Легион: Рим должен пасть. Карфаген атакует. Ганнибал Великий

Рим должен пасть

Пролог

Лучи предзакатного солнца освещали каменную площадку, в центре которой возвышался жертвенный алтарь. Жар понемногу спадал, но камни алтаря еще хранили накопленное за день тепло. Никого из жрецов не было у святилища Баал-Хамона, воздвигнутого на самом высоком холме острова, похожего на вытянутую чашу. Лишь высокий черноволосый мужчина в богато изукрашенных доспехах, со шрамом на щеке, наблюдал, сложив на груди руки, как военный флот огибает «края чаши», заходя между островом и побережьем материка в хорошо защищенную гавань. Попутный ветер раздувал паруса грозных квинкерем, вытянутые обводы которых венчали загнутые вверх хвосты мифических животных, а высокие мачты – штандарты с изображениями диска и полумесяца. Хищные носы кораблей вспарывали морские волны, скрывая под белыми бурунами жала своих смертоносных таранов.

Во взгляде военачальника сквозила гордость за собственный флот. Но к ней примешивалась и тихая скорбь, незаметная, впрочем, со стороны, хотя мужчина и не пытался скрыть своих чувств. Ведь рядом с ним сейчас никого не было, кроме очень похожего на него, черноволосого же, девятилетнего мальчика, одетого в белую тунику. Телохранители остались за пределами святилища, не смея нарушать уединение Гамилькара и его сына. Ведь они беседовали с богами.

Мальчик молчал, взирая вместе с отцом на приближавшийся к берегу флот, потрясавший своей мощью. Гамилькар Барка между тем перевел взгляд с бухты на море, простиравшееся вокруг острова на сколько хватало глаз. Там, в направлении к Мелькартовым столбам^[1], за которые уже не раз проникали смелые финикийцы, виднелись десятки высоких мачт и яркие пятна парусов. Из Африки продолжали прибывать все новые корабли, перевозившие солдат и осадную технику. На подходе был второй флот – тридцать квинкерем и два десятка трирем, а кроме них около дюжины больших торговых судов, переправлявших из Карфагена в Гадес, где Гамилькар собирал сейчас свои силы, необходимые припасы для армии вторжения. Завтра придет и третий флот под началом Гасдрубала. С ним прибудут боевые слоны из самого сердца Африки – наступательная мощь Карфагена, перед которой не устоять никому. Когда все эти силы окажутся здесь, можно будет начинать наступление в глубь испанских земель.

Гамилькар довольно улыбнулся, предвкушая грядущие битвы, но его мысли вновь омрачились воспоминаниями. Богатства глубинных земель Испании, на чьем побережье уже расположилось несколько торговых факторий Карфагена, должны были возместить его стране недавнюю потерю Сицилии, за которую он воевал с вероломными римлянами пять лет, добился больших побед и пролил немало крови. Он почти победил. И если бы не затяжные дебаты этих умников в сенате во главе с Ганноном (именно из-за них помощь пришла так поздно), то не случилось бы и позорной капитуляции. А за это время римляне успели построить новый флот и отрезать его армию от близкой Африки. И, несмотря на терпимые условия сдачи, с немалым трудом выторгованные им, поражение бросило тень не только на самого Гамилькара, но и на всю его семью, покрывшую себя славой многих побед.

Правда, ему не в чем себя упрекнуть – он воевал честно. Не без его стараний война, длившаяся двадцать четыре года, принесла громадный урон Риму – лишила его нескольких сухопутных армий и сотен боевых кораблей. Однако и для Карфагена она не прошла даром. Погибли тысячи опытных воинов, а лучший из флотов Обитаемого моря оказался почти уничтожен. Грозная держава финикийцев ослабла. И самое ужасное – в этой войне карфагеняне окончательно потеряли Сицилию, за которую три века ожесточенно бились с греками, постоянно расширяя свои владения на этом благодатном острове. А вскоре лишились и Сардинии с Корсикой.

