Позывной «Курсант». Книга третья

Глава 1
В которой я не успеваю проникнуться чувством несуществующей вины

В кабинете директора Школы стояла гробовая тишина. Впрочем, стояла не только тишина, но и я тоже стоял. Как дурак. Посреди этого кабинета в окружении чекистов.

В голову упорно лезла расхожая фраза из моего времени. Очень интересно, но ни черта не понятно. Просто вариантов, по которым меня могут не принять в комсомол, на самом деле, предостаточно.

К примеру, если Шипко все-таки рассказал об этом чертовом “джебе”. Я, конечно, молодец и на протяжении длительного времени обвожу вокруг пальца таких волчар, как Клячин, Бекетов или тот же Панасыч, но недооценивать их всех точно не сто́ит. Велика вероятность, что в ответ на мой рассказ про какого-то мутного пацана, учившего меня в детском доме боксу, Шармазанашвили задастся целью проверить информацию. В принципе, почему бы и нет? У него, в отличие от воспитателя, получится сделать это гораздо быстрее.

Или, что тоже вполне вероятно, Клячин ради того, чтоб подгадить Бекетову, поделился какими-нибудь соображениями с директором Школы. Или опять прибежал неизвестный пока еще крысеныш из барака, чтоб накапать о моих косяках. Не знаю, каких именно, вроде бы ничего особо серьёзного не случалось, но было бы желание…

Как ни странно, во всей этой ситуации меня обнадёживало присутствие Цыганкова. Если этот мудак находится здесь, то он скорее всего, замешан. А Цыганков не просто мудак, Цыганков – идиот. От него если и можно ждать подставу, то не сильно опасную. Правда, идиот со связями. Однако это всяко лучше, чем другие варианты. В любом случае я пока решил придержать язык и подождать, что будет дальше.

К тому же после слов Шармазанашвили все присутствующие молча уставились со значением на меня. Как на клоуна, честное слово. Или на человека, который сейчас должен сделать что-то крайне неожиданное, но важное.

Наверное, только лицо Шипко не выражало вообще ни черта. Злость исчезла, ей на смену пришло равнодушие. Просто каменный истукан, а не Панасыч. Зато остальные с разной степенью заинтересованности пялились в мою сторону.

Физиономия Шармазанашвили выглядела слегка осуждающей, но по-отечески доброй. Подозрительная такая физиономия. Мол, ты не переживай, кайся! Говори все, как на духу. А мы тебя внимательно послушаем. Потом, возможно, расстреляем, но послушаем очень внимательно.

Молодечный рассматривал меня с любопытством. Причем, это было такое любопытство… Типа – ну-у-у… давай, жги, пацан. Очень интересно посмотреть, как ты выкрутишься. А я и рад бы повеселить Кривоносого, но мне пока ни черта не ясно, чем конкретно.

Ну, и конечно, особо выделялась рожа Цыганкова. Тот своей радости даже не скрывал. Его плющило и колбасило от распирающего во все стороны счастья. А значит, Витюша сто процентов приложил свою поганую ручонку к происходящему. Вопрос – как? Вернее, в чем именно приложил. Вряд ли его сюда позвали из чувства глубочайшего уважения. Если судить по тому же Шипко, чекисты Цыганкова сильно не любят. Считают выскочкой и самовлюблённым мудаком. Кстати, в этом я как никогда с ними солидарен.

В любом случае, никто не торопился внести некоторой ясности в происходящее. А, между прочим, сильно бы хотелось.

Однако, директор Школы, закончив свою речь, молчал, явно чего-то от меня ожидая. Я тоже не издавал ни звука. Хотя, желание высказаться имелось сильное. Например, искренне, от души заявить им всем, да идите вы на хрен со своей школой! Но… Стоял молча, усердно пялясь на руководство, всем своим видом демонстрируя желание к сотрудничеству. Это я умею.

Шармазанашвили продолжал пялиться, взгляд не отводил. Правда, причины нашей игры в “гляделки” были разные. Директор, видимо, выдерживал паузу и нагнетал обстановку. Я ждал продолжения. Когда пошла вторая минута тишины, стало понятно, продолжения не будет. По крайней мере, сейчас. Это снова подтверждало версию, что все ждут какой-то реакции от меня.

