Пролог
В длинных и прохладных запасниках Русского музея, спрятанных от мирской суеты вниз, под толстые кирпичные своды, мрак и тишина не развеивались почти никогда. Потому даже две лампочки по шестьдесят ватт, вспыхнувшие по концам узкого хранилища в крыле отдела этнографии, показались ослепительными прожекторами, а спокойные голоса двух человек звучали, словно истошные вопли:
– Михаил Игоревич, может, проще Аркадия подождать? Он сам найдет, если есть… – уговаривал солидного даже в простом халате, упитанного и осанистого, с большими залысинами и маленькими белыми ушами товарища другой – молодой, хорошо сложенный, аккуратно постриженный и круглолицый, но в силу обстоятельств вынужденный упрашивать, а потому кажущийся и ростом покороче, и видом пожиже.
– Ну да, а татарчонок на неделю без уха останется.
– Сделаю я ухо, Михаил Игоревич! Завтра готово будет.
– Ты его три раза уже клеил, Кирилл. И больше чем на месяц не хватало.
Они двигались по запаснику вдоль рядов с вешалками, где под полупрозрачной пленкой доживали свой век платья, куртки, сюртуки, балаки, ферязи, балахоны, брасьеры и прочие одеяния вековой давности. Вешалок со штанами при этом почему-то не имелось ни одной.
– Последний раз ухо ни при чем было, это голова…
– Не напоминай мне про голову! – взмолился солидный. – И вообще, проще всего мальчишку забрать, осмотреть и составить дефектную ведомость. А там решим – клеить или же списать и думать о заказе нового манекена. Ты по сторонам-то смотри, смотри. Аркадий, помню, мне целый сундук этих самых ушей сменных показывал. Разных форм, цветов и фактуры. Заменим сразу пару, так, глядишь, еще год-другой татарчонок у двери и простоит. А там как раз можно о смене композиции подумать… Стоп, а это еще что?
В глубине одного из полусводов, уходящего чуть дальше остальных, под вешалкой с вамсом и несколькими шузаями он вдруг заметил женскую ножку.
– Эй, кто там есть?! Выходите немедленно! – потребовал было Михаил Игоревич, но к концу фразы голос его звучал уже не так уверенно. Он сам двинулся к вешалке, откинул пленку, аккуратно раздвинул костюмы, кивнул: – Ну да, естественно, кому тут взяться? Просто еще один манекен. Кирилл! Иди сюда, посмотри, какая ювелирная проработка каждой детали. Губы прямо влажными кажутся, волосы как настоящие, реснички на глазах одна к одной, ямочка вон на щеке, словно улыбнуться собралась, но сдержалась. Умели же делать! Интересно, чье производство? Понизь явно пермской школы плетения, но вышивка халата, тафьи, туфель… Подожди! – Мужчина задумчиво потер подбородок: – Отделка катурлином, двойной стяг по подолу, застежки внизу запаха. И все мягкого войлока. Кирилл, это же типичный южноуральский костюм! Самый что ни на есть образцовый!
– Да, Михаил Игоревич, – кивнул паренек. – А вы знаете, давайте завтра, как Аркадий приедет, попросим его на время этот манекен в экспозицию отдать, а я за пару недель из старого татарчонка конфетку сделаю!
– Или дефектную ведомость. Ты забываешь только об одном, Кирилл. Мы с тобой находимся в музее. И все, что хранится здесь, принадлежит тоже музею, а не какому-нибудь Аркадию. И пока директором здесь являюсь я, для распоряжения имуществом мне ничьего соизволения не требуется. Вот тебе ключ. Когда все закончишь, запрешь хранилище и принесешь мне.
– Что закончу? – не понял Кирилл.
– Возьми кого-нибудь себе в помощь, уберите татарчонка с глаз посетителей, а на его место поставьте эту красотку. Инвентарный номер списать не забудь, дабы путаницы с учетом не возникло. И все, мальчишка твой. Занимайся трепанацией, пока не надоест. Давай, действуй, – похлопал Михаил Игоревич молодого сотрудника по плечу. – Я буду в кабинете.
