Он был облечен в одежду, обагренную кровью…
Откровение Иоанна Богослова
Глава первая
Зимнее белесое солнце, чуть заметное сверкание инея. И под этим холодным светилом – выступы и ромбы брони, башни танков с длинными черными пушками, поротно стоящие бэтээры, колонны заостренных боевых машин пехоты, грузовые фургоны и кунги, решетчатые тарелки антенн, штыри, перекрестья и мачты, брезентовые палатки с дымами из железных труб, артиллерийские тягачи, санитарные машины с крестами, черная рытвина дороги, в которой рвется, буксует, не в силах вырваться, наливник. И за этой дорогой – коричневая чеченская степь, ржавые холмы с перепутанным сникшим бурьяном, красноватое село с кирпичными домами, веретенообразной колючей мечетью. И в далеком тумане бело-розовый город, его дымы, кварталы, неясные мерцания, колыхание пара, таинственная невнятная жизнь, отделенная от его, Кудрявцева, глаз толщей студеного синеватого воздуха с редким пролетом искристых разноцветных снежинок. Командир роты капитан Кудрявцев смотрел на Грозный, куда нацелилась бригада, и город казался видением, готовым исчезнуть в этот последний день завершенного года. Глаза его ловили пролетавшие искорки, подошвы ботинок упирались в сухую, пробитую морозом землю, под которой шевелилась жидкая незастывшая грязь.
Сочетание зимнего света, размытого серебристого облака, цветных снежинок вдруг странно колыхнуло его, будто прилетела и ударила в висок невидимая частичка. Пробила крохотное, как игольный укол, отверстие, и сквозь этот прокол он улетел в другое пространство и время. Их дом, окруженный забором, замерзшая грязь у крыльца. Гусь, важный и гладкий, втянул шею, положил на грудь оранжевый клюв, стоит на розовой ноге. Новогодняя елка в окне, и такая детская печаль, чувство последних мгновений исчезающего года, предчувствие огромной, ожидающей его жизни, полет разноцветных снежинок.
Это длилось секунду, и он вернулся обратно. Стоял на чеченских холмах среди танков, антенн и палаток. Наливник выруливал из жидкого пластилина дороги, медленно шел, надсадно ревел, соскальзывал в жидкую колею.
Звучно шлепая замызганными ботинками, подбегал посыльный. Издалека прикладывал ладонь к пятнистому картузу, громко выкликал:
– Товарищ капитан!.. К комбригу!.. Срочно!..
Гусь с оранжевым клювом. Детская елка с игрушками.
Он прошел сквозь каре, составленное из бэтээров и танков, полуутопленных в жидкой земле. Обогнул машины связи с пиликающими и верещащими рациями, затянутую маскировочной сеткой штабную палатку. Приблизился к кунгу, где обитал комбриг. Перед кунгом уже собрались начштаба, начальник артиллерии, зам по тылу, начальник разведки и особист.
«Весь хурал, – удивленно подумал Кудрявцев, останавливаясь чуть поодаль, не смешиваясь со старшими офицерами. – А я-то зачем, интересно?» Офицеры нетерпеливо топтались, поглядывая на железные двери, откуда ожидалось появление комбрига.
Начальник штаба, худой, с унылым желтоватым лицом, утиным носом и болезненными, тревожно бегающими глазами, простуженно кашлял в костлявый кулак.
– Вы мне дайте сперва обстановку!.. Дайте расположение противника!.. Дайте привязку для артиллерии!.. А уж потом толкайте в город!.. Мы здесь неделю торчим, а ты там бывал, разведчик?.. Я тебя спрашиваю, ты мне можешь показать опорные пункты?..
– Да какие тебе опорные пункты! – отмахнулся от него начальник разведки. – Троллейбусы ходят, магазины работают. Войдем, оглядимся, я тебя в ресторан свожу.
– Они тебя сводят в ресторан, гранатометом по яйцам! – огрызнулся начальник штаба и тут же закашлялся, сипло, со свистом, дуя в немытый кулак. И все смотрели, как мучительно ходят лопатки на его сутулой спине.
