Сицилиец

Copyright © Mario Puzo, 1969

© Голыбина И.Д., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Посвящается Кэрол

Книга I
Майкл Корлеоне
1950

Глава 1

Майкл Корлеоне стоял на длинном дощатом причале в Палермо и смотрел, как величественный океанский лайнер отплывает в Америку. Он должен был плыть на этом же судне, но от отца поступили новые указания.

Майкл помахал рукой парням на маленькой рыбацкой лодке, которые доставили его на причал, парням, охранявшим его последние годы. Лодочка плыла по пенному следу от океанского лайнера – храбрый утенок, догоняющий мать. Парни помахали в ответ; больше он никогда их не увидит.

На причале суетились рабочие в кепках и мешковатых робах: они разгружали другие суда и заполняли грузовики, подъезжавшие к причалу. То были коренастые жилистые мужчины, больше похожие на арабов, чем на итальянцев; козырьки кепок закрывали их лица. Среди них наверняка есть и новые охранники, задача которых – следить, чтобы с ним ничего не случилось до встречи с доном Кроче Мало, капо ди капи^[1] из «Друзей друзей», как их называли тут, на Сицилии. В газетах и вообще в мире их называли мафией, но на Сицилии слово «мафия» местные не использовали никогда. Точно так же они никогда не называли дона Кроче Мало капо ди капи – только Добрая Душа.

За два года ссылки на Сицилию Майкл услышал немало легенд про дона Кроче, в том числе настолько фантастических, что в существование такого человека верилось с трудом. Однако распоряжения, поступившие от отца, не оставляли места сомнениям: в этот самый день у него состоится обед с доном Кроче. Им двоим предстоит организовать побег с Сицилии величайшего бандита в стране, Сальваторе Гильяно. Майкл Корлеоне не покинет Сицилию без Гильяно.

За краем причала, в каких-то пятидесяти метрах, на узкой улочке ожидал гигантский темный автомобиль. Рядом с ним стояли трое мужчин – темные прямоугольники, вырисовывающиеся на сияющем полотне света, падавшем, словно золотая стена, от самого солнца. Майкл зашагал к ним. Приостановился на мгновение, чтобы прикурить сигарету и осмотреться.

Палермо лежал на дне чаши, образованной потухшим вулканом, окруженный с трех сторон горами, а с четвертой убегающий в ослепительную голубизну Средиземного моря. Город сверкал в золотистых лучах полуденного сицилийского солнца. По земле бежали красные прожилки – словно кровь, впитавшаяся в почву Сицилии за много веков. Золотые лучи заливали горделивые мраморные колонны греческих храмов, острые шпили мусульманских минаретов, узорчатые фасады испанских соборов, а поодаль, в предгорье, мрачно высились стены древнего норманнского замка – наследие, оставленное бесчисленными и жестокими завоевателями, правившими Сицилией со времен до рождения Христа. Выше замковых стен конусы гор сжимали изнеженный Палермо в своих убийственных объятиях: будто две душительницы, изящно опускаясь на колени, затягивали веревку у города на шее. И надо всем этим вспарывали сияющую небесную синь бесчисленные рыжие ястребки.

Майкл пошел к трем мужчинам, дожидавшимся его в конце причала. Из черных прямоугольников постепенно проявлялись их тела и лица. С каждым шагом он видел их все четче; они чуть расступились, отодвинулись друг от друга, словно готовясь принять его в свои объятия.

Все трое хорошо знали историю Майкла. Младший сын великого дона Корлеоне из Америки, Крестного отца, власть которого простирается до самой Сицилии. Знали, что он убил полицейского в Нью-Йорке, когда казнил там врага империи Корлеоне. И прятался тут, на Сицилии, из-за этих убийств. Теперь же наконец вопрос был улажен, и Майклу предстояло вернуться на родину, чтобы занять законное место кронпринца в семье Корлеоне. Они рассматривали Майкла: как он идет, стремительно и непринужденно, его настороженность, запавшие черты лица – свидетельство пережитых испытаний и опасностей. Очевидно, этот парень заслуживает уважения.