С татарчонком молодой человек управился сам, без посторонней помощи. Просто прикатил в залитый утренним солнцем зал «Татарского быта и суеверий» транспортную тележку, опустил ее площадку, аккуратно протиснул под основание манекена, после перевел в верхнее положение и спокойно укатил к себе в мастерскую. С новоявленной же татаркой пришлось повозиться. Прежде всего, манекен оказался без подставки. Причем Кирилл, пока перетаскивал южно-уральскую красотку, не заметил на ней никаких точек крепления. Между тем, если экспонат оставить в зале не закрепив – пусть даже за ограждением и под стеклом, – его обязательно опрокинут в первый же час. Такое уж странное свойство есть у посетителей музеев – ронять даже то, до чего дотянуться невозможно в принципе. Телекинез тренируют, что ли?
Правда, разбираться с этим вопросом в темном и холодном запаснике было все равно не с руки, а потому додумывал эти мысли начинающий реставратор уже на пути к залу, неся татарку за плечи, в то время как Семен Ростиславович и Паша из меховой мастерской удерживали ее за ноги. Под недоверчивыми взглядами двух скучающих смотрительниц и парочки, больше занятой друг другом, нежели экспозицией, мастера осторожно водрузили молодую татарку в центр темного квадрата, оставшегося от убранного мальчишки.
– Спасибо, ребята, дальше я сам, – кивнул Кирилл. – Думаю, помост новый нужно такого же размера сделать, чтобы в глаза не бросался.
Но тут за его спиной раздался такой оглушительный истерический вопль, что мысли о работе мгновенно вылетели из головы. Молодой человек моментально развернулся, чуть присел, рука метнулась в карман халата, где неизменно болталась тяжелая отвертка с каленым жалом и обрезиненной рукоятью.
Одна из смотрительниц к этому мгновению уже распласталась на наборном паркете из восемнадцати пород ценного дерева, вторая с невероятной для ее возраста и грузности скоростью мчалась в сторону центрального входа Музея этнографии. По мере ее удаления ослабевал и вопль. Влюбленная парочка не менее шустро рванула через зал к дальней двери, но там остановилась – видимо ощутив себя в безопасности.
– Что случилось-то? – так и не понял Кирилл.
– Где я? – тихо прозвучало возле самого его уха.
– В музее, – не очень уверенно ответил он на странный вопрос, повернувшись обратно к татарке. И, впервые увидев ее лицо в ярких лучах света, понял, что неведомый мастер при всем своем мастерстве здорово промахнулся. Он перепутал глаза и вставил девушке один сочного и глубокого синего цвета, а другой – не менее яркого, но зеленого.
– Что такое «музей»? – не понял манекен, старательно поправляя растрепанную во время переноски одежду.
– А-а… – В мозгу молодого человека наступил ступор. Не возникало никаких мыслей, никаких чувств и никаких вопросов. В одном краешке сознания затаилось понимание того, что всего этого быть не может. Никак, совершенно никак, абсолютно. В другом – надежда на то, что все происходящее наверняка может как-то очень просто разъясниться. И наверняка – как-то правдоподобно. Остальное же пространство наполнилось пустотой. Губы сами собой пробормотали невнятный вопрос: – Ты кто?
– Урсула я, невольница боярина Олега, – охотно призналась девушка. – Он меня в походе на торков взял. А туда в гарем меня из Каима продали. Сам кем будешь, боярин? Как я здесь оказалась? Где мой господин? Берегись, коли неладное что сотворил! Господин мой колдун сильный, коли проклятие наложит – и жизнь не в радость покажется!
– Колдун, – сглотнув, согласно кивнул Кирилл. – Колдун, который воевал с торками. Ну да, конечно. Колдун.
С оглушительным топотом в зал влетели все три охранника, выставив газовые пистолетики, закрутились между витринами.
– Муркашин, проверь, как Лидия Петровна? Пульс есть? – указал на бесчувственную смотрительницу коротко стриженный и уже совершенно седой, несмотря на вполне средний возраст, Леша Егоров. – Кирилл, чего случилось? Матвеешна примчалась вся белая и не в себе, орет белугой, не понять ничего.