– Простите… А можно полюбопытствовать, в чем отвратительно недопустимом меня обвиняют? – Спросил я осторожно у Шармазанашвили.

Как говорится, комсомол сам по себе мою кандидатуру не примет, а мне туда, в комсомол, очень надо, раз уж такое светлое будущее впереди маячит. Соответственно, молчать можно бесконечно долго, но ситуацию это совсем не изменит. Правда, решил пока вести себя скромненько, без наездов.

– Можно! – Директор почему-то обрадовался моему вопросу. Даже лицо у него подобрело еще больше. – Вот, слушатель Цыганков уверяет, что вчера ты, Реутов, самым вероломным образом напал на него из-за спины. Сначала позволил себе проявить неуважение к женщине. Речь об Ольге Константиновне. Верно, товарищ сержант государственной безопасности? Вы ведь шли мимо и заметили, как Реутов гнался за ней? Если верить тому, что написано в вашем донос… в вашем письме, именно так все и было. А когда Вы вмешались и Ольга Константиновна смогла уйти, слушатель Реутов набросился исподтишка уже на Вас. То есть, по сути, напал на сотрудника НКВД.

– Да! – Подгавкнул Витюша.

Был бы у него хвост, он бы им пол подметал. Так придурка распирало от восторга. Мне вот даже интересно глянуть на дочку кого-то там из НКВД. На кой черт ей вообще был нужен этот идиот? У него ведь на роже написано, нет ни ума, ни фантазии. Совести, впрочем, тоже нет.

– Все верно. – Вдохновенно продолжал Цыганков. – Поэтому я, будучи членом комсомольской организации, заявляю протест по поводу принятия в наши ряды такой сволочи, как Реутов. Если человек позволяет себе подлость в отношении товарища, то Родину он тоже предаст, не задумываясь. И ко всему прочему прошу исключить слушателя Реутова из школы. Вы должны понимать, товарищи, его действия и поведение сильно отдает антисоветскими настроениями. А мы такого допустить не можем.

Я, вот честно сказать, охренел от наглости этой гниды. Он просто перевернул все с ног на голову! Ну, не тварина тебе? Будучи членом организации, заявляет протест… Ну, да. Член и есть. Без всяких организаций.

– Это вранье. – Я был спокоен. Говорил уверенно. Лично мне известно, как все произошло на самом деле. На что рассчитывает Витюша, не понимаю. – Вы можете спросить Ольгу Константиновну. Она расскажет, как было…

– А мы ее уже спросили. – Ответил радостным тоном Цыганков. Даже договорить мне не дал. – Вот именно, что она рассказала, все… как было.

– Да. – Кивнул директор Школы. – С Ольгой Константиновной мы только что беседовали и она подтвердила слова слушателя Цыганкова. Впрочем, в данном контексте лучше говорить товарища сержанта государственной безопасности.

Сказать честно, в первую секунду я подумал, врут. И Шармазанашвили врет, и Цыганков.

Однако довольная рожа Витюши, его тон и улыбка однозначно намекали, что Ольга Константиновна рассказала здесь именно ту версию, о которой идет речь. Даже не намекали. Чего уж я так скромно. Однозначно это утверждали. Каким бы придурком не был Цыганков, но если он ведет себя настолько уверенно, значит блондинка на его стороне. Обидненько…

Потому что при таком раскладе выходит, учительница соврала. Оговорила меня, а Витюшу наоборот выставила героем. Какая-то странная рокировка. Несправедливая. Вот так и помогай красивым барышням…

Хотя, несмотря на обстоятельства, данная мысль в моей голове упорно не укладывалась. Не мог в это поверить вообще никак. Ольга Константиновна, она…

Я мысленно перебил сам себя и сам же себе усмехнулся. Она – что? Кристально чистой души человек? Порядочная и правильная? Да я ее знать не знаю. Кроме того, что блондинка охренительно красивая, мне, по сути, и сказать больше нечего. Красивая, умная, интересная, с какой-то мутной историей за плечами – все. С чего я взял, будто в ней есть стержень? Может, реально Шипко был прав и у них просто такие ролевые игры с Цыганковым.