Майкл сошел с пристани, и первым его приветствовал толстомясый священник в рясе и засаленной шляпе. Его белый церковный воротничок был припорошен красной сицилийской пылью, а выше румянилось вполне земное, плотское лицо.

Святой отец Беньямино Мало был братом великого дона Кроче. С виду робкий и богобоязненный, он был всей душой предан знаменитому родственнику и нисколько не стеснялся своей близости с дьяволом. Злые языки судачили даже, что он разглашает дону Кроче секреты, услышанные на исповеди.

Пожимая Майклу руку, отец Беньямино нервно улыбался; ответную дружелюбную улыбку он воспринял с удивлением и облегчением – не похоже, что перед ним убийца.

Второй мужчина держался не столь сердечно, хоть и достаточно вежливо. Это был инспектор Фредерико Веларди, глава сицилийской полиции. Единственный из троицы, он не улыбался. Худой, одетый чересчур изысканно для государственного служащего, офицер метал молнии холодными голубыми глазами, унаследованными от какого-то далекого норманнского предка. Инспектор Веларди не собирался восхищаться американцем, убившим высокопоставленного полицейского чина. Пусть только попробует выкинуть что-то в этом роде на Сицилии! Его рукопожатие напоминало скрещение шпаг.

Третий был выше и мощнее их всех и на фоне двух остальных казался настоящей громадиной. Он завладел рукой Майкла, а потом потянул его на себя, заключив в медвежьи объятия.

– Кузен Майкл, – сказал этот человек. – Добро пожаловать в Палермо.

Он отстранился и поглядел на Майкла добродушным, но в то же время опасливым взглядом.

– Я Стефан Андолини, мы с твоим отцом вместе росли в Корлеоне. Я видел тебя в Америке, еще ребенком. Помнишь меня?

Как ни странно, Майкл помнил. Потому что Стефан Андолини – огромная редкость для сицилийцев – был рыжим. Свой цвет волос он нес по жизни как крест, поскольку на Сицилии считалось, что Иуда был рыжеволосым. Лицо ему досталось такое же незабываемое. Рот – огромный и кривой, толстые губы похожи на отрубленные куски мяса; выше них – волосатые ноздри и глаза в глубоких провалах глазниц. Хоть он и улыбался, при взгляде на это лицо в голову сразу закрадывались мысли об убийстве.

Со священником все было ясно. Но присутствие инспектора Веларди стало для Майкла сюрпризом. Андолини по-родственному объяснил Майклу, что инспектор тут как представитель властей. Майкл недоумевал. Что этот человек здесь делает? Веларди считался одним из самых неумолимых преследователей Сальваторе Гильяно. Очевидно было, что они со Стефаном Андолини терпеть друг друга не могут; они вели себя с преувеличенной вежливостью людей, готовых в любой момент сцепиться в смертельной схватке.

Шофер уже распахнул для них дверцу. Отец Беньямино и Стефан Андолини, похлопывая Майкла по спине, усадили его на заднее сиденье. Святой отец с вящим самоуничижением настоял на том, чтобы расположиться посередине и пропустить Майкла к окну – оттуда удобнее любоваться красотами Палермо. Андолини занял место у другого окна. Инспектор уже нырнул на пассажирское кресло рядом с шофером. Майкл заметил, что он так и не выпустил ручку двери, чтобы в случае чего быстро ее открыть. В голове у него промелькнула мысль, что отец Беньямино уселся посередине, чтобы не стать легкой мишенью.

Словно тяжеловесный черный дракон, автомобиль медленно покатил по улицам Палермо. По обеим сторонам возвышались изящные особняки в мавританском стиле, приземистые здания общественных учреждений с греческими колоннами, испанские соборы. С балконов жилых домов – выкрашенных синей краской, белой краской, желтой краской – свешивались гирляндами цветы, словно образуя еще одну улицу у них над головой. Очаровательное зрелище – если бы не взводы карабинери, итальянской национальной полиции, патрулировавшие каждый угол с винтовками наперевес. Они же глядели с балконов верхних этажей.

