободы публичного богослужения.

Воинствующее протестантское меньшинство могло действовать подобным образом отчасти и потому, что множество состоятельных бюргеров-католиков оказалось среди тех примерно четырех тысяч человек, что бежало из одной только Голландии в то беспокойное лето 1572 г. Их место могли занять бюргеры-протестанты и купцы, которые ранее покинули

Нидерланды, когда кардинал Гранвель из святой инквизиции и герцог Альба последовательно усиливали пресечение религиозного инакомыслия. И вот теперь эти изгнанники вернулись вместе с морскими гёзами. Хотя у нас нет достаточных сведений о переменах, произошедших в составе всех городских советов в первые годы восстания против Испании, вполне можно предположить, что большинство людей, обладающих собственностью и состоянием, вели себя так же, как и им подобные во всех остальных революциях, до и после. То есть многие зажиточные бюргеры, которые выбирали городской совет, приспособились к новому положению дел, дабы их не постигла худшая участь. Чтобы сохранить свое привилегированное положение и соблюсти деловые интересы, не говоря уж о безопасности своих жен и детей, они приняли протестантскую веру, с большим или меньшим достоинством. С течением времени, когда стало очевидно, что Голландская республика пришла навсегда, они еще больше приспособились – по крайней мере, внешне – к официальному кальвинизму. Однако они обычно сопротивлялись, порой активно, а чаще всего пассивно, усилиям фанатиков-кальвинистов в целом и проповедников или священнослужителей в частности подчинить интересы государства (и торговли) догматам «истинной реформированной христианской религии» (кальвинизма).

Вопрос, насколько широко и быстро население Северных Нидерландов оставило старую веру ради новой, довольно сложен, но мы можем коротко заметить, что правящее кальвинистское меньшинство оказывало всевозможные виды давления и на аристократию, и на трудящихся, дабы побудить их принять новый порядок. А поскольку все городские и правительственные должности были зарезервированы за теми, кто исповедовал ортодоксальный кальвинизм, одно лишь это являлось для городского правящего сословия стимулом к приспособленчеству. Такая тенденция усилилась благодаря религиозно-политическому кризису 1618–1619 гг., когда успешный переворот принца Морица против Олденбарневелта^[7] и проведение собора в Дордрехте усилили влияние кальвинистского духовенства и их мирских сторонников. Ко времени подписания в 1648 г. Мюнстерского договора подавляющее большинство правящего сословия стало исповедовать – хоть и не всегда с явной активностью – кальвинизм. На другом конце социальной лестницы весь контроль управления благотворительными организациями и помощью бедным после более или менее длительного промежутка времени и изгнания католического духовенства с конфискацией их монастырей, богаделен и благотворительных фондов оказался в руках кальвинистского духовенства и мирян-кальвинистов. И это стимулировало множество городских тружеников, особенно безработных и тех, кто страдал от сезонной безработицы (вроде рыбаков и моряков), приспосабливаться к новой вере только из-за куска хлеба ради себя и своих семей. Обучение и учебная программа начальных школ, многие из которых разместились в конфискованных у католической церкви зданиях, также оказались под контролем убежденных кальвинистов. И эта мера не могла не усилить влияние «реформированной религии» на подрастающие поколения из числа всех сословий.

Последние исследования Энно ван Гелдера и А.Л.Е. Верхайдена относительно социального происхождения 12 302 жертв, осужденных на смерть пресловутым Кровавым советом (Comseil des Troubles) в 1567–1573 гг., показали, что в 1560-х гг. значительный срез населения Нидерландов проявлял свою враждебность к Римско-католической церкви, как пассивно, так и активно. Дворянство, торговцы, врачи, юристы, аптекари, ювелиры, плотники, каменщики, стригали овец и люди других профессий и ремесел присутствовали здесь в больших количествах. И хотя подавляющее их большинство, возможно, и не являлось кальвинистами, похоже, что те из них, кто пережил изгнание или тюремное заключение, впоследствии стали ими в тех городах, где морские гёзы старались насадить правление «избранников Божьих». При сложившихся условиях распространение протестантизма в городах шло неизбежно быстрее, чем в сельской местности, а особенно медленно в районах, где землевладельцы оставались верны старой вере и где их примеру следовали арендаторы. Таким образом, продвижение новой веры в Северных Нидерландах носило неоднородный характер. Так что довольно сомнительно, чтобы ко времени подписания Мюнстерского договора протестанты всех направлений обладали хотя бы незначительным большинством над теми своими согражданами, которые оставались преданными католицизму или примирились с Римом.