Чего уж теперь об этом. Мне одному против двоих мало что светит.

На душе стало как-то гадко. Буквально десять минут назад встретился с Ольгой Константиновной на крыльце. Глаза в глаза. И она ни слова не сказала. Хотя… нет. Почему же? Сказала, что не забудет никогда, как я ей помог. Это Ольга Константиновна меня за помощь, видимо, так отблагодарила.

Я только открыл рот, собираясь задать парочку уточняющих вопросов, ибо хотелось понимания. Уже не по тому, как именно видится чекистам вчерашняя ситуация, вполне понятно, хреново видится, а хотя бы по конкретным пунктам. Даже если допустить, что я грязно и подло сначала домогался учительницы, что априори смешно. Мы с Реутовым мало походим сейчас внешне на брутального озабоченного самца. Потом так же грязно и подло я напал на сотрудника НКВД. То бишь на Цыганкова. Вот даже если все это допустить, чем подобная ситуация чревата? И насколько слово Витюши в данном случае играет роль? И что со мной дальше?

Однако все мои незаданные вопросы при мне и остались. Я только успел воздуха в грудь набрать.

Дверь резко распахнулась, но как-то интеллигентно, культурно, без грохота, и в кабинет вбежала Ольга Константиновна. Причем, она именно вбежала, забыв спросить разрешения или постучать. Густые брови директора Школы медленно поползли вверх. Сдается мне, он был слегка удивлён. Шипко, до этого стоявший безмолвно, тихо хмыкнул. Молодечный повернулся ко входу и, прищурившись, разглядывал блондинку. В общем, появление учительницы этикета произвело на чекистов неизгладимое впечатление. Вернее, то, как оно, это появление, произошло. Да и вид у дамочки был весьма растрепанный.

Расстегнутое пальто Ольги Константиновны перекосилось на одну сторону, лицо раскраснелось и еще она быстро дышала, что было крайне увлекательно, но сейчас немного неуместно. Просто когда у женщины с подобной внешностью активно поднимается и опускается грудь, размера эдак третьего, то непроизвольно, хочешь-не хочешь, взгляд то и дело возвращается к этой груди. К тому же блондинка под пальто была одета в однотонную шерстяную кофточку, которая слишком явно подчеркивала достоинства учительницы. Все-таки, удивительно красивая женщина. Даже сейчас, после слов Цыганкова, я смотрел на нее и не испытывал злости. Вообще. Она вызывала у меня, мягко говоря, совсем другие эмоции.

Учитывая, что в комнате находилось пятеро половозрелых мужчин, меня таковым тоже можно считать, несмотря на юный возраст Реутова, буквально через секунду взгляды опустились ниже линии подбородка учительницы.

– Извините… – Блондинка поправила пальто, подтянув его полы друг к другу. Она сделала это скорее машинально, а не сознательно. – Товарищ Шармазанашвили… я…

Учительница покосилась сначала на Шипко, потом на Молодечного. В мою сторону она не смотрела. В сторону Цыганкова, кстати, тоже.

– Что случилось, Ольга Константиновна? – Тихим, спокойным голосом поинтересовался директор Школы.

Он встал на ноги и медленно вышел из-за стола. Вроде бы с одной стороны у него имелось весьма объяснимое желание подойти к блондинке дабы утешить ее, успокоить. Она явно была на взводе. Даже, наверное, в состоянии лёгкой истерики. Почему говорю, что желание объяснимо? Я бы и сам не прочь заняться укрепление духа блондинки. Есть в ней вот эта трепетная женственность, скрытая за гордо расправленными плечами и королевской осанкой. Ее сразу же хочется защищать.

С другой стороны Шармазанашвили не сказать, чтоб очень был рад появлению Ольги Константиновны. Он еле заметно поморщился, но я все равно успел эту гримасу заметить. Скорее всего, разговор с учительницей считался оконченным еще до моего прихода, и тот факт, что она нарисовалась в кабинете с видом решительно настроенной на какие-то героические свершения особы, в планы директора слегка не вписывалось.