Рядом с их автомобилем весь прочий транспорт казался крошечным – в особенности крестьянские телеги, влекомые мулами, на которых доставляли в город продукты. Телеги были раскрашены яркими цветами, вплоть до оглобель и ободов колес. На бортах были нарисованы рыцари в шлемах и короли в коронах из легенд о Карле Великом и Роланде, старинных героях сицилийского фольклора. Но на некоторых, под изображением красавчика юноши в кожаных штанах и белой рубахе без рукавов, с пистолетами за поясом и ружьем через плечо, Майкл замечал кое-как нацарапанные строки, неизменно заканчивавшиеся большими красными буквами ГИЛЬЯНО.

За время пребывания на Сицилии Майкл немало наслушался про Сальваторе Гильяно. Его имя не сходило со страниц газет. Люди повсюду говорили о нем. Невеста Майкла, Аполлония, как-то призналась, что каждую ночь молится за Гильяно, как и все дети, и практически вся молодежь на Сицилии. Они обожали его, он был одним из них – парень, которым все они мечтали стать. Несмотря на молодость – чуть старше двадцати лет, – Гильяно слыл великим полководцем, потому что одолел целую армию карабинери, выставленную против него. Он был красив и щедр и большую часть добычи раздавал бедным. Он был благороден и не позволял своим бандитам трогать женщин и священников. Если ему приходилось казнить предателя, тот всегда имел возможность произнести молитву и снять груз с души, чтобы вступить в Царствие Небесное примиренным с тамошними законами. Все это Майкл давно знал.

Они свернули с проспекта, и его взгляд привлек плакат, отпечатанный крупными черными буквами. Единственное, что он успел прочесть, была фамилия ГИЛЬЯНО в заголовке. Отец Беньямино наклонился к окну и сказал:

– Одна из прокламаций Гильяно. По ночам Палермо по-прежнему принадлежит ему.

– Что там сказано? – спросил Майкл.

– Он позволяет жителям Палермо снова ездить на трамваях, – ответил отец Беньямино.

– Позволяет? – спросил Майкл с улыбкой. – Преступник позволяет?

Стефан Андолини на другом краю сиденья расхохотался:

– Карабинери ездят на трамваях, поэтому Гильяно взрывает их. Но сначала он предупредил людей, чтобы не садились туда. Теперь он обещает, что взрывов не будет.

– И зачем Гильяно взрывать трамваи с полицией? – сухо осведомился Майкл.

Инспектор Веларди повернул голову, сверкнув на него глазами:

– Потому что Рим по глупости арестовал его отца и мать за пособничество преступнику, их собственному сыну. Республика не отменяла фашистских законов.

Отец Беньямино с потаенной гордостью сказал:

– Мой брат, дон Кроче, договорился об их освобождении. О, мой брат сильно рассердился на Рим.

Боже, подумал Майкл. Дон Кроче рассердился на Рим? Да кто такой этот дон Кроче, кроме того что он pezzonovante^[2] в мафии?

Машина остановилась перед особняком розового цвета, занимавшим целый квартал. По углам особняк украшали голубые минареты. Перед входом, накрытым маркизами в зеленую полоску с надписью «Отель Умберто», стояли два швейцара в ослепительных униформах с золотыми пуговицами. Однако Майкла это великолепие не впечатлило.

Он окинул натренированным взглядом улицу перед отелем и приметил по меньшей мере с десяток охранников, которые прохаживались парами или стояли, прислонившись к кованым решеткам. Эти парни даже не скрывались: под расстегнутыми пиджаками были видны пистолеты в кобурах. Двое с тонкими сигарками во рту на мгновение преградили Майклу путь, стоило ему вылезти из машины; они разглядывали его, будто прикидывая, какого размера придется копать могилу. Инспектора Веларди и остальных охранники проигнорировали.

Конец коридора перегораживали массивные дубовые двери. Мужчина, сидевший на стуле с высокой спинкой, похожем на трон, поднялся и отпер двери бронзовым ключом. А потом поклонился, заговорщицки улыбнувшись отцу Беньямино.

