Брак холостит душу (сборник)

От составителя

Об чем цензуру ни прошу,

Ото всего Тимковский ахнет.

Теперь едва, едва дышу

От воздержанья муза чахнет,

И редко, редко с ней грешу

А.С. Пушкин «Дельвигу»

Традиционно имя Александра Сергеевича Пушкина ассоциируется с высочайшими образцами поэтического искусства. Однако академизм, с которым подходят к изучению его творческого наследия скрывает другую, не менее интересную грань его поэзии. Озорство и юмор, с которыми он подходил к вопросам человеческой природы и естества.

Нередко бесовскую натуру отца русской поэзии прикрывают, как нечто постыдное, однако именно в ней кроется истинное его отношение к поэзии, женщинам и любви, которая совмещает в себе не только «высокий», но и «низкий штиль».

Еще в лицейские годы можно было заметить глубокий эротизм и ироничность поэта. Ими пронизаны многие «первые пробы пера». Сам поэт не скрывал свой «африканский темперамент» и с юности отмечал собственное хулиганство, как главенствующую черту своего характера. Так, он описывает себя в лицейском стихотворении «Мой портрет», написанном на французском языке:

Сущий бес в проказах,

Сущая обезьяна лицом

Много, слишком много ветрености —

Да, таков Пушкин.

Почти все творчество поэта пронизано чувственностью. Ему принадлежит целый букет женских образов. Но далеко не все они – пленительные божественные создания. Хрестоматийное представление, навязываемое нам в школах, о возвышенности воспеваемых женщин Пушкина не более, чем романтизированная для школьников версия правильного гения Пушкина.

На самом же деле, муза Пушкина была далека от идеала и нередко вырывалась из оков благоразумия, из банального желания совершить шалость ради шалости. Греша и доставляя немало работы Николаевским цензорам, она парила вне Божественных вопросов и законов самодержавия.

Надо сказать, что именно по этой причине с цензурой у поэта были сложные отношения, а с цензорами – исключительными, почти интимными. От цензоров зависела его дальнейшая жизнь, но и к ним Пушкин относился с иронией. Поэт находил особую привлекательность в крепком русском слове и скабрезностях. По существу, они относились к тому разряду вольностей, которые поэт не мог не позволить себе ввиду глубокой внутренней свободы. Возможно, именно поэтому, особое значение для него имела запрещенная «эротическая» лирика, которая, по его мнению, лишь ждала своего часа. По воспоминаниям П.П. Вяземского осенью 1936 года Пушкин предрекал успех этому скрытому на тот момент для широких масс жанру: «Для меня сомнений нет <…> первые книги, которые выйдут в России без цензуры, будут полное собрание стихотворений Баркова…»

Лирика, отобранная к публикации в этом издании лишена вопросов морали и нравственности. В ней нет ни ученичества, ни дидактики, ни ложного пафоса, а лишь полет фантазии великого поэта. На стихотворения Пушкина нужно смотреть не с моральной, а литературной стороны. Важно понимать, что единственное, что имело значение для поэта, – это его интимные переживания. Именно они были основой его поэтической жизни.

Пестрый калейдоскоп событий, мыслей и бесконечных любовных развлечений не всегда поддается однозначной интерпретации.

Помимо блистательных стихотворений, поэт создавал поразительную графику. Поля его многочисленных рукописей усыпаны портретами друзей и женщин, карикатурами и художественными образами из стихотворений и поэм. Все рисунки, публикуемые в книге, принадлежат руке Пушкина. Мы намеренно расставили их в хаотичном порядке, практически не соотнося с публикуемыми текстами поэта. Графонаж поэта всегда носил бессознательный характер, а многие иллюстрации, отобраны из рукописей, тексты которых не входят в данное собрание.

По мнению искусствоведа А.М. Эфроса эти иллюстрации являются своеобразным дневником поэта, «это зрительный комментарий Пушкина к самому себе, особая запись мыслей и чувств, своеобразный отчёт о людях и событиях».

 
Вы просите у меня мой портрет,
Но написанный с натуры;
Мой милый, он быстро будет готов,
Хотя и в миниатюре.
 