Начштаба был умный, дотошный. Раздражался от вечных недомоганий, неустройства, некомплекта техники и личного состава, изношенности моторов, нехватки снарядов, неразберихи и спешки, в которой их собрали, погрузили кое-как в эшелон, тащили неделю по Среднерусской равнине и, высадив в зимних сырых предгорьях, двинули напрямик, минуя дороги и тракты. На первом же переходе в сумерках по колонне с соседних холмов ударила установка «Град». Сожгла грузовик, перевернула два бэтээра. В темном воздухе густо летели красные трассеры, перекрещивались и мелькали белые пунктиры пулеметов, дымно горел грузовик, и он, ротный Кудрявцев, впервые попав под обстрел, стоял во весь рост, растерянно наблюдая полет множества разноцветных, наполнивших небо огней.
– Кто знает, зачем нас комбриг позвал? Может, звезду обмывать? – Особист плутовато стрельнул глазами и щелкнул себя по шее, словно уже видел солдата в белом фартуке, несущего с кухни свежую выпечку, кастрюлю с картошкой, зеленые, ядовитого цвета, помидоры, все это уже на столе вокруг желанной бутылки. – Повезло командиру! В самый Новый год получить полковника! Вот что значит дружить с Дедом Морозом!
Все засмеялись. Шутка особиста намекнула на московские связи комбрига, а сам шутник был похож на продрогшего мужика, знающего, где выпить.
Бригада была, как большая деревня, в которой вместо домов и посадов поротно построились транспортеры и танки. Любое происшествие или слух передавались от машины к машине, от экипажа к экипажу столь же быстро, как из конца в конец большого села. Еще не пришел в бригаду приказ о присвоении комбригу звания полковника, а только по связи из округа поступило устное сообщение, оно уже стало известно каждому прапорщику и контрактнику, возбудило их и обрадовало. Словно это коснулось их лично, сулило им благие перемены. Офицеры радовались, но и завидовали, ибо одновременно с присвоением комбригу открывался путь в Москву. В сахарное нарядное здание Академии Генерального штаба, подальше от этих чеченских полей, от составленных в каре заиндевелых машин, от туманного грязно-белого и враждебного города.
– Командир дал понять, что вечером обмываем звезду, – сказал зам по тылу, полный, рыхлый майор, на котором форма сидела неловко, словно сырая, а щеки, покрытые розоватым прозрачным жирком, вздрагивали и становились пунцовыми, когда он начинал волноваться. – Я по этому случаю телка добыл. Телятинки свежей отведаем.
– Чей теленок? Дудаевский? – поинтересовался связист, поводя чутким носом, словно надеялся среди холодной брони и выхлопов танка уловить запах горячего мяса. – Где, говорю, телка добыл?
– Сам в плен сдался! – хмыкнул зам по тылу и посмотрел поверх башен и пушек на далекие ржавые холмы, где в изморози краснело село и тонко взвивалась мечеть. – Добровольно перешел на нашу сторону!
Кудрявцев стоял поодаль, слушал, как балагурят офицеры. Было ему неуютно и тревожно на зимнем ветру, уносившем синеватые выхлопы танка. Остроконечная, под низким небом, мечеть. Белесое, сквозь маскировочную сетку, солнце. Отпечатки солдатских подошв на вязкой, прихваченной морозом грязи. Все хрупко, одномоментно, связано с исчезновением времени, с последним днем готового завершиться года, с его проживаемой жизнью. Металлическая дверь кунга со скрежетом отворилась, появился комбриг. Казалось, он знал, что его поджидают, слышал часть разговоров.
Его розовое выбритое лицо дышало здоровьем и свежестью.
На нем не сказались тяжелые и опасные переходы по раскисшим чеченским дорогам под угрюмыми взглядами жителей, наблюдавших движение колонн. Его черные дерзкие усики над сочными губами были щеголевато подстрижены, а в темных блестящих глазах, насмешливых и властных, было предвкушение офицерского праздника за новогодним столом. Его плотное тело, ловко и ладно затянутое в чистую проглаженную форму, наслаждалось возможностью двигаться, балансировать на шатких ступенях кунга. На морозном ветру от его влажных, гладко зачесанных волос, от тельняшки, голубевшей у незастегнутого ворота, от промытых рук и розовых ногтей веяло дорогим одеколоном. В приоткрытую дверь в освещенном пространстве кунга засеребрилось овальное зеркало, зазеленела маленькая синтетическая елочка в стеклянных игрушках.