Поскольку влияние городского правящего сословия после вспышки восстания против Испании пошатнулось лишь на краткое время, и поскольку правители фактически смогли упрочить свою позицию во время Восьмидесятилетней войны, то, быть может, стоит также более детально рассмотреть их функции и гражданский статус на примере провинции Голландия, как наиболее важной. Города этой провинции еще с конца Средневековья управлялись советами, состоявшими из 30–40 «самых состоятельных и уважаемых граждан», которых выбирали среди «мудрых и богатых» бюргеров каждого из городов. Их посты являлись пожизненными или пока эти люди не переезжали жить куда-то в другое место. В таком случае их коллеги заполняли образовавшиеся вакансии кем-то из числа бюргеров такого же, как и у них, социального статуса. Такие городские советники, или правители, ежегодно выбирали из собственного числа бургомистра и олдерменов – членов городского управления, которые формировали муниципальное управление, – магистрат и в чьи основные обязанности входили отправление правосудия и политика местного налогообложения собственных горожан. Порядок поддерживался силами отрядов гражданской милиции или гражданской гвардии, наподобие ополчений английских горожан, однако ими командовали – естественно, в более высоких званиях – члены правящего сословия. Местные бургомистры зачастую действовали наподобие полковников schutterij, как называлась эта гражданская гвардия, а как они выглядели, нам известно по таким картинам, как «Ночной дозор» Рембрандта (1642) и «Групповой портрет офицеров стрелковой роты Св. Адриана» Франса Хальса.

Когда в 1581 г. Голландские штаты официально отказались от своей лояльности королю Филиппу II Испанскому, они также ввели закон, запрещающий городским советникам совещаться с представителями гильдий (откуда и сами они изначально вышли в Средние века) или гражданской гвардии (как таковой) по любым вопросам, касающимся провинции в целом. Таким образом, правители извлекли для себя пользу из борьбы с Испанией, укрепив свое положение в качестве бессменной бюргерской олигархии и лишив рядовых граждан права голоса как в местной, так и в провинциальной администрации. С некоторыми различиями в таких деталях, как количество бургомистров (от одного до четырех) и олдерменов (от семи до двенадцати), подобная система патрицианского правления была одинакова во всех городах двух приморских провинций. Следует также добавить, что на протяжении XVII столетия большая часть земель Голландии, Зеландии и Утрехта оказалась скупленной городскими капиталистами из правящего сословия, что дало им возможность использовать городские советы в целях стимулирования развития торговли и промышленности в городах – в ущерб расходам на кустарный промысел и сельское хозяйство.

Штаты каждой из семи провинций являлись суверенными. В Голландии штаты состояли из депутаций, представленных правителями 18 городов, и еще одной делегации, представлявшей провинциальную знать. Каждый город мог послать сколь угодно большую делегацию, однако каждая из них обладала только одним голосом. Точно так же в Зеландии все города, кроме одного, имели право голоса. В Гелдерланде знать, а во Фрисландии фермеры-землевладельцы обладали намного большим влиянием, а в других материковых провинциях имелись и более значительные различия. Но даже там, где представители городской знати оказались не в большинстве, как это было в двух приморских провинциях, они обычно обладали некоторой властью благодаря своему экономическому влиянию. Городские магистраты выбирались муниципальными советами, а сельские и судебные должностные лица штатами провинций. Таким образом, как писал профессор Г.Я. Ренье, признание суверенитета провинциальных штатов означало верховенство во всей Голландской республике между 1581 и 1795 гг. верхней прослойки среднего класса. Или, как подает это доктор Б.М. Влекк, на самом деле Голландская республика управлялась олигархами числом около 10 тысяч человек, монополизировавшими практически все важные провинциальные и муниципальные должности.

