000
ОтложитьЧитал
Я покачал головой, совершенно ошарашенный.
– Злая ирония заключается в том, что на следующий год в Горлаг приехала еще одна московская комиссия, которая, в отличие от предыдущей, действительно пересмотрела дела политзаключенных. Правда, и тут без лжи не обошлось. В наше время принято считать, что чуть ли не всех «норильских» в пятьдесят четвертом освободили, но оправдали только процентов сорок. Остальных просто распихали по другим лагерям, а Горлаг закрыли и тут же объявили это началом пресловутой «оттепели». Такая вот история.
Следующие пять минут мы пили чай в абсолютной тишине. Наконец я спросил:
– Думаете, если бы восстания не было, все бы осталось по-прежнему?
– Думаю, да, – помедлив, ответил Лев. – Вот только две тысячи убитых не слишком ли высокая цена за свободу десяти… черт с ним, даже пятнадцати тысяч? Вопрос, что называется, открытый…
Он шумно вздохнул и сказал, куда тише, чем прежде:
– Не знаю, смог бы я спать ночами, если б пережил такое… мракобесие…
Потом мы говорили еще довольно долго, о прошлом и настоящем. О будущем разговор казался нам то ли неуместным, то ли совершенно бесперспективным. Лев обмолвился лишь, что воспринимает грядущую смерть, как счастливое завершение мучений в жизни – той, где он так и не нашел своего места. Единственное, что у него было – это крохотный участок, домик размером со скворечник посреди красноярской тайги… и воспоминания. Только воспоминаниями Лев, в общем-то, и жил, и оба раза, когда я заезжал к нему, он словно молодел на несколько лет – наверное, оттого, что мог с кем-то поделиться историями своей молодости.
Время для него замерло, но при этом старик был и оставался прекрасным рассказчиком. Слушая Льва, я мысленно переносился в то самое время и место, о которых он повествовал, и проживал события вместе с героями тех лет. И если три года назад я довольно быстро «отошел» от чужих переживаний, то сейчас жуткие образы, навеянные историей о восстании в Горлаге, всплывали перед моим внутренним взором снова и снова.
Автоматная очередь! Крики! Кровь!..
И тишина. Надолго ли?
Было около полуночи, когда я понял – не могу больше. Аккуратно свернув разговор и пообещав при первой возможности снова навестить Льва, я отправился обратно в Красноярск. Желание ехать в бар давным-давно испарилось, а потому я поехал прямиком в отель и сразу завалился спать. Казалось, только сон мог заставить меня не представлять себе жуткие картины массовых расстрелов в Горлаге.
* * *
1890
Следующие несколько дней Чехов разъезжал по острову, общаясь с заключенными и ведя записи в журналах. Чаще ночевал у Толмачева, но изредка, когда не успевал вернуться или же исследование растягивалось на несколько дней, останавливался в других квартирах – благо, справка, полученная у Кононовича, исправно открывала перед литератором большую часть дверей.
«Кроме камер политзаключенных», – припомнил Антон Павлович, глядя в окно повозки.
Сегодня он возвращался к доктору и надеялся, что еще успеет ненадолго заглянуть к Ландсбергу – из-за обилия дел Чехов крайне редко бывал у того в гостях, о чем немало сожалел: личность Карла Христофоровича очаровала литератора, и он действительно горел желанием продолжить общение.
«Может быть, поехать прямиком к нему? – подумал Чехов. – Чтобы время зря не тратить…»
– А не свозите ли меня к Карлу Христофоровичу? – спросил он вслух.
Ракитин, нахмурившись, покосился в сторону литератора.
– Уверены? Не устали с дороги?
– Боюсь, что в ближайшие дни мы так и не свидимся, а сегодня вроде бы есть немного времени и сил…
– Раз считаете нужным, давайте заедем, – пожал плечами Ракитин.
Пододвинувшись к окну, он крикнул вознице:
– Гони повозку к дому Ландсберга, слышишь?
– Да! – отозвался тот и гаркнул на лошадей:
– Но!
Клячи запряжены были молодые, выносливые и прыткие, а потому доехали довольно быстро – около шести вечера повозка уже остановилась неподалеку от калитки, за которой находился участок Карла Христофоровича и его лавочка.
