000
ОтложитьЧитал
«Как жаль, что мы теперь рождаемся взрослыми,
и больше нет на Земле тех замечательных, наивных
существ, которые зачарованно верили в Деда Мороза, нежно спали в обнимку с игрушками, ужасно боялись зеленых мух и Бабайки.
Их, кажется, называли детьми?..»
Из мыслекниги «Былое и думы человеческого
подсознания». III тысячелетие V Галактической Эры.
Авторство ячейки ЮРXLG13.
Одиночество среди зимы
Если с чем и можно сравнить особое, ещё толком никем не понятое состояние вдовства, в том числе и самими вдовцами, так разве что с человеком, у которого в подзимье сгорел дом со всеми потрохами: тут бы срочно ладить новый, а ни материала, ни сил и особенно желания нет даже в помине.
Говорю все это уверенно, как вдовец со стажем, пусть и минимальным. Неведомо в силу какого закона мироздания, но по прошествии рубежного года после смерти жены я вдруг тревожно почувствовал в себе какой-то странный, навязчивый интерес к другим женщинам. Он глухо, даже как-то сердито нарастал во мне. Я начал внешне беспричинно часами блуждать по родным воронежским улицам, будто одинокий пес в поисках пропавшего хозяина. И все оглядываться по сторонам, оглядываться…
Однажды это неприкаянное беспарное бродяжничество занесло меня на какой-то партийный митинг. Была классическая январская фаза зимы. Мороз словно жужжал и искрил от напряжения, как мощный трансформатор, напитанный сильным током; снега броско, щедро рикошетили длинный серебряный свет. Честно говоря, я понятия не имел, зачем здесь оказался. Однозначно, что не в поисках национальной идеи. Кажется, я со стороны вообще был больше похож на некоего городского сумасшедшего образца начальной трети XXI века. Так что чьи флаги сонно покачивались над куцей, искусственно сделанной толпой, уточнять не стану. Не суть важно. Но это вовсе не были адепты и неофиты, снедаемые возвышенной жаждой самозабвенной борьбы за народное счастье. Также ни слова о символике вязаной шапочки, которую я напялил на голову, приняв её в подарок из энергичных рук молодой, гладенькой партийной функционерши Кати с красивым, решительным лицом.
– А это вам от наших боссов за участие в массовке! – с милой вдохновенностью улыбнулось мне яркое олицетворение очередного счастливого будущего моей многострадальной Родины, протянув ни мало, ни много пятисотрублёвую купюру. – Расписываться не обязательно.
– Приму партийное подаяние при одном условии: мы с вами эти деньжищи немедленно «просадим» в ближайшем кафе.
– Когда вы там были последний раз? Этой «пятёрки» сегодня даже на одну порцию мороженого не хватит! – поморщилась Катя. – Давайте заберём мою Юльку из садика и сами организуем нечто вроде скромного семейного ужина. У меня дома. Вас дети не очень раздражают?
– Что вы! – поспешил заверить я со всей мудрой зрелостью худо-бедно освоенного мной полувекового возраста. – У меня внучка растёт! Лизонька! Пятый годик ей. Радость моя немереная!
Детоненавистники
Катя жила в блочной девятиэтажке эпохи развитого социализма. Гостям в таких домах главное вовремя задержать дыхание, чтобы проскочить в нужную квартиру до того, как с непривычки начнётся помутнение сознания – результат агрессивного влияния на организм здешней атмосферы. Она до задыха насыщена ароматами активного брожения в мусоропроводе и органических отходов любителей оправляться в подъезде.
Мне это удалось. Свидание с Катей меня как-никак вдохновляло. Я чувствовал себя почти ее ровесником.
У Кати в квартире было мило и чистенько, не считая пятен на обоях и потолке от убиенных комаров. Я наполнил фальшивым красным вином выставленные нам чашки. Под него Катя подала какие-то размочаленные пельмени синюшного оттенка, которые стойко пахли горелой свиной щетиной.
