Евгений Онегин

© Коровин В.Л., предисловие, комментарии, аннотированный указатель, словарь, 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э»

«Евгений Онегин» в жизни Пушкина и жизнь Пушкина в «Евгении Онегине»

Автор в своем романе: (О некоторых общих особенностях романа «Евгений Онегин»). – «Там колыбель моего Онегина…: (Крым в романе Пушкина). – Пушкин на юге: (главы первая, вторая и третья). – Пушкин в Михайловском: (главы четвертая, пятая и шестая). – Пушкин и Ленский: (дуэль и смерть поэта в шестой главе). – Пушкин и Татьяна в Москве: (глава седьмая). – Пушкин и Татьяна в большом свете: (глава восьмая). – Пушкин и Онегин: «Мой спутник странный…. – Открытый финал: (Болдинская осень 1830 г.).

Читатели романов редко задаются вопросом о времени, затраченном на их создание. Как правило, романисты и не дают для этого повода. Иное дело «Евгений Онегин», где автор постоянно напоминает нам о себе, а под конец и о части своей жизни, прошедшей на самом деле, пока он вершил судьбы вымышленных им героев:

 
Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне…
‹…›
О много, много рок отъял!..
 

(8, L, LI)^[1]

Пушкин любил точные даты. Написав последние строфы, он отметил начало и конец работы над романом и подсчитал, сколько «промчалось дней»:

1823 год, 9 мая. Кишинев.

1830 год, 25 сентября. Болдино.

_________________________

7 лет, 4 месяца, 17 дней.

Этот подсчет он сделал в Болдино 26 сентября 1830 г.^[2] По записанному тогда же плану, роман должен был состоять из девяти глав^[3]. Восьмой было «Странствие», то есть путешествие Онегина. Через год, передумав давать его полностью, Пушкин последнюю главу (первоначально девятую) переименовал в восьмую и написал письмо Онегина к Татьяне. Под ним он поставил дату:

5 октября 1831 года. Царское Cело.

Это последняя дата, отмеченная самим Пушкиным в работе над ЕО. Получается, он писал его даже не семь, а почти восемь с половиной лет – гораздо дольше, чем любое другое из своих сочинений, да и потом, готовя роман к печати, еще делал некоторые поправки.

Публиковался ЕО по главам, отдельными книжками. Первая глава вышла в феврале 1825 г., вторая – в октябре 1826 г., третья – в октябре 1827 г., четвертая и пятая (в одной книжке) – в феврале 1828 г., шестая – в марте того же 1828 г., седьмая – в марте 1830 г., восьмая – в январе 1832 г. На обложке издания восьмой главы было напечатано: «Последняя глава Евгения Онегина».

Первое полное издание ЕО появилось в марте 1833 г. Кроме восьми глав в нем были примечания автора и «Отрывки из путешествия Онегина», но посвящение («Не мысля гордый свет забавить…) находилось еще не в начале романа, а среди примечаний. В начало оно было перенесено во втором полном издании ЕО, вышедшем под новый 1837 год (на титуле значилось, что это «издание третие», поскольку первым считался комплект из отдельно опубликованных глав). Это был маленький томик карманного формата, изящная подарочная книжка. Она оказалась последней книгой Пушкина, вышедшей при его жизни. Он еще успел подержать ее в руках и подарить некоторым знакомым. Вечером 27 января 1837 г. поэт получил смертельное ранение на дуэли с Дантесом, а 29 января, в 2 часа 45 минут после полуночи, скончался.

Автор в своем романе:
(о некоторых общих особенностях романа «Евгений Онегин»)

ЕО – роман в стихах, уже поэтому он читается иначе, чем другие романы. Иначе он и сочинялся. П.А. Вяземский, которому Пушкин первому сообщил, что пишет «не роман, а роман в стихах»^[4], позднее свидетельствовал: «…оэт не имел первоначально преднамеренного плана. Он писал «Онегина» под вдохновениями минуты и под наитием впечатлений, следовавших одно за другим»^[5].