За дверями начиналась величественная анфилада залов; сквозь французские окна до пола был виден роскошный сад, откуда долетал аромат лимонных деревьев. Войдя, Майкл сразу заметил двух охранников в одном из залов. Он задумался, зачем дону Кроче столько охраны. Он – друг Джулиано, конфидент министра юстиции в Риме; ему не грозят карабинери, наводнившие Палермо. Тогда кого – или чего – боится великий дон? Кто его враг?

Мебель в гостиной явно создавалась для итальянского дворца – гаргантюанские кресла, диваны, длиной и шириной с небольшую яхту, массивные мраморные столы, словно украденные из музея. Подходящая обстановка для мужчины, который вышел из сада, чтобы приветствовать их.

Руки его были распростерты для объятия, предназначенного Майклу Корлеоне. Стоя, дон Кроче был примерно одного размера что в высоту, что в ширину. Густые волосы с проседью, кучерявые, как у негра, элегантно подстриженные, венчали крупную львиную голову. Глаза, черные, как у ящерицы, походили на две изюмины, торчавшие из жирных щек. Щеки эти были словно вырезаны из красного дерева: левая гладкая, а вторая – перекошенная от избытка плоти. Рот под тонкими усиками выглядел на удивление нежным. Объединял эти разнородные черты между собой толстый величественный нос.

Однако голова императора сидела на теле крестьянина. Безразмерные, кое-как подогнанные брюки обхватывали необъятную талию, держась на широких светлых подтяжках. Просторная рубаха была белая, свежевыстиранная, но неглаженая. На нем не было ни галстука, ни пиджака, и по мраморному полу он ступал босыми ногами.

Дон Кроче не выглядел человеком, который получает свою «десятину» с каждого бизнеса в Палермо вплоть до лотков уличных торговцев. Сложно было поверить, что на его совести тысячи смертей. Что он правил Западной Сицилией дольше, чем нынешнее правительство в Риме. И что он богаче герцогов и баронов, владеющих крупнейшими сицилийскими поместьями.

Объятие, в которое дон Кроче заключил Майкла, было легким, мимолетным; одновременно он сказал: «Я знал твоего отца, когда мы оба были детьми. Рад, что у него такой хороший сын». Дальше спросил, как добрался его гость и не нужно ли ему чего. Майкл улыбнулся и ответил, что не отказался бы от корки хлеба и глотка вина. Дон Кроче немедленно повел его в сад, поскольку, как все сицилийцы, старался по возможности есть на свежем воздухе.

Стол им накрыли под лимонным деревом. Там сверкало отполированное стекло, белели льняные салфетки и скатерти. Слуги отодвинули для них удобные бамбуковые кресла. Дон Кроче наблюдал за тем, как Майкл усаживается, с живостью, удивительной для его возраста – ему уже перевалило за шестьдесят. Майкла он усадил по правую руку, а своего брата, священника, – по левую. Инспектор Веларди и Стефан Андолини заняли места напротив; на них он глядел с прохладцей.

Все сицилийцы любят поесть; одна из немногочисленных шуток про дона Кроче, на которые тут осмеливались, гласила, что он предпочтет добрый обед доброму убийству. И вот дон Кроче сидел с благосклонной ухмылкой на лице, вооружившись ножом и вилкой, а слуги подносили и подносили еду. Майкл обвел взглядом сад. Его окружала высокая каменная стена, и по меньшей мере десять охранников сидели за собственными маленькими столиками – по двое, не больше, и на достаточном расстоянии, чтобы не стеснять дона Кроче и его собеседников. Сад благоухал лимонным цветом и оливковым маслом.

Дон Кроче собственноручно накладывал Майклу жареную курицу и картофель, следил за тем, как ему трут сыр на спагетти в отдельной тарелочке, подливал в бокал мутноватое местное белое вино. Все это он проделывал с искренней заботой, словно для него очень важно, чтобы новый друг хорошо поел и попил. Майкл проголодался – с самого рассвета у него маковой росинки не было во рту, – и дону неоднократно пришлось подкладывать ему добавки. Он присматривал и за остальными гостями, время от времени жестом указывая прислуге наполнить бокал или добавить в тарелку еды.