– Вы надолго собираетесь? – спросил Ракитин, когда Чехов пододвинулся к двери.
– Сказать по правде, не знаю. Ландсберг говорил, что я могу заезжать в любое время, без приглашения, но обмолвился, что может быть занят. Так что, если вам не трудно, обождите минут десять, я схожу к нему и спрошу. Договорились?
Ракитин согласился, и Чехов пошел в дом. Мишки на крыльце не было, и литератор, подойдя к двери, постучал. Внутри слышались голоса: видно, Ландсберг принимал гостей. Сначала показалось, что это шум веселья, но, прислушавшись, Чехов понял, что «невидимки» кричат друг на друга.
«Кто это, Ульян? А с кем?»
Судя по тому, что голоса не стихали, противники не услышали стука. Литератор снова занес руку, как вдруг дверь распахнулась, едва не ударив его по кисти. Стоящий на пороге мужчина содрогнулся и замер, оторопело уставившись на гостя. Был незнакомец худ, со злыми глазами и без двух верхних зубов.
– Ты кто? – грубо спросил мужчина.
Прежде чем литератор ответил, из-за плеча незнакомца выглянул Ульян и воскликнул:
– Антон Павлович, вы! Надо же, какая неожиданная встреча!
– Антон Павлович? – переспросил мужчина. – Чехов, что ли? Это про него ты говорил?
– Про него, – кивнул Ульян.
Теперь незнакомец смотрел на литератора с интересом, но интерес этот был не такой, как у Мишки – Чехов почувствовал себя товаром, который через стекло рассматривает забредший в магазин покупатель.
– Это мой брат, Николай, – представил мужчину Ульян.
Чехов хотел сказать, что рад знакомству, но слова застряли у него в горле. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, как верно бандита описывал Ландсберг – настоящий зверь в людском обличье, готовый впиться в глотку того, кто слабей. Ульян не отличался красотой, увечья выдавали в нем человека с тяжелой лихой судьбой. Но в нем не было той животной агрессии, того пугающего пламени бесконтрольности и наглости, которую источал брат Николай.
Все это промелькнуло в голове у Чехова за секунду, после чего он молча кивнул – просто подтверждая, что услышал слова Ульяна.
– Чего тут забыли, Антон Палыч? – спросил Николай, поедая Чехова глазами. – Сюда сами не едут, а вы – гляди-ка!.. пожаловали…
– Не груби, – вставил Ульян.
Николай покосился в его сторону, усмехнулся и добавил:
– Ну же, рассказывайте, Антон Палыч. Мне, кандальному, ой как ынтересно знать…
Чехов скосил глаза на его запястья. Только сейчас он обратил внимание на отметины, которые остались на руках Николая после пребывания в кандальной.
– Проваливай-ка подобру-поздорову, брат, – хмуро сказал Ульян. – Антон Павлович, входите, я доложу про вас Карлу Христофоровичу.
Чехов и сам хотел поскорей попасть внутрь, поэтому приглашение воспринял с душевным ликованием. Однако Николай не торопился отступать в сторону.
– Не хотите говорить, стало быть? – произнес он уже без улыбки. – А и не надо! Видали мы таких любителей поглядеть, как другие помирают в муках!
По спине Чехова от этих слов побежали мурашки.
– Я такого точно не люблю, – раздраженно буркнул он.
– Николай! – рявкнул Ульян в сердцах. – Вали, кому сказал?
Он толкнул брата в плечо, и тот нехотя отошел, все-таки позволив Чехову скрыться в сенях.
– А вы, говорят, у доктора Толмачева остановились? – спросил Николай.
Антон Павлович вздрогнул и оглянулся, но брат Ульян по-прежнему стоял к нему спиной и смотрел куда-то в сторону.
– Да, у него, – нехотя подтвердил литератор.
– Понятно… – протянул Николай.
Не говоря больше ни слова, он сунул руки в карманы потрепанных брюк и пошел к калитке.
– Не обращайте на него внимания, Антон Павлович, – вполголоса произнес Ульян. – Он совсем одичал, живя в кандальной… но я надеюсь, мне удастся его утихомирить.
Чехов медленно кивнул и спросил:
– Так а Карл Христофорович не слишком занят?