Это был жестокий удар. Но Гамилькар Барка не привык полагаться только на милость судьбы, в этот раз отвернувшейся от Карфагена. Он всегда шел до конца. И всегда искал способ ответить своим врагам. И вот теперь, спустя всего четыре года после позорной капитуляции, он здесь, на берегу Испании, призванной возместить все потери. Флот возродится – финикийцы лучшие корабелы, а денег у Карфагена достаточно. Пусть город и обязан выплатить Риму контрибуцию в три тысячи двести золотых талантов^[2] за десять лет. Карфаген все равно наберет новую армию и сполна вернет Риму долги. Все долги!

Гамилькар снова повернулся в сторону гористого полуострова, быстро накрываемого сумерками. Испания богата. Купцы всегда возвращались отсюда домой с трюмами, заполненными иберийским серебром и золотом. Но куда важнее была железная руда, а также бесчисленные стада быков и табуны коней. Плодородные равнины, дающие обильные всходы.

И, конечно, сами жители этой страны – кельты, как называли их греки. Они воинственны и горды. Это настоящие бойцы, мало ценящие жизнь и живущие лишь ради войны. Кельты никого не боятся и всегда готовы сложить свои головы в бою. Они умеют уважать достойных врагов. Если их покорить, а затем дать проявить свою доблесть на поле брани, то не будет лучших воинов в новой армии Карфагена.

Конечно, есть и другие богатые земли. Смелые купцы, рискнувшие заплывать за Мелькартовы столбы, несколько раз уходили за край Африки и отыскивали там несметные сокровища. Об этих походах на родине слагались легенды. Тех, кому бессмертные боги Карфагена позволяли возвратиться живыми, народ считал героями. Увы, рассказы моряков слишком походили на выдумки. Легенды могут оказаться всего лишь легендами. А Гамилькар привык твердо стоять на ногах. По эту сторону пролива бывал не раз и знал, что нет лучшего способа возродить ослабленный Карфаген, чем покорить здешние плодородные земли.

Гамилькар обернулся к сыну и положил ему руку на плечо. Мальчик вопросительно посмотрел в глаза отцу. В его взгляде читалось восхищение и безграничная преданность. Гамилькар давно заметил, что из трех его сыновей этот – самый резвый. Смышлен не по годам и постоянно рвется в бой вместе с ним. И если бы не молодость, давно управлялся бы с мечом не хуже него самого. Лучшего сына полководцу нельзя было и желать.

– Через несколько дней, Ганнибал, я двинусь с армией в глубь полуострова и завоюю для нашей родины всю Испанию. И тогда никто больше не сможет упрекнуть меня в том, что я не помог Карфагену в трудный час. Я обещаю тебе это.

Ганнибал кивнул. Он знал, отец выполнит задуманное.

– Но это может занять много лет. Кто знает, что за такое время случится со мною, – Гамилькар замолчал, обдумывая следующие слова. Но его молчание длилось недолго.

– И потому я хочу, чтобы ты, мой сын, – он заговорил снова, пристально глядя прямо в глаза мальчику, – поклялся перед алтарем нашего бога в том, что, если я не успею вернуть долг ненавистному Риму, растоптавшему мою честь, вместо меня это сделаешь ты.

Гамилькар с силой сжал плечо мальчика.

– Поклянись, что ты пронесешь ненависть к Риму через всю свою жизнь и восстановишь величие Карфагена, славной державы наших предков!

Мальчик бросил взгляд на священный алтарь Баал-Хамона, венчавший гору, и произнес твердым голосом:

– Я клянусь, отец.

Часть первая
Северные варвары

Altera pars^[3].

Глава первая
Где мы – там победа!

Бесцеремонно открыв дверь в купе левой рукой, поскольку в правой он держал бутылку пива, Леха увидел за столиком двух девушек субтильного телосложения, методично потреблявших йогурты большими ложками. Две верхние полки были завалены сумками, людей там не наблюдалось.

– Привет, девчонки, – обратился он сразу к обеим, хотя и без особой надежды, – открывашки не найдется?