 
Я молодой повеса,
Еще на школьной скамье,
Не глуп, говорю, не стесняясь,
И без жеманного кривлянья.
 
 
Никогда не было болтуна,
Ни доктора Сорбонны —
Надоедливее и крикливее,
Чем собственная моя особа.
 
 
Мой рост с ростом самых долговязых
Не может равняться;
У меня свежий цвет лица, русые волосы
И кудрявая голова.
 
 
Люблю свет и его шум,
Уединение я ненавижу;
Мне претят ссоры и препирательства
А отчасти и учение.
 
 
Спектакли, балы мне очень нравятся,
И если быть откровенным,
Я сказал бы, что я ещё люблю…
Если бы не был в Лицее.
 
 
По всему этому, мой милый друг,
Меня можно узнать.
Да, каким Бог создал,
Таким и хочу казаться я.
 
 
Сущий бес в проказах,
Сущая обезьяна лицом,
Много, слишком много ветрености —
Да, таков Пушкин…
 

1814

Автопортрет из альбома Ушаковых, помещённый сразу после перечня женщин поэта. Подпись: «Не искушай (сай) меня без нужды».

Список близких поэту женщин, составленный А.С. Пушкиным в 1829 году в альбоме Е.Н. Ушаковой. Впервые списки были напечатаны в 1887 году в «Альбоме Пушкинской выставки 1880 года», где в «Биографическом очерке» А.А. Венкстерна было указано: «по объяснению П.С. Киселева [мужа одной из сестёр Ушаковых] – это дон-жуанский список поэта, то есть перечень всех женщин, которыми он увлекался». Первой посвящённой спискам работой явилась статья Н.О. Лернера «Дон-Жуанский список». Популярность термин получил после одноимённой работы П.К. Губера (1923).

Сфера интимных отношений Пушкина с окружавшими его женщинами неизменно привлекает к себе повышенное внимание. О сексуальности первого русского поэта публикуется немало претендующих на сенсационность материалов. Как ни банальны рассуждения о бурном «африканском» темпераменте Пушкина, но по сути всё его творчество – гимн чувственной любви.

Список близких поэту женщин, написанный поэтом 1829 году в альбоме подруги Е.Н. Ушаковой.

В первой части находятся имена, которые, по общему мнению пушкинистов, отражают глубокие впечатления от встреч с их носительницами. Вот они: Наталья I, Катерина I, Катерина II, NN, Кн. Авдотия, Настасья, Катерина III, Аглая, Калипсо, Пулхерия, Амалия, Элиза, Евпраксея, Катерина IV, Анна, Наталья.

Во второй части оказались те, увлечения которыми носили, по столь же общему мнению, легкий, поверхностный характер: Мария, Анна, Софья, Александра, Варвара, Вера, Анна, Анна, Анна, Варвара, Елизавета, Надежда, Аграфена, Любовь, Ольга, Евгения, Александра, Елена.

Суммируя сказанное исследователями биографии Пушкина по поводу расшифровки списка и учитывая собственные соображения на эту тему, постараемся назвать тех, кто скрывается за перечисленными именами.

Итак, первая часть пушкинского Дон-Жуанского списка:

Наталья I – либо Наталья Викторовна Кочубей (в замужестве Строганова), либо актриса Наталья, либо Наталья Степановна Апраксина (в замужестве Голицына)1;

Катерина I – Екатерина Павловна Бакунина2;

Катерина II – на наш взгляд, это, безусловно, Екатерина Андреевна Карамзина3;

NN – «утаенная любовь» Пушкина, разгадка имени которой более всего занимает исследователей;

Кн. Авдотия – Евдокия Ивановна Измайлова (в замужестве Голицына);

Настасья – до сих пор неизвестно, кто эта женщина;

Катерина III – либо Екатерина Раевская (в замужестве Орлова), либо актриса Екатерина Семенова;

Аглая – Аглая Антоновна Де-Грамон (в замужестве Давыдова);

Калипсо – Калипсо Полихрони;

Пулхерия – Пулхерия Варфоломей;

Амалия – Амалия Ризнич;

Элиза – Елизавета Михайловна Хитрово; в письмах только ее Пушкин называет Элизой, Лизой;

Евпраксея – Евпраксия Николаевна Вульф;

Катерина IV – Екатерина Николаевна Ушакова;

Анна – Анна Алексеевна Оленина;

Наталья – Наталья Николаевна Гончарова.

