Дихроя. Дневники тибетских странствий

«Горная болезнь («горняшка» – сленг) – болезненное состояние организма человека, поднявшегося на значительную высоту над уровнем моря, которое наступает вследствие гипоксии (недостаточного снабжения кислородом головного мозга и тканей) и проявляется значительными изменениями во всех органах и системах человеческого организма. В редких случаях способна вызывать визуальные или акустические галлюцинации». psychologies.com

ПРОЛОГ

Сентябрь 2019 года

Петербургская библиотека Института восточных рукописей. Дарина. Дом на Мойке. Андрей

– Цыбиков? – удивленно выгнула бровь Дарина, дама лет шестидесяти с белоснежными волосами, в лице которой любопытным образом сплелись азиатские и европеоидные черты. – Давненько я не слышала здесь эту фамилию… Обычно все обсуждают Козлова и Шмидта, а тут – Цыбиков… Вот те на…

Я пожал плечами и отпил чая из кружки.

Мы находились в петербургской библиотеке Института восточных рукописей, на тибетологических чтениях, и это был мой третий визит в хранилище старинных книг на берегу Невы. Хотя первый визит получился скорее странным, чем информативным, —

помню, я долго недоуменно смотрел на таксиста, который упорно утверждал, что мы приехали в нужное место. Отчего-то в моей голове не укладывалось, что нужная мне библиотека может находиться внутри такого красивого и старинного здания, больше подходящего для посольства или дома приемов госкорпорации.

Впрочем, табличка на входе подтверждала слова таксиста. Да и «гугл» беспощадно утверждал, что восточные рукописи хранятся не где-то, а именно в западном крыле Ново-Михайловского дворца – выдающегося памятника архитектуры на Дворцовой набережной.

«Значит, все верно».

Расплатившись, я поднялся на крыльцо, взялся за резную ручку и потянул дверь на себя. Войдя в просторную парадную – пусть немного побитую временем, но по-прежнему впечатляющую своими масштабами, – я уставился на мраморную лестницу, ведущую на второй этаж.

– Куда? – вдруг раздалось откуда-то сбоку.

Повернувшись на голос, я увидел хмурую бабушку, сидящую за стойкой вахтера.

– Хочу ознакомиться с рукописями Цыбикова.

Мой ответ, кажется, вызвал у бдительной старушки легкий ступор, но она все же нашла в себе силы задать новый вопрос:

– От какой организации?

Удостоверение Русского географического общества, продемонстрированное мной, вынудило ее выбросить белый флаг.

– По коридору направо, там вас встретят.

Старушка не обманула: там меня ждала еще одна вахтерская линия обороны, но здешняя «смотрительница» оказалась моложе и приветливей предыдущей: видимо, знала, что абы кого к ней просто не допустят. Я вкратце рассказал, что привело меня в библиотеку. Дама признала, что это звучит интересно, но замдиректора, Ольги Лундышевой, сегодня нет, поэтому лучший вариант из возможных – ей позвонить…

– А вы, к слову, любите чай? – перебила течение моих мыслей Дарина, снова возвращая меня из воспоминаний обратно на конференцию тибетологов.

Впрочем, ничего особенно интересного мне все равно не вспомнилось. Строго говоря, в первый визит больше ничего особо и не случилось – по телефону мы с замдиректора договорились, что шестого сентября я приеду для ознакомления с рукописями Цыбикова, и на том все закончилось.

– Вообще я больше по кофе, – признался я, подняв взгляд на Дарину, – и в чайном церемониальном мифотворчестве разбираюсь не особо.

– Ах, молодой человек, поверьте мне, взрослой даме, кофе и чай совершенно несравнимы, – с некоторой долей сожаления сказала Дарина. – Это как сравнивать, например, сигары и сигареты. Быстрое получение дозы никотина или медитация.

Она вздохнула.

– Впрочем, хорошего чая в Петербурге не найти, поэтому отчасти ваше увлечение этой черной горькой жижей вполне объяснимо…

Я смотрел на нее, мысленно пытаясь понять, отчего она вообще со мной заговорила. Мы не были знакомы, просто оба пришли на чтения тибетологов, а во время чайного перерыва Дарина решила спросить, каких знаний я тут ищу. Мой ответ, как видно, ее удивил, но несильно – раз она так легко перескочила на другую тему.