– Здравствуйте, товарищи офицеры! – весело произнес комбриг, доброжелательно и удовлетворенно оглядывая поджидавших его соратников. Сплоченный круг знающих и уважающих друг друга людей, среди которых он занимал первое, безусловное, место.
– Разрешите поздравить, товарищ подполковник! – бодро и громогласно, улавливая настроение командира, подыгрывая ему, сказал начальник артиллерии.
– Это с чем же? – Командир приподнял густую бровь, притворно удивляясь. – Вроде бы до Нового года полсуток осталось!
– С присвоением очередного воинского звания – полковника! – зычно, как в строю, рапортовал начальник артиллерии. – И если будет добро, товарищ комбриг, мы готовы приступить к обряду обмывания звезды!
– Да вы что!.. Откуда?.. Нету приказа! – суеверно отмахивался комбриг, делано сердясь, крутя красивой причесанной головой, но пробежавшая по его румяным губам улыбка выдавала, что он уже знает о присвоении, рад, благодарен офицерам, поздравляющим его с радостной вестью.
– Я вам звездочку отдам, товарищ комбриг, – сказал особист, скашивая глаза на свой полевой погон с зеленой звездой майора. – Обмоем ее. А военторг подтянется, Лариса палатку свою откроет, вы у нее звезду купите, мне отдадите.
Все заулыбались, едва заметно перемигнулись. Это значило, что они не верят, будто бы у комбрига не припасена парочка новеньких звезд. Ожидая приказа, отправляясь в поход, он позаботился и еще в городке их купил. В военторге, где за прилавком среди насыпанных медных пуговиц, золоченых кокард, шевронов, полевых и парадных погонов стояла царственная, пышная и ленивая продавщица Лариса с влажно мерцающими глазами, белой открытой шеей и душистыми, опадающими до плеч волосами. Она постоянно чему-то улыбалась, рассеянно слушала покупателей. Все знали, что она неравнодушна к комбригу. Теперь, отстав от бригады, она двигалась с тылами в фургоне военторга. Комбриг повесил в своем кунге овальное зеркало, нарядил походную елочку, подстриг усы и обрызгал себя одеколоном, ожидая с часу на час появления долгожданной тыловой колонны.
– Вы знаете, у нас в расположении развернута оперативная группа округа, – сказал комбриг, став серьезным. – Генерал вызывает нас к себе. Думаю, предстоит смотр бригады. Каждый из вас, я уверен, способен грамотно ответить на вопросы замкомандующего. Не завышайте наших показателей, не старайтесь пустить пыль в глаза. Но и не занижайте, не устраивайте стона и плача… Разведчик, я так говорю?
– Так точно, товарищ полковник! – вытянулся щеголеватый майор с лихими гусарскими усиками, похожими на две золотые запятые. Его выпуклые голубые глаза смеялись.
Все по достоинству оценили это обращение к комбригу как к состоявшемуся полковнику. Комбриг не поправил его. На его жизнелюбивом лице возникло и держалось мгновение выражение нескрываемого удовольствия.
– Товарищ комбриг, вы меня вызывали? – напомнил о себе Кудрявцев, стоящий в стороне, не соотносящий себя со старшими офицерами, приглашенными на доклад к генералу.
– Пойдешь вместе с нами, – строго сказал комбриг. – Твою роту ему покажем как наиболее благополучную. В плане боевой и политической подготовки. – Последние слова он произнес с раздражением, давая этим понять, что имеет в виду недавнее ЧП. Два прапорщика, напившись, открыли стрельбу из бэтээра, повредили крышу в чеченском селе, и возмущенные старики явились к комбригу с протестом.
– Вечером – праздничный ужин!.. Зам по тылу!.. Достать из НЗ четыре бутылки!