Наконец они наелись, и дон, получив свою чашку эспрессо, приступил к разговору о делах.

– Значит, – обратился он к Майклу, – ты собираешься помочь нашему другу Гильяно сбежать в Америку?

– Так мне велено, – ответил Майкл. – Я должен проследить за тем, чтобы он добрался до Америки без приключений.

Дон Кроче кивнул; на его мясистом красном лице застыло сонное выражение объевшегося толстяка. Голос – звонкий тенор – до странности не соответствовал его телосложению.

– Мы с твоим отцом договорились, что я доставлю Сальваторе Гильяно к тебе. Но жизнь не всегда течет гладко, случаются и неожиданности. Мне будет трудновато выполнить свою часть сделки.

Он поднял руку, показывая, чтобы Майкл не перебивал:

– Моей вины тут нет. Я действовал по плану. Но Гильяно больше никому не доверяет – даже мне. Многие годы, практически с первого дня, как его объявили вне закона, я помогал ему; мы были партнерами. С моей помощью он стал большим человеком на Сицилии, хотя ему и сейчас всего-то двадцать семь лет. Однако время его истекает. Пять тысяч итальянских солдат и полевой полиции рыщут по горам, разыскивая его. И все равно он отказывается мне довериться.

– Тогда я ничем не смогу ему помочь, – сказал Майкл. – Мне приказано ждать не больше семи дней, а потом уплывать в Америку.

Произнося это, он продолжал гадать, почему для его отца так важно обеспечить побег Гильяно. Майкл мечтал скорей оказаться дома после долгих лет ссылки. Он беспокоился о здоровье отца. Когда Майкл бежал из Америки, его отец лежал, тяжело раненный, в больнице. После его побега старший брат Санни был убит, а семья Корлеоне вела отчаянную битву за выживание против Пяти Семейств в Нью-Йорке. Битву, которая из Америки распространилась и на Сицилию, унеся жизнь невесты Майкла. Правда, отцовские посланники сообщали, что старый дон оправился от ран, примирился с Пятью Семействами и устроил так, чтобы все обвинения с Майкла сняли. Однако тот знал, что отец ждет его возвращения, ведь он был правой рукой дона Вито Корлеоне. Что всей семье не терпится воссоединиться с ним – его сестре Конни, брату Фредди, сводному брату Тому Хейгену и его бедной матери, которая наверняка до сих пор оплакивает беднягу Санни. На мгновение Майклу вспомнилась Кей: как она, не забыла о нем после двух лет разлуки? Но самым главным был другой вопрос: почему отец оттягивает его возвращение? Наверняка причина очень важная – и она связана с Гильяно.

Внезапно Майкл осознал, что инспектор Веларди буравит его своими холодными голубыми глазами. Его тонкое аристократическое лицо выражало презрение – он словно заподозрил Майкла в трусости.

– Будем терпеливы, – сказал дон Кроче. – Наш друг Андолини по-прежнему поддерживает связь с Гильяно и его семьей. Нам надо поразмыслить всем вместе. Отсюда ты отправишься к отцу и матери Гильяно в Монтелепре, это по пути в Трапани.

Он сделал паузу и улыбнулся; жирные щеки при этом даже не шевельнулись.

– Я в курсе твоих планов. Всех.

На последнем слове он сделал особый упор, но, подумал Майкл, всех планов он знать никак не мог. Крестный отец никогда и никому не говорил всего, от начала до конца.

Дон Кроче вкрадчиво продолжал:

– Все мы, кто на стороне Гильяно, согласны в двух вещах. Ему нельзя дальше оставаться на Сицилии, и он должен перебраться в Америку. Инспектор Веларди того же мнения.

– Это странно даже для Сицилии, – сказал Майкл с улыбкой. – Инспектор возглавляет полицию; он присягал, что будет ловить таких, как Гильяно.

Дон Кроче усмехнулся – короткий механический смешок.

– Сицилия, кто ее поймет… Вообще-то все просто. Рим предпочитает, чтобы Гильяно посиживал спокойно в Америке, а не выступал с разоблачениями со скамьи подсудимых в Палермо. Дело в политике.