– Возвращаясь к Цыбикову, – будто прочтя мои мысли, сказала Дарина. – Вы, конечно же, знаете про большую игру между Англий и Россией в начале прошлого века?

Фраза «вы, конечно же, знаете», похоже, была любимым клише всех сегодняшних докладчиков. Все – от местных экспертов до приезжих тибетологов, одетых по всем канонам буддистских монахов, – начинали подобным образом практически каждое предложение. При этом они будничным тоном сообщали о вещах, которые я даже написать правильно мог лишь с большим трудом. Однако все присутствующие чинно кивали, слыша это вот «вы, конечно же, знаете», чтобы лекторы вдруг не усомнились в их сопричастности к обсуждаемым здесь темам.

К счастью, в случае с «большой игрой» мне не пришлось изображать осведомленность, поскольку я действительно много читал о борьбе России и Англии за влияние на Тибет, Манчжурию и Северный Китай.

Дождавшись моего кивка, Дарина продолжила:

– Тогда вы наверняка знаете, что Бадмаев, Джорджиев и Цыбиков убеждали правительство в лице Сергея Юльевича Витте и Николая Второго в необходимости присоединения этих территорий к России. Но в то же время масоны Санкт-Петербурга – в частности Терещенко и Керенский – упорно доказывали, что попытка присоединения приведет к разрушению империи; виной тому недостаток ресурсов для подобной интеграции и удержания этих территорий. Как мы видим, победили масоны.

Губы Дарины тронула странная улыбка – будто она лично поддерживала Терещенко и Керенского.

– Ну, по мне, так, скорее, тут просто возобладал здравый смысл, – осторожно заметил я.

– Здравый смысл, молодой человек, – ухмыльнулась моя собеседница, – это совершенно абстрактное понятие. Не бывает ведь смыслов больных, верно?

Я медленно кивнул.

– Впрочем, я понимаю ваши сомнения. Давайте сойдемся на том, что победил один из возможных сценариев, а уж по какой причине – кто знает наверняка?.. Но мне кажется куда более интересным другое: есть целый ряд мнений, что на самом деле Цыбиков разделял позицию масонов и хотел оставить все как есть.

Я выгнул бровь.

– Честно сказать, никогда о подобном не слышал…

– И это неудивительно – от кого, кроме очевидцев тех событий, вы могли бы это услышать? – хмыкнула Дарина.

Она скользнула взглядом по экрану, висящему на белоснежной стене зала. Он смотрелся довольно чужеродно здесь, среди позолоченных фигур и иных предметов роскоши.

– Чай на самом деле является средоточием памяти поколений, – снова беззастенчиво сменила тему моя собеседница. – Его листья будто впитывают мудрость поколений… Кофейные зерна в этом плане куда более легкомысленны.

Я не успел собраться с ответом, а Дарина уже снова вернулась к предыдущей теме:

– Думаю, Максим, вам нужно остановиться на книге Цыбикова о путешествии в Тибет и тех фотографиях, которые он привез оттуда и которых полным-полно в интернете. Поверьте, найти оригиналы дневников будет непросто, и займет это слишком много времени… Но, заклинаю вас, обязательно ознакомьтесь с его трудами по лечебным травам. Поверьте, это принесет вам куда больше пользы, чем официальные дневники.

С ней трудно было не согласиться. Когда я приехал в библиотеку во второй раз, экскурсовод Ольга долго и увлеченно рассказывала мне и о самом Ново-Михайловском дворце, и об институте. Однако, когда речь зашла про Цыбикова, я узнал прискорбный факт: ни дневников, ни оригиналов фото в здешних архивах, к сожалению, нет – только (только!..) 330 томов книг, привезенных Цыбиковым из Тибета. Исходя из своего богатого опыта Ольга порекомендовала мне ознакомиться с трудами Якова Ивановича Шмидта, посвященными истории Тибета и тибетского языка, и я последовал ее совету, проведя в библиотеке весь день… Но, поскольку съемка была запрещена, я унес с собой лишь то, что сумел записать в свою тетрадь после чтения и общения с экскурсоводом – иными словами, не очень много. А сколько еще осталось мной не прочитано!.. Со слов Ольги, если десять сотрудников библиотеки будут ежедневно оцифровывать хранящиеся тут документы, им понадобится не менее 35 лет.

