000
ОтложитьЧитал
© ООО «Издательство Родина», 2024
От составителей
При формировании этого сборника мы решали две задачи:
– начать публикации о событиях нашей новейшей истории, которые получили название «специальная военная операция» или СВО. Осталось немного времени до 2-ой годовщины начала этих событий и с точки зрения биографии нашей литературы, этот срок более чем достаточен, для появления малой прозы и поэтических произведений;
– продолжить практику отечественных издателей «по горячим следам» публиковать художественные произведения первого эшелона восприятия и переживания событий, формирующих историю народа. Как правило, в таком условном строю создателей произведений оказываются те, кто лично участвует в событиях в разных воплощениях – военнослужащий, военнослужащий-доброволец, гражданское лицо, участник и свидетель событий, волей обстоятельств ставший беженцем или жертвой эпизодов гражданских конфликтов и вооруженных столкновений.
Мы полагаем, что творчество писателей через книгу так или иначе присутствует в сознании читателей, какое-то время (время впечатления) или становится частью ткани сознания, способствуя определенному выбору и следующему за ним поступку. Художественное произведение становится расширенным событием, благодаря внимаю и восприятию читателем. В нашем случае образы войны, созданные работой памяти, проявляются как фотографии реальности, поскольку события еще продолжаются и их драматургия пока малопредсказуема. Но одно можно установить как аксиому, все казалось бы бытовые события и происшествия в условиях близости войны или в нахождения в ней могут стать событиями, определяющими судьбу. В этом особенность СВО и времени, в котором мы живем.
Небоевые потери
С. П. Пылев
Заведующий кафедрой самолетостроения Воронежского университета профессор Георгий Владимирович Шаталов родился в Украине в конце сороковых. Тогда там в самом разгаре была борьба с бандеровцами, и его отец Владимир Шаталов, командир эскадрильи штурмовиков Ил-2, каждый день вылетал на бомбежку укрывшейся в западненских лесах украинской повстанческой армии.
Ныне отметить свое семидесятилетие Георгий Владимирович готовился, когда в тех краях опять начались сражения, но теперь уже с нынешними сторонниками Степана Бандеры: в ответ на многолетний, с 2014 года, смертоносный обстрел Донбасса Россия вынужденно объявила о начале специальной военной операции в Украине.
Через неделю зять Шаталова Костя Гребнев вместе с его дочерью Машей, не советуясь, уехали в Казахстан. Кажется, в Уральск, да еще на такси за 40 000 рублей, чтобы миновать пробки на границе. Кажется, потом они рассчитывали перебраться во Вьетнам?..
Такой международного масштаба кульбит никак не укладывался в голове Шаталова, но кто бы его послушался? Между прочим, об этом головокружительном решении их дочь объявила эсэмэской уже с той стороны казахстанской границы. «Папочка, не падай в обморок. Покойная мамочка нас бы поняла, постарайся это сделать и ты. Мы уехали из России. Мой милый Костик никак не желает променять меня на окопную жизнь. Потом же, папочка, от войны подальше рожать мне будет спокойней, – попыталась как-то по-человечески оправдаться Маша, которая уже была на пятом месяце. – А Костику все равно, в какой стране работать. Хоть на необитаемом острове. Он же – айтишник! Это что-то вроде ваших былых космополитов, только у айтишников нет никаких идей насчет мирового гражданства, а есть приличные заработки!»
«Вы поставили меня в весьма нехорошее положение своим бегством… И почему именно Вьетнам? У меня там, кстати, знакомый был в командировке и погиб от какой-то неизвестной инфекции!» – тревожно написал Георгий Владимирович.
«Мы – молодые люди! Мы по-своему видим этот мир! И имеем полное право ехать, куда пожелается!» – дерзко ответил за жену Костик.
«Молодость не порок, но чересчур быстро излечивается…» – только и нашелся как отозваться Георгий Владимирович.
Однако увещевания явно не подействовали. Дети как в лету канули.
