Под сенью девушек в цвету

Почтовая открытка адресата в этот раз не застигнет (может, и к счастью…) Плотная карточка с видом города и дружеским пожеланием не печалиться по пустякам – жизнь длинная, и все еще точно не единожды переменится – прибудет в Париж слишком поздно, когда он уже будет от всего и от всех неизмеримо далек – километрами и мыслями. Теплое послание, заботливо предназначенное ему тому, прежнему, вряд ли всколыхнет хоть горстку чувств его нынешнего.Улыбнется, быть может, себе прошлому, самому близкому и уже бесконечно далекому, и пойдет, насвистывая популярный мотив, дальше – навстречу яркой, полной, такой непредсказуемой жизни…Это лето будет самым коротким – и самым длинным. Без сомнения, самым ярким и незабываемым. Непременно привнесет, подобно стремительному ветру, много нового – в жизнь и в самого тебя.Под ритмичные, медитативные напевы поистине волшебной прустовской прозы, словно под стук колес, отправляемся в путешествие из самого романтичного места на Земле – разумеется, из Парижа, этого вечного города влюбленных, города, воспетого поэтами и кинематографом. Многие стремятся сюда – мы же стремимся от. От юного, мечтательного, застенчивого, не очень уверенного в себе мальчика к юноше, вполне способного за себя постоять, к юноше, уверенному в себе, в своем таланте (общение – это тоже талант), в векторе своих чувств и направлениях своих предпочтений и, главное, в своей способности нравиться.Мы курсируем по книге между этими остановками: его Я тогдашним – его Я сегодняшним. Париж лишь приоткроет герою завесу любви (и то чуть-чуть, и словно ненароком), поманит великой тайной, намекнет о чем-то приятном, но до сих пор таком неведомом, сулящем, по ощущениям, небывалое наслаждение, заставит забыть все на свете, кроме предмета обожания (ох уж эта Жильберта – недосягаемая девочка, дочка того самого Сванна из первой части цикла Пруста), отречься мигом, не подумав даже, от собственных мечт и стремлений (прощай, мечта стать дипломатом!), лишь бы ежечасно (а лучше – ежеминутно) видеть ее, вдыхать аромат рыжих волос, любоваться руками, слушать ее голос, быть вхожим в этот дом-дворец, быть принятым ее родителями – Сванном и Одеттой, нравиться им…Так простые, в сущности, мечты, и как же сложно оказывается воплотить их во что-то более реальное, чем грезы первой, такой непостоянной, такой недолговечной любви. Воплотить их сложно, почти невыносимо. Страдать по несбывшемуся, потерянному будет в разы легче. Страдать с холодной головой, понимая, что страдание – не навсегда.Это была, пожалуй, самая печальная часть романа и вместе с тем, как ни удивительно быть может, едва ли не самая прекрасная его часть. Рассказать о таком сокровенном, чтобы не было слащаво, вульгарно, глупо – на это надобно талант, и немалый. Как хорошо все-таки, что Пруст-рассказчик таким талантом не обделен.Он может показать страдания первой любви деликатно, со всей тактичностью к чувствам юноши, так детально разбирающего на молекулы вихрь своих переживаний и так упоенно предающегося этим страданиям – пока что. Пока не умрет то внутреннее существо в Марселе, пока окончательно не растворится зловредная опухоль-любовь в дымке будней. Пока еще можно – пострадать. Нет ничего постыдного в мужских слезах, как нет и ничего странного в сожалениях по поводу так и не случившегося…Откровенно и, отчего-то думается, точно (сложно мне все-таки судить о глубинных переживаниях мужчины по поводу любви), восхитительно нежно и в самых необычных красках и найденных автором неожиданных для этого образах-метафорах. Любовь-болезнь (а у Пруста любовь всегда болезнь, всегда цепь тревог, всегда от нее нужно противоядие и исцеление) до предела обостряет чувства, делая такое обыденное – невероятно значимым и чертовски важным, громкое, напротив, приглушает, низводит до шепота.Тяжело мне было это временами читать: помимо воли начинаешь сочувствовать, сопереживать, страдать вместе с ним, сложно остаться равнодушным. И потому так приятно было отправиться – после всех этих треволнений – в путешествие, да чтоб с ветерком, навстречу приключениям, новому, желая развеяться, желая, чтобы развеялся наконец Марсель.В «Гранд-отель» курортного городка Бальбека входила с опаской: слишком свежи еще, как оказалось, мои яркие впечатления от кинговского «Оверлука». Впрочем, с Марселем не страшно. Страшно было бы, напротив, не познать вот этого всего – новых чувств, новых знакомств (с аристократами, художниками, прелестными созданиями из чудесного заглавия самой книги Пруста), новых освежающих открытий. Страшно было бы пропустить этот трогательный момент взросления ранимого юноши.