Он легко соскочил со ступенек кунга. Офицеры расступились, пропуская его, последовали за своим командиром. Кудрявцев, замыкая шествие, видел, как блестят начищенные ботинки комбрига и под ними проминается подмерзшая вязкая грязь.
Штабная палатка, куда вошли офицеры, была жарко натоплена. Железная печь гудела дровами, просвечивала малиновым раскаленным пятном. С потолка свисали лампы под жестяными козырьками. Под ровным слепящим светом лежала на полу огромная карта Грозного. Вокруг, едва не наступая на кварталы, микрорайоны и улицы, на красные и синие стрелы, стояли офицеры. Из соседних, разбросанных по степи частей, из сводных полков, из артиллерийских батарей, из бригады морской пехоты. Зачарованно смотрели на город, на расчленяющие его стрелы. По карте, наступая на хрустящую бумагу кожаными восточными чувяками, ходил генерал. Он был стрижен, лобаст, с упрямо сдвинутыми бровями. Тяжелые глаза строго оглядывали офицеров. Брюки с лампасами были вправлены в грубошерстные домашние носки. Инкрустированная указка, которой он водил по городскому ландшафту, кожаные, загнутые вверх тапочки, красные помочи, переброшенные поверх мундира, придавали ему сходство с генералом Ермоловым, который, как читал об этом Кудрявцев, тоже расхаживал в тапочках по карте, расстеленной подобно ковру в походном шатре. Кудрявцев вспомнил об этом, удивляясь совпадению. А потом догадался, что генерал умышленно желал походить на Ермолова. Хотел, чтобы собравшиеся обнаружили это сходство.
– Я собрал вас сюда, чтобы довести приказ министра обороны. Приказ поступил в оперативную группу вчера вечером. Мы не станем его обсуждать и сделаем все, чтобы незамедлительно его выполнить.
Он обвел офицеров тяжелыми, глядящими из-под выпуклого лба глазами, и Кудрявцев не мог понять, была ли эта тяжесть связана с раздумьями над поступившим приказом или с тем, что его сходство с Ермоловым вызывало иронию. Именно такую, тонко сквозившую иронию Кудрявцев заметил у комбрига морской пехоты. Тот ухмыльнулся и что-то быстро сказал своему соседу – офицеру в черной форме морпеха.
– Приказ министра обороны гласит: части группировки, дислоцированной в окрестностях города Грозного, должны войти в город. Продвинуться к административному центру – Дворцу президента, к почтамту, к вокзалу, к зданиям министерств и ведомств. Встать блоками по центральной улице и, обозначив присутствие, занять оборону. Не вступать в соприкосновение с противником, давая ему возможность группами уходить из города по оставленным коридорам.
Выдавленный из города противник становится мишенью для нашей авиации и артиллерии, будет разбит и рассеян не в жилых кварталах густонаселенного города, что чревато большими разрушениями и жертвами среди мирного населения, а на открытых пространствах в сельской местности. В силу своей малочисленности и неподготовленности противник не может оказать серьезного сопротивления регулярной армии. Выступление полков и бригад намечено на сегодня, на шестнадцать ноль-ноль. Предлагаю всем выслушать разработанный в оперативной группе план вхождения в город…
Стало так тихо, что отчетливо слышались гудящая вибрация малиновой печки и хруст бумажной карты, по которой переступали островерхие чувяки генерала. Офицеры молчали, усваивали услышанное. Молчал и генерал, давая им время на то, чтобы удивление, несогласие, непонимание, ропот медленно и неуклонно превратились в готовность выполнить военный приказ.
– Теперь подробности о маршрутах. Об отдельных задачах, поставленных перед каждой частью. А также о формах и способах взаимодействия, – прервал молчание генерал, полагая, что приказ отпечатался под черепными коробками командиров. Плотно и осмысленно поместился за их лбами, на дне глазных яблок. Отпечатался на переносицах и в темных морщинах. – Порядок прохождения следующий…
Его указка, похожая на бильярдный кий, была инкрустирована костяными ромбиками и кусочками перламутра. По всей длине в красное дерево были врезаны колечки меди.