– Случилось, – по инерции согласился молодой человек, не отрывая взгляда от ожившего манекена.
– Вроде на месте все, – стали прятать пистолеты охранники, не найдя следов кражи или вандализма. – А мы уже тревожную кнопку давануть успели, сейчас наряд примчится. Чего ментам-то сказать, Кирилл? Что с Лидией Петровной? Кто это ее приложил? Кто тут вообще нашкодничал?
– Нашкодничал… – Начинающий реставратор вдруг ощутил в ногах неодолимую слабость и сел на пол перед очаровательной девушкой, удивленной ничуть не менее всех остальных.
* * *
– Как выразился заместитель горпрокурора Михаил Жданов: «Пострадавших материально или физически в результате происшествия в отделе этнографии Русского музея не выявлено, а публичное оживание, согласно действующим как Уголовному, так и Административному кодексам, не является наказуемым деянием. В связи с этим уголовного дела по факту случившегося возбуждаться не будет, а подозреваемая освобождена из камеры предварительного заключения еще до истечения предельного срока административного задержания. Принимать меры для установления ее личности органы правопорядка не имеют основания».
На экране телевизора произошло шевеление, хлопнула дверь, по ступеням шагнула было Урсула, но тут же шарахнулась назад от многочисленных ослепительных фотовспышек, черных глазков камер и леса микрофонов, уперлась спиной в Кирилла. Тот скинул изрядно потрепанный за день халат, прикрыл ее, провел вдоль самой стены до угла, открыл низкую синюю иномарку с фордовской эмблемой на капоте, усадил внутрь, накрыл халатом с головой, обежал с другой стороны, прыгнул за руль, и спустя пару минут машина двинулась с места, расталкивая капотом ближайших репортеров.
– Напоминаю зрителям, – захлебываясь и глотая от нетерпения окончания слов, заговорил диктор, – что сегодня в Русском музее, в отделе этнографии, на глазах у многочисленных свидетелей ожил один из самых старых манекенов, что вызвало большой переполох среди посетителей. Манекен превратился в юную царевну в древнем одеянии. Выглядит новоявленная Галатея всего на шестнадцать лет и имеет глаза разных цветов, синего и зеленого. Утверждает, что является рабыней средневекового деспота, а фамилии она не имеет вовсе. Однако представители милиции не скрывают своего скепсиса. Они подозревают, что сотрудники музея, по всей видимости, всего лишь провели яркую пиар-акцию, дабы повысить посещаемость экспозиции. С вами был Анатолий Чагин, «Региональное телевидение».
– Аж четыре раза о сем повторил, паршивец, – хлопнул кулаком по столешнице Ворон. – Ровно за язык его кто тянет. Теперь уж про глаза разные каждый глухой и мертвый на всей земле услышал.
– Извини, Ратмирович, уж не ведаю, как получилось, – развел руками парень напротив. – На день всего отлучился, честное слово. Возвращаюсь – а там уж представление в полном разгаре. И целая толпа с камерами.
– Битого яйца назад не склеишь, Аркадий. Коли на волю вышла, так, стало быть, судьбой ей выпало, не поспоришь. Постараюсь приглядывать, как смогу. Ох, что-то про Олежку больно долго ничего не слышно. Мне его тут сильно не хватать теперь будет.
– Неожиданная развязка наступила в деле «дикой» Роксаланы, известной светской львицы и искательницы приключений, директора фирмы «Роксойлделети», – продолжал тем временем развлекать зрителей старенький клубный телевизор. – Как вы помните, еще три месяца назад она бесследно исчезла в горах Швейцарии. За любые сведения, способные пролить свет на ее судьбу, отец Роксаланы обежал выплатить миллион евро, но сумма так и осталась невостребованной. И вот, как сообщили из Мурома, сегодня утром она сама пришла в местное отделение фирмы и потребовала…
– Да выключи же ты его! – взмолился Ворон. – Бубнит и бубнит, бубнит и бубнит. Мочи моей больше нет это слушать!