Оказывается – так внезапно и вдруг, – что мир не зациклен на одном человеке, пусть даже и самом прекрасном. Что мир прекрасен и удивителен по своей сути, что можно, оказывается, не только грустить и скучать, завидовать, предаваясь сожалениям. Можно быть радостным, любопытным, жадным – до новых чувств и знакомств и всех-всех красок мира. Заводить знакомства, тут же превращая новых приятелей в верных друзей. Постигать искусство, и впервые не по книгам.Болезненный мальчик, путешествующий вместе с бабушкой и горничной Франсуазой (имена в этой книге тоже услада для слуха и глаз), на наших с вами глазах превращается в мужчину. Трогательно. Увлекательно следить за этими метаморфозами, подмечая малейшие изменения и радуясь за героя. Из мечты – в реальность. Из сонной, отупляющей фантазии – в действительность.Недосягаемые девушки быстро обретают плоть и кровь. Боявшийся даже подойти и познакомиться очень скоро будет думать о том, а кого мне из них избрать своим очередным объектом любви.Чужие дети растут быстро, как, видимо, и герои книг…Язык романа французского классика – невесомый, заставляющий целиком погружаться в каждую фразу, забывая обо всем, – сделает это маленькое путешествие незабываемым вдвойне. После такой книги, кажется, даже думать начинаешь иначе, со всей тщательностью подбирая слова и выстраивая фразы – в уме и на бумаге. Красота, будто напоминает нам автор, не что-то абстрактно-иллюзорное, непонятное, неосязаемое и невидимое, она здесь, она – в самих строчках книги, заботливо собранных Прустом для нашего наслаждения – слогом и, разумеется, сюжетом. Не зря, думается, роман награжден престижной французской литературной – Гонкуровской – премией, хотя, к слову сказать, сам автор был довольно критичен к своему творению, называя его «дешевой интермедией». Время же, однако, расставило все по своим местам, воздав должное гению и мастеру слова.Не люблю в книгах открытые финалы – всегда хочется некой очерченности и строгой определенности, но здесь же открытая, по сути, концовка удивительно закономерна. Пруст ведь не прощается с читателем – он лишь говорит: «До свидания» (до следующего свидания – в уже следующей книге цикла. К этой я шла, кстати говоря, почти три года после прочтения первой; надеюсь, знакомство со следующей у меня настолько не затянется).Лето закончилось (не могло не закончиться, даже самое долгое, самое приятное и уж точно самое богатое на эмоции), испортилась погода, разъезжаются постояльцы (вот опять мне так некстати вспомнился старина Кинг…) Закончилась и книга, пора возвращаться в обычную жизнь…

Пруст – это моя отдельная любовь. Это книги, в которых я нахожу отражение своих собственных ощущений и восприятий. Не мыслей – потому что лирический герой мне совершенно не близок по своим убеждениям – но именно восприятия действительности. Когда читаешь Пруста, то грань между текстом и реальностью размывается, и жить начинаешь чувствами главного героя. Для меня это довольно необычный опыт, как для человека крайне рассудочного. Слог Пруста – простой и ностальгичный, простой не в лексическом смысле, а в смысле передачи чувств. Он идеально передаёт повседневный опыт и опыт прожитого. Это примерно как если бы мысли, автоматически проносящиеся в голове, облекли в художественную форму и перенесли на бумагу. Вот Прусту это удалось. Я решила прочитать «Под сенью дев…» в новом переводе Елены Баевской. До этого я уже читала первый том цикла (в старом переводе), воспринимать роман было гораздо сложнее, кроме того я сразу же перешла ко второму тому и довольно скоро его забросила из-за переизбытка Пруста. В общем, читать «Поиски» взахлёб невозможно, надо делать перерыв между томами. Этот новый перевод так хорош, что появилось желание перечитать первый том, но этого я делать, конечно, не буду, поскольку впереди ещё много нечитанного. Однако я не согласна с некоторыми тезисами переводчика. Во-первых, Баевская предлагает пересмотреть название цикла с «утраченного времени» на «потерянное время», мотивируя это тем, что речь идёт, в первую очередь, о потерянном, в прямом смысле этого слова, времени: главный герой теряет время в пустых развлечениях, ничегонеделаньи и упускает из виду разные удачные стечения обстоятельств. С этим сложно согласиться: я вижу в задумке Пруста именно философскую категорию темпоральности, и время тут не потеряно, а утрачено несовершенством памяти; лирический герой же занимается тем, что по кусочкам восстанавливает утраченное: события, людей, какие-то незначительные детали, в целом – время в эпохальном смысле. Не зря же сюжет касается не только биографии главного героя, но обширно затрагивает жизнь, например, Свана, эпизоду из которой посвящена значительная часть первого тома. Во-вторых, мне не нравится смена названия второй части цикла. В старом переводе она называлась «Под сенью девушек в цвету», и Баевская замечает, что такой перевод довольно точно отражает как задумку автора, так сюжет второго тома. Но всё равно меняет название, чтобы, как я поняла, не было путаницы со старым переводом. Это выглядит как достаточно тщеславное намерение, и думается, что следовало бы уделить внимание тексту самого Пруста и его замыслу, а не соревноваться с предыдущими переводчиками за почётное место быть главным переводчиком «Поисков». Несмотря на эти замечания, стоит отметить, что перевод блестящий; он доставляет огромное удовольствие и, наверное, он лучше, чем то, что было до этого (хотя я плохо помню свои мысли насчёт перевода первой части). Для меня это важно, поскольку когда-то я даже начала учить французский, чтобы прочесть Пруста в переводе, сейчас я понимаю, что это было бы, конечно, несколько мазохистское решение.