Он действовал указкой, словно готовился разбить «пирамиду», рассыпать шары по зеленому сукну бильярда. И один из этих шаров – его, Кудрявцева, рота, его, Кудрявцева, жизнь.
– Предлагаются три маршрута движения. Мотострелковой бригады. Сводного полка. И отдельно – бригады морской пехоты. Для каждой части темп продвижения таков, чтобы синхронно, к двадцати ноль-ноль, выйти на рубежи, занять оборону согласно утвержденному плану…
Кудрявцев наблюдал скольжение генеральской указки. Старался усвоить план операции. Запомнить улицы, по которым пройдут бэтээры и танки. Названия площадей и парков, где возможны засады и действия минных фугасов. Перекрестки, откуда возможны обстрел и налет. Он знал: его рота пойдет в авангарде. Ей надлежало первой выйти на привокзальную площадь, поставить блоки у перронов и складов, ждать, когда на фланг вдоль железнодорожных путей выйдут силы морпехов. Сомкнется дуга, от которой, как от сжатой пружины, начнут откатываться вооруженные группы чеченцев. Он, комроты, стоит по пояс в люке машины, смотрит на лепное здание вокзала, на перроны, на блестящую колею с отражением ночных огней.
Колея, которую он никогда не видел, и зеленоватое, с лепниной здание вокзала, где он никогда не бывал, виделись ему ясно, как на цветной фотографии. Город, удаленный, затягивал его своей гравитацией, волновал, порождал в душе сладостную тревогу, предчувствия, страхи, которые были сродни познанию. Гибкая стальная колонна развернула башенные пулеметы и пушки на две стороны, «елочкой», вела готовыми загрохотать стволами по освещенным окнам, фасадам, ночным в сиреневых кольцах фонарям. Эта сладостная тревога искупала все лишения и траты, делала привлекательной и желанной его военную профессию.
– Командиры частей и начальники штабов получат карты города с разметкой маршрутов. У вас будет время довести приказ министра обороны и план операции до командиров подразделений. – Генерал завершал сообщение. Подбросил в воздух и ловко перехватил указку ближе к толстому концу, как делают опытные бильярдисты перед тем, как нагнуться и поставить растопыренные пальцы на зеленое сукно бильярда. – Должен добавить, завтра у министра обороны день рождения. Выполнение поставленной им задачи будет лучшим от нас подарком. А уж он, я знаю, – генерал улыбнулся, показывая крепкие желтоватые зубы, делавшие его похожим на немолодую дворовую собаку, – уж он позаботится о представлениях и наградах!.. Вопросы?
Генерал нетерпеливо крутил стриженой головой. Оглядывал командиров, артиллеристов, разведчиков, связистов, авиационных наводчиков. Не ожидая неуместных и нелепых вопросов, готовился отпустить их из натопленной палатки наружу, в сырое пространство, где горбились танки и боевые машины.
– Вопросы? – повторил он, поглядывая на столик, уставленный телефонами и рациями, возле которых дежурил связист.
Кудрявцев наблюдал офицеров и видел, как по-разному они восприняли приказ министра. Одни – и среди них комбриг морпехов – не обсуждали приказ. Озабоченные и суровые, уже думали над тем, как его исполнить. Были среди колонн, сажали под броню экипажи, заботились о том, чтобы с колоннами в город, не отставая, вошли наливники, грузовики с боеприпасами, санитарные машины и кухни. Другие – и среди них его командир, – огорченные и раздосадованные, сетовали по поводу сорванного новогоднего ужина, молча костерили генерала и министра, надумавших затаскивать в город войска в новогоднюю ночь, обрекая их на унылый ночлег в железных машинах, лишая возможности посидеть у горячих печек, в накуренном кунге за жаревом, за бутылкой, за анекдотами и песнями под гитару. Третьи, что помоложе, – такие, как начальник разведки, поводивший в разные стороны золотыми бравыми усиками, – радовались нежданному броску, возможности отличиться, оказаться на виду у начальства, заслужить награды и звания. Четвертые – немногие, такие, как начальник штаба, – мучились несогласием, не решались высказать его генералу. Были готовы промолчать, унести с собой свое несогласие.
