Пир во время чумы

Идеальное чтение во время самоизоляции. Сейчас, в связи с известными обстоятельствами, востребованными оказались произведения об эпидемиях, от «Декамерона» Боккаччо и «Алой чумы» Джека Лондона до «Вонгозера» Яны Вагнер. Можно собрать целую тематическую эпидемиологическую библиотеку, что, в принципе, реализовано на нашем ресурсе в соответствующих подборках.И все же, небольшую пьесу-поэму нашего самого главного классика, я бы в данном контексте обозначил как ключевое произведение. В нем сходятся три временных пласта, которые, накладываясь друг на друга, обозначают глобальность и вневременность проблемы, с которой мы сейчас столкнулись.Три времени, присутствующих в пьесе: прошлое – события происходят в 1666 году в Лондоне; настоящее для автора и прошлое для нас – эпидемия холеры в России в 1830 году, будущее для автора, настоящее для нас – сегодняшняя пандемия коронавируса. Почему я говорю, что в пьесе присутствует наш коронавирус, да потому что мы читаем её сейчас, ведь в каждом произведении присутствует его читатель, потому книги и старятся, что читатели начинают видеть их по иному. Сегодняшнее прочтение «Пира во время чумы» неотделимо от новостных передач и интернет-сайтов с информацией об эпидемии.Вольный перевод поэмы Джона Вильсона «Чумной город» переносит читателей в Лондон 1666 года, в котором бушевала Великая чума, унесшая жизни более 100 тысяч жителей столицы. Между прочим, всё в этом мире старо, как он сам, знаменитые маски с длинными носами носили только «эпидемиологи» тех времен, а все остальные ходили по улицам, прижимая к носу и рту носовые платочки – своеобразная аналогия сегодняшних санитарных масок. Так же существовал и карантин, он был 40-дневный, семья, в которой обнаруживался чумной больной, запиралась в доме на 40 суток, возле дверей ставился караульный, и никого не волновало, что будут кушать и пить запертые, никакой интернет-доставки не существовало.Работал над пьесой Александр Сергеевич во время своей знаменитой Болдинской осени 1830 года, которая стала возможной благодаря холерному карантину. Чувствуете, снова – карантин. А чем же занимался Пушкин во время карантина, писал стихи и пьесы, думаете вы? Это да, но это – вторично, первично же то, что Пушкин «сидел дома» – занимался самоизоляцией. Думаю, вы не станете осуждать меня за эту иронию, но вот так получается, что Александр Сергеевич собственным примером провозглашает нам через века – «сидите дома». Как бледно на его фоне выглядят Хабенский и Хаматова с их призывами.Ну, а сегодняшний день подтверждает правоту Вильсона и Пушкина, когда люди слишком напуганы, когда они устали ждать своей очереди, срывает предохранительный кран и появляется желание бросить вызов болезни и смерти. Чем не пир во время чумы пресловутая распиаренная в новостях вечеринка в Екатеринбурге, или что-то подобное ей. Вот и несколько лондонцев, героев пьесы, не согласны умирать раньше времени, ведь отказ от настоящей жизни во имя выживания, уже есть торжество смерти. Конечно, её можно так перехитрить, хотя и никаких гарантий нет, но ведь можно же жить, жить на полную катушку, пока ты жив! Вот философия Председателя и его соратников.Примечательно, что два самых мощных отрывка из произведения – песни Мери и Председателя, не являются переводом, а написаны самим Пушкиным. В них-то и заключаются главные идет произведения: песнь Мери – гимн любви, способной одолеть самую смерть, песнь Председателя – гимн в честь чумы, вызов, брошенный судьбе и року. Как завораживающе звучат бессмертные строки:Когда могущая Зима,Как бодрый вождь, ведет самаНа нас косматые дружиныСвоих морозов и снегов…Но этот «гимн чуме» звучит как обещание победы над нею, чума сравнивается с зимой, которая, как бы сурова она не была, сама обречена на смерть. Чувствуется библейский мотив «смертию смерть поправ».Но, как только повеяло Библией, тут же появляется священник, призывающий прекратить безумный пир, покаяться и принять неизбежное. Но вся суть религии в страхе человека перед смертью, а эти люди, живущие последний, самый яркий день своей жизни, смерти уже не боятся, и слово священника не властно над ними. Но заключительные слова, обращенные священником к Председателю, говорят о том, что и он сам не знает, как быть и как относиться к происходящему:Спаси тебя господь!Прости, мой сын.