– Нет-нет, уверен, он вас тотчас примет, – заверил помощник Ландсберга. – Идемте же за мной…
Закрыв дверь, Ульян первым устремился в рабочий кабинет. Чехов пошел следом за ним. Подходя он повернулся, чтобы посмотреть в окно… и застыл, когда увидел снаружи Николая. Брат Ульяна стоял прямо за невысокой оградкой, как шел, с руками в карманах, и хмуро взирал на литератора через стеклянную преграду. Дуэль взглядов продолжалось около полуминуты, после чего Николай хмыкнул и вразвалочку побрел от дома Ландсберга прочь. Чехов провожал его угрюмым взором.
«Наверное, таких лучше вовсе не выпускать из кандальной», – неожиданно для самого себя подумал литератор.
Будто испугавшись своей страшной мысли, он отвернулся и быстрым шагом пошел к двери кабинета.
* * *
1967
Челябинск встречал путешественников чадящими трубами множества заводов и фабрик, отчего Привезенцеву сразу вспомнился Байкальский целлюлозно-бумажный комбинат и одинокая кукушка.
«А здесь таких комбинатов… не сосчитать. Трудятся люди на благо Союза, не жалея себя и близких».
Впрочем, так сложилось исторически: в годы первых пятилеток город активно застраивали предприятиями, а потом, во время войны, спихнули сюда еще и заводы из западной части России. Местные чиновники, улыбаясь, махали с экранов телевизоров, а после под любым предлогом стремились уехать из города как можно скорей – ежедневные выбросы здешнюю экологию, мягко говоря, не улучшали.
«И вот отправляют сюда по распределению все новых и новых… и они живут здесь, дышат смогом, умирают раньше положенного… стоит ли оно того?», – думал Владимир Андреевич, когда они проезжали по широким улицам Челябинска в направлении здешнего отделения ДОСААФ – там мотоциклам путешественников должны были сделать нормальное техобслуживание и устранить все имеющиеся дефекты.
– Что болтается, а не должно – то приварим, – заверил дородный усатый мужчина, встречавший участников ралли «Родина» возле большого гаража с зелеными воротами, распахнутыми настежь. – А что должно, но не болтается – смажем. Обычная практика, елки-с-палками…
Привезенцев окинул механика заинтересованным взглядом. О челябинских мужчинах давно слагали легенды, в которых сравнивали здешних силачей с былинными богатырями. Сотрудник ДОСААФ одним своим видом демонстрировал, что сравнения эти возникли не на пустом месте: высокий, широкоплечий, этот великан, кажется, мог бантиком стальной швеллер завязать, швырнуть его в реку Миасс, потом нырнуть за ним, вытащить, разогнуть обратно и вернуть, откуда взял.
«И ведь на какой почве растут… не благодаря, получается, а вопреки. Хотя, может, это как раз из-за экологии такие аномально большие люди получаются? Поди разберись, что тут причина, а что следствие…»
– И сколько это по времени займет? – поинтересовался Рожков.
Он как всегда спешил: видимо, Лазарев действительно требовал отчитываться о каждой минуте – на что была потрачена и насколько полезно для продвижения идей Октября…
– Даже не скажу, – посмотрев на «пациентов», ответил бугай-механик. – Дайте часа два-три, посмотрим, в каком они состоянии, потом придете, я к тому моменту прикину, что сломалось и сколько ремонт займет. Сразу могу сказать только одно: «Уралы» без ремонта больше двух тысяч километров не ездят.
– Ага, – покосившись в сторону Светличного, усмехнулся Вадим Хлоповских. – Только мы на них уже пять проехали. Ну, плюс-минус. Учитывая поезд.
– А откуда вы вообще? – нахмурился механик.
– Из Южно-Сахалинска, – ответил Рожков. – Вы что, про ралли «Родина» не слышали?
– Как сказали? Ралли «Родина»? Не-а, не слышал. А это чего вообще такое?
– Надо же, – хмыкнул Рожков, оглядываясь на своих спутников. – Вся страна слышала, а сотрудник ДОСААФ не слышал!