Начальник штаба смотрел на комбрига, пытался поймать его взгляд. Своим страдающим несогласным взглядом побуждал комбрига высказаться от имени офицеров бригады. Но комбриг молчал.
– Разрешите вопрос, товарищ генерал? – Начальник штаба обратил к генералу желтое худое лицо, изведенное недомоганием и бессонницей.
– Говорите! – недовольно сказал генерал, досадуя на промедление.
– Есть несколько замечаний к изложенному плану операции. – Начальник штаба жадно глотнул горячий, наполненный дымом воздух, словно готовился кинуться в воду, в плотную безвоздушную глубину, собирая для смертельного прыжка все оставшиеся силы. – Должен доложить, что в штабе бригады нет достаточной информации о противнике. О численности, вооружении, местах дислокации, способах противодействия. Бригада из-за нехватки времени была лишена возможности произвести разведку собственными силами, а из оперативной группы так и не поступили сведения, основанные на данных агентуры…
Генерал удивленно выкатил круглые, набухающие гневом глаза. Ноги в чувяках и шерстяных носках заняли устойчивую позицию, словно он готовился нанести боксерский удар в некрасивое, с утиным носом, лицо начштаба. А тот уже не желал замечать грозившей ему опасности.
– Мне кажется, продвижение бронеколонн сквозь городские кварталы без поддержки пехоты, без предварительного выставления блокпостов на маршрутах противоречит классической тактике боя в условиях города. В академиях нас учили использовать опыт последних войн. Есть опасность подставить технику и личный состав под удары гранатометов и снайперов…
Офицеры, уже готовые разойтись, унести с собой неожиданный, наполненный нелепостями и противоречиями план операции, чтобы на свой страх и риск приступить к его выполнению, заполняя пробелы и бреши своим опытом, умением и трудолюбием солдат, надеждой на военную удачу, – офицеры зашептались, затоптались, закрутили головами, поддерживая отважного начштаба, рискнувшего, как неблагоразумный самоубийца, возразить приказу министра.
– К тому же отставание тыловых частей и связанная с этим нехватка горючего и боеприпасов могут привести к осложнениям в ходе боевых действий. Неукомплектованность подразделений, неслаженность сводных полков, слабая подготовка личного состава, в основном первого года службы, могут привести к большим потерям в таких сложных условиях боя, как большой город…
Генерал багровел на глазах, словно на него навели красный фонарь. Щеки его становились пунцовыми, как раскаленная стенка печки. Он чувствовал настроение офицеров, осмелевших после выступления начштаба, готовых забросать начальника градом вопросов, замечаний, сомнений. Багровея, он стискивал белым костяным кулаком инкрустированный кий.
– В силу сказанного, – завершал выступление начштаба, глядя не в лицо генералу, а на его восточные чувяки, попиравшие карту города, – кажется целесообразным перенести на неделю сроки вхождения в город. Провести интенсивную разведку по маршрутам движения. Составить подробные карты-схемы с указанием для каждого блокпоста его места, название улицы, номер дома. Совершить привязку артиллерийских целей на перекрестках и крупных объектах, которые противник может использовать в качестве опорных пунктов. Время отсрочки употребить для ускоренного слаживания, подготовки личного состава подразделений… У меня все, товарищ генерал…
Он умолк, изумляясь своей смелости. На мгновение вокруг него образовалась пустота, как вокруг упавшего в воду камня. В эту выдавленную пустоту через секунду должны были хлынуть раздражительность и нетерпение офицеров. И, упреждая их, генерал шагнул к начштаба, с хрустом давя чувяками карту города, наступая подошвами на президентский дворец, на центральную улицу, на здание вокзала под фиолетовыми зимними фонарями, на стальную черно-белую колею, отражавшую ледяные огни.
– Кто вы такой, что беретесь обсуждать приказ министра обороны! – Генерал повысил голос, почти кричал, придавая своему голосу нарочитый клекот и хрип. – Вы рассуждаете, как самоучка, допущенный до полковых учений! Знаете ли вы, что план разработан в Главном оперативном управлении с учетом данных космической и агентурной разведки?! Полностью согласован с политическим руководством страны!.. Его дорабатывали в штабе округа!.. Он доведен до вас после того, как над ним работали десятки лучших штабистов!..