П.В. Анненков, автор первой научной биографии Пушкина (1855), заметил, что строфы ЕО порой сочинялись вразбивку и не в той последовательности, в какой они потом разместились в романе, и сделал вывод: «Поэт ‹…› предоставил совершенную свободу вдохновению своему и заключал его в определенную раму уже по соображениям, являвшимся затем. ‹…› Кроме всех других качеств, «Евгений Онегин» есть еще поистине изумительный пример способа создания, противоречащего начальным правилам всякого сочинения. Только необычайная верность взгляда и особенная твердость руки могли при этих условиях довершить первоначальную мысль в таком единстве, в такой полноте и художнической соразмерности. Несмотря на известный перерыв (выпущенную главу) нет признаков насильственного сцепления рассказа в романе, нет места, включенного для механической связи частей его»^[6].

ЕО складывался, как мозаика: из строф слагались главы, из глав – сам роман в его окончательном виде. Пушкин изобрел для него специальную «онегинскую строфу»^[7] и написал такими строфами практически весь роман, отступив от этого правила только в трех случаях (письмо Татьяны и песня девушек в третьей главе и письмо Онегина – в восьмой). В результате каждая строфа звучит как законченное стихотворение (поэтому редкие «переносы» из одной строфы в другую производят особый художественный эффект; см., например: 3, XXXVIII–XXXIX). Но и составленные из этих строф главы достаточно самостоятельны и могут читаться как отдельные произведения (первые читатели ЕО так и делали: у них, собственно, и не было другого варианта). И это обусловлено уже не только тем, что роман написан в стихах.

ЕО – искусно выстроенный роман (вопреки «способу создания», почему Анненков и выразился, что это «изумительный пример»). Один из использованных в нем композиционных приемов, называемый принципом зеркальной симметрии, просто бросается в глаза. Например, Татьяна пишет любовное письмо и молча выслушивает нотацию Онегина, а потом они меняются ролями; в первой главе Онегин уезжает из Петербурга, а в последней «как дитя» влюбляется в Татьяну, ставшую одной из них… в первой он оставляет любовные похождения и «всех прежде» – «причудниц большого света» (1, XLII), а в последней, «как дитя», влюбляется в Татьяну, ставшую одной из них, и настойчиво ее преследует. И это только самые наглядные примеры исключительной стройности романа и взаимосвязанности всех его элементов (глав, строф, образов и т. д.).

Вместе с тем сам Пушкин в посвящении назвал ЕО «собраньем пестрых глав», то есть внешне бессвязных поэтических высказываний на разные темы, сделанных под влиянием разных обстоятельств и настроений. Конечно, это часть обычной в посвящениях формулы скромности (автор хотел бы представить другу что-нибудь более достойное его «души прекрасной», а пока рассчитывает на его дружеское пристрастие), но не без причин так оценивали роман и читатели, причем из числа самых умных и проницательных. Н.В. Гоголь писал, что Пушкину «хотелось откликнуться на все, что ни есть в мире», что «всякий предмет равно звал его», и потому вопреки первоначальному намерению роман у него получился именно таким: «Он хотел было изобразить в “Онегине” современного человека и разрешить какую-то современную задачу – и не мог. Столкнувши с места своих героев, сам стал на их место и, в лице их, поразился тем, чем поражается поэт. Поэма вышла собранье разрозненных ощущений, нежных элегий, колких эпиграмм, картинных идиллий, и, по прочтеньи ее, наместо всего выступает тот же чудный образ на все откликнувшегося поэта»^[8].

Гоголь, как всегда, был прав. Он точно указал на главную фигуру в ЕО – на его автора. Это центральный и самый сложный образ в романе, который его читатели никогда не теряют из вида. Прежде всего это определенное историческое лицо, конкретный человек, о жизни и взглядах которого читатели ЕО многое узнают, попросту – Пушкин, рассказывающий о себе. Пушкин, каким он захотел предстать перед читателями романа, по которому они могут (и вправе) судить о нем как о личности^[9]. Но в то же время это один из образов романа, вне его не существующий: создатель и вершитель судеб своих героев, поставленный в определенные отношения к ним.

Роман написан так, как будто создается на глазах читателей в живом присутствии автора, который не просто повествует о чем-то ему уже известном, а как будто наблюдает за своими героями, не зная, чего ждать от них дальше, и даже немного участвует в их жизни, сам становится героем своего романа. Он придумал Онегина и распоряжается его судьбой, и он же его приятель и собеседник в годы своей юности в Петербурге. Автор хранит у себя французский оригинал письма Татьяны (мы ведь как будто читаем только сделанное им стихотворное переложение) и предсмертную элегию Ленского. И то и другое он мог получить от Онегина (хотя и ничего не сообщил нам об этом). Автор немного обгоняет своих героев во времени (как правило, рассказ ведется о событиях четырех- и пятилетней давности)^[10],