Майкл был потрясен. Его охватило острое беспокойство. План рушился на глазах.

– Зачем инспектору Веларди помогать ему бежать? Мертвый Гильяно не представляет угрозы.

Недовольным тоном инспектор Веларди заметил:

– Я именно так и поступил бы. Но дон Кроче любит его, как родного сына.

Стефан Андонили вперил в инспектора зловещий взгляд. Отец Беньямино опустил голову и сделал глоток из своего бокала. Однако дон Кроче строго сказал, обращаясь к полицейскому:

– Мы все здесь друзья и должны говорить Майклу правду. У Гильяно имеется один козырь. Он ведет дневник – называет его своим «Завещанием». Там есть доказательства, что правительство в Риме, кое-какие чиновники, помогали ему, пока он разбойничал. Ради своих политических целей. Если этот дневник обнародовать, христианское демократическое правительство падет – и Италией будут править социалисты с коммунистами. Инспектор Веларди согласен, что это необходимо любой ценой предотвратить. Потому он и готов помочь Гильяно – с условием, что его «Завещание» не будет предано огласке.

– А вы видели это «Завещание»? – спросил Майкл. Интересно, отец знает о нем? В указаниях, полученных Майклом, оно не упоминалось.

– Я знаю его содержание, – ответил дон Кроче.

Инспектор Веларди воскликнул:

– Будь моя воля, я приказал бы убрать Гильяно – и к черту его «Завещание»!

Стефан Андолини зыркнул на инспектора с ненавистью такой острой и неприкрытой, что Майкл впервые осознал – этот человек не менее опасен, чем сам дон Кроче.

– Гильяно никогда не сдастся, – сказал Андолини, – а у вас кишка тонка, чтобы отправить его в могилу. Занимайтесь лучше своими делами.

Дон Кроче медленно поднял ладонь, и за столом воцарилось молчание. Он медленно проговорил, обращаясь к Майклу и игнорируя всех остальных:

– Возможно, я не смогу сдержать обещание, данное твоему отцу, и доставить тебе Гильяно. Не могу сказать, почему дон Корлеоне так в этом заинтересован; наверняка у него имеются на то причины, и причины весомые. Но что я могу поделать? Сегодня ты поедешь к родителям Гильяно. Постарайся убедить их, что их сын может мне доверять, и напомни этим добрым людям, что именно я вызволил их из тюрьмы. – На мгновение он замолчал. – Тогда, возможно, мы сумеем ему помочь.

За годы вынужденной ссылки у Майкла выработалось животное чутье на любого рода опасность. Ему не нравился инспектор Веларди, он боялся Стефана Андолини, жестокого убийцы, при взгляде на отца Беньямино у него по спине бежал холодок. А главный сигнал тревоги исходил от самого дона Кроче.

Люди за столом, обращаясь к нему, почтительно понижали голос – даже его брат, отец Беньямино. Они склоняли головы в ожидании ответа, забывая жевать. Слуги кружили вокруг него, словно он был солнцем; охранники, расставленные по саду, не спускали с него глаз, готовые по первому приказу броситься и порвать любого в клочья.

– Дон Кроче, – осторожно сказал Майкл, – я здесь, чтобы выполнять ваши поручения.

Тот одобрительно кивнул своей крупной головой, сложил ухоженные руки на животе и певучим тенором произнес:

– Мы должны быть предельно откровенны друг с другом. Скажи мне, каков план побега Гильяно? Откройся, как сын родному отцу.

Майкл коротко глянул на инспектора Веларди. Не хватало еще откровенничать в присутствии главы полиции Сицилии! Дон Кроче немедленно все понял.

– Инспектор Веларди полностью следует моим указаниям, – сказал он. – Можешь доверять ему, как мне самому.

Майкл поднес к губам бокал с вином. Поверх его края он видел охранников, наблюдающих за ними, – зрители на спектакле. От него не ускользнула гримаса на лице Веларди, который явно не оценил дипломатии дона, однозначно давшего понять: он командует и инспектором, и его ведомством. Заметил он и то, как нахмурил лоб губастый Стефан Андолини. Только отец Беньямино избегал его взгляда, держа голову опущенной. Майкл допил мутное белое вино, и слуга немедленно наполнил бокал. Внезапно сад показался Майклу крайне опасным местом.