Мы привыкли по нынешней кризисно-санкционной жизни не обращать внимания на такие мелочи быта и ели более-менее с аппетитом. Да ещё периодически воспитанно улыбались друг другу. И старались поначалу не замечать, как пузатенькая дочь Кати Юлька заботливо кормит игрушки сметаной из моей тарелки методом макания. Это несколько мешало мне вовремя закусывать и отвлекало от вдохновенного партийного разговора с Юлей о событиях в Сирии и Украине. А моя робкая попытка бодрым шлепком по вёрткой Юлькиной попке ограничить аппетит её мишек, монстров и русалок, закончилась дерзким басистым рёвом ребёнка сквозь густую паутину сопелек. Умоляюще улыбнувшись мне, Катя разрешила Юленьке побить «плохого дядю». Видимо, это был с её стороны проверенный педагогический приём. По крайней мере, он реально помог дитю успокоиться, после того как в меня с изумительной меткостью полетели кубики Рубика, трансформеры, фломастеры и даже обувь, не всегда детская и чистая. После такой артподготовки Юленька весело приступила к отвинчиванию моих пальцев.
Катя явно не только не находила во всем этом ничего странного, но происходящее даже умиляло её, вызывая нежный материнский восторг. Казалось, ещё минута и она сама бросится колотить меня вместе с дочуркой. Я чувствовал себя ни мало, ни много Франсуа Перреном из любимого кинофильма моей молодости «Игрушка».
И был мне голос свыше: пробормотав какие-то путаные лживые извинения, вроде того, что меня срочно ждут на заседании ректората, я неуклюже бежал. При этом мне, наконец, довелось сполна надышаться ароматами Катиного подъезда.
После всех этих испытаний было впору примкнуть к набирающему в интернете силу международному движению childfree-childhate, члены которого яростно тешат себя тем, будто они идеологически ненавидят детей и все, что с ними связано.
Вот некоторые образцы их партийных программ:
– Я детей ненавижу: после одного часа пребывания с ними они начинают меня дико бесить. Они все время говорят-говорят-говорят-говорят сами с собой, с игрушками!!! Как придурки! Причём лепечут полный идиотизм!!!
– Меня дети просто истерят своей тупостью, бессмысленным смехом, гуканьем, гримасами, высовыванием языков, беготней, шилопопостью, беспомощностью, наглостью, невоспитанностью, бестактными словами и выходками, криком, соплями, энурезом и безудержным поносом. У меня к ним омерзение на генном уровне, как, например, к мелким шавкам типа йорков, чихуа и китайских хохлатых – ну никакого желания взять в руки, потискать, посюсюкать: скорее, наоборот! Вообще моя мечта: деревня для тех, кто с детьми. Остальной мир будет чище и свободнее…
Не став новообращённым childfree-childhate, я, тем не менее, отныне, знакомясь с женщинами на предмет прерывания своего вдовства, теперь внимательно интересуюсь, есть ли у них несовершеннолетние отпрыски. Многие дамы, как видно в силу жизненного опыта, сами первыми спешат известить, что они не обременены ни малолетними детьми, ни тем более внуками. Даже раньше, чем заверят вас в своей материальной и жилищной независимости.
Яростный стройотряд
Точной статистики, вернее, вовсе никакой нет насчёт того, при каких обстоятельствах имеется вероятность через двадцать лет случайно встретить на улице бывшего сокурсника или сокурсницу. Мир был тесен только до изобретения автомобиля.
Мы с Зоей встретились на середине одной из центральных нагорных воронежских улиц. Изначально с XVII века она звалась Публичной за здешнюю людность, а к 300-летию царствующей династии стала Романовской; в 1917-м как красный флаг над ней поднялось новое название – улица Свободы. А после загадочного убийства Сергея Мироновича Кострикова (партийный псевдоним – Киров), она поныне носит его имя в трепетном ожидании новых знаковых событий в российском мире.
В то утро я привычно спешил по Кирова в областную Думу читать для депутатов лекцию о том, как Воронеж при Петре был одно время столицей России; в тот же час и ту же минуту кандидат психологических наук Зоя Витальевна Разумная шла из Думы по противоположной стороне улицы от уполномоченного по правам человека с заседания комиссии по помилованию. У нее даже дипломная работа, если память мне не изменяет, была по теме этой нынешней общественной нагрузки – «Лев Толстой и Владимир Короленко о смертной казни».