– Я должна сказать… – Ольга Константиновна задрала подбородок вверх. Она была настолько напряжена, что у нее даже скулы казались острее. – Я сказала неправду. То, о чем мы говорили… По поводу…

Блондинка сильно нервничала и спотыкалась после каждого предложения. Ей они либо тяжело давались, эти предложения, либо она волновалась сильнее, чем могло показаться.

– Ну, что ж Вы, милочка… – Шармазанашвили подошел к Ольге Константиновне совсем близко, а потом слегка приобнял ее за плечи. – Что ж Вы так переживаете… Может, воды?

Учительница отрицательно покачала головой. У нее вообще был такой вид, если честно, что в ее случае вода один хрен не помогла бы. А вот грамм двести водки – отлично зашли бы.

– Владимир Харитонович, – блондинка одной рукой схватил ладонь директора школы и сжала ее. – Я поступила абсолютно нечестно. Некрасиво. Я солгала, оговорив тем самым невинного человека. Не могу это оставить. Не могу жить дальше с таким грузом на душе…

По-хорошему, подобные признания надо делать без лишних ушей. Особенно без ушей Витюши.

Вполне понятно, по крайней мере мне уж точно, это он заставил учительницу подтвердить его слова, будто я во всем виноват. Скорее всего, Цыганков припугнул ее чем-то. Хотя… Учитывая, в каком году мы находимся и кем является тесть Цыганкова, можно не использовать пространные, образные выражения. И дураку понятно, чем мог припугнуть. Тем более, если у Ольги Константиновны уже есть соответствующее прошлое. Другой вопрос, который меня неимоверно радует, я в блондинке все же не ошибся. Она – настоящая.

И вот сейчас, к примеру, задаст ей директор школы вопрос, а с хрена ли Вы, Ольга Константиновна, нам тут совсем недавно сказки тогда рассказывали? Ей придётся отвечать непосредственно в присутствии самого главного сказочника, который весь этот сюжет и придумал. Вряд ли Цыганков потом просто так ей подобную ситуацию на тормозах спустит. Он же – злопамятная дрянь.

Мне, кстати, показалось, недовольство Шармазанашвили было связано именно с такими мыслями. Он, как и я, понимал, зря Ольга Константиновна решила каяться именно сейчас.

Тем более, лицо Цыганкова в данную секунду выглядело красноречивее всяких слов. Он тоже покраснел. Но только, в отличие от блондинки, испытывал совсем другие эмоции. Витюша был в бешенстве. Его кулаки сжимались и разжимались, а на скулах ходили желваки. Есть ощущение, если бы не присутствие свидетелей, он бы Ольгу Константиновну придушил прямо в этом кабинете. И я сейчас вовсе не в переносном смысле говорю. Но надо отдать должное, Цыганков молчал. Бесился, как чёрт знает кто, но молчал.

– Владимир Харитонович… – Учительница продолжала сбивчиво говорить и этот процесс достаточно быстро шел к своему пику. Сейчас она конкретно озвучит, почему соврала. Назовет виновника.

– Ольга Константиновна! – Директор снова положил ей одну руку на плечо, второй продолжая сжимать женскую ладонь. – Мы Вас поняли. Давайте, Вы сейчас отправитесь к себе и просто выпьете чаю. На травах. Хорошо?

– Но… – Блондинка растерянно оглянулась на Шипко, потом посмотрела на Молодечного, а затем перевела взгляд на меня. Однако сразу же отвернулась. – Вы поняли, что я обманула Вас?

– Конечно! Мы все поняли. Идите. – Шармазанашвили с трудом освободился от пальцев учительницы, вцепившихся в его руку, а затем слегка подтолкнул ее к двери. – Идите…

Он повторил это более настойчиво. Ольга Константиновна поправила пальто, застегнула верхнюю пуговицу, почему-то только одну, а потом всё-таки направилась к двери. На Цыганкова она так и не глянула. А вот он на нее смотрел, не отрываясь. И вид у Витюши был такой, что даже последнему идиоту было бы понятно, у него нашлась еще одна жертва. Только со мной все гораздо сложнее. Я могу ответить силой. И как показывает опыт, Цыганков меня, не смотря на разницу в возрасте, побаивается. А вот блондинка… она в менее выгодном положении.