но живет (или жил) где-то рядом с ними. У автора с героями есть общие знакомые: с Онегиным – Каверин, с Татьяной – князь Вяземский. Это не говоря о литературных героях вроде Буянова, задорного гостя на именинах Татьяны, который позднее пытался к ней свататься^[11]. Он Пушкину и вовсе родня, двоюродный брат, поскольку придумал его родной дядя поэта В.Л. Пушкин. Вымысел в романе переплетен с реальностью, и там, где они соприкасаются, всегда видна рука автора, который свободно пользуется плодами собственного и чужого воображения, как и личными воспоминаниями, наблюдениями и сиюминутными впечатлениями.

В мир этого «свободного романа» (8, L) оказываются вовлечены и читатели. Автор делится с ними своими замыслами, сомнениями и предположениями, причем не дает удовлетвориться прочитанным и просто с ним согласиться, а постоянно будит и волнует воображение. Читателям приходится самостоятельно выбирать между вариантами несостоявшейся жизни Ленского, домысливать подробности семейной и светской жизни Татьяны в Петербурге или полный маршрут путешествия Онегина, гадать о содержании пропущенных строф^[12] и т. п. Под конец же автор и вовсе бросает своих героев в самый интересный и критический в их жизни момент, предоставляя читателям теряться в догадках об их будущем. П.А. Плетнев (тот обладатель «души прекрасной», которому адресовано посвящение романа) в рецензии на седьмую главу (1830) написал об этом умении автора ЕО привлекать читателей к соучастию в происходящем: «Власть его над нами столь сильна, что он не только вводит нас в круг изображаемых им предметов, но изгоняет из души нашей холодное любопытство, с которым являемся мы на зрелища посторонние, и велит участвовать в действии самом, как будто бы оно касалось до нас собственно»^[13].

В январе 1830 г., когда работа над ЕО близилась к завершению, Пушкин сформулировал актуальное для него понимание жанра романа: «В наше время под словом роман разумеем историческую эпоху, развитую на вымышленном повествовании»^[14]. В ЕО он постоянно сталкивает действительность со своими и чужими вымыслами, но это не игра с реальностью ради бегства от нее, не демонстрация своей изобретательности и умения озадачивать простодушных и развлекать искушенных читателей, а способ осмысленно и правдиво изобразить свою эпоху, свое окружение и свою жизнь. Чужие литературные вымыслы для автора ЕО не предмет для чистой литературной игры, а явления духовной и интеллектуальной жизни своего времени, не менее реальной, чем бытовая ее сторона. Ведь герои романа – Онегин, Татьяна, Ленский – молодые люди, наделенные умом и воображением, образованные и читающие (хоть в разной степени и по-разному), и впечатления от прочитанных книг влияют на их мысли, чувства, поведение и отношения с окружающими не меньше (а порою сильней), чем их повседневный быт и общественные порядки. Законы, традиции, обычаи, моды и предрассудки, быт и культура петербургского, московского и провинциального дворянства в ЕО постоянно находятся в поле зрения автора, который изображает конкретную «историческую эпоху» – свое время. Герои романа вымышлены, но обитают они не в каком-то воображаемом мире, а в том самом, в котором живет и мыслит автор – в пушкинской России, в царской, дворянской и крестьянской России 1820-х гг., со множеством деталей и в меняющемся эмоциональном освещении описанной (и увековеченной) в романе Пушкина.

ЕО не напрасно был назван «энциклопедией русской жизни»^[15], но все-таки не стоит понимать это буквально. В романе нет исчерпывающего обозрения жизни Российской империи и русского народа того времени (любой знакомый с предметом читатель без труда укажет на зияющие лакуны). Нет заявлений о намерении явить в своем произведении «всю Русь» или обобщающего образа России, увиденной «из прекрасного далёка» (что есть у Гоголя в «Мертвых душах»). В романе Пушкина представлены исключительно те стороны русской жизни, которых так или иначе коснулся его жизненный путь. Об этом можно судить уже по географии романа: Петербург, юг России, среднерусская деревня с дворянской усадьбой (вроде пушкинского Михайловского), Москва и места, увиденные Онегиным в путешествии (только те, где побывал Пушкин). Список можно значительно расширить за счет литературно окрашенных упоминаний чужих земель (где Пушкин не был, но куда иногда стремился), и среди них не случайно мелькнет…Африка (1, L) (конечно, ради автобиографического мотива, в память об одном из предков поэта). Не случайно, конечно, и главные герои романа – молодые люди из дворянского сословия, владельцы небогатых поместий, то есть социально равные Пушкину. Все это вполне естественно, поскольку от начала до конца центральным образом романа остается автор, который рассказывает в основном о том, что хорошо знает, с чем имел случай лично соприкоснуться.