Не знаю, сколь успешно работала сегодня их комиссия в тонкой области амнистирования, но одного человека сегодня Зоя Витальевна однозначно помиловала. Им был я. А помиловала она меня нежданно-негаданно от надвигающейся самым роковым образом казни одиночеством – одного из самых изощрённых и дерзких форм уничтожения мыслящей материи.
Последний раз мы виделись с ней в Чехословакии на пражском Карловом мосту – тому минула бездна времени по любым системам времяисчисления. И хотя сей мост благополучно стоит поныне седьмой век, Чехословакия давно приказала всем нам долго жить.
Я узнал Зою по голосу. Он менее всего изменился у неё со студенческой поры. Мягко густой, словно полнозвучно бегущий по перекатам, мерцая…merzay… Mezzo-soprano…
– Да погодите вы!.. – мило покрикивала она с противоположной стороны улицы на автомобили, в тщетной надежде притормозить их возле «зебры», напоминавшей лестницу, перекинутую через улицу.
– Зоя?!! – с таким восторгом крикнул я, что движение на Кирова немедленно прекратилось: как автомобильное, так и пешеходное. Возможно, я на какое-то мгновение неведомым образом нарушил все законы гравитации и, шаркнув подошвами, воспарил над плиточным тротуаром.
Мы сбежались с Зоей на середине улицы.
– Серёжа! – яркие золотистые веснушки огнисто брызнули с ее лица во все стороны – она искристо пыхнула улыбкой-фейерверком. Памятной мне ещё со студенческой скамьи. Сегодня я бы сказал, что эта улыбка Зои – ее физиогномический бренд. Хоть патент на него оформляй.
Узнав меня, кандидат психологических наук госпожа Зоя Витальевна Разумная вся словно затрепетала: такой эффект создал эротически настроенный ветер, резвясь под её лёгким, бурно запузырившемся платьем. Будь оно красным, Зоя, да простятся мне такие сравнения, могла показаться Жанной д’Арк на вспыхнувшем костре.
Мы никогда не были отчётливо влюблены: ни пока учились в эпоху торжества развитого социализма в знаменитом воронежском ВГУ имени Ленинского комсомола, ни когда играли в легендарном театре миниатюр Льва Кройчика или оказались вместе там, где все влюбляются друг в друга: на так называемой «целине» в колхозе-миллионере «Заветы Ильича». Наверное, потому что мы были заняты слишком прозаичным для нас с ней делом – я с шести утра до десяти вечера ударно строил свинарники, Зоя с удивительной для городской интеллигентной девочки из классической профессорской семьи великолепно готовила для бойцов «щи да кашу» в чистом поле на кособокой печи, точно на пепелище.
Сейчас от свинарников остался только раскрошенный фундамент, а от колхоза-миллионера – заброшенные пахотные земли, словно натура для кинофильма об обезлюдевшей планете. Но я тогда за «трудовой семестр» так-таки приуспел успешно заработать себе на знаменитую чехословацкую красную «Яву» (1100 советских «рыжих» рублей), а жене Марине на блескучую чёрную каракулевую шубку (1000 рублей) – этой номенклатурной невидалью я сказочно отоварился в подвальном распределителе Кремлёвского Дворца съездов на Всесоюзном слёте стройотрядовских ударников. Партия разрешила это комсомолу со снисходительной старческой улыбкой… В гроб сходя…
Первые несколько минут мы говорили с Зоей непрерывно. О чем, даже не помню. Наверняка о сокурсниках, ещё раз о них же и, само собой, о падении мировых цен на сырую нефть и первом на Земле памятнике Маршаку возле воронежской «пролётки» – таким именем мои остроумные земляки ещё в годы СССР окрестили кинотеатр «Пролетарий», торжественно названный так советской властью в честь передового отряда человечества – революционного класса-гегемона. Однако на латыни, чьи слова лежат в основе почти всех наших более-менее умных выражений, proletarius есть всего-навсего лица «неимущие». А изначально в годы первой мировой войны этот наш центральный синематограф назывался более человечно, но тоже как-то неказисто – «Увечный воин».