Девушки, заметив в дверном проеме здоровенного парня в черной военной форме, открывавшей на груди тельняшку, и с лихо заломленным назад вороным беретом с красным треугольным флажком, насторожились.

– А что, – робко осведомилась первая, блондинка в джинсах и розовой кофточке, покосившись на бутылку пива и убирая сумку подальше, – сегодня день десантника?

В ее глазах появился легкий испуг.

– Деревня, – обиделся Леха, – морпеха от десантника отличить не можешь. Да и праздник у нас в ноябре.

– Но вы же солдат? – с умным видом вступила в разговор вторая, с длинными каштановыми волосами и в узких «учительских» очках. На ней было летнее красное платье, вполне под стать стоявшей на улице жаре. Август в этом году выдался на редкость душным.

Леха на секунду задумался, стоит ли объяснять этим пэтэушницам солдат он или матрос, ведь открывашки все равно вряд ли дождется. Решил не объяснять, тем более что, в сущности, он уже не был ни тем, ни другим. Скоро минет день, как Леха чувствовал себя счастливым дембелем, перемещавшимся по железной дороге от Севастополя к совсем близкому дому в городке Туапсе, вальяжно раскинувшемся на берегу Черного моря. Ехать оставалось всего часа три, но духотища в вагоне царила страшная, хотелось освежиться. И на только что оставшейся позади станции, где он выходил звякнуть из автомата родителям, предупредить счастливых, чтоб стол готовили, морпех заодно прикупил бутылочку «Балтики» в довольно холодном состоянии.

Окинув любительниц йогуртов снисходительным взглядом, Леха Ларин уже собрался покинуть купе, как вдруг блондинка в джинсах, видимо, решив, что Лехе можно доверять, извлекла из своей сумочки миниатюрную открывашку.

– Вот, возьмите, – протянула она ему заветный предмет, – только не забудьте вернуть.

– Матрос ребенка не обидит, – радостно откликнулся Леха, окончательно запутав представительниц прекрасного пола в собственной военной принадлежности, и тут же откупорил бутылку.

Пробка с легким пшиком отделилась от горлышка. В ноздри ударил приятный аромат солода. Леха вернул открывашку и вышел из купе, подмигнув на прощание покрасневшим девчонкам и подумав: «Эх, жаль, молодые еще, а то я бы за ними приударил».

По дороге в свое купе, расположенное в другом конце вагона, прикладываясь на ходу к горлышку, он все высматривал, за кем бы приударить, но так и не найдя подходящей кандидатуры, направился к себе, решив, что еще успеет. Вся жизнь впереди.

Домой он возвращался не один, а с однокашником из Питера, таким же дембелем, которого уговорил заехать к себе в гости на пару дней. Все равно служба закончилась, торопиться больше некуда. А тут лето катится к закату, бархатный сезон на носу. Дом почти рядом, а там – обрадованные до чертиков родители и лодка с парусом. Можно и на морскую рыбалку сходить.

На это Федор и купился. Он любил рыбачить, но все больше баловался блесной на речках и озерах недосягаемого для Лехи Карельского перешейка. В Черное море удочку не закидывал ни разу, несмотря на то, что последнюю пару лет здесь и провел. В составе отдельного полка морской пехоты Черноморского флота России. Полк все еще базировался в Севастополе, окруженном со всех сторон самостийным населением, мечтавшим приватизировать его корабли и маяки под собственные нужды.

Однако Севастополь не сдавался. А на полигоне в районе Казачьей бухты даже (и довольно регулярно) проводились учения российской армии с применением бронетехники, вызывавшие глухое недовольство у окопавшихся неподалеку миротворцев из НАТО. Миротворцы с удивлением отмечали, что лишенная всякой поддержки и окруженная иностранным легионом российская часть почему-то еще барахтается. И более того, вполне боеспособна. Им никак не приходило в голову, что самое секретное оружие этой армии – русский солдат, который может воевать, даже если месяц почти не ест. Ну, а уж если что съел, то его вообще никто не победит.