Отныне день ото дня Георгия Владимировича не оставляло обостренное ощущение, что он все свои немалые годы двигался в одном направлении по некоей исторической ленте Мебиуса. И теперь из-за такого странного бесшабашного отъезда дочери он, в конце концов, словно каким-то загадочным образом оказался в начальной точке своего непростого путешествия, длиною в жизнь. Это было более чем неприятное, даже, откровенно говоря, тревожное и весьма болезненное ощущение напрасности всех своих прошлых и нынешних дел и помыслов.
Как-то в конце мая две тысячи двадцать второго года Георгий Владимирович, открыв дачный сезон, заметил, что на расположенном здесь неподалеку военном аэродроме чаще обычного стали взлетать знаменитые сверхзвуковые «сушки»-бомбардеры и брать курс в одном и том же направлении. В каком, догадаться было нетрудно. Они с равным интервалом один за одним, с каким-то неземным апокалипсическим рокотом турбин, сурово продавливали небо у него над головой.
Со строгим волнением глядел им вслед Георгий Владимирович. Памятуя, как в детстве летом по выходным в любую погоду, бывало, ездил на трамвае к этому же аэродрому и устраивался в одной из воронок, оставшихся здесь после боев в Великую Отечественную, – и ждал возвращения самолетов с полигона, слушая небо, слушая жаворонков и сусликов, казалось, безвозвратно исчезнувших какое-то время назад, но также неожиданно вновь появившихся. Тогда на этом аэродроме стояли совсем другие самолеты: длинноносые «двадцать пятые» Яки, – всепогодные истребители-перехватчики, и фронтовые бомбардировщики Ил-28.
Когда они, идя на посадку, проносились над Жориком чуть ли не на расстоянии вытянутой руки, он приветствовал самолеты неистовыми аплодисментами. Ничего удивительного. Жорик мечтал стать летчиком-истребителем. Очень мечтал. В аэроклуб ходил, уже научился парашют укладывать. Да быстро вырос. И вширь, и ввысь явно более чем полагается для пилота «ястребка».
Глядя сегодня на эти уникально совершенные машины, Георгий Владимирович невольно испытывал самый настоящий стыд за свое отстраненное, укромное место в стороне от боевых событий.
Вернувшись домой, он не сразу включил на компе «Новости». Только после второй рюмки коньяка, вроде как снимавшего напряжение, вызванное тем, что он, когда-то служивший в армии человек, старший сержант запаса, сейчас сидит мякина мякиной в кресле, в то время как там, на передовой, парни гибнут, сдерживая неонацистов, жаждущих уничтожения всего русского, а прежде всего самих русских. Он еще вполне способен держать оружие в руках. Так сказать, готов к труду и обороне. Да только кому ты нужен, дед…
Когда на мониторе появлялись лица командиров нынешних бандеровцев, всякий раз Георгий Владимирович сурово, обостренно вглядывался в них. Он надеялся увидеть в этих людях скрытое, пусть подспудное, но раскаяние за те ракеты, снаряды и мины, что день за днем летят с их стороны на головы мирных жителей Донбасса, Луганска или, как вот теперь, – еще и российских сел в землях курских да белгородских и брянских. А, главное, он надеялся увидеть в них ИДЕЮ, которая заставляла так безбожно поступать. Но всякий раз он видел в них своим опытным учительским оком что-то странное, почти нелепое: это были физиономии пацанов из тусовки в каком-нибудь провинциальном затрапезном баре, иногда разъяренные, иногда пофигистские, часто хулигански-нахальные, но никак не лица защитников высших духовных принципов, борцов за правду. Героическое начало в них напрочь отсутствовало, а довлело какое-то туповатое высокомерие.
При всем при том Георгий Владимирович вполне понимал, что его нынешнее желание быть сейчас в Украине вместе с нашими бойцами не более чем самообольщение, чуть ли не самая что ни на есть напыщенная рисовка перед самим собой.