Со школьных лет осталось воспоминание, что «Пир…» – скучная нравоучительная вещь о том, как священник читает мораль пирующим во время чумы развратникам. И как же здорово перечитать пьесу через много лет, чтобы понять, что она совершенно не скучная, и вообще ни разу не про мораль.Сейчас я прочитала «Пир во время чумы» как рассказ о переживании утраты и горя, о том, как можно выжить и сохранить рассудок в чумные времена, если ты сам еще не заражен болезнью, а еще – как рассуждение о роли смерти в жизни.У меня совершенно стерлось из памяти, что «Пир…» – это не самостоятельное произведение, а перевод фрагмента пьесы английского драматурга Джона Вильсона. И, я думаю, что Пушкин ограничился переводом всего лишь одного отрывка не из-за лени, а потому, что он увидел возможность вложить в отрывок иной смысл и дать читателям возможность по-иному взглянуть на привычные вещи, по-другому оценить правила, кажущиеся ранее незыблемыми.Думаю, что и сейчас, в 21 веке, потерявший близких человек, устроивший пирушку и поющий с друзьями песни, легко может вызвать осуждение моралистов, и найдется не один «проповедник», который посоветует пойти домой, одеться в черное и лить слезы в одиночестве. А уж в пушкинские времена несоблюдение траура, наверное, и вовсе исключило бы человека из порядочного общества. И вот, Пушкин, переживший в Болдино эпидемию холеры, пишет о чуме, поразившей город.И мы видим людей, сидящих за столом прямо на улице, пьющих вино и поющих песни, несмотря на то, что мимо них провозят на телеге тела погибших. Прекрасный психологический этюд: отрицание как стадия переживания горя – собравшиеся вспоминают своего друга – весельчака и пьют виноС веселым звоном рюмок, с восклицаньем,Как будто б был он жив.Ведь если подумать, то для искренне верующего христианина, было бы логично радоваться, провожая умершего в лучший мир, а огорчаться и плакать из-за того, что умерший покинул живых в этом далеко не идеальном мире – чистый эгоизм. Однако, так называемая, «традиционная мораль» часто поощряет самый что ни на есть махровый эгоизм, прикрывая его красивыми словами. Цинично предположу, что так происходит потому, что подавленным человеком в трауре гораздо проще управлять, чем людьми, принимающими естественный ход вещей и не отвергающими радость даже во время чумы.Но вернемся к пьесе: мы слышим разговоры пирующих друзей и песни, посвященные чуме. И в этих песнях, на удивление разных, но одинаково проникновенных и берущих за душу, можно различить весь спектр человеческих переживаний, связанных со столкновением людей со смертью. Горе, печаль, тоска, дикий страх, но вдруг внезапно Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!Кажется, что это bravo звучит диссонансом, потом задумываешься, а может быть, прав был Пушкин, говоря, что:Есть упоение в бою,И бездны мрачной на краю,Признаюсь, вначале мне увиделось в этих строках нечто наигранно-байроническое, но мнение изменилось, когда я дошла до четверостишия:Все, все, что гибелью грозит,Для сердца смертного таитНеизъяснимы наслажденья —Бессмертья, может быть, залог!Вот она – простая и лаконичная формула Жизни, немыслимая без Смерти! Что же ещё может придать жизни такую яркость и остроту восприятия? Разве не знание о грядущей Чуме (смерти) побуждает нас проживать свою жизнь, стремиться к достижениям, к реализации своего личностного потенциала, к исполнению желаний, пока это ещё возможно? Как тень делает предметы ярче и объемнее, подчеркивая их суть, так и смерть (и наше знание о ней) постоянно оттеняет нашу жизнь. Секрет счастья еще и в быстротечности моментов счастья.