Слово за слово я подвёл Зою к более сущностному вопросу: «Ну, а ты-то сама как?» Ответить на него порой сложней, чем объяснить природу Большого взрыва или эпидемической вспышки однополых браков в благополучной Европе. «Как ты?» многих ставит в тупик, вводит в ступор, лишает дара речи, пресекает дыхание и так далее. Однажды наша профессор кафедры русского языка Елена Михайловна Урицкая на новогоднем фуршете раскрепощено поведала, что на сакральное «Как ты?» существует около 100 вариантов светского ответа: дела идут, контора пишет; лучше, чем вчера; дела идут, жизнь кипит; все в порядке; как обычно, все отлично, живём и радуемся; лучше всех; все просто замечательно; настолько отлично, что хочется танцевать (петь); великолепно, восхитительно, потрясающе, как в красивом кино; как в книге о настоящей любви; как в сказке; офигенно; летаю на крыльях счастья; я на седьмом небе; как в раю; весна в душе; порхаю, как бабочка; счастлив (а), как никогда прежде. И так далее, и тому подобное.
Ни одним из этих вариантов Зоя не воспользовалась. Как-никак она была автором бестселлера «Как гармонично жить в мировом хаосе» и преподавала в академии МВД психологический спецкурс по борьбе с массовыми беспорядками. В отличие от меня, защитившего когда-то в СССР кандидатскую диссертацию по истории на тему «Роль стенной печати в разгроме немецко-фашистских оккупантов».
– Как я?.. – Зоя робко улыбнулась, но глаза её при этом контрастно построжели.– Мужа похоронила… Год назад.
Связующая нить…
– У меня жена умерла. Тоже год назад…
– Марина? Из техноложки?
– Другой не было.
– Мои соболезнования…
– Взаимно.
Водители суетливо притормаживали возле нас: кто безопасности ради, кто рявкнуть какую-нибудь гадость. Наш светский раут на проезжей части явно не всех автомобилистов устраивал.
– Пора бы нам разбегаться… – вздохнула Зоя.
– Пока не побили… – усмехнулся я.
– Будет настроение, звоните, Сергей Владимирович…
– На деревню бабушке?
Поспешно обменявшись визитками, мы машинально обнялись. При этом у меня было ощущение, будто я ждал этого соприкосновения все время нашего разговора. Может быть, даже все время с тех давних советских студенческих лет, когда увидел Зою впервые. Девушка была она очень даже. Виртуально магическая. По тогдашней классификации – «тургеневская», то есть рождённая любить не по земному. В общем, утончённая барышня с классическими пропорциями Афродиты Праксителя и словно овеянная чувственными ароматами июльского лугового разнотравья. Ей бы позировать знаменитому Ричарду Джонсону, а она стала поварихой в стройотряде «Верный ленинец»…
…После фейерверка взрывных политречей и звонких агиток-речёвок я на правах командира вручал бойцам-ударникам паспорта-разрешения на работу. Своего рода пропуск в светлое будущее развитого социализма. Особенно долго тряс Зоины нежные руки, удостоенные созидать на полевой кухне наваристые щи и полуметровые макароны по-флотски, похожие на гигантские пиявки, побледневшие от страха перед нашим стройотрядовским трудовым аппетитом.
А вокруг тяжёлый бархат красных знамён, над головами пылает песня Градского «Яростный стройотряд», – и Зоя прекрасно идёт прочь сквозь наш фонтанирующий комсомольский энтузиазм на уровне политической оргии. Идёт в то реальное будущее, где мы через многие десятилетия встретимся вновь, но уже словно на другой планете.
До сих пор взволнованно помню её пронзительно синее радостное платье и гордый звук каблучков. Банально? Дай Бог вам иметь в вашей жизни хоть одно подобное воспоминание.