– Не, ну а чего вы удивляетесь? – пожал плечами механик. – Телевизор я не смотрю – некогда, а тут, в гараже, раньше только приемник был, да и тот сломался уже пару недель как. В мастерскую отнесли. Надо, кстати, Валерке напомнить, чтоб забрал…
Мигом позабыв о сахалинских гостях, сотрудник ДОСААФ отвернулся и побрел к двери, ведущей в подсобку. Рожков вопросительно посмотрел на Привезенцева, но тот лишь пожал плечами. Тогда Геннадий окликнул механика:
– Эй, уважаемый!
– Что? – спросил тот, нехотя обернувшись.
– Так когда нам вернуться надо?
– Давайте часа через… три, – подумав, ответил механик. – Не ошибетесь.
Рожков, судя по движению губ, тихо выругался. Бугай, не обратив на это никакого внимания, отвернулся и скрылся в подсобке.
– А пока что делать будем? – спросил Ульянов, вопросительно посмотрев на спутников. – Куда пойдем?
– Я бы поел, – сказал Пеньковский. – Время, тем более, обеденное. Самая пора.
– Геннадий Степанович, мы перекусить, вы с нами? – окликнул Рожкова Привезенцев.
Тот встрепенулся и, обернувшись, одарил команду растерянным взглядом.
– Пообедать хотим пойти, – терпеливо повторил режиссер. – Вы с нами?
– А вы знаете, где тут столовая какая-нибудь? – спросил Рожков. – Надо бы у кого-нибудь спросить…
– Да найдем, времени-то хоть отбавляй, – махнул рукой Хлоповских. – Три часа целых!
– Ну тоже верно… – нехотя согласился Рожков.
Дружной гурьбой они устремились прочь от гаража ДОСААФ, в направлении проспекта, где туда-сюда сновали прохожие. Несмотря на будний день, было удивительно людно – особенно в сравнении с Новосибирском.
«Эх, и как там, интересно, Софья с детьми?», – глядя на мальчишку лет пяти, которого вели по улице довольные мама и папа. – Сейчас бы к ним… скучаю безумно».
Шагая по проспекту, спутники достигли Привокзальной площади, на которой, помимо самого вокзала, находился высоченный памятник, изображающий фактурного великана. Телосложением гранитный богатырь походил на того самого былинного челябинца, который чуть ли не шпалы гнет голыми руками.
– А это что еще за махина? – поинтересовался Хлоповских, мотнув головой в сторону памятника.
– «Сказ об Урале» называется, если не ошибаюсь, – поправив сползшие на кончик носа очки, заметил Альберт. – Символ всего края. Начали строить в том году и только-только закончили, буквально с месяц назад.
– Пойдемте ближе посмотрим? – предложил Владимир Андреевич.
Он достал камеру и включил съемку – памятник показался ему достаточно колоритным, чтобы запечатлеть его на пленке.
Никто не возражал; один Рожков молча плелся за другими туристами, погруженный в свои невеселые думы.
«И чего так расстроился? Три часа ему много? – подумал режиссер, ненадолго задержав взгляд на Геннадии. – Но это ж не термосы какие-нибудь – это мотоциклы, на которых и разбиться можно, и покалечиться. Да даже если просто сломается такой вдали от города, что с ним делать? В поле бросать? Или катить до ближайшего населенного пункта? Тогда точно все ралли псу под хвост…»
Приблизившись, режиссер увидел у основания памятника прямоугольную табличку.
«Урал – опорный край державы, её добытчик и кузнец», – было выбито на ней.
– Это Твардовский? – наморщив лоб, уточнил Светличный.
– Да, он, – подтвердил Альберт.
Привезенцев с уважением посмотрел на водителя.
«Стихи Твардовского наизусть помнит? Надо же…»
– И что этот памятник символизирует? – задрав голову, спросил Хлоповских.
– Ну как же? – хмыкнул Альберт. – Сам Урал и символизирует. А в Челябинске он потому, что тут вся основная промышленность сконцентрирована.
– Понятно… – протянул Вадим.
Глядя на памятник через окошко камеры, Привезенцев представил себе ярко освещенные цеха и мужчин, таких же фактурных, как этот каменный великан. Только в карманах их поясов хранились не сокровища, а инструмент, которым они чинили старое и создавали новое.