Корчма у болота
Дорога, ведущая к Зельину урочищу, оказалась натоптана так, что ее легко можно было перепутать с трактом на сам Муром, до которого отсель оставалось всего три верховых перехода, а пешему иль на повозке – пять дней пути. Кто-то даже поставил указатель – хмурую оскаленную личину в половину человеческого роста, вырубленную из высокого елового пня. Широкие грубые сколы показывали, что мастер особо себя не утруждал, ограничившись десятком-другим ударов плотницкого топора с тонким острым лезвием.
– Сюда, – кивнул Олег, поворачивая коней на дорогу, на обочине которой и пугал путников приоткрытой пастью и глубокими глазницами истукан.
– Долго еще? – переспросила Роксалана. – Обрыдла уже эта слякоть!
– Под крышей заночуем, не бойся.
Муромское княжество встретило путников затяжными дождями. Вот уже восьмой день они и укладывались, и поднимались под мелкой и нудной моросью; под дождем скакали по Хазарскому тракту и поили лошадей, под дождем пытались развести огонь и приготовить пищу. От такой погоды не спасали ни войлочные плащи, ни кожаная одежда, ни шапки с широкими отворотами, ни уж тем более – узорчатые дорогие доспехи. К третьему дню они промокли насквозь, до самой последней ниточки. И устали так, что Роксалана уже вторые сутки как не ругалась, лишь изредка переспрашивая, когда же все кончится.
Дорога перевалила взгорок, вильнула вправо вниз, почти сразу повернула налево, и путники оказались на дне глубокого оврага. Навстречу им текла настоящая река шириной в две сажени. К счастью, дно было усыпано плотно слежавшейся мелкой галькой, а глубина потока не поднималась выше конских копыт. Так что после глинистого расчавканного тракта здешний путь оказался даже лучше. Почти версту стены оврага становились все ниже и ниже, наконец дорога выбралась на склон и, описав короткую полупетлю, превратилась в широкую площадку у поросшего соснами пологого холмика.
У дождливой погоды оказался хоть один безусловный плюс: вопреки обыкновению, перед пещерой знахаря не толпились больные и просители. Путники спешились у навеса, привязали и расседлали под ним лошадей, поднялись ко входу в пещеру, вошли внутрь. В лицо ударило давно забытым сухим теплом, пахнуло сеном и жареным мясом. Вот только глаза после дневного света не могли ничего различить в сумерках, и хозяин берлоги узнал гостей первым.
– О-о, никак чадо мое нагулялося! – узнал Середин знакомый говорок Ворона. – Потянулось к отчему очагу.
– Привет, Ратмирович. Не поверишь, ан и правда заскучал.
– Это он, Олежка? – нетерпеливо уточнила Роксалана. – Это тот колдун, который сможет отправить нас домой, в наше время?
– Нечто тебя двое было, дитя мое? – удивился Ворон. – Вроде как один ты меня о прошлый раз навещал. Да и вовсе не упомню я сей красавицы, ни в летах нынешних, ни в грядущих.
– В прошлый раз ее и не было, – признался Середин. – По дороге подобрал.
– Это еще кто кого подобрал?! – тут же полыхнула девушка. – Да если бы не я, ты бы до сих пор у туристской стойки в аэропорту билетики попрошайничал!
– По речам вижу, и впрямь не наших земель твоя чаровница, – усмехнулся мудрый знахарь. – Издалече прибыла, к законам сим непривычна.
– Из моего она времени, Ратмирович, виноват, – развел руками Олег. – Там подобных много уродилось. Сможешь обоих отправить, или не получится?
– Отчего же не получится? – хмыкнул чародей, отходя в глубину пещеры. – Заклятиям все едино – одного, двух али сотню. Токмо зелья вари поболее, заговоры твори, да силы в них вкладывать не жалей. Однако же плохо, что, когда готовил я сие варево, об одном тебе мыслил. Старался изрядно, хватить должно. Но лучше бы обождать немного, новые наговоры нашептать, силы добавить…
– И долго это? – насторожилась Роксалана.
– Коли переваривать – вестимо, к весне готово будет. – Ворон вернулся из темноты к очагу, держа в руке крохотную глиняную амфорку, оплетенную тонкой замшевой сеткой. – Ну а наговорить лишнее слово – его в любой момент не сложно.