Минута истины
Я вернулся на свою сторону, едва не поставив на дыбы все автомобили. В кривых зеркалах подсознания я сейчас видел себя едва ли не Кинг-Конгом в тот момент, когда эта доисторическая животина прорывается в город и пытается найти среди тупых небоскрёбов свою Энн. Естественно, круша все на пути. Его дерзко атакуют вёрткие американские ястребки Curtiss F8C-5 Htlldiver. В сопливо-печальном финале над мёртвой тушей расстрелянного Конга звучит слащавая голливудская фраза: «Его убили не самолёты. Чудовище убила Красота». Явно имелась ввиду замечательная внешность актрисы Наоми Уоттс. Вообще она в этом плане очень даже ничего. Ко всему ещё и посол Доброй воли, вегетарианка, дважды на Оскара номинировалась. В общем, моя фантазия разыгралась круче, чем у Питера Джексона, когда он снимал легендарный ремейк своего «Кинг-Конга». Просто-таки по-пацански разыгралась.
Зоя поэтически шла по другой стороне в одном со мной направлении. Моё боковое зрение ни на миг не теряло её из виду.
Так продолжаться бесконечно не могло.
Я остановился. Зоя сделала то же самое. Мы помахали друг другу и, не сговариваясь, снова пошли навстречу. Как заворожённые. Естественно, не обращая никакого внимания на отсутствие лежачего частокола «зебры». Мы ещё раз создали такой автоводоворот, от которого даже камеры дорожного слежения растерянно отвернулись.
– … !!! …!!! …!!! – звучала в наш адрес с Зоей без всякой распевки слаженная матерная партия возмущённых автолюбителей. Самый настоящий хор блатных и шайки нищих на преступно дорогих машинах. Из грозового облака их вселенского рёва карающими молниями Зевса стремительно падали блистательные нецензурные молнии возмущённого водителя продуктовой «Газели» с креативной надписью на фургоне «Если хочешь быть атлетом, хлеба ешь зимой и летом!» Я невольно отметил, что, судя по всему, весной и осенью их фирма предлагает покупателям разгрузочное полугодье.
– Ты что-то забыл мне сказать, радость моя?.. – щедро улыбнулась Зоя, и снова будто зазвенели, разлетаясь, её весёлые веснушки.
«Минута истины не выбирает место для наступления своего часа».
Кажется, я машинально родил нечто вроде афоризма, но выговорить его так и не смог.
– У тебя психосоматический ступор? – вкрадчиво заметила Зоя.
– Если бы… – издал я носом некое подобие самобичующей насмешки. – Все гораздо проблемней. Меня только что озарило: оказывается, я был в тебя всю жизнь тайно влюблён.
– А сейчас увидел меня такую, далеко не юную, и поморщился…
– Зоя-Зоенька, почему мы не встретились раньше? Я в своём одиночестве столько глупостей наделал.
– Я бы стала очередной…
– В любом случае, мне кажется, что настал наш час. Может быть, даже звёздный.
– Ты уверен?
– А почему нет? Кстати, именно сегодня ночью созвездие Цефея пошлёт землянам настоящий фейерверк. Падающих звёзд хватит все наши желания не только загадать, но и реализовать не откладывая.
– И что ты предлагаешь?
Я простодушно улыбнулся:
– Поездку ко мне на дачу. Там весьма комфортно беседовать с небом. И друг с другом. Когда над головой рукав Млечного Пути, точно дым галактического костра.
– Ты часом не звёздный пришелец?.. – усмехнулась Зоя.
– Просто устал жить без любви.
«Помолчим о любви…»
Когда мой истинный француз Renault Megane Extreme с элегантным достоинством взял курс на дачный кооператив с праздничным названием «Салют», я взволнованно восчувствовал близость завершения моего тягостного гештальта вдовца.
Нынешнее состояние моей «фазенды» вполне соответствовало переживаниям их овдовевшего хозяина: матерые сорняки типа канадской лебеды и канатника Теофраста, заросли жизнелюбивого терновника и змеистые кусты одичавших роз, ошипованных в панк-стиле. Из высоких зарослей рудбекии, похожей своими ярко-жёлтыми цветками на маленькие подсолнухи, меня поприветствовал сердитым хрюканьем мокроносый старожила-ёж Борька – существо, как и я до дня сегодняшнего, одинокое, с затупившимися седыми иголками.