А вот расшифровка имен второй части списка:

Мария – либо Мария Суворова (в замужестве Голицына), либо Мария Раевская (в замужестве Волконская), либо Мария Урусова (в замужестве Мусина-Пушкина);

Анна Урусова – Анна Гирей;

Софья – либо Софья Потоцкая (в замужестве Киселева), либо Софья Пушкина (в замужестве Панина); либо Софья Урусова (в замужестве Радзивилл):

Александра – Александра Осипова (Алина);

Варвара – вероятно, Варвара Черкашенинова;

Вера – Вера Федоровна Вяземская;

Анна – Анна Николаевна Вульф;

Анна – Анна Ивановна Вульф;

Анна – Анна Петровна Керн;

Варвара – либо Варвара Ермолаева, либо Варвара Суворова;

Елизавета – Елизавета Ксаверьевна Воронцова;

Надежда – Надежда Святополк-Четвертинская;

Аграфена – Аграфена Закревская;

Любовь – возможно, Любовь Суворова;

Ольга – возможно, Ольга Потоцкая (в замужестве Нарышкина);

Евгения – до сих пор неизвестная женщина;

Александра – либо Александра Римская-Корсакова, либо Александра Смирнова-Россет;

Елена – либо Елена Раевская, либо Елена Завадовская.

Еще раз заметим, что в большей степени пушкинистов интересует, кто же сокрыт под шифром NN.

Ряд исследователей выдвигает свои предположения относительно загадочного объекта любви поэта.

Л. Гроссман высказал мнение, что «утаенной любовью» Пушкина была Софья Потоцкая (Киселева). Однако во второй части Дон-Жуанского списка есть имя Софья. Ею вполне может быть и Софья Потоцкая. Правда, о ней Пушкин писал Вяземскому (ноябрь 1823 г.) как о «похотливой Минерве», что значительно снижает образ «утаенной» любви: «Вот тебе, милый и почтенный Асмодей, последняя моя поэма… Если эти бессвязные отрывки покажутся тебе достойными тиснения, то напечатай… Еще просьба: припиши к «Бахчисараю» предисловие или послесловие, если не ради меня, то ради твоей похотливой Минервы, Софьи Киселевой». Заметим, не просто «похотливой», не «моей», а «твоей похотливой Минервы». Вряд ли после этих строк Пушкин мог сохранить возвышенные чувства к ней на протяжении почти всей своей жизни.

Видимо, незачем было скрывать под NN и имя Екатерины Орловой. Едва ли увлечение ею было сильным, тем более благоговейным. На это наталкивают строки из пушкинского письма тому же Вяземскому: «Моя Марина славная баба: настоящая Катерина Орлова». Властность и честолюбие, определяющие в драме «Борис Годунов» характер Марины Мнишек, поэт отмечает в Екатерине Орловой. Хотя он и восхищался Екатериной, однако вышеназванные черты никогда не привлекали поэта, не внушали особой любви к женщине. По воспоминаниям тонко чувствующей людей Анны Петровны Керн, Пушкина очаровывало в женщинах остроумие, блеск и внешняя красота…

Эпиграммы

Иной имел мою Аглаю

Аглая Давыдова – дочь французского эмигранта герцога де Граммона, жена А.Л. Давыдова, адресат нескольких иронических эпиграмм.