Шаталов сдержанно усмехнулся, представив, как бы на самом деле могло выглядеть его появление в военкомате с просьбой об отправке в зону спецоперации. Его там, скорее всего, приняли бы за выжившего из ума старикашку, самолюбиво тешащего себя псевдофантазиями. А взяв в руки его военный билет и перелистав, сотрудники военкомата, как говорится, попадали бы от смеха. С первого взгляда все было в нем как бы вполне нормально и соответственно. Но на двенадцатой странице военно-учетная специальность Георгия Шаталова обозначалась так: начальник библиотеки. И это соответствовало действительности: он реально служил библиотекарем полкового офицерского клуба и до сих пор даже помнил из той своей солдатской жизни одну сугубо политическую акцию: как-то командиру полка, бате, сверху было велено в карточках всех читателей, коих имелось на то время в полковой библиотеке не менее тысячи, срочно проставить, как прочитанную, книжную трилогию Генсека КПСС Леонида Ильича Брежнева «Малая земля», «Целина» и «Возрождение», а также провести по этим произведениям с должным размахом читательскую конференцию. Эта задача была подготовлена и выполнена рядовым Шаталовым в сжатые сроки за несколько бессонных суток. Каково же было через двадцать лет услышать ему от директора их университетской библиотеки (уже при Горбачеве и Яковлеве), что эти книги Леонида Ильича было велено до последнего экземпляра тайно уничтожить.
Однако высший комизм библиотечной «одиссеи» Георгия Владимировича заключался в другом: в его военном билете в разделе «Заключение командования части об использовании в военное время» стояла загадочная запись: старший библиотекарь. Не больше и не меньше. Но кому понадобится на передовой этот некий старший (!) библиотекарь?
«Если припрет, так мне лишь одна дорога светит – в партизанский отряд!» – посочувствовал сам себе Георгий Владимирович.
Он поставил перед собой портрет отца в летной военной форме давних пятидесятых лет. Того самого времени, когда отец уже был начальником штаба Липецкого авиаполка. Шаталов долго, сосредоточенно смотрел на его профиль. Года три назад, до ковидной пандемии, он прошел с этим портретом, украшенным георгиевской ленточкой, в бесконечной плотной толпе «Бессмертного полка» по воронежскому проспекту Революции. Взгляд отца на снимке сосредоточен и спокоен. Это взгляд офицера, достойно исполнившего свой воинский долг и отчетливо сознающего, что жизнь его имеет высший смысл…
Среди ночи дерзко, неприлично напрягая все и вся, вдруг ударил телефонный звонок. Пока Шаталов замедленно соображал, что и к чему, пока до него, наконец, дошло осознание необходимости так-таки встать и ответить, ибо ни с того, ни с сего в столь позднее время не тревожат людей, телефон словно с мстительной обидой замолчал. Мол, можете теперь не дергаться. Хотя я знаю, что сна у вас не будет до самого утра.
И все-таки звонок повторился. И был на этот раз более смирным, почти покладистым, точно одумался, осознал, каково сейчас тем, кто слышит в ночи его разяще бьющую во все стороны дробь.
«Неужели с Машей случилось что-то нехорошее?!» – спотыкаясь, теряя на ходу свои тапочки, мохнатые, словно некое живое существо, горячечно, перенапряжено думал Георгий Владимирович.
Ему казалось, что он не идет сейчас по дубовому паркету своей квартиры, а, как в детстве, в валенках с блескучими черными галошами, раскорячившись на полусогнутых, вертляво летит куда-то вниз, в темный неведомый провал по ледяному ухабистому склону горы в городском парке «Динамо».
– Слушаю… – надрывно прохрипел Шаталов в трубку.
– Папа, что с тобой? – услышал Георгий Владимирович строгий, требовательный голос дочери.
– Все в порядке, доча, это я спросонья едва не подавился собственным языком.
– Глупости не городи! – отчетливо вскрикнула Маша. – Тебе бы наши проблемы!
– Я вас туда не посылал.
– Знаменитая фраза. Не помню, чья. Только из-за таких, как вы, неудачливых строителей мифического светлого будущего, мы вынуждены искать счастья на чужбине! – Голос дочери зазвучал исключительно строго. – Тебе надо сейчас немедленно ехать на нашу квартиру.