Леха поесть любил. И выпить тоже. Собственно, открывашка ему была и не нужна. Пробку Леха мог спокойно открыть об ремень, об стол или просто зубами. Не раз проделывал такой трюк – зубы у него, слава богу и родителям, были что надо. Проволоку мог перегрызть на зависть обладателям многочисленных кариесов. Но Федор – интеллигент, елы-палы, питерский – нормально вскрыть «Балтику» не дал. Он утверждал, что пиво тоже надо пить культурно, а не стучать бутылкой об стену купе или оставлять зазубрины на краю стола, как все нормальные граждане. А потому – иди, ищи открывашку.

Ну Леха и пошел по доброте душевной. Хотя ведь уже с утра мог по закону послать сержанта подальше, не указ он ему больше. Но… пошел. Кореш ведь, как-никак, хотя и сильно культурный для армии. Мать Лехина, бывшая учительница русского языка из Воронежа, которой он в письмах рассказывал про своего больного на голову друга, все время того нахваливала и ставила в пример. А сына родительские предпочтения не вдохновляли. Он совершенно искренне не понимал, как это можно в свободное от службы время вместо того, чтобы естество ублажать, погружаться в медицинский справочник, где, прости господи, и по-русски то ничего нет, сплошная латынь. Но мать почему-то полагала иначе и устремления друга только приветствовала, хотя ни разу в жизни его не видела. Может, надеялась, что и сын ее за наукой потянется. Леха поначалу даже обижался – он-то вообще читать не любил, это занятие было для него пустой тратой времени, – но мать уважал, а потому как-то привык считать, что сержант умнее. Тем более что по армейским законам так оно и выходило.

В целом же Леха любое начальство не одобрял и руководствовался исключительно порывами взлелеянного с младенчества гонора, а потому хоть книжками и не баловался, но все равно ощущал себя не глупее остальных. Именно из-за такого вот паскудного свойства своего характера он немало суток сиживал на губе, вместо того чтобы доблестно служить Родине. И на базе, и на корабле. Слишком уж часто хамил офицерам, а они, понятное дело, такого анархизма не одобряли. Один раз капитан чуть даже не сорвался на рукоприкладство – не понравилось ему, что Леха не по уставу ответил. Но обошлось.

Успокоился Леха только к середине службы, да и то после того, как попал под начало Федора. Поразил тот его странными словами и не менее странными ругательствами. Однажды, когда сержант обозвал его «верным опционом», Леха даже не понял: отстегали его или похвалили. И от подобных командирских выражений, совершенно несовместимых с Лехиными представлениями о загибах и приколах, он часто стал впадать в задумчивость и даже перестал хамить офицерам. Что сразу же сказалось на общих показателях взвода по боевой подготовке и особенно дисциплине. Взвод и так был не из отстающих, а тут вообще вперед вышел. Леха ведь стрелял и бился в рукопашную лучше всех остальных бойцов. Оттого и ходил гоголем.

Собственно, Федор Чайка по всем армейским понятиям был немного странным сержантом. Сразу же после учебки его невообразимым приказом свыше (в армии еще и не такое бывает!) временно откомандировали медбратом в санчасть. Место, безусловно, хлебное. Если служить неохота и пораскинуть мозгами, как следует, то можно там и до конца службы зависнуть. Федор же, наоборот, приложив массу усилий, добился-таки перевода в боевое подразделение, а приобретенный санитарный опыт при случае всегда с удовольствием использовал. Например, когда Петруха Черный при десантировании с корабля сломал себе ногу, он весьма сноровисто помогал капитану Пантелееву обрабатывать рану и накладывать шины. Видимо, полученные в медбратстве навыки неплохо закрепились.

Сам Леха до армии болел редко – природа наградила его отменным здоровьем, – а потому того, что имелось из средств спасения страждущих в армейской санчасти, в упор не видел. Да и, к слову сказать, там от всех напастей применяли в основном бинты и зеленку. Где-то нагноилось – зеленка. Руку вывихнул на тренировке – бинты. Физиономию перекосило – зеленка. Горло застудил – бинты. Иногда медикаменты сочетались – бинты плюс зеленка, но общий список никогда не менялся. Леху это не напрягало. Солдат должен быть здоровым, болеть ему просто некогда. Надо Родину защищать.