Однако меня по большому счету удивило другое. Реакция чекистов. Всех троих. Витюшу я полноценным нквдешником не считаю. Он – гнида и всегда ею останется.

Шипко продолжал пялиться в одну точку, хотя при этом я видел, что воспитатель доволен. В принципе, его понять можно. Окажись рассказанная Цыганковым история правдой, Панасыч мог отхватить за хреновое воспитание детдомовцев. Молодечный еле заметно улыбался. А вот Шармазанашвили заинтересовал меня сильнее всех. Он сто процентов не удивился словам Ольги Константиновны. Значит, с самого начала был в курсе, что Цыганков врет. Но при этом директора Школы сильно раздосадовали ее покаяния.

Глава 2
В которой я слышу знакомые фамилии, но не уверен, что это к добру

– Так что, товарищ Цыганков? По-прежнему есть возражения? Слушатель Реутов не достоин комсомольского билета?

Со стороны можно было подумать, будто Шармазанашвили беседует сам с собой. По крайней мере, это бы выглядело именно так, не назови он фамилию Витюши, который стоял посреди кабинета, словно пыльным мешком пристукнутый. Охреневший и злой. Мне кажется, если ткнуть в него сейчас пальцем, лопнет к чертовой матери, как воздушный шар.

Владимир Харитонович прошел обратно к столу, ровно мимо Цыганкова, буквально в десяти-двадцати сантиметрах от придурка. При этом он на него вообще не смотрел, хотя вопросы, озвученные вслух, были предназначены как раз Цыганкову. Садиться директор уже не спешил. Просто оперся о столешницу задом.

– Кому вы верите? Да она же… – Начал было Цыганков, однако его моментально перебил Молодечный.

Причем, заговорил он не с Витюшей, что было бы логично. Наоборот, сержант госбезопасности вообще не смотрел в сторону моего “товарища”. Это явно взбесило Цыганкова еще больше. Просто оба чекиста вели себя так, будто он – пустое место. А главное, было заметно, что и Шармазанашвили, и Молодечный делали это специально.

– Товарищ капитан государственной безопасности, раз уж Вас интересует мое мнение, так скажу… – Кривоносый вдруг замолчал на мгновение, отвлёкся от начальства, посмотрел на меня с ухмылкой, а потом снова переключился на начальника Школы.

Хотя, между прочим, Шармазанашвили ни слова не говорил, будто кому-то есть дело до мнения Молодечного. Это было даже как-то странно. Будто в башке у моего инструктора по борьбе все время шел свой диалог, который слышал только он. Как в дурке, честное слово.

Но вот директора Школы такое внезапное вступление ни капли не удивило. Наоборот, он внимательно уставился на Молодечного. Видимо, до моего появления, здесь в разгаре был процесс активного обсуждения нашей с дедом персоны.

– Если бы Реутов напал исподтишка на Цыганкова, уж поверьте, мы бы несомненно наблюдали следы этого нападения. Это я Вам говорю, как человек, занимающийся с Реутовым борьбой. Парень он способный. Не даст соврать товарищ Шипко. При испытательном поединке Реутов смог положить на лопатки меня. Неважно, насколько это было правильно с точки зрения приемов. Он и без отличного знания техники может обойтись. Поэтому… мне кажется, тут все очевидно.

Я в тихом офигевании уставился на Молодечного. И дело было вовсе не в том, что он за меня вроде как заступился. Хотя, врать не буду, тоже момент удивительный. Не ожидал от него поддержи. Просто впервые за несколько недель пребывания в Школе я услышал от Кривоносого столько много слов одновременно. Обычно это – два или три предложения. Он крайне молчалив даже на тренировках. Рявкнет, что нужно исправить, и все, отходит к другому курсанту. А тут – целая речь.

– Что? Что очевидно? – Вскинулся Цыганков.

Я так понимаю, несмотря на то, что Молодечный в Школе значится в первую очередь преподавателем, Витюша не считал его кем-то более значимым, чем он сам. Типа, с капитаном госбезопасности спорить – себе дороже, а обычный сержант – вполне сойдёт.