Международная политика находилась в руках Генеральных штатов в Гааге с тех пор, как вошедшие в Утрехтскую унию 1579 г.^[8] мятежные провинции договорились предстать единым фронтом – по крайней мере, в этой сфере – перед внешним миром. Генеральные штаты являлись всего лишь собранием депутатов от семи суверенных провинций, тесно связанных рамками наставлений, полученных от своих провинций. Любое решение, затрагивавшее «сообщество» или унию в целом, чтобы стать действительным, должно было пройти через открытое голосование. В случае несогласия или когда предложение оказывалось спорным в плане полномочий делегатов, они должны были вернуться в свои провинциальные собрания для дальнейших консультаций и получения новых инструкций. В свою очередь, провинциальным штатам, прежде чем прийти к решению, приходилось довольно часто адресовать вопрос к городским советам. Ни одна из провинций не считала себя обязанной подчиняться решениям Генеральных штатов до тех пор, пока их собственная делегация не даст на них своего согласия. Каждая делегация имела только один голос, точнее, голос, который считался одним.

Не считая мало что решавшего Государственного совета, Генеральные штаты являлись единственным национальным органом управления Голландской республики. И им было непросто эффективно работать при возникновении конфликтов провинциальных интересов или порой даже тогда, когда они попросту не совпадали. Когда заходили в тупик или наступал кризис, какой-нибудь сильной личности или влиятельной группе приходилось брать на себя руководство и навязывать решение, отчасти силой авторитета, отчасти принуждением. Двумя несомненными силами поддержки подобного руководства являлись провинция Голландия и дом Оранских. Первая несла на себе 58 процентов финансовых расходов республики теоретически, на практике же значительно больше. Чрезвычайное экономическое значение Амстердама, начиная примерно с 1585 г., давало этому городу превалирующее значение как в штатах провинции Голландия, так и в Генеральных штатах. Поэтому, при прочих равных условиях, провинция Голландия – что, по сути, часто означало город Амстердам – имела тенденцию брать руководство на себя. Она осуществляла его через высших представителей власти, обычно называвшихся Raadpensionaris – великие пенсионарии^[9], работавших в сотрудничестве с небольшим комитетом, назначенным Генеральными штатами. Экономическое превосходство провинции Голландия стало основой политической власти для Яна ван Олденбарневелта (Иоганна Олденбарнвелде) после смерти Вильгельма I в 1584 г. и для Яна де Витта^[10] после смерти Вильгельма II в 1650 г.

Положение дома Оранских в олигархической республике было весьма специфичным, если не сказать больше. Как штатгальтер одной или более провинций и фактический главнокомандующий вооруженными силами, принц являлся служащим и провинциальных, и Генеральных штатов, однако он имел влиятельный (а в некоторых случаях и решающий) голос в назначении некоторых членов этих учреждений. Принцы Оранские, в силу своего происхождения, богатства, авторитета и военного мастерства – действительного или потенциального, неизбежно оказывались в фокусе монархистских настроений, широко распространенных среди тех представителей высшего сословия, кто страстно жаждал придворной жизни и коронованного правителя, и среди тех людей из низших сословий, кто питал большее уважение к принцу крови, чем к принцу-торговцу. В связи с этим вполне возможно, что прооранжистские настроения среди беднейших слоев трудящихся объясняются скорее их неприязнью к правящим бюргерам-олигархам, нежели чем-либо еще. Со своей стороны, принцы Оранские, несмотря на то что после 1644 г. они имели обыкновение вступать в браки с членами иностранных королевских семей, во многом находились под влиянием мировоззрения и менталитета бюргеров-олигархов, с которыми их так сильно сблизила работа в правительстве и от чьей поддержки во многом зависело их собственное положение.

Когда принц Оранский и высшие должностные лица провинции Голландии находились в дружеском партнерстве, как это было при Вильгельме I и Олденбарневелте и еще раз, во времена Вильгельма III и Антония Хейнсиуса, тогда и Генеральные, и провинциальные штаты обычно можно было склонить к следованию предопределенной политике. Но когда между этими выдающимися личностями возникали трения или когда кто-то из них не проявлял бесспорного превосходства (как принц Мориц в 1618–1625, Ян де Витт в 1654–1668 и Вильгельм III в 1672–1678 гг.), тогда извечная ревность между Голландией и Зеландией, или между этими двумя приморскими провинциями и остальными пятью, или общая нелюбовь к Амстердаму – часто чрезмерная – имели тенденцию превратить свободно объединенные Соединенные провинции в то, что Уильям Темпл окрестил термином «Разъединенные провинции». Даже в лучшие времена их можно было бы точнее охарактеризовать как «Союзные», а не «Соединенные». Более того, даже когда штатгальтеры осуществляли неоспоримое политическое управление, они в проведении своей политики зависели от правящего класса – в финансовом и экономическом смысле.