Готовясь к ужину, я первым делом старательно вытряхнул мертвенно-пыльные чехлы с дачной мебели. Для создания ретро-романтической обстановки кинул на стол белоснежную кружевную скатерть, связанную ещё моей мамой Татьяной Яковлевной в годы далёкой гагаринской эпохи – с тех пор она в нашем доме стала символом большого и радостного праздника. И поленца для традиционного дачного шашлыка я взял не абы какие, а самые знатные, наиважнецкие, – грушевые, кои лежали у меня в душистой вязанке дров особо, отдельным рядком.
Нет лучшего места и лучшей минуты для отрадного разговора, чем возле таинственно, словно из ничего, мистически оживающего в потёмках огня…
– У меня такое ощущение, что мы с тобой никогда не расставались и всю жизнь были рядом… – вздохнула Зоя.
Я осторожно усмехнулся:
– Когда я узнал, что ты вышла замуж, то получил ощутимый укол ревности.
– Со мной было то же самое относительно твоей Марины…
– Неужели мы предчувствовали, что доживать свой век будем вместе?
– Во-первых, разве это уже решено? А, во-вторых, как плохо звучит – доживать…Почти как дожёвывать. Я может быть и соглашусь быть вместе, но только при одном условии – жить и не тужить!
– А ты не забыла нашу встречу в Праге? Кажется, было самое начало горбачёвской перестройки. В СССР свирепствовал сухой закон. А там, в Чехословакии, на каждом шагу такое отменное пиво!..
– Карлов мост! Да, все в памяти… – Зоя бережно взяла мою ладонь и приложила к своей щеке. – Столкнуться двум бывшим сокурсникам нос к носу не в родном Воронеже, а за тысячи километров от него! Твоя жена тогда, кажется, застряла в магазине, а мой муж вовремя увлёкся в трактире дегустацией «Старосмиховского»! Слушай, судьбе просто нравится устраивать для нас неожиданные встречи! И я от души благодарна ей…
В час близкий к полночи я торжественно взял Зою Витальевну под руку, и мы сошли по крыльцу моей хибары под звезды. Словно заступили в театральный зал, где на сцене сейчас будут давать представление сами небеса.
– Этот домик на тихой воде.
Мы к нему глубиною причалим,
Весь в зелёные ветви одет,
Так радушен – до слёз, до печали… – деликатно вздохнула Зоя.
Августовский мрак отяжелел стылой сыростью близкого Дона, черным запахом прогоревших углей костра и бледно-розовым ароматом вызревших к Спасу яблок. Густота ночи такова, что каждый шаг даётся с напряжением.
– Постоим у вечерней воды…
Это – август! Созрели плоды…
Мы полжизни его дожидались.
Постоим, помолчим о любви,
О которой и в снах не сознались.
– Зоенька, не врублюсь: ты что-то своё читаешь? – сказал я, положив ей руки на плечи.
– Психологов нельзя пускать в поэзию. Они сразу превратят ее в тест. А эти стихи я где-то прочитала. Правда, замечательные?
– Более того.
– Кстати, автора я случайно запомнила. На мой взгляд, это самый тонко чувствующий поэт нашего времени. Только жаль, что она, как и я, – тоже Зоя. Только Колесникова. Плохое у нас с ней имя… Как вспомню судьбу Космодемьянской…
– Тогда подключи к своей мрачной антропонимике святую Зою Атталийскую. Катулл сжёг её вместе с семь`й. А святая Зоя Римская? Замучена язычниками. Но была ещё преподобная Зоя Вифлеемская. Вот она умерла своей смертью. В монастыре.
– Уже нечто… – смущённо обняла меня Зоя.
Матерые звезды пламенно жили над нашими головами своей великой вселенской жизнью. Неспроста они считались у даосов божествами, а конкретно Полярная звезда для древних китайцев так вообще выполняла роль господа Неба и Земли. То бишь, всего Сущего. В любом случае городского человека надо регулярно оставлять наедине со Вселенной. Прочищает мозги, поверьте.
Я поцеловал Зою. И тоже смущённо, но по нарастающей. Поэтому про её Вифлеемскую тёзку мы вспомнили не скоро.
– Ты что-то про блудницу собирался поведать «блуднице»… – переведя дыхание, напомнила Зоя.