Спинным мозгом он чувствовал, что слова дона Кроче не могут быть правдой. С какой стати кому-либо за этим столом доверять главе тайной полиции Сицилии? Гильяно ему точно не доверился бы. История Сицилии полнится предательствами, думал Майкл с горечью, достаточно вспомнить его покойную жену. Тогда почему дон Кроче так доверчив? И зачем столько охраны вокруг? Дон Кроче – предводитель мафии. У него связи с правительством в Риме, по сути, он – его неофициальный представитель на Сицилии. Так чего же ему бояться? Разве что Гильяно.

Дон сверлил его взглядом. Майкл постарался придать своему голосу максимальную искренность:

– Мой план прост. Я буду ждать в Трапани, пока Сальваторе Гильяно доставят ко мне. Доставите вы и ваши люди. На быстроходном катере мы уплывем с ним в Африку. Естественно, со всеми необходимыми документами. А из Африки улетим в Америку – там уже договорено, чтобы мы прошли таможню без обычных формальностей. Надеюсь, все пройдет так же легко, как я сейчас сказал. – На мгновение он сделал паузу. – Если только вы мне не отсоветуете.

Дон вздохнул и глотнул вина из бокала. Потом снова вперил взгляд в Майкла. Заговорил – медленно и веско:

– Сицилия – трагический край. Тут нет доверия. Нет порядка. Только жестокость и предательство, зато в изобилии. Ты полон подозрений, мой юный друг, и у тебя есть на это право. Как и у нашего Гильяно. Вот что я тебе скажу: Тури Гильяно не продержался бы без моей защиты; мы с ним были как два пальца одной руки. А теперь он считает меня своим врагом. Ты и представить не можешь, как это меня огорчает. Единственное, о чем я мечтаю, – это как Тури Гильяно однажды вернется к своей семье и будет объявлен героем Сицилии. Он – истинный христианин и храбрый человек. С сердцем таким добрым, что нет ни одного сицилийца, кто не любил бы его. – Дон Кроче остановился, сделал еще глоток. – Но ситуация складывается не в его пользу. Он один, в горах, с горсткой людей противостоит армии, которую Италия наслала на него. Его предают на каждом шагу. Потому он никому не доверяет, даже самому себе.

На миг взгляд дона, направленный на Майкла, стал ледяным.

– Я с тобой до конца откровенен, – сказал он. – Не люби я Гильяно так сильно, возможно, я дал бы тебе совет, который не должен давать. Возможно, я сказал бы, со всей искренностью: езжай-ка ты домой в Америку без него. Мы подходим к концу трагедии, которая тебя никак не касается… – Он снова сделал паузу и вздохнул. – Но, конечно, ты наша единственная надежда, и я вынужден просить тебя остаться и помочь. Я окажу всю возможную поддержку и никогда не брошу Гильяно. – Поднял свой бокал: – Да живет он тысячу лет!

Все они выпили; Майкл тем временем судорожно размышлял. Чего хочет дон: чтобы он остался или чтобы бросил Гильяно?

Заговорил Стефан Андолини:

– Помнишь, мы обещали родителям Гильяно, что Майкл навестит их в Монтелепре?

– Безусловно, – мягко согласился дон. – Мы должны дать им хоть какую-то надежду.

– Они могут знать что-то о «Завещании», – настойчиво вставил отец Беньямино.

Дон Кроче вздохнул:

– Да, «Завещание» Гильяно… Он считает, оно спасет ему жизнь или, по крайней мере, отомстит за его смерть. – Он обратился прямо к Майклу: – Запомни это. Рим боится «Завещания», а я не боюсь. И скажи его родителям: что написано на бумаге, влияет на историю. Но не на жизнь. Жизнь – это другая история.