– Если бы Реутов напал на товарища Цыганкова, то товарищ Цыганков сейчас находился бы не здесь, а в санчасти. – Не глядя на Витюшу, отчеканил Молодечный, который продолжал демонстративно общаться только с Шармазанашвили.

От такого хамства и возмутительного пренебрежения Витюшино лицо перекосило окончательно. У него вот-вот могла пойти пена изо рта. От бешенства, само собой.

– Слушатель Реутов в азарте драки увлекается слишком сильно. Он отделал бы товарища Цыганкова как… – Кривоносый не нашел приличных нематерных слов и замолчал. А то, что слова лезли ему в голову только неприличные и матерные стало понятно всем. Особенно Цыганкову.

– Спасибо. А что скажет товарищ Шипко? – Шармазанашвили вопросительно посмотрел на воспитателя, который с каждой минутой становился все более довольным.

– Полностью согласен со сказанным. Будь ситуация, по которой мы тут собрались, правдивой, уж поверьте, нам бы не пришлось искать подтверждения у Ольги Константиновны. Потому что все подтверждения было бы на лицо. Вернее, на лице. – Отчеканил Панасыч.

Его последний каламбур выглядел форменным издевательством. Особенно из-за того, что Шипко, как и Молодечный, даже на долю секунды не переводил взгляд в сторону Цыганкова, словно тот и правда пустое место. Словно здесь, в кабинете, кроме меня и трех чекистов вообще никого нет.

Вот честно говоря, после слов Панасыча я бы даже растрогался и пустил слезу. Такую настоящую, скупую, мужскую слезу. Ни хрена б себе, двое нкведшников, да еще каких – Шипко и Молодечный – за меня впрягаются. Если бы не одно маленькое, однако весьма цепляющее “но”.

Панасыч, как и Кривоносый, высказался в мою защиту чуть позже, чем надо бы. То есть, раз уж им пришла в голову подобная блажь и они решили явить миру истинную справедливость, так какого хрена не сделали этого раньше? До моего прихода.

Вряд ли Цыганков сразу притащил с собой на встречу Ольгу Александровну. Он по любому явился сначала один и озвучил свои претензии. Потом, по идее, как раз Шармазанашвили подтянул обоих чекистов. Это – логично. Шипко – воспитатель моей группы. Молодечный – инструктор по борьбе. Уж ему точно известно, в состоянии ли я набить морду Витюше. Но по всему выходит, они уже тогда должны были высказаться. Как только их пригласили в кабинет директора Школы. Сейчас эта показуха зачем?

– Хорошо. – Шармазанашвили кивнул. – Товарищ Цыганков, есть возражения?

– Нет возражений… – Процедил Витюша сквозь сцепленные зубы. Мне кажется, я даже услышал, как они, его зубы, трутся друг об друга.

Самое интересное, этому придурку вообще не было стыдно или неудобно. Хотя его так-то за руку на вранье поймали. Нет, я и сам, что уж греха таить, так могу завернуть, если мне выгодно, ни один детектор лжи не определит.

Просто вранье Цыганкова – глупое, тупое и бездарное. Мелко нагадил. Очень мелко. Я бы со стыда сквозь землю провалился из-за такого. Как малолетний дебил сейчас выглядит, честное слово. Взял, запугал женщину, пришел, рассказал херни какой-то, да еще оказалось, что все было наоборот. Уж если срать, так надо с размахом, а это что? Смех один.

– Товарищи, вы свободны. Отправляйтесь в столовую. Мы много времени потратили. Там всё давно готово и ваши подопечные, товарищ Шипко, заждались. – Шармазанашвили решил, видимо, больше тему с посягательством на честь Ольги Константиновны и Витюшину мужественную харизму не мусолить. По крайней мере сейчас.

Правда, когда Цыганков оказался возле двери и собрался вслед за чекистами выйти из кабинета, руководитель Школы его окликнул.

– С Вами, товарищ сержант государственной безопасности, мы еще поговорим о случившемся.