По прошествии времени Леха узнал, кто у сержанта родители, и все стало ясно. Папа Федора – не последний хирург в Питере – ежедневно оперировал людей в каком-то медицинском институте. Лехе такое умение казалось чем-то запредельным. Он больше был специалистом по другому профилю – челюсть кому-нибудь сломать или ребро, например. А вот чтобы потом все это выправить и на место пришить, что отвалилось – тут мозг должен иначе соображать. Сержант же в этом шарил, отчего среди бойцов заработал законную кличку «Доктор», хотя сам еще почти никого и не пользовал. Но по большому-то счету он питал несомненное пристрастие к истории, а отнюдь не медицине, о чем недвусмысленно свидетельствовали книги, прочитываемые им от корки до корки.

Мать у Федора работала терапевтом в поликлинике. Ясное дело, что при таком семейном воспитании Федор в детстве только и знал, что по больницам ошиваться, рассматривая градусники да мензурки со скальпелями. Оттого, видать, и к латыни попривык, поскольку под боком у родителей часто ее слышал.

Вообще, Леха понял из рассказов своего кореша, что родители у него были интеллигентные и хотели, чтобы их сын, до армии склонный к чтению в положении лежа, тоже стал доктором. Сам Федор еще не определился, кем будет, но поневоле опыта набирался. Ну а как в армию попал – пришлось и про лень забыть, и физподготовкой заняться. Подкачался, драться научился. Потом скоренько свернул свое медбратство и даже был направлен в школу младших командиров. И получился из него неплохой сержант морской пехоты. Тем более что Федор отлично плавал. Почти так же хорошо, как Леха, стрелял и метелил условного противника. А может, и лучше.

В общем, попав под начало к Федору Чайке, бузотер Леха Ларин как-то незаметно для себя проникся к нему уважением. Со временем они даже подружились, несмотря на полную противоположность характеров. А под конец службы Федор вообще умудрился Лехе жизнь спасти.

Дело было на командно-штабных учениях, когда нужно было продемонстрировать проверяющим из штаба, что отдельный полк морской пехоты Черноморского флота не зря ест тушенку. По легенде, предстояло высадиться на БТРах с корабля, достичь берега, подавить огневые точки и обезвредить живую силу условного противника. Все казалось яснее ясного. Леха не сомневался, что операция пройдет гладко и даже весело. Он любил маневры. Но в этот раз все случилось как-то не так.

Едва начались учения, море стало штормить. Их БТР замыкал группу и, едва выйдя на плав из твиндека большого десантного корабля, как и остальные, столкнулся с лобовой волной. Не прошло и минуты, как у родного бронетранспортера сорвало крышки в силовом отделении. И боевая машина мгновенно заглохла. Стала погружаться кормой вниз, задрав свой прямоугольный заостренный нос над водой, словно большой бронированный гроб. А до берега оставалось еще прилично. И тогда Федор рявкнул во весь голос, чтобы личный состав немедленно покинул машину через люк механика. А сам помогал растерявшимся, сопротивляясь быстро прибывающей воде, пока все не выбрались. Да еще и, под занавес, вытащил Леху, умудрившегося головой долбануться о край люка, пока выкарабкивался, и сознание потерять. Правда, ненадолго. Но, не окажись рядом сержанта, ему бы хватило.

Однако морской дьявол решил, что еще рано их отпускать. Не наигрался. Едва выбрались с матюгами наружу, их чуть в открытое море не унесло. Волна хорошая разгулялась. Старались за руки держаться, вместе – бесполезно. Расшвыряло, как котят. А Федор плавал вокруг и одного за другим на поверхность вытаскивал, до тех пор, пока помощь не подоспела и до берега не доволокла.

И там уже Леха, очухавшись, ухитрился даже отличиться в бою с условным противником. Так старался, что первым взял огневую точку. И еще успел вытащить капитана, едва не угодившего под гусеницы самоходной гаубицы с романтическим названием «Гвоздика».