Теперь же, придя на чтения тибетологов, я понимал, насколько ценен совет Дарины. Поблагодарив ее, я уже хотел вернуться за стол, когда моя собеседница вдруг приблизилась вплотную и вложила мне в руку визитную карточку оливкового цвета с телефоном, напечатанным золотым шрифтом.

– Мойка, 114, – тихо сказала Дарина. – Там живет один мой хороший… знакомый. Позвоните по этому номеру, назовите имя архитектора этого дома и договоритесь о встрече. Рискну предположить, она запомнится вам куда больше, чем сегодняшние лекции наших уважаемых тибетологов.

После этой странной речи моя причудливая собеседница преспокойно вернулась на свое место. За весь оставшийся вечер она ни разу больше даже не взглянула в мою сторону и еще до завершения чтений покинула библиотеку, ни с кем не попрощавшись. Я же честно пытался сосредоточиться на лекции, но, к сожалению, выступления троицы посетивших библиотеку в тот день тибетологов оказались для меня действительно малоинтересными. Все, о чем они говорили, можно было разделить на то, что я уже знал, и то, что не понимал. Вдобавок ко всему моим умом то и дело завладевала мысль о визитке оливкового цвета и загадочных комментариях Дарины, и я постоянно отвлекался на совершенно посторонние мысли.

«О каком знакомом она говорит? Почему встреча с ним должна мне запомниться? Он тоже изучал Цыбикова? И при чем тут труды по лечебным травам?»

Дождавшись окончания лекций, я покинул библиотеку и отправился в ближайшее кафе, где так долго вертел оливковую визитку в руках, что заказанный двойной эспрессо успел остыть. Не знаю, чем были вызваны мои сомнения. Возможно, всему виной слишком странное поведение Дарины? Не знаю… Как бы то ни было, я все же набрал указанный в визитке номер, предварительно загуглив имя архитектора загадочного дома.

– Алло, – после череды длинных гудков сказал из трубки прокуренный баритон.

Перед моим внутренним взором моментально возник портрет пожилого лысого мужчины в одеждах монаха и с бесконечным спокойствием во взгляде серых выцветших глаз.

Я назвал фамилию архитектора, построившего дом 114 на Мойке. Возникла пауза.

– Вы от Дарины? – спросил голос наконец.

– Да.

– Давайте встретимся сегодня в три часа дня в «Ронни»? – сходу предложил голос. – Это кафе в Новой Голландии.

– Давайте, – помедлив, ответил я.

– Тогда до встречи, – сказал мой собеседник и сбросил вызов.

Я отложил телефон в сторону и, продолжая сверлить его взглядом, сделал глоток из чашки. Ситуация становилась все странней и странней с каждой секундой. С кем, интересно, меня свела судьба? С городскими сумасшедшими, которые повернуты на конспирологических теориях? Здравый смысл упрямо твердил, что этот ответ – наиболее верный, но интуиция – та самая, эфемерная, практически лишенная логики, – настаивала отправиться на встречу…

«С кем? Я ведь даже имени его не знаю…»

И тем не менее я решил съездить в Новую Голландию. Иронично, но мост, ведущий на остров, находился аккурат напротив кирпичного дома 114 на Мойке – особняка архитектора Шретера. На фасаде здания были изображены треугольник и циркуль – своеобразное клеймо хозяина. Вдоволь налюбовавшись остроконечными щипцами, мансардами и угловой башенкой, черепица которой напоминала чешую мифического дракона, я отправился в кафе «Ронни». Таксисту каким-то чудом удалось миновать легендарные питерские пробки, и я прибыл на пятнадцать минут раньше назначенного времени. В кафе на этот момент находился ровно один человек, и до той поры, пока он не улыбнулся и не помахал мне рукой, я искренне сомневался, что это – тот самый тибетолог, с которым мы условились встретиться.