Что касается всё-таки «Дев», то этот роман разделён на две части и вызывает совершенно разные, но одинаково восторженные, чувства.Первая часть – это городская зарисовка Парижа со всеми присущими большому городу особенностями: вяло прослеживается смена времён года, встречи гостей и светские выходы сменяют друг друга, и всё это под ярким светом городских огней и салонных ламп. Замечательно описывается Новый год в городе: промозглый слякотный день нового года, который сулил новую страницу в жизни, а в итоге ничем не отличается от своего предшественника. И главного героя неожиданно осеняет это «расколдовывание» ритуальности течения времени: время не подчиняется человеческим ожиданиям. Очень запоминаются такие мелкие сюжетные детали, поскольку каждый раз удивляешься: как это Пруст отметил такой момент, и как это перекликается с моим мироощущением!Париж, играющий важную роль в первой части «Дев», всё же уступает первенство другому ключевому персонажу – Жильберте, дочери Свана. Любовь главного героя – такая же сырая, непримечательная, как парижская погода в январе. Как-то незаметно протекает зима, и так же незаметно – влюблённость подростка Марселя (не нашла прямых указаний на имя главного героя, но так его называет Баевская). Необычно, что вот эта часть, посвящённая чувствам Марселя к Жильберте, на самом деле мало внимания уделяет этим чувствам: они лишь изредка высказываются на фоне ежедневной рутины, светских приёмов, встреч с родственниками и друзьями. Это ещё не первая любовь, а скорее желание первой любви, в целом неготовность к ней и перенесение её в некое метафорическое пространство. Подросток-Марсель, вместе с тем, посещает публичные дома и даже в тайне относит туда дорогие вещи из дома (автобиографичный и отвратительно-болезненный факт из жизни самого Пруста). Это создаёт некоторый диссонанс в описании взросления главного героя, который во многом всё ещё ребёнок, капризный и эгоистичный, но, вместе с тем, воспитанный и рассудительный юноша, умеющий достойно держаться в светском обществе. Первая часть романа напоминает вялотекущую болезнь, которая надолго приковывает к постели и окрашивает действительность в серые тона, в то время как за окном, в общем-то, те же серые тона однообразной зимней погоды в большом городе. Дни проходят незаметно, за окном сумерки и слякоть, а в доме – душная гостиная с бьющим в глаза светом и запахами горячих напитков. Примерно так, от серой меланхоличности до сменяющих друг друга вечеров в шумных салонах проходит ранняя юность Марселя.Вторая часть романа -это зарисовка курортного сезона, в котором главную роль, конечно же, играет яркое, восхитительное море, поездка к которому в любом возрасте воспринимается как явственное чудо. Это лазурные тона, божественная телесность, очарование отелей и ресторанов. Здесь – два ключевых эпизода: встреча главного героя со своей новой возлюбленной Альбертиной, которая надолго поселится в цикле, а также с бароном де Шарлю, в лице которого будет раскрыта одна из самых важных для романа тем – тема однополых отношений. Здесь же многократно описывается компания подруг Альбертины, давшая название самому роману: из этих описаний можно сделать вывод о большей уместности именно старого названия, поскольку девушки не увенчаны цветами, они сами пребывают в цветении своей юности, что завораживает главного героя. Вторая часть романа имеет своё особое очарование, и для меня это, в первую очередь, особая прелесть отдыха: все эти мелочи, делающие отдых незабываемым, прописаны с особой тщательностью – это и сборы, и первое знакомство с отелем, и гостиничные завтраки, и утренние прогулки по берегу моря, и спортивный досуг и многое другое. На обложки книг Пруста неспроста помещают полотна импрессионистов: его произведения – это действительно яркие мазки впечатлений, расплывчатые, неясные, но в конечном итога представляющие собой завершённую и прекрасную картину. Они передают не линейность сюжета, а особенности восприятия: воспоминания, чувства, ароматы, и всё это композиционно будто находится под влиянием одной доминирующей цветовой гаммы, как здесь: приглушённый серый, переливчатый лазурный.

Пруста жуешь-жуешь -жуешь, а потом им живешь-живешь-живешь, и все вокруг становится такое прустовское!