Витюша шумно втянул воздух ноздрями, а потом выскочил в коридор, будто ему жопу припекает.

В общем, все ушли. Все, кроме меня. Мне пришлось задержаться. И причина не в том, что я мандец как не хотел расставаться с товарищем Шармазанашвили. Наоборот. Если прежде я не верил всем чекистам, особо сильно тем, кого знаю ближе остальных – те же Клячин или Бекетов, то теперь к их тесному кругу добавился еще и начальник Школы.

Руку даю на отсечение, этот спокойный кавказец что-то задумал.

Понял я это ровно в тот момент, когда чекистам было велено идти в столовую, а мне в спину, едва сделал шаг к выходу, прилетело:

– Реутов, останься.

Я повернулся к Шармазанашвили, попутно соображая, какие ещё неожиданности могут меня сейчас ждать.

– Ты рад, Реутов? – глаза кавказца изучали моё лицо. Он явно пытался уловить малейшие изменения или эмоции.

– Конечно рад, товарищ капитан государственной безопасности. – С выражением восторга ответил я, следуя заветам Петра Первого, между прочим. Вид надо иметь молодцеватый и немного дурковатый. Ну а что ещё можно было ответить? Конечно же, я счастлив, что моя вина так быстро превратилась в мою правоту. Надеюсь, вопрос насчет комсомола тоже отпадёт автоматически. Как ни крути, мне это нужно, если я планирую вырваться рано или поздно за пределы Союза. Лучше, конечно, рано…

– Не надо рвать глотку, – поморщился начальник школы. – Я рад, что ситуация разрешилась благополучно. Да и перед товарищем Бекетовым оправдываться не хотелось бы…

Фамилия моего “благодетеля” прозвучала настолько неожиданно, что я совершенно придурковато, теперь без притворства, несколько раз моргнул, словно пытаясь сфокусировать взгляд. Это что за номера? Почему сейчас в нашем разговоре вдруг начал фигурировать старший майор госбезопасности?

Нет, я помню, конечно, что при первой, не совсем удачной встрече, которая у нас вышла с директором Школы, Клячин очень даже конкретно апеллировал фамилией Игоря Ивановича. Соответственно, Бекетов из факта моего с ним знакомства тайны не делает. Даже наоборот. Конкретно дает понять, что моя судьба ему небезразлична. Но… Что-то мне подсказывает, именно в данную минуту не зря мы вдруг заговорили о “благодетеле”. Не зря Шармазанашвили о нем заговорил. Я, бы так и вообще не вспоминал…

– Скажи, Реутов, а вы давно знакомы с Игорем Ивановичем?

Я буквально физически ощутил, как в моем организме напряглись все нервные клетки. Потому что этот вопрос действительно заставил меня напрячься. И что прикажете отвечать? Травить байки про амнезию? Сомневаюсь, что с таким диагнозом меня с огромным восторгом возьмут в комсомол, и уж тем более оставят в спецшколе НКВД. Хорош разведчик! Сегодня себя забыл, а завтра что? Родину? Да и вообще… Опасное это дело… Опасное… Нет, ссылаться на беспамятство точно нельзя.

Сказать давно? Начнутся лишние вопросы, на которых легко можно проколоться. Потому как ни я, ни стоумовый Бекетов данную ситуацию вообще не оговаривали. Вот, кстати, да! Лучше бы он вместо того, чтоб лакать коньяк при нашей крайней встрече, подумал бы, а вдруг кто-то спросит, с какого боку-припеку пацан из детского дома старшему майору госбезопасности. Потому что с Реутовым Бекетова вообще ни черта связывать не может. Уверен, у Игоря Ивановича есть подходящая история, вот только он, чтоб его там приподняло и ударило, не счел нужным обсудить эту легенду со мной.

В любом случае, молчать бесконечно я не могу. Пауза затягивалась, Шармазанашвили начал хмуриться, и я решился:

– Прошу прощения, товарищ капитан государственной безопасности. Я не имею права отвечать на данный вопрос!

Надо было видеть в этот момент лицо Шармазанашвили. Сказать, будто он удивился, это не сказать ничего. Мне кажется, в голове у директора Школы что-то защелкало, застопорилось и поломалось после моего заявления. Надо признать, реакция вполне понятная. Я бы на его месте тоже охренел от такой наглости.