Хотя бы потому, что парень, сидящий за столиком в «Ронни», напоминал самого обычного хипстера: темные волосы до плеч, кудлатая борода, клетчатая рубаха и подвернутые джинсы мало общего имели с тем портретом, что я себе нарисовал.

Подспудно ожидая подвоха, я подошел к его столику.

– Добрый день, – развеяв последние сомнения, сказал парень.

Голос был тот самый – прокуренный баритон.

«Это он. Без сомнений».

Парень тем временем встал из-за стола и протянул мне руку:

– Андрей, тибетолог.

Впервые наши взгляды встретились, и я с удивлением обнаружил, что у него глаза старика – серые и выцветшие.

– Максим, – представился я, пожимая Андрею руку.

Мы уселись за столик.

– Полагаю, вы удивлены? – с улыбкой заметил тибетолог.

– Удивлен, – не стал скрывать я. – У вас очень… взрослый голос. Поэтому я думал, вы будете… старше.

– Старше, моложе… – поморщился Андрей. – Возраст – это миф, как и любая другая конкретизация содержания. Все эти системы счисления придуманы лишь для того, чтобы хоть как-то привести в единство то, что видит глаз, и то, что осознает мозг.

Он протянул руку и взял со стола термос. Я удивленно захлопал глазами. Отчего-то мне показалось, что, когда я входил, на столе термоса не было – только две пустые чашки на блюдцах.

– Попробуйте и скажите, как вам, – сказал Андрей.

Он налил мне полную чашку, потом занялся своей. Я сделал пару глотков и к собственному удивлению подумал:

«Это… восхитительно».

Мне вряд ли хватило бы эпитетов, чтобы описать тот изумительный вкус. Скорее, тут следует сказать об ощущениях – после небольшого глотка по моему телу разлилось тепло, будто от хорошего виски, и я вдруг почувствовал себя совершенно спокойным, расслабленным. Голова моментально сделалась ясной, и поток мыслей, прежде спутанных, теперь обрел образцовый порядок.

– Можете не отвечать, – с прежней улыбкой сказал Андрей. – Ваше лицо и взгляд уже все сказали за вас. Я постоянно испытываю те же чувства, что и вы, хотя пью его каждый день на протяжении последних ста с лишним лет…

«Ста с лишним?»

Волшебный чай сделал меня удивительно спокойным, но все равно озвученная цифра вызвала во мне удивление.

«Двадцатипятилетний хипстер утверждает, что прожил больше ста лет… Что это – странная игра? Или в этом чае присутствуют какие-то особые травы, влияющие на сознание?»

Решив пока оставить странные слова моего собеседника без внимания, я сказал:

– Прошу прощения за «базарный вопрос», но… где вы покупаете этот чай? Я бы, пожалуй, приобрел немного…

– Увы, но этот чай не так-то просто купить, – покачал головой Андрей. – Да и стоит он недешево. Простите, я вас пока что толком не знаю, но многие люди, мне знакомые, очень быстро разорялись, поскольку хотели пить его постоянно…

– А что это вообще за чай? Откуда он? С Тибета?

– Да, это особый сбор тибетских трав…

Андрей достал из рюкзака, что стоял на стуле рядом с ним, небольшой шелковый мешочек и бросил его на стол.

– Можете взглянуть, если хотите.

Я развязал веревку, заглянул внутрь: крупные листья были смешаны с мелкими цветочными лепестками. Даже в сухом виде этот сбор пах очень вкусно.

– Такой не купишь в магазине. Меня лично им снабжают мои друзья, со многими из которых я познакомился еще до первой мировой…

Я вздрогнул. И снова мне стало казаться, что происходящее – не более чем сон, мало общего имеющий с реальностью. Решив не вмешивать жесткую логику в наш странный диалог, я спросил:

– Выходит, вы могли знать Гомбожаба Цыбикова?

– Почему – «мог»? – пожал плечами Андрей. – Я его знал.

Я замер, удивленно глядя на тибетолога исподлобья.

•••

Январь–апрель 1900 года

Монастырь Гумбум. Пророчество Лон-бо-чойчжона

Отвар грел ему губы, гортань и спасительным теплом разливался внутри.

– Гомбожаб! – окликнул его знакомый голос.