– Не понял…
– Мы закрутились с отъездом и в суете забыли пристроить кому-нибудь нашего Джека!
– Ничего себе!
– Теперь Джек своим беспрестанным несносным воем поставил на уши весь дом! Нам позвонили: соседи хотят взломать дверь и убить моего любимого песика! Мерзавцы! Бедный Джек!
Георгий Владимирович напряженно затих, как при внезапном сердечном сбое.
– Ладно, еду… – тихо проговорил он. – Только куда я потом дену вашего Джека?
– Не чуди, папа! – взвизгнула Маша. – Ты, слава богу, держал в своей жизни собак пять или шесть. Я помню, ты рассказывал.
– У меня их было всего три, – вздохнул Шаталов. – Легавая, пудель и самая любимая – Аманда, сенбернар.
– Вот-вот… Так что сам справишься с Джеком. Он такой милашка! Я его очень люблю! Кстати, мы уже не в Казахстане, а в Тбилиси. Сняли прекрасную квартиру с видом на Казбек!
– То есть вы возвращаться не собираетесь?
– Мы хотим для нашей семьи благополучной цивилизованной жизни. В России это невозможно.
– Волна новой эмиграции?.. Или банальное предательство? – построжел Георгий Владимирович. – А как же дым Отечества? Как известно, на чужбине счастье невозможно.
– Оставь свои просоветские агитационные причитания для психов! – хмыкнула Маша. – Интернет сделал единым домом всю нашу планету. Пока, милый папочка. Я и Костик идем ужинать в ресторан. Кажется, «Кахелеби»? Я потом расскажу, что мы там ели!
И добавила тихо, почти заговорщицки:
– Ты только, как в квартиру зайдешь, не пугайся…
Георгий Владимирович напрягся:
– Я что, не знаю, как с собаками надо обращаться? К тому же ваш Джек всего-навсего трехмесячный щенок! Какие проблемы?
Таксист всю дорогу горячечно, сбивчиво говорил, сколько его друзей суматошно «рванули» на Запад, а кое-кто так даже во Вьетнам, чтобы не попасть под частичную мобилизацию.
Только было непонятно, он им сочувствовал или осуждал?
В любом случае, Георгий Владимирович первый раз в своей постстуденческой жизни не заплатил таксисту свыше тарифа. Ну, вот не захотелось!
Подходя к тому самому дому (вполне приличной свежей панельке с бодрой весенней сине-бело-зеленой расцветкой высотных стен), в котором еще недавно жила в съемной квартире его дочь с этим шустрым не в меру Костиком, Шаталов строгим, даже сердитым взглядом бдительно нашел их окна на неблизком тринадцатом этаже. И неожиданно сделал для себя достаточно убедительный вывод: никакого истошного лая Джека не было и в помине. Ни лая, ни подвывания, ни скулежа.
Георгий Владимирович уже было хотел вернуться восвояси, но разумно передумал.
«Все же надо подняться. Мало ли что?»
Его решение не смог поколебать даже тот факт, что здешний лифт, увы, не работал. Так уж почему-то у нас водится именно в новых домах. То лифт здесь намертво станет на месяц-другой, то воды неделями нет, то мусоропровод на замок закроют или вовсе заварят его люк корявой змейкой наскоро наложенного шва.
Прежде чем начать свое малоприятное альпинистское восхождение на достаточно высотный для него этаж, Георгий Владимирович еще раз бдительно прислушался. Да, Джека не слышно. Зато со всей звуковой очевидностью некие жильцы отчаянно и гадко ругались, сопровождая свои изысканно матерные крики судорожным грохотом непонятного происхождения. Одним словом, невидимые миру слезы лились ручьями за окрашенными в веселые тона подъездными стенами.
На седьмом этаже Георгий Владимирович долго стоял, прижавшись плечом к стене.
И вот наконец он возле квартиры, в которой еще недавно жили Маша с Костиком. Джек явно безмолвствовал. Не скулил, не скребся лапами в могучую железную дверь, какой самое оно закрывать вход в убежище, рассчитанное на прямое попадание атомной бомбы.