В общем, испытание на прочность прошли. БТР утопили, нахлебались воды, конечно, но еще и пострелять успели. Так что начальство осталось довольно героизмом морпехов, и всем объявили благодарность в приказе. А сержанту-герою за спасение утопающих даже расщедрились на досрочный дембель. И Леху не забыли, тоже отметили в первых строках, несмотря на все его прежние прегрешения. Капитан нормальный мужик оказался. Добро не забыл.

Войдя в купе, Леха плюхнулся на нижнюю полку, оттягивая пальцем край тельняшки.

– Ну и жара, – процедил он, глядя в приоткрытое окно, за которым мелькали родные пейзажи: горы, покрытые чахлой растительностью.

Сделав пару глотков, он протянул бутылку с пивом сидевшему напротив Федору, одетому также по форме и по обыкновению что-то читавшему. Леха присмотрелся. «Записки о галльской войне». Автор какой-то Цезарь.

– На, сержант, освежись пока этим, – сказал Леха, – брось глаза напрягать.

Он вздохнул и добавил, предвкушая грядущие удовольствия:

– Скоро дома будем. Там и оттянемся по полной.

Федор отложил книжку в сторону, взял протянутую бутылку и с недоверием принюхался.

– Не боись, не из-за борта, – хохотнул Леха, вспомнив, как однажды «добрые» товарищи втихаря налили ему во флягу соленой морской воды. Сказали: чтобы и в праздники не расслаблялся. – Пить можно, я проверил.

– Спасибо, – кивнул сержант.

Леха скользнул взглядом по верхним полкам с дремавшими на них мирными тетушками и скорчил гримасу. Тетки были моложавые, лет под сорок пять, но, обнаружив в соседях двух вояк, наотрез отказались спускаться вниз. Тоже, видать, за десантников приняли. И чего все так остерегаются десантников? Как Леха ни предлагал им поменяться местами, женщины не соглашались, хотя ехали до Сочи.

Глядя на попутчиц, Леха вспомнил, что путешествовать в купе с таким шиком тоже было идеей Федора. «Дембель, – сказал, – не надо на впечатлениях экономить». А Леха бы сэкономил. Ехать-то всего ничего, да и привык он больше в плацкартном. Там весело, людей больше. Девчонок. Впрочем, что ни говори, а здесь все же приятнее. Никто мимо не снует, глаза не мозолит.

Едва он так подумал, как в приоткрытую дверь протиснулся помятый мужичок в сером замусоленном пиджаке с рваными карманами. Мужичок был невысокого роста, с опухшим лицом, на котором за версту читались криминальные наклонности. Он протянул Федору видавшую виды электробритву, бросил полный муки взгляд на бутылку пива и попросил:

– Братан, купи бритву. Мне на обед не хватает.

– Не свисти про обед, – не дал Леха ответить сержанту, – на пузырь сшибаешь. Вали отсюда, алкаш. Ты эту бритву, небось, в соседнем вагоне спер, а здесь втюхать решил.

Мужик перевел взгляд на Леху и сразу взъерепенился, словно тот задел его воровскую гордость.

– Не по понятиям живете, служивые.

Но тут в разговор все же вклинился Федор, не переставая удивлять Леху своим ученым красноречием. Ему, похоже, появление криминального элемента тоже удовольствия не доставило.

– Мы, мужик, последние годы жили по уставу, – медленно, с расстановкой, словно выступал перед отделением, и даже с некоторой душевностью в голосе произнес Федор Чайка. – А теперь, на гражданке, будем жить по закону. И если ты, мужик, будешь меня жизни учить, то я сейчас завяжу тебе уши на затылке и сдам наряду милиции вместе с твоей краденой бритвой. А они отправят тебя туда, где ты снова сможешь долго жить по понятиям. Уловил?

Мужик, словно зачарованный, не двигался с места, зажав в руке бритву. На него речь Федора тоже произвела неизгладимое впечатление. Леха не поручился бы, понял ли тот что-нибудь, а только подумал о том, что сам в подобной ситуации выразился бы гораздо короче.