Цыбиков встрепенулся, оглянулся на кричавшего. Это оказался Ешей, один из паломников, к каравану которых прибился Гомбожаб. Ешей считался среди других членов отряда опытнейшим путешественником, который бывал в Лхасе не менее девяти раз и отлично знал дорогу.

«Повезло мне оказаться рядом с такими людьми… без них путь был бы куда более трудным».

– Что пьешь, Гомбожаб? – спросил Ешей. – Опять свой чай?

– Его, да, – подтвердил Цыбиков, хотя ему самому отчего-то не очень нравилось такое именование его напитка.

«Чай… Тремя буквами трудно передать все составляющие этого чудного отвара…»

– Угостишь? А то холодно так…

– Угощайся, – пожал плечами Цыбиков и вручил Ешею свою глиняную уродливую кружку.

Глядя на то, как Ешей делает глоток и, зажмурившись, с наслаждением причмокивает, Цыбиков вспомнил, как вот так же стоял рядом с Федором Петровичем Савельевым, профессором Санкт-Петербургской академии наук в светлом кабинете с высоким потолком и окном, которое занимало практически всю стену. Тяжелые шторы ютились по углам; их, судя по количеству пыли, сдвигали к середине очень редко.

– Спасибо, что пришли, Гомбожаб Цэбекович, – сказал Федор Павлович.

Он выглядел, как в представлении Цыбикова и должен выглядеть профессор академии наук: с седой бородой и не слишком обширной прической, со строгими очками на кончике длинного носа и умными серыми глазами, которые смотрели немного устало – годы (а было Савельеву шестьдесят с небольшим) брали свое.

«Когда был молодым, наверняка горел, спешил, везде хотел успеть… наслышан, наслышан…» – подумал Цыбиков, а вслух сказал:

– Разве мог я проигнорировать ваше приглашение, Федор Павлович? Для меня огромная честь – оказаться здесь, в Санкт-Петербургской академии наук… но я все еще с трудом представляю, с какой целью вы могли позвать меня к себе.

– Мне не соврали насчет вас, – с легкой полуулыбкой невпопад заметил Федор Павлович. – Вы чрезвычайно тактичны… даже более, чем, возможно, следовало бы.

Он пожевал губу – украдкой, – тут же будто спохватился и перестал, а после сказал:

– Полагаю, вы тоже навели обо мне справки, прежде чем явились сюда? Это было бы вполне в вашем духе.

– Пожалуй, справки – это слишком сильно сказано, – пожал плечами Цыбиков. – Я о вас и без того много знаю, еще когда только поступал в университет, уже мне говорили про вас. Вы же известный востоковед. Читал ваши работы…

– Мне лестно, но давайте не станем тратить времени понапрасну, – поморщившись, поднял руку Федор Павлович. – Тем более что я не страдаю тщеславием, в отличие от некоторых моих коллег.

Он усмехнулся, и уровень напряжения, который был между гостем и хозяином кабинета, моментально спал. Савельев, кажется, прекрасно умел вести диалог.

– Важно, что мы оба, вы и я, востоковеды, – продолжил профессор. – И дело мое касается как раз-таки Востока, в частности – Тибета.

Гомбожаб, заслышав, о каком месте идет речь, нахмурился. В ученых кругах Тибет давно и упорно именовали terra incognita, поскольку попасть туда было практически невозможно. Сколько запросов делала Санкт-Петербургская академия наук, подключала к делу Министерство иностранных дел… Все было тщетно. Тибетцы не хотели, чтобы посторонние вторгались в их жизнь – от слова «совсем».

– Вижу, вы настроены скептически, – заметил Федор Павлович. – И тому, безусловно, есть причины. Не стану лукавить, мы не добились разрешения на исследование Тибета. В этом отношении ничего не поменялось. Однако…

Савельев замялся – видимо, даже ему, умудренному годами профессору, непросто было подобрать нужные слова. Цыбиков напрягся: он подозревал, что слова, которые прозвучат дальше, будут иметь несказанную важность.

– Однако мы все равно хотели бы отправить туда… отправить туда вас, – сказал Федор Павлович наконец.

Цыбиков остолбенел. В его понимании «отсутствие разрешения на исследование» значило, что исследователям ехать нельзя.