Прибыв в ссылку в Кишинев в середине сентября 1820 года, Пушкин уже меньше чем через два месяца получил разрешение своего опекуна генерала Инзова, отправиться в Киевскую губернию – в Каменку в имение Давыдовых. Именно о хозяине этого имения, Александре Львовиче Давыдове, Пушкин писал в «Евгении Онегине»: «И рогоносец величавый, / всегда довольный сам собой, / своим обедом и женой». Жена же его, Аглая Антоновна, и есть адресат эпиграммы «Иной имел мою Аглаю». Из письма Пушкина к Н.И. Гнедичу в декабре 1820 года: «…Теперь нахожусь в Киевской губернии, в деревне Давыдовых, милых и умных отшельников, братьев генерала Раевского. Время мое протекает между аристократичными обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразной и веселой смесью умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов». Женщин действительно было мало, однако Аглая Антоновна могла дать фору целому десятку добрых барышень. Француженка, из старого герцогского рода де Грамонов, представитель которого описан в известных воспоминаниях Гамильтона первейшим волокитой и распутником. Аглая, что называется, держала марку, продолжая родовые традиции. Так её описывал один из сыновей Дениса Давыдова: «Весьма хорошенькая, ветреная и кокетливая, как настоящая француженка, искала в шуме развлечений средства не умереть со скуки в варварской России. Она в Каменке была магнитом, привлекавшим к себе железных деятелей Александровского времени. От главнокомандующих до корнетов – всё жило и ликовало в Каменке, но – главное – умирало у ног прелестной Аглаи».

Аглае Антоновне на тот момент было тридцать три. По предпочтениям того времени она действительно была красавицей – пухленькое личико, подвижные толстые губы, курноса, но лишь настолько, чтобы быть ещё обаятельнее. Пушкин, конечно, не мог её пропустить, однако Аглая, всегда имевшая возможность выбирать и капризничать, «дала поэту отставку», едва он только начал ухаживания. Самолюбие поэта было задето. Дошло до того, что Пушкин выносил план мести: он начал флиртовать со старшей дочерью Давыдовой, которая, надо сказать, также была прелестна в свои двенадцать. Вот что по этому поводу пишет революционер Якушин в своих «Записках»: «Пушкин вообразил себе, что он в неё влюблен, беспрестанно на неё заглядывался и, подходя к ней, шутил с ней очень неловко. Однажды за обедом он сидел возле меня и, раскрасневшись, смотрел так ужасно на хорошенькую девочку, что она, бледная, не знала, что делать и готова была заплакать; мне стало её жалко, и я сказал Пушкину вполголоса: «Посмотрите, что вы делаете; вашими нескромными взглядами вы совершенно смутили бедное дитя». – «Я хочу наказать кокетку, – отвечал он, – прежде она со мной любезничала, а теперь прикидывается жестокой и не хочет взглянуть на меня». С большим трудом мне удалось обратить всё это в шутку и заставить его улыбнуться». Конечно, это была игра, рассчитанная на Аглаю Давыдову.

История ничем кончилась, Аглая увезла дочерей во Францию, отдала Адель в монастырь (видимо, как слишком сведущую о похождениях матери), а сама вышла замуж за наполеоновского генерала Оранса-Франсуа Себастиани де ла Порта. Пушкин же, отправляя стихотворение в письме брату Леве в 1821 году, оставляет комментарий: «Если хочешь, вот тебе ещё эпиграмма, которую ради Христа не распускай, в ней каждый стих – правда».

Иной имел мою Аглаю

 
Иной имел мою Аглаю
За свой мундир и чёрный ус,
Другой за деньги – понимаю,
Другой за то, что был француз,
Клеон – умом её стращая,
Дамис – за то, что нежно пел.
Скажи теперь, мой друг Аглая,
За что твой муж тебя имел?
 

Мансурову

Эпиграмма не имеет точной даты, однако скорее всего, была написана в 1819 году. Крылова – Мария Михайловна – на тот момент была пятнадцатилетней танцовщицей, ученицей балетного училища. Увлечены ею были многие, в том числе и друзья Пушкина – Волконский и Мансуров. Мансуров Павел Борисович – поручик лейб-гвардии конно-егерского полка, товарищ поэта по кружку «Зелёная лампа». В письме от 27 октября 1819 года Пушкин пишет Мансурову в Новгород: «Мы не забыли тебя и в 7 часов каждый день поминаем в театре рукоплесканиями, вздохами – и говорим: свет-то наш Павел! Что-то делает он теперь в Великом Новгороде? Завидует нам – и плачет о Кр… (разумеется, нижним проходом)». Далее в письме идут такие строки: «Каждое утро крылатая дева летит на репетицию мимо окон нашего Никиты, по-прежнему подымаются на неё телескопы и [кое-что ещё] – но увы… ты не видишь её, она не видит тебя». Существуют две версии, о ком именно говорит поэт. По одной из них под «крылатой девой» подразумевается другая танцовщица – Овощникова. Однако схожесть фамилии Марии Михайловны с прозвищем «крылатая дева» делает другую версию не менее правдоподобной.