Автор в ЕО не только повествует, комментирует и дает оценки, не только «забалтывается»^[16], высказываясь на самые разные занимающие его темы, но и сообщает или намекает, где и почему сейчас находится (в первый раз – в первой же строфе от своего лица: 1, II), пишет о своих перемещениях, меняющихся обстоятельствах, занятиях, планах, опасениях, надеждах и т. д. Следуя за строфами романа, читатели время от времени получают напоминания, где и когда они сочиняются, и как будто сами переносятся в соответствующее место и время. Так и создается иллюзия живого авторского присутствия.

Параллельно с рассказом о жизни Онегина, Ленского и Татьяны^[17] Пушкин ведет рассказ о себе, почти что пишет поэтическую автобиографию. Главы романа, с одной стороны, являются звеньями в общей его цепи, а с другой – выступают как самодовлеющие свидетельства о хронологически определенных отрезках жизни и творчества Пушкина, и прежде всего поэтому могут читаться как в некотором смысле самостоятельные произведения.

«Там колыбель моего Онегина…:
(Крым в романе Пушкина)

Первые строфы ЕО Пушкин написал в Кишиневе в мае 1823 г., но «смутный сон», о котором говорится в последних строфах, привиделся ему раньше. На этот счет он оставил свидетельство, оказавшееся его последним высказыванием о ЕО. 10 ноября 1836 г., отвечая на письмо князя Н.Б. Голицына, проживавшего тогда в Крыму, Пушкин написал: «Как я завидую вашему прекрасному крымскому климату: письмо ваше разбудило во мне множество воспоминаний всякого рода. Там колыбель моего “Онегина”, и вы, конечно, узнали некоторых лиц»^[18].

В Крыму Пушкин был только один раз и провел около месяца – с середины августа до середины сентября 1820 г. Он прибыл сюда с Кавказа, путешествуя вместе с семейством генерала Н.Н. Раевского, героя Отечественной войны 1812 г. Среди членов его семьи и находятся упомянутые в письме «некоторые лица». Его старший сын Александр Николаевич Раевский (1795–1868), представлявшийся холодным циником, удивлял окружающих своими сарказмами. Его портрет современники увидели в пушкинском «Демоне» (1823) (сам поэт против этого возражал). В романе чертами молодого Раевского (впрочем, отнюдь не уникальными среди молодежи его круга) наделен Онегин, его сверстник, которого Пушкин сделал старше поэта Ленского и самого себя. В роли отдаленных прообразов Ольги и Татьяны Лариных иногда представляют дочерей генерала (их было четыре – Екатерина, Елена, Мария и Софья). Третья из них, позднее получившая известность как жена декабриста Мария Николаевна Волконская (1806–1863), была убеждена, что в строфе XXXIII первой главы романа Пушкин вспоминает об одном эпизоде их путешествия (в Таганроге она бегала по морскому берегу за волнами). Каким был возникший в Крыму первоначальный замысел, в точности не известно, но, не считая черновых набросков, крымские впечатления дважды напрямую отразились в окончательном тексте романа: в «Отрывках из путешествия Онегина» (со слов «Воображенью край священный…, три неполных строфы) и в начале восьмой главы, в рассказе о превращениях сопутствовавшей поэту Музы (строфа IV):

 
…ак часто по брегам Тавриды
Она меня во мгле ночной
Водила слушать шум морской,
Немолчный шепот Нереиды,
Глубокий, вечный хор валов,
Хвалебный гимн Отцу миров.
 

В начале августа 1820 г. в Петербурге отдельным изданием вышла первая поэма Пушкина «Руслан и Людмила». Это была его первая книга. Если замысел будущего романа возник в Крыму, сразу после ее появления, тот факт, что второе полное издание ЕО оказалось последней книгой в его жизни, выглядит вдвойне символично.