«Или я что-то не понимаю?..»

– Речь идет о… неофициальной поездке? – осторожно уточнил Гомбожаб.

– Пожалуй, можно сказать и так… – пробормотал Савельев.

Весь его былой задор мигом куда-то делся. Только что казалось, что он совершенно уверен в себе, и вот уже каждое слово Федор Павлович проговаривает осторожно, будто пред ним не человек вовсе, а дикий зверь, которого можно спугнуть неуместной интонацией или даже просто чуть повысив голос.

– Насколько мне известно, в училище вы отказались принять христианство, чем обрекли себя на лишение стипендии? – произнес Савельев, скорее, утверждая, чем спрашивая.

Цыбиков пристально посмотрел на профессора исподлобья и тихо твердо сказал:

– Да, это так.

Воспоминания о тех временах, равно как и о Петре Бадмаеве, их олицетворявшем, у Гомбожаба были весьма противоречивые. С одной стороны, Петр, выдающийся земляк, вхожий во дворец, круто изменил жизнь юного бурята, и не помышлявшего об изучении языков и традиций Востока. За это Цыбиков был ему несказанно благодарен. С другой стороны – истории, вроде той, которую упомянул Савельев.

«Как можно просить изменить вероисповедание? Это же не сменить костюм… или прическу… это – в душе, то, во что ты веришь. Нельзя перестать верить по прихоти. Нельзя начать верить по прихоти».

Будто прочтя его мысли, Савельев сказал:

– И сейчас ваша непокорность нам порукой, Гомбожаб. Поскольку нам нужен не Цыбиков-христианин, а Цыбиков-буддист.

Холод волнения, который и без того постепенно охватывал душу Гомбожаба, теперь, казалось, сковал все внутри у молодого востоковеда…

– О чем задумался? – спросил Ешей-томба, отвлекая спутника от мыслей.

– О том, какое тяжелое путешествие у нас уже, – помедлив, ответил Цыбиков, – и как много трудностей еще ждет впереди – ведь это только самое начало, по сути…

– Да, до Лхасы еще ехать и ехать, путь неблизкий, тут ты прав, – согласился Ешей.

– А что у нас там ближайшее, храм Гумбум?

– Да. Наверное… – подумав, сказал Ешей. – Наверное, к вечеру будем там. Если обойдется без всякого…

Он замялся, не подобрав подходящего слова, но Цыбиков и так понял, к чему клонит его спутник: все они каждый раз вздрагивали, если холодный степной ветер приносил издали обрывки чьих-то речей, отголоски топота копыт невидимых лошадей и другие звуки, мало общего имеющие со спокойствием. Кроме того, те же потоки воздуха, блуждающие по здешним землям, испытывали обоняние запахами чужих костров. Чудесный отвар позволял унять нервы, но не мог избавить от чувства тревоги совсем.

«Впрочем, и не стоит: если не тревожиться ни о чем, можно за такую беспечность и головой поплатиться… а мне голову терять нельзя, задача у меня архиважная. Чуть замешкаешься, вызовешь подозрения – и, почитай, убит, голову снимут свои же, чтобы тибетцы потом не казнили всех из-за одной овцы паршивой, примкнувшей к каравану паломников…»

– Боишься, Гомбожаб? – спросил Ешей напрямик, и в голосе его слышны были нотки снисхождения, даже, скорее, презрения.

– Чего именно? – осторожно уточнил Цыбиков.

– Ну… всякого. Разбойников. Степь… Тибет.

Испытующий взгляд заскользил по лицу Гомбожаба вверх-вниз, ожидая… чего? Мимолетной гримасы, которая выдаст его нечестные намерения? Цыбиков тут же отмел эту идею. Да, присоединившись к отряду, который готовился к отправке в Тибет, после долгих бесед с Савельевым и иными сотрудниками академии, Гомбожаб постоянно ожидал разоблачения. Ежечасно, даже ежеминутно он прокручивал в голове возможные вопросы спутников и сочинял ответы на них. Все время, в каждом обращении бурятских паломников искал подвоха… как вот сейчас.