Георгий Владимирович из последних сил машинально позвонил в дверь и уныло усмехнулся. Никаких эмоций со стороны Джека опять-таки не последовало.
Тем не менее, когда он с третьего, вернее даже с пятого раза наконец заставил ключом сработать непривычный замок с разными особыми секретами, Шаталов увидел перед собой то, что менее всего ожидал. Вернее, вовсе не ожидал. И ни при каких усилиях своей достаточно богатой профессорской фантазии додуматься до подобного казуса не мог бы.
В коридоре перед ним с Джеком на руках стоял человек. И это был явно молодой человек. Джек, коричнево-белый щенок французского эпаньоль-бретона, лежал в какой-то странной позе. Притом еще и неестественно оскалившись.
Джек обычно встречал Шаталова вертко, со счастливым визгом. Он столь стремительно нырял ему под ноги, прыгая то спереди, то сзади, что Георгию Владимировичу невольно казалось, что его встретила не одна собака, а целых две или три.
– Добрый вечер… – с трудом проговорил он, словно это были первые слова, сказанные им в этой жизни. – Хотя, какой он к лешему, добрый. Кто вы, юноша?
– Это мой самый мерзкий день… – судорожно, почти детским голосом отозвался молодой человек и всхлипнул, икнул и снова всхлипнул.
Он, кажется, плакал.
Только сейчас Шаталов понял, что Джек мертв.
Георгий Владимирович отчетливо побледнел.
– Я сейчас все вам объясню… – гундосо промямлил молодой человек. – Я – Гриша. Друг Костика. Ваша дочь тоже хорошо знает меня. Прошу вас, не выдавайте меня, пощадите, пожалуйста.
– Что с собакой?! – требовательно вскрикнул Георгий Владимирович. Фраза, им произнесенная, прозвучала емко, туго. Откровенно говоря, он не ожидал от себя, что может быть так суров.
От такого напора со стороны Шаталова Гриша невольно отшатнулся в сторону, словно получил самую настоящую увесистую оплеуху.
– Он так громко лаял… – слезно проговорил молодой человек. – Я испугался, что дверь могут, в конце концов, открыть или взломать. А я второй день прячусь здесь от призыва… Вот моя повестка.
Он робко протянул Шаталову какой-то истерзанный листок. Тот был весь так странно измят, замусолен, словно его усердно жевали. Вполне возможно, что Гриша безуспешно истерически пытался съесть это военкомовское извещение, призывавшее его исполнить воинский долг. Между прочим, священный долг.
– Дрянь… – глухо постановил Георгий Владимирович. – Тебя бы показательно расстрелять, да мы в подлый либерализм заигрались. И как только хозяйка квартиры тебе разрешила тут прятаться?
Гриша сдавленно вздохнул:
– Она живет в Нью-Йорке и квартиру сдает по Интернету. А Маша мне разрешила здесь отсидеться. Давайте ей позвоним!..
– Пошел вон… – судорожно проговорил Шаталов.
– Извините… Песик так лаял! Мне было страшно. И я зажал ему пасть. Я не хотел его убивать! Так само собой случайно получилось!
– Брысь, смартфонщик плюгавый! Пока я тебе морду не набил…
Оставшись один, Георгий Владимирович заметил в коридоре впопыхах оставленный Машин рюкзак с пристегнутым к нему плюшевым талисманом – черной обезьянкой.
Вывалив из рюкзака кучу всяких разных женских прибамбасов, он аккуратно уложил в него Джека.
Джек был еще чуточку теплый.
– Прости… – сказал тихо, но внятно Георгий Владимирович.
Правда, слез не было и в помине. Все, что сейчас происходило с ним вокруг, словно напрочь заблокировало его чувствительные рецепторы.
Георгий Владимирович решил похоронить собаку. Кажется, рядом был какой-то заброшенный парк или остатки некоей куцей рощицы.