«Вот ведь нонсенс, – подумал Владимир Андреевич. – В городе жить невозможно из-за экологии, но народу здесь – хоть отбавляй, и все усердно трудятся на благо страны, которая каждодневно их отравляет… Странная у нашего человека все-таки судьба. Какое-то врожденное благородство и жертвенность».
Он покосился в сторону Рожкова, который без особо интереса рассматривал памятник.
«Интересно, что он думает про себя? Что тоже вносит свой вклад в общее дело, как и они, челябинские богатыри, только по-своему? А, может, даже – чем черт не шутит?.. – считает, что его лизоблюдство важней?»
– Стой! – вдруг раздался женский крик. – Стой, подлец! Сумку… Граждане!
Туристы завертели головами, пытаясь понять, откуда доносится голос. Через пару секунд Привезенцев увидел, как через толпу бежит потрепанный мальчишка лет двенадцати. Зажав подмышкой черную тряпичную сумку, он ловко лавировал между людьми и с каждой секундой становился все дальше от размахивающей руками тучной женщины, которая продолжала голосить:
– Вор! Держите вора!
Мальчишка тем временем уже практически поравнялся с Рожковым.
– Гена! – от переизбытка эмоций воскликнул Привезенцев.
Лазаревский прихвостень, увидев вора, поспешно отпрянул в сторону, освобождая негоднику путь.
– Куда?! – вскричал Хлоповских, бросаясь мальчишке наперерез.
Паренек метнулся в сторону, но Вадиму проворства тоже было не занимать – изловчившись, он схватил воришку за запястье правой руки и резко притянул к себе. Беглец от неожиданности выронил сумку, и та плюхнулась на тротуар.
– Пусти! – взвыл мальчишка.
Он отчаянно пытался вырваться, но Хлоповских вцепился в него, словно коршун.
– А ну, не дергайся! – прикрикнул Вадим на своего «пленника».
К месту происшествия уже спешили милиционеры и бледная потерпевшая, которая, судя по выражению лица, мысленно простилась со своими документами и деньгами. Однако Привезенцев смотрел больше не на них, а на Рожкова, который торопливо приглаживал волосы и оправлял наряд. Владимир Андреевич уже знал, что будет дальше, и оттого на душе у него стало мерзко.
«Что же ты, герой былинный, даже мальчишку-беспризорника испугался, не остановил? Зато теперь, когда Вадим его скрутил, будешь умничать, принимать благодарности от потерпевшей, с важным видом рассказывать про наше ралли милиции… В этом весь ты – только говорить и обучен, а как до дела доходит…»
Взгляд Привезенцева перепрыгнул с Геннадия на памятник великану-Уралу.
«Что бы с нами стало, если б у нас только такие Рожковы и были? Куда бы мы пришли?»
– Беги, – вдруг услышал Привезенцев тихий голос Хлоповских.
И мальчишка, внезапно обретя свободу, ринулся прочь от памятника, только пятки засверкали.
– Стой! Стой! – тут же всполошился Рожков.
Он замахал руками, милиционеры засвистели в свистки, но мальчишка улепетывал со скоростью напуганного зайца и останавливаться явно не собирался.
Взгляды Привезенцева и Хлоповских встретились, и Вадим, с трудом сдерживая улыбку, лишь пожал плечами. В этот момент Владимир Андреевич все понял.
Что ждало бы этого мальчишку дальше? Чем обернулась для него украденная сумка? Статьей и сопутствующим «волчьим билетом»?
«Как много судеб ломалось из-за одного греха, совершенного либо по глупости, либо по большой нужде?..»
Привезенцев знал: система практически не дает вторых шансов, и ее жерновам неважно, кого перемалывать – худющего беспризорника, одуревшего от голода, или же писателя Солженицына, который хотел быть услышанным своими согражданами. В стране, где за лишнее слово рискуешь лишиться свободы на десятки лет, похоже, можно выжить только покорным челябинским гигантам, готовым жизнь положить на алтарь партии.
Что сделал Хлоповских? Дал шанс. Страх, который пережил мальчишка, когда Вадим ловко его сцапал, может стать лучшим лекарством от новых краж. Конечно, гарантий нет. Но лишать паренька даже этого ничтожного шанса на перевоспитание у Хлоповских просто не поднялась рука.