– Нет!!! – вскрикнула девушка. – Только не до весны! Все! Хватит! Нагулялась! Ни минуты лишней!
– Ну, ты-то, чадо, уразуметь обязан, что переварить полностью – оно куда как надежнее будет? – повернулся Ворон к Олегу.
– Коли не подействует, тогда можно и переварить, – пожал плечами ведун. – Открою тебе маленькую тайну, Ратмирович. Второй раз сюда меня уже не Велесов заговор, а твое заклинание забросило. Причем забросило как раз нас двоих, одно и без лишних наговоров. В тот момент не до них было совсем.
– Коли так, оно, конечно, все меняет, – согласился старый учитель. – Слово я лишнее добавлю, а зельем попытаемся сим обойтись, что есть. Встряхнуть его хорошенько надобно для равномерности, и дабы заговоры разбудить, да и разлить тонким слоем для быстрейшего высыхания, дабы со стихиями перемешался.
– Разбить! – посоветовал Середин.
– Вам лишь бы поломать все вокруг, отроки безголовые! – нахмурился Ворон. – Ладная вещица после вас еще людям послужит. Что же вы стоите, не проходите? Мокрые, вижу, все. Раздевайтесь, сушитесь, грейтесь. Подсаживайтесь к очагу, я на угли сейчас хвороста подброшу.
– Может, не будем кота за хвост тянуть, дедуля? – предложила Роксалана. – Этак сперва обсохнуть, потом водицы испить, потом «утро вечера мудренее», так слово за слово до весны в конечном счете и дойдем. Давайте сразу дело кончать. Резанем гордиев узел разом, да по тощему горлу.
– И ты так мыслишь, чадо? – перевел взгляд на ученика Ливон Ратмирович.
– Честно говоря… – отозвался ведун. – Если мы тут у тебя в доме затеим большую сушку, неудобств доставим преизрядно. И ты намучишься, и самим не развернуться. Рухляди всякой набралось много. Если можно малыми хлопотами обойтись, лучше давай так и сделаем.
– А коли на той стороне в зиму попадете? Да все мокрые?
– Не попадем, Ратмирович, не беспокойся. Я каждый раз в тот же миг попадал, из которого ушел. А ушли мы последний раз аккурат летом.
– Ладно, дети, быть по сему, – поднял глиняный флакончик чародей. – Коли тверды вы так в своем намерении, отговаривать не стану. Обнимитесь крепче, дабы заклинание единым целым вас забрало.
– Еще чего, с этим пентюхом обниматься! – возмутилась Роксалана. – Я лучше свою сумку чересседельную обниму. У меня там платья любимые, кинжал персидский, украшения и еще кое-какие мелочи на первый день. Ведь то, что на тебе, с тобой перенесется, я правильно помню? Подожди, дедуля, я сейчас.
И девушка выскочила наружу.
– А ты, чадо мое, что же не бежишь?
– То, что у меня здесь лучшего и любимого есть, учитель, я лучше тебе оставлю, – кивнул ведун. – Оно здесь куда полезнее будет и к месту.
– Учитель… – Присев на корточки у очага и чуть растопырив локти, Ворон поворошил палочкой угли. – Слово сие звучит для души ласково. Странно только слышать его от отрока, встретиться с которым лишь через десять веков предстоит.
– Но ты же меня узнал?
– Узнал, – согласился колдун. – Видать, там, в твое время, в памяти места на все уж не хватает, от и отдаются воспоминания будущие аж до сего момента. Даже и не ведаю, плохо сие, али радоваться надобно.
– Разве плохо заглянуть в будущее?
– Кабы еще понимать, что увидел.
– Вот, готово… – ввалилась в пещеру Роксалана с тяжелой сумкой через плечо да еще и с пухлой скруткой, по краям которой выглядывал мех, краешки тонких китайских шелков и ножны подарочных клинков. Именно скрутку она и всучила ведуну: – Вот, держи. Чтобы и ты не с пустыми руками. Зря, что ли, почти два года тут корячились! Все, мудрый колдун, мы готовы. Начинай свои мантры. Домой хочу, домой!