Самое сложное оказалось найти в Машиной квартире лопату. Молодежь есть молодежь. Разыскивая хотя бы нечто похожее на шанцевый инструмент, Георгий Владимирович обнаружил все, что угодно, но только не ее: несколько старых смартфонов, кошелек с забытыми в нем пятью тысячами, а также гору импортных пивных бутылок, кучу картонных коробок из-под пиццы и почти полностью сдувшиеся воздушные шарики со смешными, карикатурно перекореженными рожицами.
В конце концов, Шаталов взамен явно не существующей в этом доме лопаты взял в коридоре вместо нее никелированный железный рожок для обуви. Был тот достаточно длинный и, судя по надписи на его упаковке, еще и кованый. Ко всему изготовитель утверждал, что использовал суперпрочный металл.
Шаталов только усмехнулся такому наглому рекламному утверждению.
Через полчаса, когда Георгий Владимирович приступил копать могилку для Джека в здешней чудом уцелевшей рощице, подсвечивая себе фонариком телефона, рожок, как и следовало ожидать, оказался самой настоящей туфтой. Через раз его приходилось выпрямлять с помощью каблука. Правда, хоть в одном Шаталову повезло: оказывается, он, сам того не подозревая, набрел на самое настоящее, хотя и явно самопальное, кладбище домашних животных. Холмик на холмике бугристо топорщились вокруг на тесной полянке. Почти все могилки были с фотографиями питомцев, а некоторые так и вовсе представляли из себя образцово-показательные захоронения с мраморными плитами и скульптурными изображениями почивших в бозе кошечек, собак, хомячков или ручных крыс. Среди подобных памятников особенно выделялся гипсовый крокодильчик по имени, само собой, Гена.
Дома Шаталов, отсидевшись с полчаса в своем любимом пухлом кожаном матово-серебристом кресле и выждав, пока уймется, наконец, дрожь в руках от старательного копания земли на корточках, помянул Джека своим любимым «Ноем», удивительно сочетавшем аромат ванили, сосновой смолы и осеннего дубового леса.
Шаталов несколько раз видел этой ночью, как у него под окнами по дороге быстро, сосредоточенно и достаточно грозно проходили колонны военных зачехленных машин. Но особенно впечатлил и взволновал его тяжеловесно прогромыхавший по «железке» примерно в километре от его «хрущевки» состав из вагонов-платформ с танками.
«Победа будет за нами!» – строго проговорил сам себе Георгий Владимирович.
Начавшийся новый день был однозначно особым: небо раскрылось над Воронежем масштабное, зримо высокое и с какой-то словно затвердевшей, рукотворной синевой. Георгий Владимирович, глядя на всю эту чудесность, так-таки помнил, что сегодня 14 октября 2022 года. То есть человечество дожило до шестидесятилетия Карибского кризиса между США и СССР, имевшего место быть в далеком 1962-м. Тогда два великих государства вышли на грань атомной войны.
Шаталову в ту кризисную пору исполнилось девять лет. День за днем они, дворовые мальчишки, шепотом передавали друг другу, невесть как ставшие им известными, государственного уровня секретные сведения про наши подводные лодки и корабли, доставившие на Кубу советские ракеты и ядерные боеголовки к ним.
Как же здорово исполнял тогда в 1962-м молодой Иосиф Кобзон песню «Куба – любовь моя!» «Слышишь чеканный шаг – это идут барбудос; небо над ними как огненный стяг… Родина или смерть! – это бесстрашных клятва. Солнцу свободы над Кубой гореть! Родина или смерть!»
Кстати, именно тогда на школьный двор однажды по самой что ни на есть непонятной причине (поговаривали, будто на металлолом) привезли корпус самого настоящего реактивного истребителя МиГ-15, и он простоял там чуть ли не год, невольно стимулируя у мальчишек желание непременно учиться на летчиков. Этот МиГ был явно из серии тех, что еще недавно успешно дырявили своими пушками американские «Сейбры», «Мустанги» и летающие крепости В-29 в конфуцианском небе Кореи.