Женщины на верхних полках, разбуженные громкими разговорами, проснулись, но не вмешивались, предоставив солдатам самим разобраться с непрошеным гостем.

– Чего, – нашелся наконец мужик, – значит, не купите? Тогда хоть десятку дайте.

– Сержант, – заметил вслух Леха, – а он нас не боится. У него, наверное, в соседнем вагоне банда.

– Чего вас бояться? – нагло заявил мужик, оглядывая сидевших на нижних полках морпехов. – Зря вы без стволов понтуетесь.

– Я тебя и без автомата уделаю, хроник, – успокоил его Леха, – пошел вон отсюда. Дай дембелям отдохнуть.

– Не по понятиям, живете, служивые, – повторил напоследок мятый мужик, но все же испарился из купе.

– Ходят тут всякие, – заявила, осмелев, женщина с верхней полки, когда незваный гость исчез из поля зрения, – а потом деньги пропадают.

В Туапсе приехали к вечеру. В начале шестого. Захватив с полок по вещмешку с нехитрыми пожитками, морпехи покинули душный вагон, сойдя на раскаленный асфальт привокзальной площади. Несмотря на вечерний час, казалось, что солнце продолжало нагревать прибрежный городок на радость оккупировавшим его туристам. Был самый разгар сезона. А из поезда, на котором приехали друзья, высаживалась новая туристическая армия, уверенная, что всем найдется место в этом резиновом городе. На перроне мгновенно стало не протолкнуться.

– Ну, что, брат Леха, – поинтересовался Федор, щурясь на солнце сквозь листья акации, когда они шагов на пятьдесят удалились от здания вокзала, кипевшего словно разворошенный медведем улей, – куда дальше двинем? Где живешь-то?

– Отсюда далековато, – ответил Леха, – нет, конечно, если вспомнить марш-броски со снарягой, то в двух шагах. Да только тут все в гору надо забираться. Если не бегом, то минут за сорок дойдем. А мне сейчас как-то лень.

– Ну, тогда пошли на автобус, – кивнул сержант.

Приблизившись к остановке, рядом с которой выстроилось друг за другом с десяток разнокалиберных автобусов, Леха тормознул первого встречного мужика с котомкой.

– Слушай, мужик, какой тут теперь до улицы Войкова идет? – поинтересовался Леха и вдруг смутился, глядя на вытянутые корпуса маршрутных «мерседесов» и «фольксвагенов», разбавленных «газелями» и «пазиками». – А то изменилось тут как-то все, пока меня не было.

Мужик понимающе подмигнул и молча указал на табличку с номером, висевшую в десятке метров далее. Друзья быстро отыскали нужный автобус и, устроившись на задней площадке забитого народом «пазика», поехали вверх. Дорога огибала горные выступы, поросшие акациями и кое-где облепленные домами. Петляла серпантином. Минут через пятнадцать «пазик» высадил их, скрипнув несмазанными дверцами, на берегу какой-то речки с бетонными берегами и укатил дальше.

Оказавшись на набережной, Леха, вечно куда-то торопившийся, на этот раз спешить не стал. Подхватив мешок, он подошел к железному парапету и остановился, глядя вниз. Федор потянулся, разминая косточки, осмотрелся по сторонам. Автобусная остановка находилась на открытом пятачке. На этой стороне дороги стоял небольшой стеклянный магазинчик с гордой вывеской «Маркет». Рядом с ним притулился ларек, где торговали всевозможным алкоголем, и несколько столиков, слегка накренившихся, поскольку набережная шла вниз с большим уклоном. Горы как-никак. В двадцати метрах от ларька продавали всевозможные фрукты, по большей части арбузы, два деятеля с ярко выраженной восточной наружностью. Федор в национальностях не очень-то разбирался, все горцы для него были похожи друг на друга, как, положим, китайцы. Хотя русские для китайцев тоже наверняка были на одно лицо.