– Ты! – вскричал Рожков, подбегая к Вадиму. – Почему ты его отпустил?
– Кто отпустил? – изобразил удивление Хлоповских. – Он сам вырвался. Силен, чертяка, сразу видно – челябинец растет.
Привезенцев видел, как ноздри Рожкова раздуваются, словно паруса брига. Геннадий явно был вне себя от гнева. Но на Хлоповских эти гримасы, судя по широкой улыбке, не возымели никакого эффекта. Наклонившись, Вадим поднял сумку и протянул ее подбежавшей хозяйке со словами:
– Ваш багаж, гражданочка, в целости и сохранности!
– Спасибо… спасибо вам… вы… вы настоящий герой! – тяжело дыша, поблагодарила Вадима потерпевшая.
– Вы не пострадали? – беря женщину за локоток, тут же обеспокоенно спросил Рожков.
Привезенцев скривился. Он ожидал чего-то подобного, но все равно не сдержался – уж больно фальшиво выглядела забота Геннадия о совершенно незнакомой гражданке.
«И ведь он сам, кажется, не задумывается о том, как это выглядит со стороны, – подумал режиссер, наблюдая за лазаревским прихвостнем. – Просто это уже на уровне безусловных рефлексов – вовремя влезть, засветиться, примазаться к благородному делу…»
Рожков отвел потерпевшую в сторону и что-то тихо ей объяснял, а она кивала и благодарно улыбалась. Владимир Андреевич перевел взгляд на Хлоповских. Тот стоял, засунув руки в карманы брюк, и с ироничной улыбкой смотрел на Геннадия. Судя по всему, Вадим совсем не переживал из-за того, что его слава досталась другому.
«Но, может, так и должно быть? Истинные герои ведь не нуждаются в признании. Те же челябинцы просто молча делают свое дело и не требуют наград, у них просто нет времени на то, чтобы их клянчить».
Задрав голову, Привезенцев снова уставился на памятник. Теперь режиссеру казалась, что в линии губ гранитного великана застыла легкая улыбка, выражающая его отношение к мирской суете.
И, наверное, такой подход был самым правильным.
– О чем задумался? – спросил Альберт.
– Да так, о незримых героях и тех, кто присваивает чужие подвиги, – тихо усмехнулся Привезенцев. – Надо обязательно эту мысль в дневник записать…
– Думаешь, Рожков не догадается, что это про него?
Владимир Андреевич вздрогнул, запоздало поняв, что сказал лишнего – он-то имел в виду свой личный дневник, а не тот, официальный, который надлежало вести Хлоповских.
– Ну да, наверное, ты прав, – пробормотал режиссер. – Не стоит его лишний раз провоцировать…
Он чувствовал, как Альберт выжидающе смотрит на него, будто ждет иного ответа, но ничего больше не сказал.
«Чем меньше людей знает о моем дневнике, тем лучше. Всем нам».
* * *
2015
– Вот он, корень всего зла, – с напускным драматизмом произнес Ребе. – Ирбитский мотоциклетный завод.
И, закусив губу, изобразил барабанную дробь, легонько постучав указательными пальцами по рулю.
– Ты с этим поосторожней, – без тени улыбки предупредил я. – А то еще и руль отвалится, от таких-то нагрузок.
Ребе загадочно улыбнулся. Он прекрасно понимал, что я иронизирую. Но, как и в любой другой хорошей шутке, в этой была солидная доля правды: учитывая количество поломок в пути, нам уже давно следовало свыкнуться с мыслью, что рано или поздно наши «ирбитские ишаки» просто развалятся под нами прямо в пути.
«Прав, ох, как прав был тот секьюрити из Воронежа… хотя, конечно, тут и так все было понятно изначально. Просто казалось почему-то, что не может быть все настолько плохо. Да и до сих пор кажется – ну это-то уже прям чересчур».
От всего «ада», который царил тут в советские времена и ежегодно выплевывал во внешний мир по сто двадцать тысяч мотоциклов весьма сомнительного качества, остался всего один-единственный цех… То есть, выплевывал завод нынче куда меньше – что-то около девяти сотен «Уралов» – но ни о какой «скрупулезности» в процессе изготовления речи по-прежнему не шло: меньше стали делать только потому, что количество людей и оборудования сократилось.