– Не терпится, стало быть? Ну, не желаете в объятия друг друга заключить, так хоть за руки возьмитесь. Я же Кроноса в помощь призову и в его честь зелье свое разом иссушу.
Даже просто «взяться за руки» было пожеланием трудноисполнимым. Скрутка оказалась столь объемной, что ладони на ней сходились только-только, едва касаясь кончиками пальцев. Роксалана же старательно придерживала на плече тяжелую сумку, которая норовила соскользнуть на пол.
– Услышь меня, отец богов, созидатель мира, властелин стихий и покоя… – Ворон, несколько раз резко встряхнув, открыл флакончик и забормотал над самым его горлышком: – Дай силам моим свою силу, дай воле моей свою волю, надели надежды смертные своею вечной властью. Да исполнятся заклятия и заклинания сии с сего часа ныне и навек!
Чародей решительно выплеснул свое зелье тонкой струйкой на горячие камни по краю очага, и оно мгновенно превратилось в пар, чтобы окутать слабой дымкой тела трех людей. Стены, потолок поплыли, словно попавший в кипяток пчелиный воск, дрогнули – но устояли, сохранив былую прочность. В знахарской пещере повисла мертвая тишина. Только через минуту ее нарушил легкий шелест.
– Нормальный ква, – вздохнул Олег и кинул на пол бесполезную скрутку.
Произнесенное Вороном заклинание перенесло в будущее Роксалану и… самого Ворона. Что, пусть и запоздало, показалось вполне логичным: ведь читал заговор именно колдун!
– Надо было таки ее обнять… – признал правоту Ливона Ратмировича ведун. – А может, и не надо. Остались бы вдвоем, получилось бы еще хуже. Ладно, придется сушиться здесь. Где тут у него хворост заныкан?
Найденные чуть ли не на ощупь у стены сухие ветки, попав в очаг на темно-красные россыпи углей, уже через минуту украсились высокими языками пламени, и ведун наконец-то смог оглядеться.
Жилье Ворона особой роскошью не поражало, однако из главной пещеры, в которой он находился, уходили в стороны несколько темных лазов, а потому аскетизму учителя Середин поражаться не спешил. Дым от костра уходил наружу не через притолоку над дверью, как в большинстве топящихся «по-черному» изб, а куда-то в специально пробитое наверху отверстие. Именно вокруг него, вероятно, висели пучки ивовых и березовых веток, связки мелкой рыбы и каких-то трав. Видимо, тех, что нуждались не в засушке, а в легком копчении. Еще немало пучков обветривалось у верхнего края кошмы, плотно прибитой к земляным стенам по всей их длине, похоже, для красоты – в отапливаемых пещерах стены и без того обычно теплые, отгораживаться от них ни к чему. Правда, пол оставался просто глиняным, хотя и хорошо утоптанным.
– Ладно, разложу тогда подарки, пока хозяин возвращается… – Ведун распустил ремни скрутки, развернул кошму. В воздухе тут же запахло мокрой шерстью. Олег перебрал оружие, развесил его на стенах – ему тоже лишняя влага на клинках и в ножнах ни к чему. Короткие коврики прицепил у входа, кошму бросил на пол в глубине пещеры. Затем разделся, подбросил еще хвороста, погрелся немного возле пламени – и отправился на улицу расседлывать и поить скакунов, разбирать остатки вещей.
В хлопотах прошел остаток дня – однако Ворон так и не вернулся. Того, что учитель загостится в будущем, Олег особо не опасался. Колдун мог провести там хоть половину жизни – но там все равно не его мир. Рано или поздно чародею захочется домой. А вернуться он должен точно в тот миг, из которого ушел.
Правда, это может случиться совсем в другом месте…
Перед самым закатом ведун все же решился углубиться во владения своего учителя и осмотреться в других пещерах. Одна из них оказалась уютной опочивальней с букетами пижмы и полыни для аромата, толстыми кошмами и коврами на полу и шкурами в несколько слоев на самой постели – не столько для тепла, сколько для мягкости. Укрывался Ворон подбитой снизу шелком шкурой белого медведя. Видимо, где-то в глубине души старый колдун все же оставался обычным мальчишкой-пижоном. Еще две пещеры были небольшими кладовочками с готовыми мазями, зельями, травами и порошками. Большую часть ведун узнал на вкус и на запах – зря, что ли, столько лет в послушниках у Ворона бегал. Но еще очень многие оставались ему незнакомыми. Наговорены составы или нет, тоже было непонятно. Освященного креста Середин, увы, с собой в этот раз не имел.