– Почему? Я имею право знать любые подробности о вашей биографии, не указанные в личном деле. – Поднял брови вверх Владимир Харитонович. Они у него вообще очень подвижные. Все время с ними что-то происходит. То на лоб лезут, то хмурятся, но просто сами по себе шевелятся.

– У меня приказ. – Продолжал я нести околесицу. – Без разрешения товарища Бекетова не имею права рассказывать некоторые подробности своей жизни. Это связано с будущей службой. Так мне сказали. Если есть какие-то недопонимания, это – к товарищу старшему майору государственной безопасности.

Вот так! И пошел Бекетов на хрен! Башкой надо было думать, вдруг начнут задавать вопросы мне. Теперь сам пускай выкручивается. Кстати, по большому счету, Шармазанашвили отвечает за школу, но не за работу всей разведки. Кто он такой? Хозяйственник, не более. Может, меня на самом деле готовят для чего-то важного. Не думаю, что ему бы стали непременно о таком докладывать. Ну, а в остальном… Всё к Бекетову. Я его, конечно, предупрежу… Наверное… Хотя как? До выходного – времени ещё вагон.

– Очень интересно, – Шармазанашвили оторвался от стола и начал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину.

Есть ощущение, он пытался понять, реально ли всё происходящее. С другой стороны, а ну как и правда нельзя. Все-таки Бекетов повыше званием будет. Да и положением тоже.

Но с третьей стороны, какие, к чертовой матери, могут быть секреты от человека, заправляющего школой, где готовят будущих разведчиков? По идее, уж ему точно надо знать все нюансы.

А с четвертой стороны, сейчас такие времена, что может оно и лучше, не иметь информации об определенных вещах.

Вот такие мысли метались в голове Шармазанашвили. Ну, или около того. Точнее, конечно, не скажу. Просто по лицу кавказца отчетливо было видно, внутри у него идёт серьёзная борьба.

– А с товарищем Клячиным вы знакомы так же давно, как и с товарищем Бекетовым? – Спросил он вдруг, остановившись напротив меня.

Я напрягся еще сильнее. При чем, твою мать, Клячин? Он, конечно, и Бекетов, как бы, сейчас ни при чем. Икает там, наверное, бедолага от наших воспоминаний.

– С товарищем Клячиным мы познакомились в детском доме. Это произошло в тот момент, когда он прибыл сопроводить меня в школу. – Вот тут я ответил совершенно искренне и чистую правду.

– Даже так… – Задумчиво протянул директор. – А к моменту приезда товарища Клячина, ты уже знал, куда именно он тебя повезет?

– Никак нет. – Я продолжал отвечать четко, уверенно.

– Забавно… – усмехнулся Шармазанашвили. – Ну, да ладно… А скажи-ка мне, Реутов… Что ты думаешь о товарище Ежове…

– Млять… – Хотелось мне сказать вслух.

Однако я, само собой, не сказал. Ибо это не самое подходящее слово в контексте разговора о народном комиссаре внутренних дел. Но если смотреть на всю ситуацию в целом, точнее не скажешь.

Что я могу думать о товарище Ежове? Что скоро товарищу Ежову придет мандец, но я вот, хоть убей, не помню, когда именно и в связи с чем. Надо было учить историю…

– Имею в виду… Не упоминал ли когда-нибудь товарищ Бекетов его в разговорах… – Шармазанашвили продолжал ходить вокруг меня, при этом сильно напоминая лису, которая планирует поохотиться.

Надо ли говорить, что себе я напоминал зайца, которого вот-вот начнут загонять.

К чему он ведет? Какая связь между Бекетовым, Ежовым, Клячиным и мной?

С горем пополам, пока Шармазанашвили водил салом по сусалам, растекался по древу и совершал другие подобные действия, категорически не говоря ни черта в лоб, я вспомнил, что Берия, по идее, уже тянет одеяло на себя, а Ежов действительно очень скоро уйдет с политической арены. Но! На кой черт мне все это надо?!