Ближайший дом у набережной находился в сотне метров вниз по течению. Сверху виднелся рынок, а рядом с ним целый квартал девятиэтажек, слепленных, как еще недавно было принято, по одному проекту во всех городах необъятной Родины. Прямо через дорогу стояла пятиэтажная «хрущевка», окруженная зелеными насаждениями. Глянув туда, где стоял его друг, Федор рассмотрел за рекой массивные четырехэтажные сталинские «особняки». Тоже целый квартал с ведущим к нему нешироким мостом.

Вечерело. По обеим сторонам реки в сторону моря тек живой поток отдыхающих с надувными матрасами, желавших насладиться «полезным» солнцем. Федор провел рукой по своему обмундированию, и ему вдруг дико захотелось сбросить его и немедленно искупаться. Ведь он уже был одним из них, гражданским, только еще в форме. И мог делать все, что хочет.

– Ты чего здесь застрял, Леха? – поинтересовался Федор, приблизившись к другу, который изучал протекавшую внизу мелководную речку, более похожую на ручеек, по сравнению с которой высота и ширина бетонной набережной казалась просто безумной. – Дорогу домой забыл?

– Да нет, – вяло отмахнулся Леха. – Не забыл. Приехали уже. Вон он, мой дом.

Федор проследил за вытянутой рукой. Она указывала на квартал девятиэтажек за рынком, прямо напротив моста.

– А чего стоим? – удивился сержант. – Думал, ты ближе к дому бегом побежишь. Родителей обрадуешь. Ты им хоть позвонил?

– Позвонил, еще с дороги, – кивнул Леха. – Батя на работе. Придет через час. Мать дома.

– Ну и чего ты тут торчишь? – удивился Федор. – Иди, обрадуй родителей. Они, небось, заждались.

– Прочувствовать хочу, что вернулся, – вдруг произнес Леха. – Вроде так давно дома не был. А вот постоять еще чуток хочется. Ведь как порог преступлю – все, другая жизнь начнется.

– Это верно, – согласился Федор, уловив настроение друга. – Тогда по пиву?

– Давай, – обрадовался Леха, словно только и ждал этого предложения.

Они взяли по бутылке пива. «Балтика» оказалась местного, «донского» разлива. Купили также вяленой рыбки и сухариков. Встали за столик, ближний к набережной. Выпили по глотку, помолчали.

Мимо сновали отдыхающие, но уже не раздражали своим довольным видом. Леха, которого обычно было не заткнуть, сейчас молчал, потягивая пиво. Федор хрустел вяленой рыбкой, рассматривая набережную и девушек, дефилировавших по ней в ярких купальниках. И в нем просыпалась жажда жизни. Ему вдруг захотелось быстрее вернуться в Питер, повидать родителей и Маринку, если еще не вышла замуж, – в последние месяцы службы он ей писал редко.

Хотя с Маринкой можно и не торопиться, подумал сержант, разглядывая яркие купальники. Жениться ведь он не обещал. Да и Маринка не собиралась «вешать такой хомут себе на шею» в двадцать с небольшим лет. Еще рано. Так ей говорили все подруги, проводившие вечера напролет на дискотеках. Не по годам рассудительный Федор с ними соглашался. Времена наступили вполне фривольные, живи, с кем хочешь, если есть возможность. Для любителей развлечений – просто рай. Где бы только денег набрать на эти развлечения? Но это был уже другой вопрос, из взрослой жизни, краешек которой только-только обозначился. И Федор, подобно Лехе, тоже не торопился переступать через порог. Рано еще загружаться на эту тему. Гуляй пока молодой. Взрослая жизнь все равно догонит.

Взвизгнув покрышками по разогретому асфальту, рядом с лотком «арбузников» остановился вусмерть затонированный «мерседес». Тонировка, впрочем, не скрывала его почтенный возраст. Из машины вылезло пятеро небритых восточных ребят в черных очках, расстегнутых на волосатых грудях цветастых рубашках с короткими рукавами и в шортах. У всех, словно знак принадлежности к общему братству, с шей свисали одинаковые золотые цепи. А ноги при этом украшали рваные шлепанцы.