Четвертый лаз, как оказалось, уходил глубоко вниз, в весьма вместительный погреб, половина которого отводилась, опять же, всякого рода зельям, а другую занимали съестные припасы, причем довольно обширные. Тут были и яйца, и копченая курятина, и соленая рыба, и ветчина, и белорыбица, и бочонки с медом, и крынки с тушенкой. Именно ею и настоящим ставленым медом Олег и соблазнился, благо никакого приготовления перед употреблением эти блюда не требовали. Однако в тепле, сытости и сухости он не смог одолеть и половины миски, заснув прямо возле очага.
Утро на удивление оказалось ясным, солнечным и даже жарким. Вычистив лошадей, ведун пустил их щипать траву по низу холма, поправил край навеса, заменив прохудившуюся слегу новой, срубленной у дороги в овраге, после чего отправился в лес на поиски сухостоя – хворостом, известное дело, дома не протопишь, а никаких дров среди запасов Ворона он не нашел. Искать пришлось недолго – в окрестном лесу, похоже, нога человека не ступала вовсе, и десятки мертвых почерневших стволов торчали среди юной поросли в нескольких минутах пути от пещеры. К вечеру половина свободного места под навесом для скакунов была занята поленницей, и потому новым утром Середин, с наслаждением работая топором, стал рубить по другую сторону площадки новый навес. Руки его давно соскучились по работе, обычной человеческой работе, припасы Ворона позволяли не задумываться о хлебе насущном, ну а польза – всякому понятно, что дрова и крыша лишними никогда не бывают. Особенно если снова зарядит ненастье, и на счету будет каждый сухой клочок земли.
На третий день, когда ведун уже вовсю крыл новый навес дранкой, на поляну вышла растрепанная заплаканная крестьянка в мешковатом кожухе, в руках она держала щуплого ребенка годиков четырех. Шмыгая носом, она сразу заголосила:
– Здесь ли Ворон, дома ли он ныне-е! Да смилуются боги над моей горестью-ю… – Подвывала она изредка, но Олег почуял, что рискует оказаться свидетелем настоящей истерики, и, вогнав топор в очередной чурбак, поспешил к женщине.
– Что за беда у тебя, милая?
– Ворона звать надобно, Ворона! Малыш уходит к богине ночи, Мара уж рядом совсем, чует мое сердечко…
Ведун на всякий случай оглянулся, негромко пробормотал:
– Не оставь меня милостью, прекраснейшая из богинь. – И уже громче спросил: – Что с ребенком?
– В горячке весь, четвертый день уж беспамятует! Я уж лихоманку и жаром гнала, и малиной, и медом, и наговором, а горячка токмо сильнее делается…
Олег потрогал тыльной стороной ладони лоб ребенка, его горло, прислушался к дыханию. Указал на скамью возле коновязи:
– Ну-ка, разверни.
– Ворона, Ворона зови, – потребовала мамочка.
– Нет Ворона, – отрезал Олег. – Могу посмотреть, или ступай с богом, иных знахарей тут ныне нет.
Женщина чуть поколебалась, но все же решилась, стала раскрывать намотанные на ребенка платки. Олег быстрыми движениями растер ладони, чтобы были теплее, коснулся горла тяжело дышащего малыша, его груди, живота. Тот, даром что был в беспамятстве, резко вскрикнул.
– Куда ты смотришь, мамаша?! – в сердцах сплюнул Олег. – У малыша колики, а ты лихоманку гонишь! Жди здесь, сейчас зелье дам!