В Крыму, в Гурзуфе, он начал вторую свою поэму – «Кавказский пленник» (1820–1821, издана в 1822). Это романтическая поэма, в которой отразилось начавшееся тогда увлечение Пушкина поэзией Байрона (ради него наш поэт вместе с сестрами Раевскими даже занялся английским языком). Главный герой этой поэмы – свободолюбивый, но унылый индивидуалист, разочаровавшийся в цивилизованном обществе и истребивший в себе «страстями чувство», – прямой предшественник Онегина, на что указал сам Пушкин в предисловии к отдельному изданию первой главы романа^[19].

В Крыму происходит действие поэмы «Бахчисарайский фонтан» (1821–1823), которую Пушкин дописывал, уже приступив к ЕО. Поэма была издана в марте 1824 г. с эпиграфом из Саади: «Многие, так же как и я, посещали сей фонтан; но иных уже нет, другие странствуют далече». Вторая половина этого эпиграфа (на самом деле присочиненная Пушкиным к стиху персидского поэта) вскоре стала крылатым выражением: его цитировали Баратынский, Вяземский и др. Пушкин повторил его в заключительной строфе последней главы своего романа:

 
Но те, которым в дружной встрече
Я строфы первые читал…
Иных уж нет, а те далече,
Как Сади некогда сказал.
 

Для автора и читателей ЕО эти слова звучали иначе, чем для читателей «Бахчисарайского фонтана». В 1830-е гг. в словах «иных уж нет, а те далече» слышался вздох сожаления о прошедшей молодости, о настоящих утратах, а кем-то прочитывался и небезопасный намек на судьбы декабристов, среди которых были хорошие знакомые поэта и его лицейские друзья (Кюхельбекер, Пущин). Читателям последней главы романа было ясно, что изменилось не только окружение автора, но и сам он, что вообще настала другая эпоха. В «Отрывках из путешествия Онегина» Пушкин полушутя, но настойчиво подчеркнул дистанцию, отделяющую его теперь от времени сочинения романтических «южных» поэм:

 
Иные нужны мне картины…
‹…
Порой дождливою намедни
Я, завернув на скотный двор…
Тьфу! прозаические бредни,
Фламандской школы пестрый сор!
Таков ли был я, расцветая?
Скажи, фонтан Бахчисарая!
Такие ль мысли мне на ум
Навел твой бесконечный шум,
Когда безмолвно пред тобою
Зарему я воображал…
 

Здесь как будто идет речь о годах работы над «Бахчисарайским фонтаном» (1821–1823, Кишинев и Одесса), но следующие сразу вслед за этим строки убеждают в другом: автор вновь вспоминает о своем крымском путешествии 1820 г., когда действительно видел «фонтан Бахчисарая» и слышал его шум. Вот эти строки:

 
Средь пышных, опустелых зал,
Спустя три года, вслед за мною,
Скитаясь в той же стороне,
Онегин вспомнил обо мне.
 

* * *

 
Я жил тогда в Одессе пыльной…
 

«Средь пышных, опустелых зал» – это, конечно, в Бахчисарайском дворце, то есть Онегин вспомнил об авторе романа в Крыму. Но что значит «спустя три года» и «в той же стороне»? Нет причин понимать эти указания как приблизительные (где-то в Причерноморье), а вот если принять их за точные (скитаясь в Крыму, через три года после меня), получается интересно: Онегин вспоминает об авторе там, где Пушкин задумал роман о нем (Крым, 1820 г.), и тогда, когда он начал его писать (в 1823 г.). Это тонкий и отчасти юмористический способ ввести в роман сведения о том, когда и где он был задуман и когда начат.

Далее, до самого конца «Отрывков из путешествия Онегина», автор вспоминает свою беззаботную жизнь в Одессе, подобную описанной в первой главе жизни его героя в Петербурге. Поскольку путешествие Пушкин поместил после последней (восьмой) главы и даже после своих примечаний (как приложение, в конце книги), читатели вправе считать концом романа не восьмую главу с ее открытым, но печальным финалом, а рассказ о жизни автора в Одессе. В последних стихах этого рассказа, на последней странице романа, нарисована умиротворяющая картина, которая как бы возвращает нас вместе с автором в то время, когда он был еще молод и только начинал сочинять ЕО:

 
Но поздно. Тихо спит Одесса;
И бездыханна и тепла
Немая ночь. Луна взошла,
Прозрачно-легкая завеса
Объемлет небо. Всё молчит;
Лишь море Черное шумит…
 

* * *

 
Итак, я жил тогда в Одессе…