– В общем, представь… – наморщил я нос. – Древняя Палестина. В пустыне двадцать пять лет в подвигах и безмолвии одиноко живёт святой Мартиниан-целитель. Однажды к нему является беспутная женщина. Она поспорила со своими друзьями, что влёт совратит отшельника.
– Класс! Я, кажется, догадываюсь, что произошло дальше.
– А дальше она, сославшись на ненастную погоду, попросила ночлега. Мартиниан ее впустил. Зоя скинула потрёпанный хитон и предстала перед святым в дорогих соблазнительных одеждах.
– А что если и вовсе без них? – почти весело посочувствовала Мартиниану Зоя Витальевна.
Я развёл руками:
– Какая разница! Все равно Мартиниан вышел из кельи, разжёг костер и мужественно встал босыми ногами в пылающие угли.
– Господи! – вздрогнула Зоя и, кажется, перестала дышать.
– То-то и оно! Блуднице тоже стало не по себе. Упала на колени, принялась слёзно вымаливать прощение. Дальнейшее тебе известно.
– Трогательно, весьма… – тихо вздохнула Зоя. – Кстати, кто-то из наших словесных классиков, кажется, украл для своих нужд этот сюжет из сказаний?
Я не успел назвать графа-сластолюбца, безуспешно и не очень серьёзно боровшегося со своей похотью, как вдруг с северо-запада из-за горизонта в полной тишине стремительно вырвался яркий комок оранжевого огня. Чиркнул пламенисто по небосводу и беззвучно канул за зубцы далёкого задонного леса. Он как будто чрезвычайно спешил, озабоченный особой миссией, к которой мы с Зоей вкупе со всем человечеством не имели ни малейшего отношения. И не должны иметь.
– Самолёт!!! – по-девчоночьи вскрикнула она.
– Нет, Зоенька, это совсем другое… – сдержанно сказал я тоном человека, особо приближенного к знанию сугубых тайн мироздания. – Ни звука, ни фонарей… И летел он быстрее быстрого. Таких скоростей мы ещё не знаем.
– Мы – это человечество?
– Вроде того.
– А как тебе, милый, версия со спутником?
Я поцеловал Зою. Но не за версию, а за одно нечаянно вырвавшееся у неё слово. Правда, было так темно, что губы мои ткнулись ей в затылок.
– Спутники летают по другим траекториям. Включая международную космическую станцию.
– Значит, это твои цефеиды!
– И близко не из той оперы. Те сыплются бледным веером.
Я ещё раз бдительно, по-хозяйски, оглядел беременно отяжелевшее звёздами небо. Так старательный фермер оценивает свои поля, вызревшие славной пшеничкой или рожью.
– По-моему, ты только что видела самое настоящее НЛО.
– С инопланетянами?
– Возможно.
– Господи, а что им здесь надо?
– В другой раз обязательно у них спросим.
– Как жаль, что с нами нет Славика… – шепнула Зоя и, прижавшись спиной к моей груди, замерла. – Вот бы ему было интересно!
– А что это за незнакомая мне личность?
– Мой внук. Мой золотой мальчик…
– Школьник?
– Последний год в детском садике… – с едва сдерживаемым умилением проговорила Зоя.
Кажется, она почувствовала моё некоторое напряжение в связи с этой информацией. Хотя я сам этого в себе тогда не заметил. Вернее, почти не заметил… Стоим себе и стоим. Полуобнявшись. Ночь загустела. Туман в долине Дона тайно вызревает.
– Не волнуйся… – шепнула Зоя. – Мой внук нам помехой не станет. Живёт с мамой-папой. Зять у меня человек обеспеченный. Более чем. Все там нормально.
Проницательность женщин не знает предела.
– Познакомишь?
– Со Славиком?! – радостно напряглась Зоя.
– И с ним, и с его родителями.
– Само собой. Как-нибудь. А ты любишь детей?..
–По крайней мере, я не «чайлдфри». У меня сын, внучка Лизонька четырех лет. С половиной…
– Как здорово! И как эта очаровашка тебя называет?
– Господи, что может быть в этом интересного?