С воцарением на школьном дворе серебристо сияющего МиГа пятиклассник Жора, он же ныне профессор Георгий Владимирович Шаталов, целыми днями не вылезал из кабины ястребка, напрочь забыв про футбол, жожку, бе-бе или ту же пристеночку. Уроки нет-нет да и те пропускал. Тем не менее, летчиком, как его отец, он в итоге не стал. Природа свое взяла. Она старательно день за днем лепила из Жорика нечто ей самой более от него надобное – заведующего университетской кафедрой самолетостроения, типичного технаря-профессора. Неспроста уже через несколько лет главный инженер Воронежского авиазавода разглядел достойный талант в молодом студенте политеха Георгии Шаталове и привлек его к сборке первого в мире сверхзвукового пассажирского ТУ-144.
Днями на кафедре настроились отметить новый праздник – День вузовских преподавателей. Обыкновенно Шаталов таким инициативам препятствий не устраивал, а тут как-то весьма отстраненно отнесся к этой идее. Явно с напряжением.
– Что Вы, дорогой Георгий Владимирович, темнее тучи? Поднимем за наш праздник чашу с добрым массандровским вином, и все проблемы на раз улетучатся! – достаточно изысканно, но определенно витиевато проговорил молодой, но весьма перспективный доцент Антон Смышляев.
Бодро розовощекий, но определенно в меру, без излишней пылкости, Антон Андреевич с достоинством огляделся по сторонам, как бы ища поддержку в глазах коллег. Он молодцевато поправил на себе стильный короткий пиджак в крупную клетку. При всей своей эффектности пиджак явно был из бюджетной серии, кажется, кашемировой.
– Я бы не рекомендовал Вам ныне праздничать… – сдержанно отозвался Шаталов на сердечный, коллективистский призыв доцента Антона Андреевича Смышляева. – И не только сегодня. Извините, ход нынешней мировой истории не располагает к веселью.
Смышляев побледнел. Он сейчас явно чувствовал себя способным управлять даже колесом истории. Этому однозначно и эффективно способствовало то, что они на кафедре до возвращения Георгия Владимировича с лекции успели продегустировать пару емкостей весьма недурного крымского портвейна «Черный доктор».
– Кстати, Георгий Владимирович, а как себя чувствуют ваши детки, днями сбежавшие из России в братский Казахстан подальше от военной спецоперации?! – с резкой разэтакой улыбкой проговорил Антон Андреевич.
Смышляев в своем темно-сером клетчатом пиджаке невольно напомнил Шаталову гранату, из которой выдернута чека. Остаются секунды, чтобы ее стремительно метнуть в цель.
Кажется, вся кафедра в эту минуту смотрела на своего шефа и Смышляева. На Георгия Владимировича с явным состраданием, на Антона Андреевича тревожно, с недоумением, так, словно видели этого человека впервые. Не проявили своей оценочной позиции лишь те несколько сотрудников, которые уважительно, почти вдохновенно переувлеклись замечательным марочным «Черным доктором» – им явно не было никакого дела до геополитических страстей. Как, впрочем, и всех иных.
– Прошу извинить меня, Антон Андреевич, – тихо проговорил Шаталов. – Однако Вы напросились. И с чрезмерным усердием. У меня нет выхода. Я просто обязан пойти навстречу Вашей настойчивой просьбе. И дать на нее полноценный ответ.
Георгий Владимирович неспешно, отчетливо, но вовсе не сильно, просто-таки с чрезвычайной аккуратностью опустил свою ладонь на розовощекое пространство доцента Смышляева.
– Это рукоприкладство вам так не пройдет!.. – голосом, переходящим от первоначального вскрика к глухому, неясному шепоту произнес Антон Андреевич. – Свидетелей Вашего отвратительного поступка здесь более чем достаточно, милейший! Ждите народного гнева!
Однако тот не состоялся. Более того, сотрудники кафедры, тотчас начавшие один за другим очень непразднично выходить в коридор, посчитали необходимым на прощание со всей очевидностью уважительно пожать руку профессора Шаталова.
Тот отвечал, смущенно недоумевая:
– Я же человека ударил…
– Вы подлеца поставили на место! – раздавалось в ответ.