– Кто нас встречать-то будет? – спросил Ребе, когда мы, оставив моты на парковке, неторопливо пошли к зданию проходной. – Директор?
– Нет, – буркнул я, копошась в телефоне. – Ему ж бегать не по статусу, обещал кого-то прислать… Вчера ему кинул письмецо, написал, во сколько мы будем. Сейчас вот еще по мобильнику наберу.
– Удивительно, что на мэйл ответил, – хмыкнул Денис. – А то я думал, они в почту заходят по великим праздникам, потому и не знают, какое дерьмо делают – просто не получают жалоб…
– То есть ты подозреваешь, у них тут слепые работают? – прищурился Ребе. – И сами без посторонних подсказок не видят?
– Место адовое просто, – заметил Денис. – Совок такой, неприкрытый…
С ним трудно было не согласиться: мы как раз пошли к зданию проходной, которое, судя по убогому фасаду, в последний раз капитально ремонтировали еще во времена Брежнева. Может, конечно, какую-то косметику и делали периодически, тут судить было сложно. Но в целом постройка выглядела ничуть не лучше, чем производимый в кулуарах завода мотоцикл «Урал» – казалось, она может просто рассыпаться в любую секунду. Оттого и заходить внутрь мы не спешили – остановились прямо у порога и стали звонить директору.
– Алло, – после дюжины протяжных гудков сказал динамик.
– Здравствуйте, Владимир Николаевич. Это Максим Привезенцев, из Москвы, «Ралли Родина». Помните такого?
– Родина, Родина… А, Максим. Понял. Связь плохая, имя нечетко расслышал. Вы чего звоните? Видел вчера ваше письмо… Вы что, уже приехали?
– Ну… да… – неуверенно ответил я. – Мы ж там время указали – к десяти утра будем. Вот, тут уже.
– Я видел время, да. Но думал, мало ли, в дороге что случится…
«Например, мотоцикл сломается. В энный раз».
– Оно и случилось, но об этом я вам расскажу отдельно, – пообещал я. – Когда к вашим конструкторам пойдем. Кто нас внутрь проведет, кстати? Сами же, надо думать, не пройдем?
– Не пройдете… – пробормотал голос в трубке.
Директор, судя по всему, крепко задумался – возможно, прямо сейчас просматривал табель цеха или листал ежедневник, ища фамилию человека, которого следует отправить к нам – а потом сказал:
– С полчаса обождете? Наш конструктор малость занят сейчас, но скоро освободится и выйдет. Как раз надиктуете ему, что там вам не понравилось в мотоциклах. Добро?
– Ну добро, – нехотя согласился я.
Стоять полчаса у проходной после долгой дороги нам совсем не улыбалось, но разве у нас был выбор?
– Ждите, в общем, – сказал Владимир Николаевич и повесил трубку.
– Че говорит? – спросил Иван, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
– Просит полчаса подождать, – ответил я, посмотрев сначала на него, а потом на остальных. – Занят он пока.
Иван громко цокнул языком и отвернулся.
– Мотоцикл очередной, наверное, собирают, – предположил Ребе с улыбкой. – А он контролирует, чтобы вместо бракованных деталей нормальные не поставили.
– Смех смехом, а очень похоже, что так оно и есть, – усмехнулся Лама. – Но ничего, карма их накажет еще, вот увидите.
– И как же она их накажет? – с улыбкой спросил Денис.
– А это ей видней. Но, предполагаю, в следующих жизнях они будут обречены кататься только на тех мотоциклах, которые сами собирают. По крайней мере, это было бы справедливо.
Мы закивали, соглашаясь с идеей Ламы.
– Хотя, может, зря мы так, – подумав, сказал Денис. – А там милейшие люди работают. Просто так вышло, что у них руки из задниц растут. Но мы их за это судить не должны. Воля мироздания – она такая… непредсказуемая.
Коротая время за шутливой беседой, мы выждали обещанные полчаса. Потом позвонили директору, но компьютерный голос сказал, что телефон отключен.
– Походу, нам тут все-таки не рады, – заключил Саша Никифоров.