«Скорее всего, он просто хочет увидеть, как у меня глаза забегают, а сам я буду говорить, что никакого страха не испытываю… что ж, пускай порадуется и успокоится…»

– «Боюсь» – это, наверное, сильно сказано, Ешей, – сказал Цыбиков, стараясь, чтобы голос его слегка подрагивал. – Скорее, опасаюсь… ибо не хочется сложить голову, так и не увидев Тибета…

Судя по удовлетворенной улыбке собеседника, Гомбожабу удалось показать нужную эмоцию.

«Надо полагать, в ближайшее время мне придется заниматься этим постоянно – врать, лукавить, изображать…»

– Да, я там бывал не раз, Тибет любой настоящий буддист должен увидеть, – уверенно заявил Ешей. – Без этого паломничества не вера у него, а так – одно название!..

– Опять отвар пьете свой, Гомбожаб? – спросил низенький тощий бурят с взъерошенными черными волосами, подходя к ним.

Его звали Даший, бурятский лама. Он вел под уздцы навьюченного верблюда; перекинутые связанные вместе мешки с нехитрыми пожитками бурята били животное по бокам.

– Пьем, – помедлив, кивнул Гомбожаб. – Хочешь тоже?

– Давай, хочу, – охотно хмыкнул Даший.

Он протянул свободную руку и, взяв кружку у Цыбикова, сделал большой глоток.

– Ах, хорошо… – причмокнув от наслаждения, прошептал Даший.

– Судя по всему, мы уже собираемся в путь? – спросил Ешей.

– Чэшой говорит, пора, – возвращая посуду Цыбикову, ответил Даший. – Иначе к ночи рискуем не добраться.

От Цыбикова не укрылось, как Ешей презрительно скривился: несмотря на весь опыт спутника Гомбожаба, предводителем был избран именно Чэшой, поскольку был казначеем перерожденного, дожидавшегося его в Лхасе.

– Что ж, тогда будем собираться, – сказал востоковед, желая хоть немного разрядить обстановку.

Путники промолчали, и Цыбиков отправился тушить костер и собирать вещи: задерживать караван не хотелось. Даший по настоянию Чэшоя кругом объехал лагерь и вскоре вернулся с благостными вестями: горизонт был чист, и их отряду ничто не мешало продолжить путь в направлении монастыря Гумбум.

«О, снова ты, мой непокорный верблюд!.. – думал Гомбожаб, навьючивая животное. – Не взбрыкивай уж…»

К счастью, все обошлось. Верблюд вел себя вполне пристойно, и до самого Гумбума Цыбиков мог преспокойно обдумывать план дальнейших действий и ворошить прошлое, вспоминая, что же побудило его согласиться на подобную авантюру – поездку под видом бурятского паломника в Тибет.

«Сейчас оглядываешься назад и думаешь – зачем, почему? Чего бы и в Петербурге не остаться?»

Поднявшись по реке Гуй, караван паломников свернул направо и взошел на небольшой холм. С его вершины открывался вид на монастырь Гумбум, и Гомбожаб остановил верблюда, дабы полюбоваться этим чудесным местом.

Цыбиков немало читал про него. Говорят, что все началось с великого реформатора ламаизма Цзонхавы и его матери. По легенде, однажды он пролил здесь свою кровь, и через три года после этого на том месте, где багряные капли упали в почву, выросло сандальное дерево цан-дан, на листьях которого можно было разглядеть изображения божеств. Возмужав, Цзонхава покинул отчий дом ради будущих великих свершений. Престарелая же мать осталась дома; она быстро заскучала по сыну и стала в своих письмах к нему просить свидания. Цзонхава не смог приехать, однако поручил матери построить под сенью дерева цан-дан

субурган1 со ста тысячами изображений «Львиноголосого». По словам реформатора, это принесет всем живым немалую пользу, а родительнице сможет заменить их свидание. Мать исполнила волю сына, и вскорости ступа была готова. Со временем к субургану начал стекаться народ со всего Тибета. Сначала лама Ринчэн-цзондуй-чжямцо построил около него келью для тридцати своих учеников, после, в 1577 году, здесь построили храм со статуей двенадцатилетнего «спасителя Майтреи» из «лекарственной глины». Наконец, еще шесть лет спустя, по настоянию третьего Далай-ламы Соднам-чжямцо был построен монастырь, который и получил название Гумбум – из-за тех самых ста тысяч портретов «Львиноголосого».