– И все же…
– «Дедя»… – несколько стушевался я.
– Класс!
– С точки зрения Фрейда или Юнга?
– Моей тебе достаточно?
– Вполне.
Бессмертие для человечества
Мы недолго решали, где начнём нашу новую жизнь: на неделе Зоя переехала ко мне в Берёзовую рощу – мы ещё тешили себя тем, что это элитная зелёная зона Воронежа. Несмотря на то, что её уже стеснили многочисленными новостройками, а через поля крест-накрест раскинули скоростные дороги, на которых с первого дня начали регулярно биться автомобили. Чаще всего самые дорогие, у водителей которых было более чем достаточно бабок купить права и беспроблемно менять своё авто после первой же царапины.
– Где фотография твоей Марины? – это были первые слова Зои Витальевны в моей квартире, когда она с некоторым внутренним напрягом преодолела мой коридор, охраняемый тотемной семейной шкурой огромного бурого камчатского медведя.
– Убрал. Вчера.
– И стыдно не было?
Бегунок её чемодана «вжикнул» как пуля у виска: Зоя Витальевна нежно достала портрет своего покойного мужа и бдительно оглядела на предмет возможных повреждений при переезде. Таковые не обнаружились.
– Серёжа! Поставь их рядом.
В таких вопросах лучше с психологами не спорить.
За крылато распахнутым столом нас ждал праздничный ужин, исполненный стараниями вдовца: густое крошево утонувшего в фальшивом майонезе салата «Оливье» и куриные грудки, запечённые с последними остатками попавшего под наши ответные санкции литовского сыра Дваро.
Почему ни слова о спиртном в такую особую минуту? Из советской стройотрядовской жизни я и Зоя Витальевна навсегда усвоили заповедь работать и веселиться по-трезвому.
Когда мы торжественно сели за стол, вдруг раздались, нарастая, знаменитые элегические аккорды шопеновского этюда «Нежность». В старательном исполнении Зоиного японского смартфона. Для меня он в эту торжественную минуту прозвучал почти как свадебный марш Феликса Мендельсона. Кстати, брачующимся россиянам его подарил октябрьский госпереворот. С того времени народ-строитель социализма стал выходить замуж и жениться с помощью государственной регистрации. А в царской России признавалось лишь церковное венчание. Исходя из всего этого, вполне можно рассматривать марш Мендельсона ещёи как богоборческое произведение. По крайней мере, после его создания в 1842 году автор вскоре умер…
– Слушаю тебя, мой золотой мальчик! – вдохновенно проговорила Зоя в микрофон вкрадчивым, поцелуйным голосом. Словно ведущая телепередачи «Спокойной ночи, малыши». Таких интонаций я за ней ещё не знал. – Радость моя ненаглядная скучает по мне?! – в её голосе продолжала нарастать яркая нежность, родственная женственному изяществу шопеновской «Нежности». Она же – «Сад Эдема».
– Где мой портрет, который ты так замечательно нарисовал? Тот, где я похожа на кубик Рубика?.. Он со мной. Нет, деточка, я не потеряла его. Я буду хранить его очень долго…! Ох… Славик хочет, чтобы я никогда-никогда не умирала? И этот чудесный мальчик сегодня же слепит из пластилина для меня таблетки вечной жизни? Ты – мой гений! Твои любимые шоколадные трубочки уже ждут тебя в холодильнике! Только не сердись на своих родителей, что они не дают тебе смотреть мультфильмы после двенадцати ночи! Потом дашь телефон маме, я популярно объясню ей, какой выдающийся сын у неё растёт и как тебе правильно подстригать ногти!
Зоя чмокнула свой перламутровый мобильник:
– Славушка! Я желаю тебе очень доброй ночи? И чтобы никаких ужасных снов про тёмного человека из кладовки! Скажи маме, пусть чаще там прибирает!
Её лицо раскраснелось вдохновенно свежо, лучисто. «Какая она красивая!» – с радостью признался я сам себе. Мой процесс влюбления в Зою усиленно продолжался. И кажется, конца-краю ему не будет. Словно я начал движение по бесконечной ленте любви имени уважаемых господ Мебиуса и Листинга.