Не в силах никак повлиять на ситуацию, мы прождали еще час, прежде чем из здания проходной вышел седоватый мужчина в бежевом ветряке. Достав мятую сигарету из не менее мятой пачки, незнакомец закурил и начал с ленцой осматривать окрестности… пока не остановил свой рассеянный взгляд на нас.
– Здравствуйте, – громко поприветствовал его Денис.
Незнакомец неуверенно кивнул ему и отвернулся.
«Что, неужто не за нами?»
– Разрешите вопрос? – сказал я, подходя к незнакомцу.
– А? – встрепенулся мужчина.
– Меня Максим Привезенцев зовут, вон, видите наши мотоциклы? – Я подошел к нему и указал на «Уралы», стоящие неподалеку от проходной. – Мы на них с Сахалина едем.
– А, так это вы… эти… – нахмурившись, стал припоминать мужчина. – Ну, которые ралли… «Родина», или как-то так?
– Да, это мы.
– Директор про вас говорил, да… – кивнул мой собеседник.
Он выпустил в небо струйку сизого дыма, потом, спохватившись, протянул мне руку и представился:
– Извиняюсь, зарапортовался. Федченко, Михал Егорович.
– Очень приятно.
– Взаимно.
Он бросил бычок в урну и, мотнув головой в сторону мотоциклов, сказал:
– На «М-72», значит, едете… Ну даете…
– Да, вашего производства «ласточки», – кивнул я. – Вы ведь тут работаете?
– Да вроде бы. Ну, в смысле, так, приду на пару часов, настрою, уйду… Подрабатываю, короче говоря.
– А кем?
– По заточке инструмента я – тут, стало быть, тоже микроны надо ловить, в общем, точность не лишняя, да.
Он усмехнулся.
– А что с производством вообще? – спросил я напрямик.
– А что с ним? Как обычно все вроде… в упадке. – Еще один смешок. – Ну а как иначе? Один цех остался, народу – кот наплакал. Сколько мы раньше делали – и сколько щас?
– Знаю, да. Владимир Николаевич цифры озвучивал.
– Ну вот… Еще ж и омоложение какое-то делать пытаются, старых вон, гонят…
– А молодых где брать?
– Да хрен его… – Федченко в сердцах махнул рукой. – Ну вот, пару взяли… вроде работают… пытаются. Может, и выйдет с них чего.
Дверь здания проходной открылась снова, и наружу вышел худой парень лет тридцати пяти в алой рубашке и черных брюках. На лице вновь прибывшего была трехдневная щетина; в руках незнакомец держал блокнот и ручку.
– О, а вон и наш конструктор, – заметив его, сказал Федченко. – По вашу, как я понимаю, душу… Ну, общайтесь, а мне пора. Удачи в пути, Максим!
– И вам всего, – кивнул я.
Мы пожали друг другу руки, и Михал Егорович ушел, напоследок махнув остальным парням.
– Максим, верно? – подойдя к нам, на всякий случай уточнил конструктор.
– Да, это я.
Поняв, что к нам наконец «снизошли», мои спутники обступили нас полукругом
– Петр, – представился вновь прибывший. – Меня Владимир Николаевич к вам направил, сказал, у вас есть какие-то замечания по поводу нашей продукции…
– Замечания? – переспросил Денис и громко расхохотался.
Я одарил его красноречивым взглядом – мол, прекращай, чего парня пугаешь раньше времени? – и сказал:
– Тут не замечания, тут, скорей, возмущения по поводу откровенного брака.
Ни один мускул не дрогнул на лице конструктора, из чего я сделал вывод, что ему частенько приходится слышать подобное о производимых на заводе мотоциклах.
«Достойно держится… по крайней мере, пока».
– Можете уточнить, что конкретно не понравилось? – сказал Петр.
Тут уже мне пришлось собрать волю в кулак, чтобы не рассмеяться, подобно Денису.
– Ну, пойдемте, – сказал я с каменным лицом. – К аппаратам. Там все и расскажем.
Петр кивнул, и мы отправились к мотоциклам.
Следующие полчаса конструктор только и делал, что писал. Мы вспомнили все – и про проблемы с флиппером и резиной – в день по два-три спущенных колеса – и про то, что ход сцеплений ушел, и про злосчастные коромысла, которые надо менять в обязательном порядке…