Ополченский романс

Хорошая книга, на страницах, которой испытываешь массу эмоций, но не остаешься равнодушной, это уж точно. Где-то улыбаешься, где-то содрогаешься от ужаса, где-то ностальгируешь по прошлому и вздыхаешь уже от неумолимого настоящего, каждая строчка поднимает на поверхность переживания, сочувствие и волнение.Книга состоит из небольших рассказов, как кадры из жизни простых людей на Донбассе военных лет. Здесь нет взаимосвязанных событий, но некоторые герои переходят из одной главы в другую, хотя и не занимают центрального положения. Интересно показан быт военных вплоть до мельчайших деталей, которым в мирное время вообще не придаешь значения. С удовольствием читаешь солдатские байки и ловишь словечки, проникаешься буднями вчерашнего мира, и сегодняшним настоящим, запорошенным пеплом войны. И по хорошему удивляешься тому, что даже в такой атмосфере ужаса непредсказуемости завтрашнего дня, есть место шуткам и человечности.Книга поглощает тебя целиком, как в калейдоскопе лица и картинки сменяют друг друга, один характер ярче другого, близко-далекое прошлое вытаскивает из глубины памяти воспоминания, и совершенно захлестывает суровая действительность, где героизм и трагизм сплелись в один жесткий узел!

Для меня эта книга была сложной. Мне трудно даётся строгая военная тематика, и это понятно – даже начального, срочно-армейского образования у меня нет. Но основное я поняла. Поняла, что пора постигать всё, что не понятно в военном смысле. К сожалению, есть места, где мирные люди получали военное образование на горькой практике – Донбасс.Книга состоит из нескольких рассказов. Сначала их воспринимаешь каждый отдельно, как зарисовки из жизни людей, попавших в ополчение по разным причинам. К концу книги появилась ниточка, которая связывает все эти рассказы в единое целое. Может, восприятие книги изменилось потому, что её герои (Лютик, Скрип, Вострицкий и другие) стали едины в этом страшном военном деле. А может, всех связала последнее предложение Лесенцова. Много можно рассуждать о том, что же сделало этих людей, в жизни вроде бы скупых на чувства, образующими чувства у читателя. Считаю, что лучше любых рассуждений прочитать эту книгу.Само повествование трудно назвать художественным. Предложения скупые, но жизнь на войне тоже скупая. Так что в таком случае винить автора у меня рука не поднимается. Тем более, что книга создана не на пустом месте – автор сам был на Донбассе. Все, что видел автор – изложено в этой книге. Возможно, с другого ракурса. С другими людьми. Но основное – взрывы, прилёты, расстрелы, мины, двухсотые и трехсотые, – всё это автор видел своими глазами.О книге трудно говорить, ещё труднее её оценить. Имею ли я право оценивать чужие, непридуманные жизни и смерти? Кто я такая для этого? Но читать книгу надо обязательно вне зависимости от ваших взглядов на сегодняшние события.

– А я на скрипке играл.– Как? – не поверил Лютик.– А вот так, скрып-скрып, – серьезно ответил Скрип, изобразив, что держит скрипку и пилит ее смычком. Он был особенным. Они все были особенными. Он тоже был особенным, когда ворвался в стагнирующую русскую литературу нулевых со своей пацанской прозой: военной как в «Патологиях», прибандиченной как в «Восьмерке», ностальгирующе-остросюжетной как в «Черной обезьяне», горько-безнадежной, агрессивной, ниспровергающей основы – как в «Санькье». А потом была «Обитель». Великая книга, вопиюще несовременная к моменту выхода, когда все уж четверть века, как начитались лагерной литературы и возвращаться, вроде, не планировали. «Обитель» задала новый вектор осмыслению коллективной травмы/вины, насильно вывернув нацию из колеи иванов, не помнящих родства к локациям «вспомнить все» и «анализируй это». Почти по Грибоедову: «чтоб искру заронил Он в ком-нибудь с душой, кто мог бы, словом и примером, нас удержать, как крепкою вожжой, от жалкой тошноты по стороне чужой»За «Обитель» Прилепину стоит быть благодарными, сколько бы чуши он ни написал потом. Потому что после была война, и он сделал свой выбор. Каждый правый имеет право, ультраправый не меньше любого другого, и я верю, что политическая активность писателя, плод его глубокого внутреннего убеждения. Есть, однако, некоторые проблемы. И первая в том, что милитаристски ориентированное творчество с неотвратимой закономерностью перестает быть таковым Забыл, не знал или не поверил, что музы молчат, когда бьют пушки? Печально, но Муза, похоже покинула его окончательно.А вторая, по порядку, но не по значимости, в том, с эргрегором российской государственности, Жругром не стоит заигрывать или пытаться обыграть на его поле. Ему ничего не стоит перемолоть и куда большие, чем прилепинское, дарования. Далеко за примерами ходить, не надо, довольно вспомнить обоих Александров Сергеевичей. Хотя там было физическое уничтожение носителей, после чего нация в одном случае обзавелась солнцем поэзии, а во втором сокровищница пополнилась алмазом «Шах». Сомневаюсь, что за Прилепина что-нибудь дадут, он в труху перемолот.И это страшно, на самом деле, когда на твоих глазах дар божий выжирают изнутри. Читала «Ополченский романс» и плакала злыми сухими слезами: «Покушал любимый. Ты погляди, Федор, от сарделек одни шкурки остались…» (с) Первая новелла «Жизнь» еще почти тот, прежний Прилепин. Чертова дюжина остальных, все дальше скатывается в невыносимую, содержательно и стилистически убогую топорность, автором которой с равной долей вероятности мог бы выступить хоть Вася Пупкин, хоть Скрып, Худой или Лютик из числа персонажей.Для чего вообще нужно пребывание на этой войне? Скажете, за идеалы, затем, чтобы защитить людей? Ох, не смешите меня пожалуйста. Чтобы те, что наверху, могли без помех пилить бабло, а те, что внизу, познать спектр ощущений опричной вольницы? Теплее, но все еще не вполне. А знаете, какая самая главная причина? Нипочем не догадаетесь – лицо капитана Лесенцова. Дело в том, что на войне, дети, оно обретает какую-то особой скульптурности лепку, в то время, как в мирной жизни плывет, утрачивая значительность: скулы уже не те, и морщины с обветренностью не так хороши.Что за… Мать-мать-мать! Не чокаясь.