* * *

От Палермо до Монтелепре было не больше часа езды. Но за этот час Майкл с Андолини перенеслись из городской цивилизации в самую что ни на есть примитивную сицилийскую глушь. Стефан Андолини вел крошечный «Фиат»; под солнечным светом на его выбритых щеках и подбородке точками проступали ярко-рыжие колючки отрастающей щетины. Ехал он медленно, осторожно – как все, кто выучился водить уже в зрелом возрасте. «Фиат» пыхтел, словно ему не хватало воздуха, карабкаясь вверх на горный кряж.

Пять раз их останавливали на постах национальной полиции – в каждом по меньшей мере человек двенадцать и фургон, ощетинившийся автоматами. Бумаги, которые показывал Андолини, освобождали им путь.

Майклу казалось странным, как местность могла стать такой дикой и первобытной на столь малом отдалении от величественного Палермо. Они проезжали мимо крошечных деревенек с каменными домами, опасно балансирующими на горных склонах. Склоны эти были тщательно возделаны и превращены в террасы, где аккуратными грядками поднимались какие-то колючие растения. Небольшие холмики усыпали гигантские белые валуны, полускрытые мхом и бамбуковыми стеблями; издалека они походили на заброшенные кладбища.

Вдоль дороги стояли часовенки – деревянные будки с навесными замками, над которыми возвышалась статуэтка Девы Марии или какого-то местного святого. У одной из таких часовен Майкл увидел женщину: она молилась, опустившись на колени, а муж, сидя в тележке с запряженным в нее осликом, потягивал из бутылки вино. Голова ослика свешивалась вниз, как у великомученика.

Стефан Андолини похлопал Майкла по плечу и сказал:

– Как же я рад тебя видеть, дорогой кузен! Ты знал, что Гильяно с нами в родстве?

Майкл был уверен, что это ложь, – понял по его лисьей ухмылке.

– Нет, – ответил он. – Я только знаю, что его родители работали на моего отца в Америке.

– И я тоже, – сказал Андолини. – Мы помогали твоему отцу строить его дом на Лонг-Айленде. Старый Гильяно – отличный каменщик, и хотя твой отец предлагал ему не уезжать и заняться торговлей оливковым маслом, тот остался верен своему ремеслу. Восемнадцать лет он вкалывал, как негр, и экономил, как еврей. Потом вернулся на Сицилию, чтобы зажить, как англичанин. Да только война и Муссолини превратили его лиры в пыль, и теперь он владеет лишь своим домом да крошечным клочком земли под огород. Проклинает тот день, когда уехал из Америки. Они думали, их сын будет расти, как принц, а теперь он – преступник…

«Фиат» поднимал за собой шлейф пыли; росшие вдоль дороги бамбук и дикие груши были похожи на призраков, и гроздья груш казались подобием человеческих ладоней. В долине виднелись оливковые рощи и виноградники. Внезапно Андолини сказал:

– Тури был зачат в Америке. – Он увидел вопросительное выражение в глазах Майкла. – Да, был зачат в Америке, но родился на Сицилии. Еще пара месяцев, и Тури стал бы американским гражданином… – Сделал паузу. – Он часто об этом говорит. Как думаешь, ты правда поможешь ему бежать?

– Я не знаю, – ответил Майкл. – После этого обеда с инспектором и доном Кроче я вообще перестал что-либо понимать. Они хотят, чтобы я помог? Отец говорил, дон этого хочет. Но он не упоминал об инспекторе.

Андолини пятерней зачесал со лба редеющие волосы. Нечаянно нажал на педаль газа, и «Фиат» дернулся вперед.

– Гильяно и дон Кроче теперь враги, – сказал он. – Но мы все спланировали без дона Кроче. Тури и его родители рассчитывают на тебя. Они знают, что твой отец никогда не предавал друзей.

– А на чьей стороне ты? – спросил Майкл.

Андолини испустил вздох.

– Я за Гильяно, – ответил он. – Мы были с ним товарищами последние пять лет, а до того он спас мне жизнь. Но я живу на Сицилии и не могу бросить вызов дону Кроче в лицо. Я хожу по тонкой проволоке между ними двумя, но никогда не предам Гильяно.