В пещере, найдя среди припасов Ворона корень лопуха, он наскоро заварил малую толику в оловянном черпаке, вынес на улицу:
– Как остынет, напои ребенка. Не торопись, ему сейчас только ожогов не хватает. – Пока женщина боролась с нетерпением, ведун вернулся в пещеру, отложил пучок лопуховых прядей в березовый туесок, прижал ко лбу: – Именем Свароговым, волей Белобоговой, силою Триглавы, жаром Хорса накладываю на тебя бремя спасти и оборонить дитя малое от порчи, колдовства и хвори вредящей, от лиха и зла, от печали и марьиной памяти.
Выйдя на свет, протянул туесок женщине:
– Вот, по пряди с утра запаривай в маленькой емкости, да пусть ребенок весь день пьет. На седмицу хватит, а больше и не нужно. Молиться о помощи к радунице своей ходи, от живота радуница главную помощь дает. И греть малыша больше не нужно, ему от этого только вред. Отойдешь отсюда, сядь отдохнуть в удобном месте. Живот у малыша прочиститься должен через несколько минут, сразу легче станет. – И Середин отобрал у нее пустой половник.
– Нешто выздоровеет? – сразу посветлела лицом гостья, поклонилась в ноги: – Звать-то тебя как, мил человек, за кого Сварогу кланяться.
– Именем Олег, по прозвищу ведун. Ученик я Ворона, за него молись. Теперь ступай, о малыше думай, потом кланяться будешь… – Середин отвернулся и демонстративно снова взялся за топор. Ребенка после отвара должно было прослабить, и ему очень не хотелось, чтобы это случилось вблизи пещеры.
Крестьянка потопталась, говоря еще какие-то добрые слова, наконец собралась и скрылась в стороне оврага. Однако же не успел Олег разделать на пластины и пару чурбаков, как оттуда появились сразу две новые просительницы. Ведун, тяжело вздохнув, отправился навстречу.
Одна долго и как-то даже сладострастно жаловалась на порчу, от которой сохнет день за днем и мается сразу всеми болезнями, и даже назвала трех знакомых, желающих сжить ее со свету. Но, на взгляд Олега, виноваты во всем были банальные глисты, от которых он и дал отвар папоротника, наказав не переусердствовать с лечением, ибо зелье содержит слабый яд. Вторую попытался вылечить от боли в спине разовым массажем. Как это обычно и бывает, разминание помогло – но ведун знал, что уже завтра боли вернутся, и против них не поможет даже барсучья мазь с горчицей и гвоздикой. Ибо никакой массаж и никакие мази не способны восстановить позвоночные диски – только ослабить боль.
Пока он разбирался с этой парой – подтянулись еще трое болящих, а потом еще и еще. Кто-то просил помощи для детей или родителей, кто-то оказывался болен сам, на ком-то лежала порча или проклятие. Середин щупал, мазал, заговаривал, отливал водой, нашептывал, снимал – пока в преддверии заката толпа посетителей не начала, наконец, рассеиваться. Теперь он понял, отчего у Ворона не имелось иных припасов, кроме хорошей еды и жалкого хвороста. Ему и самому сегодня вручили окорок, корзину яиц и еще кое-какую мелочь. Преподнести хотя бы вязанку дров никому из больных и в голову не пришло. Какой же это подарок? Вон, вокруг – бери сколько хочешь! Пили да пили…
На следующий день с самого рассвета снова потянулся поток просителей – ведун даже позавтракать не успел. Некоторые, узнав, что Ворон в отъезде, уходили, другие пользовались-таки помощью Олега. А большинству, похоже, и вовсе было все равно, что за знахарь встречал их у заветной пещеры. Их слушали, им давали советы, лечебные зелья и наговоры, они испытывали облегчение – и имя того, кто помогал, их ничуть не интересовало.
Новую полосу дождей Середин встретил с огромным облегчением. Поток просителей оборвался, и целых три дня ведун мог спокойно разбираться с доставшимся по наследству хозяйством и делать для учителя хоть какие-то припасы. Олег все ждал, что тот наконец вернется к родному порогу. Похвалит его за старания, растянется на любимой постели, расскажет о впечатлениях, оставшихся после похождений там, в будущем.
– Или они там вместе со вторым Вороном войну против Аркаима и его брата затеяли? Вдвоем, может, и справятся…