Разве смогли бы бессмертные люди, у которых вечность впереди, испытать все те же, что и мы «неизъяснимые наслажденья»? Думаю, что нет. Значит, и вполне живыми таких бессмертных назвать было бы нельзя. И, значит, Чуме, ставящей людей на край «бездны мрачной», есть за что спеть гимн.Но легко рассуждать, сидя на балконе с томиком поэзии. Компании друзей, оставленной автором пировать в чумном городе, философствовать не так просто. Знание о неминуемой смерти не отменяет страха смерти. Мимо вновь проезжает кошмарная телега с мертвецами, друзья справедливо замечают, что Но знаешь, эта черная телегаИмеет право всюду разъезжать.Но оказывается, что некоторые вещи мало знать, их нужно прочувствовать и принять. Так и выясняется, что «нежного слабей жестокий», и нужно запеть новую песню на новый мотив.Или, быть может, нужно всё же прислушаться к словам проповедника? Оставить друзей и запереться в доме, оплакивая умерших? Или лучше продолжить пир?Финал остается открытым. Вальсингам задумывается. Задумывается и читатель. Становится абсолютно ясно, почему поэт решил перевести лишь отрывок из пьесы – в этом отрывке уже заданы все условия и заданы все главные вопросы, остается лишь найти свой ответ.Мне показалось, что никакие размышления не приведут Вальсингама к выводу о правоте проповедника. При всем своем пафосе проповедник не предлагает никакого способа облегчения страданий, никакой помощи в переживании горя, напротив, старается вызвать у людей чувство вины, стыд, ощущение собственной греховности – всё то, что точно не принесет никакого утешения, а лишь усилит страдания, а то и вовсе приведет к самоубийству.Сдается мне, что пережить горе и постепенно принять трагедию можно только естественным путем, который может начаться и с пирушки с друзьями или с ласк «погибшего, но милого создания». Пусть так, если сразу слишком страшно посмотреть в глаза Чумы. Потом наступит время размышлений, быть может, молитв, боль хоть и не уйдет совсем, но будет постепенно стихать, а остатки человеческой боли будут переработаны в новые песни подстать тем, что были сложены Про год чумыЕдва оставил память о себеВ какой-нибудь простой пастушьей песне,Унылой и приятной…

Еще одна пьеса нашего великого и гениального Александра Сергеевича, которую я почему-то, к своему большому удивлению, не читала. Потому что прочитав такое однажды, вряд ли забудешь…Страшно, жутко, увлекательно, поучительно, интересно, но главное – атмосферно. Какой необычайный и потрясающий контраст между смертью в страшных муках и страданиях и веселой пирушкой, где льется вино и поют прелестные девушки показал нам автор. Странно прозвучит, быть может, но есть в этом и доля романтики…Как свободно живут все эти люди (на первый взгляд, умственно помешанные, так как устраивают праздничные застолья в такие тяжелые времена, но только на первый взгляд). Логика их проста и незамысловата (да, даже и у них есть своя логика:): что толку печалиться о том, чего уж не исправишь (трудно, однако, с этим не согласиться). Но сами же в ней и сомневаются, вот в чем незадача. Ведь и их стройная теория не без изъянов…Можно, опьянев, забыть на какое-то время о потерях, но на утро всегда приходит раскаяние: от себя не уйдешь, от мыслей и проблем не убежишь и все равно что-то словно точит изнутри, не давая расслабиться и забыться. Ни прекрасное вино, ни голоса юных ветренниц, ни музыка или танцы не заглушат этот внутренний набат, звучащий в душе....Вот что делать с этим? А пока музыка и танцы убаюкивают сознание, надолго ли, как знать....5/5