«Так сложно свыкнуться с мыслью, что весь Тибет есть замысловатое переплетение реальности и вымысла», – подумал Цыбиков, с интересом рассматривая множественные здания, расположенные в обращенном на север глубоком овраге.

Самое главное здание монастыря – то, где находился субурган, – стояло на фундаменте из серого гранита. Стены его были облицованы зеленым кирпичом, а крыша покрыта двойной позолотой. Другие здания несколько меркли на фоне основного, имея при этом весьма благородный вид.

– Ха! – рявкнули сзади.

Голос принадлежал их предводителю, Чэшою, и Гомбожаб, мигом его узнав, даже не стал оглядываться.

– Где остановимся на ночлег? – спросил он, когда верблюд командира остановился рядом с его животным.

– В доме досточтимого Лон-бо-чойчжона, – помедлив, ответил предводитель. – Он мой старый знакомец и прорицатель.

Заслышав о ремесле названного Лон-бо-чойчжона, Гомбожаб заметно напрягся. Он не очень-то верил в волшебство и все, что с ним связано, но, учитывая нынешнее положение «лазутчика», Цыбиков опасался любой ситуации, способной обернуться его разоблачением.

«Но не могу же я просить Чэшоя выбрать другое место для ночлега? Он наверняка захочет узнать, чем мне не нравится это, и что тогда я отвечу?»

Решив, что лучшее, на что он сейчас способен, это бездействие, Цыбиков сказал лишь:

– Надеюсь, мы не доставим многоуважаемому Лон-бо-чойчжону хлопот.

– О, нет, он очень гостеприимен и, поскольку живет затворником, всегда рад послушать истории, происходящие снаружи его скромной обители.

В радушии Лон-бо-чойчжона Цыбиков вскорости убедился лично – когда они приехали к его дому, хозяин следил за плывущими по небу облаками, сидя на лавке слева от входа. Одет прорицатель был небогато, но опрятно, как и надлежит любому смиренному мещанину. Лицо хозяина украшала длинная седая борода, седые же волосы спадали на плечи, словно обледеневшие ветви ивы.

– Доброго здравия, досточтимый Лон-бо-чойчжон! – радостно поприветствовал старого знакомца предводитель каравана.

– И тебе не хворать, досточтимый Чэшой, – ответил прорицатель.

Он не выглядел удивленным, лишь обрадованным.

«Неужто действительно заранее знал, что мы приедем?» – удивился про себя Цыбиков, однако тут же вспомнил, что Чэшой был родом из здешних краев, а значит, никакого резона удивляться его очередному приезду у Лон-бо-чойчжона не было.

Чэшой представил каждого из спутников хозяину, и тот отчего-то дольше всех задержался подле Цыбикова – с минуту, не меньше, он смотрел ему в глаза, едва заметно улыбаясь самым уголком рта, и лишь после этого перешел к следующему путешественнику.

– Ты ему явно чем-то запал в душу, – прошипел стоящий рядом с Гомбожабом проныра Даший. – Интересно, чем?

Цыбиков промолчал. Он не знал, чего ждать от Лон-бо-чойчжона, но по взгляду его понял, что прорицатель и вправду видит больше, чем другие.

«Интересно, насколько?»

Лон-бо-чойчжон ответил на этот вопрос довольно скоро: в один из последних январских вечеров прорицатель постучался в дверь к Гомбожабу, чем немало удивил последнего.

– Позволишь войти?

– Да, разумеется … – ответил Цыбиков.

Прорицатель прошел внутрь и присел на скамейку, что стояла у стены. Возле противоположной находилась койка Гомбожаба, на которую, следуя примеру хозяина, медленно опустился востоковед. При этом он неотрывно глядел на Лон-бо-чойчжона, а тот – на него: глаза прорицателя смеялись.

– Чем обязан вашему визиту? – осторожно осведомился востоковед.

– Я с самого начала хотел с тобой поговорить, Гомбожаб Цыбиков, – сказал хозяин. – Просто ждал подходящего момента.