Казасси Мария Францевна – главная надзирательница Театрального училища Петербурга, где учились и Крылова, и Овощникова, а Ласси – актриса французской труппы в Петербурге, за которой, как и за Марией Михайловной, волочился Мансуров. Несмотря на воздыхания своих друзей по Крыловой, Пушкин увлечен ею не был.

Мансурову

 
Мансуров, закадышный друг,
Надень венок терновый,
Вздохни – и рюмку выпей вдруг
За здравие Крыловой.
Поверь, она верна тебе,
Как девственница Ласси,
Она покорствует судьбе
И госпоже Казасси.
Но скоро счастливой рукой
Набойку школы скинет,
На бархат ляжет пред тобой
И ноженьки раздвинет.
 

Анне Вульф

Датируется 1825 годом. Впервые опубликовано в «Библиографических записках» в 1861 году. Автографа, однако, не сохранилось.

Анна Ивановна Вульф – дочь помещика из тверской губернии И.И. Вульфа, племянница первого мужа П.А. Осиповой.

Знакомство поэта с Анной случилось в Тригорском у её тети П.А. Осиповой. Обоим тогда было по восемнадцать лет, Анна Ивановна была не только прелестной, но ещё умной и образованной. А Пушкин… Пушкин был собой. В письме брату Льву в 1825 году поэт признавался: «Я влюбился и миртальничаю». Ухаживания Пушкина нашли ответ, однако ответ этот был совсем иного толка, которого, возможно, хотелось поэту. Скорее, это было похоже на очень нежную дружбу, иногда отдававшую флиртом. Пушкин, по всей видимости, надеялся на большее. У них завязалась переписка, и на протяжении семи лет (с 1826-го по 1833-й) они непременно встречались при приезде поэта в Тверскую губернию.

Однако Нетти, как называл Пушкин Анну Ивановну, была девушкой стойкой и честной, хотя в поклонниках у неё недостатка не было. Осенью 1829 года Пушкин пишет своему другу А.Н. Вульфу об очередной поездке в Берново: «Зато Нетти нежная, томная, истерическая, потолстевшая Нетти – здесь. Вы знаете, что Миллер (улан Владимирского полка) – из отчаяния кинулся к её ногам, но она сим не тронулась. Вот уже третий день как я влюблен… Недавно узнали мы, что Нетти, отходя ко сну, имеет привычку крестить все предметы, окружающие её постелю. Постараюсь достать (как памятник непорочной моей любви) сосуд, ею освященный».

Судя по всему, под сосудом Пушкин имеет в виду ночной горшок Анны Ивановны, однако, взглянув на текст эпиграммы, можно предположить, что «освещенный Нетти сосуд» поэту не достался.

В 1834 году Анна Ивановна Вульф вышла замуж за поручика корпуса инженеров путей сообщения В.И. Трувеллера и через полтора года умерла при родах.

Была в жизни Пушкина ещё одна Анна Вульф – Анна Николаевна – старшая дочь П.А. Осиповой от первого брака. Анна Николаевна была безответно влюблена в поэта, но он предпочел её Анне Керн.

Однако, судя по переписке и влюбленности Анны Николаевны, можно предположить, что эпиграмма «Анне Вульф» посвящена не ей, а Нетти, хотя была записана в альбоме именно Анны Николаевны. Примечательно также, что Пушкин скрыл два последних стиха эпиграммы точками. Эти две строки были впоследствии восстановлены Анной Керн и записаны её вторым мужем.

Анне Вульф

 
Увы! напрасно деве гордой
Я предлагал свою любовь!
Ни наша жизнь, ни наша кровь
Её души не тронет твердой.
Слезами только буду сыт,
Хоть сердце мне печаль расколет.
Она на щепочку нассыт,
Но и понюхать не позволит.