Генерал утвердился в своем превосходстве. Видел, как съежился начальник штаба, вжал узкую голову в плечи. На его желтоватом, изможденном лице появились белые, смертельные пятна.
– Операция носит бескровный, чисто демонстративный характер, – продолжал генерал. – Она не потребует от вас широкомасштабных уличных боев, как в Берлине в сорок пятом году… По оперативным данным, противник уже покидает город, просачивается из него малыми группами. Надо только поднажать, понаделать побольше шуму, погреметь броней, и он откатится назад. Чеченцы – это все сплошь бандиты и воры, способные грабить поезда и магазинные кассы. Они разбегутся при виде скопления техники. Поэтому, повторяю, план предполагает продвижение сплошными колоннами, размещение на открытых участках города!
Генерал, крупный, сильный, багровый, чувствовал свое моральное и физическое превосходство над чахлым и болезненным начштаба. Согнул его, продолжал сгибать и ломать, а вместе с ним и молчащих, отступивших офицеров, отдававших на генеральскую расправу незадачливого товарища. Кудрявцев чувствовал их муку, малодушие, неспособность поддержать одиночку. Комбриг отводил глаза, не желал встречаться ими с генералом, начальником штаба и с ним, Кудрявцевым, искавшим командирский взгляд.
– Может быть, вы просто боитесь? – издевался генерал. – Может быть, вам просто не хочется отрывать зад от теплой печи? Может, вы предпочитаете поддать в новогоднюю ночь? У нас в последние годы развелись офицеры, привыкшие к тыловым харчам и боящиеся боевых как черт ладана… Если вы трус, пишите рапорт, я отстраню вас от операции! Товарищи пойдут без вас, а с вами мы потом разберемся отдельно!
Кудрявцев видел, как оскорблен начальник штаба. Как трусливо молчит комбриг. Как сникли подавленные офицеры. Испытывал стыд, отвращение к генералу, презрение к комбригу. Был готов выступить из-за спины офицеров и бросить в лицо обидчика яростные, безумные слова. Но громко, особым звоном заверещал телефон, связист поспешно схватил трубку и доложил:
– На связи Первый, товарищ генерал!
Генерал изменился в лице, согнал с него властное, беспощадное выражение, обретая другое – предупредительное и почтительное. Крепко сжал трубку.
– Слушаю вас, товарищ министр!.. Так точно, товарищ министр!.. Приказ доведен до войск, товарищ министр!.. Отношение боевое, бодрое, товарищ министр!.. А куда нам деваться – только вперед!.. Поздравляю вас с днем рождения и с наступающим Новым годом!.. Будем рады вас видеть в Грозном и, как говорится, чокнуться с вами в президентском дворце!.. Спасибо!.. Спасибо за все!.. Все будет выполнено, товарищ министр!..
Кудрявцев слышал разговор. Представлял московское беломраморное здание министерства, огромный кабинет с портретами царей, полководцев, огромный глобус, перед батареей цветных телефонов – праздничный, энергичный, с веселыми глазами десантника министр. Выставил погон с золотой звездой. Посылает им боевой привет в чеченские холмы и предгорья.
Генерал с сочным чавканьем положил телефонную трубку. Еще мгновение сохранял на обветренном пунцовом лице торжественное выражение.
– Совещание окончено, товарищи офицеры!.. Готовьте войска к выступлению. В ноль часов я лично прибуду в город, проверю выполнение приказа, поздравлю командиров и личный состав с Новым годом!..
Отвернулся, пошел в глубь палатки, пересекая хрустящую карту. Офицеры выходили на воздух, молча, угрюмо расходились. Кудрявцев видел, как комбриг нервно теребит на ходу свой подстриженный ус, как сутуло, по-стариковски, шагает в стороне начштаба. Ему было неловко за своих командиров. Он отстал от них, чтоб не слышать неуместные, неловкие шутки разведчика.