В итоге Смышляев всему произошедшему хода не дал, более того, он вскоре перевелся на другую кафедру. Говорили, будто бы Шаталов прилюдно просил прощения у Антона Андреевича, а тот чуть ли не со слезами признался, что вся вина за ним и что его определенно занесло на волне обостренных переживаний за беды, свалившиеся на голову нынешней, усеченной ковидом цивилизации.
Как бы там ни было, Георгия Владимировича днями видели в рамонских Чертовицах. Но привлекли его в это село не тамошние достопримечательности. Такие, скажем, как старинный дворянский дом Тулиновых-Толстых, его четыре массивные колонны в стиле былого классицизма, прекрасный графский парк или знаменитая Баркова гора.
Шаталов время от времени приезжал сюда, чтобы исповедаться в здешнем почти трехсотлетнем храме во имя Архистратига Михаила, называемом многими «белым каменным цветком» здешнего села. На этот раз Георгий Владимирович провел в храме почти полтора часа, вдохновенно общаясь с нынешним настоятелем, своим старинным университетским другом, а теперь отцом Сергием.
Неизвестно, о чем они говорили, да и нет смысла докапываться, но одно понятно, что это была далеко не встреча однокашников. После нее Шаталов еще долго бродил вокруг храма по здешнему кладбищу, переполненный волнующей глубинной осознания высшего смысла жизни, каким его всегда одаривала встреча с отцом Сергием. Хотя говорили они о предметах разных, порой касались самых, казалось бы, бытовых мелочей, но из всего этого, как поднимается из чернозема стебель пшеницы или ржи, поднималось для Георгия Владимировича понимание вселенской значимости всякого каждого человека, ибо пропащих людей не бывает.
Как обновленный, как впервые видящий этот мир Георгий Владимирович потом еще долго стоял на Барковой горе, вглядываясь в безбрежные лесные дали за рекой Воронеж, среди которых первостатейно торжествовали осенние тяжелоцветные, горделивые красно-бордовые и золотисто-серебряные сполохи.
Вернувшись домой, Георгий Владимирович прямо в обуви, нахватавшейся подошвами осенней грязи и листьев, в мокрой шерстяной шапочке, в столь же мокрой блескучей ветровке поспешно направился к книжным стеллажам.
Тут он без долгих поисков, на раз, с особым почтительным чувством вынул из тесных рядов книгу святителя Луки Войно-Ясенецкого «Я полюбил страдание…» На ее затертой обложке, на замятых страницах во всей очевидности присутствовали признаки того, что сей труд далеко не из тех, которые залеживаются невостребованными. На форзац-листах, на полях было множество цитат, в разное время старательно вписанных сюда Георгием Владимировичем с помощью самых разных подручных средств, какие только попадались ему под руку: когда любимая чернильная перьевая ручка «Паркер», когда обычная шариковая, а то и вовсе карандаш, простой или цветной, иногда фломастер.
Георгий Владимирович не сразу нашел еще остающееся свободное место и пусть накосо, мелкими буковками записал так взволновавшее его в сегодняшнем разговоре с Заруцким слова батюшки: «Вера в Бога помогает сохранить связь земного и небесного, придает существованию человека смысл».
Шаталов машинально перекрестился. Да, он не был атеистом. Как известно, подобное состояние жизни без веры невозможно для нормального ученого, а он именно таким и был. Ибо в поисках высшего научного смысла в той или иной области, если настойчивому усердному исследователю повезет глубоко копнуть в верном направлении, присутствие божественного начала само собой вдруг ощутимо объявится перед его растерянным взглядом. Иногда так ярко, волнующе-радостно, что оторопь берет. Как тут в этот миг без вдохновенной молитвы?!
Чем же провинилось ныне человечество, какой грех, не подлежащий замаливанию, свершило, что ему теперь так наглядно, во всей очевидности приходится видеть нелепый кульбит, когда ныне страны, некогда спасенные нами от фашизма, этот фашизм в его новом обличии сделали своей сущностной основой наряду со своими принципами похотливой свободы?