Обитель

Ох, Захарушка, ох, Прилепушка… Первое время он мне казался эдаким пародийным Сергеем Безруковым от писательской сохи. Выйдет на чистое поле бумажного листа и ну стонать про берёзки русские, про водицу колодезную и думы тяжкие простого работяги. Позже стало понятно, что он человек талантливый. Основной его талант – маркетинг. Захар прекрасно разбирается в том, чего хочет от него читатель, за что он готов дать денежку, а за что какой-нибудь усатый дяденька даст премию. Так же хорошо он знает, с кем нужно дружить, что нужно говорить и что делать на публику, чтобы всё было тип-топ.Захар вообще знает массу разнообразных вещей. Он, например, прекрасно знает, как писать хорошую литературу. Он начитан и может скопировать десятки образцов прекрасного слога других авторов. Классическая литература отскакивает от зубов. Поэтому он может написать прекрасный реферат, добротный материал, который мы все уже где-то когда-то видели: тут духовность, тут слезливая сцена, тут душенька русская. Для особенно туповатых читателей он ещё раз и ещё повторит какой-нибудь не очень сложный символ, а то и объяснит его, вдруг не поняли. Выделит. Ещё раз. Ещё. Символ, как водится, лучше брать пошире и помощнее: религиозные штучки, например, прокатят на ура. Впрочем, иногда у Захарки проявляется и собственный стиль сквозь гладкие абзацы, обкатанные потом и кровью других авторов. Тогда в тексте появляется надрыв, рубленые абзацы, пауза после каждого предложения, в которую предполагается вздохнуть и пригорюниться или поднять очи долу. Ну, или охнуть: «В какой страшной стране мы живём». Жили. Будем жить.Проблема в том, что такая литература была классная у первопроходцев, у тех, кто придумал и развивал подобную прозу. Сейчас это уже пресное тесто, вторичное донельзя. При этом действительно хорошее, но… Никакущее. Тем интереснее вдруг заметить в этом полумёртвом реферате какие-то блестящие детали от настоящего Захарки, который в лагерях, конечно, не сидел, но жизненные мелочи заметить острым глазом может. Блеснёт такое крутецкое наблюдение – и пропадёт. И опять монотонное бу-бу-бу от проверенных источников, Захар уверен, что напишет это сочинение на пять по проверенным лекалам. Как же тут не написать, всё на месте. Даже кажется иногда, что он составляет маркетинг-карту романа. Так, в этой и этой главе будет любовь, две штуки, вот тут будет драма, три штуки, через каждые десять процентов романа будет сильная сцена, чтобы слёзы на глазах, через каждые пятнадцать – цитата, чтобы афоризм. Всё посчитано, продумано, распределено, уложено в график.Из общего графика выбивается только главный герой романа, потому что про какого бы персонажа Захар не писал, всё равно получается сам Захарка. Точнее, не он сам, а его идеализированный вариант, каким он очень хотел бы казаться, чуть-чуть приперченный незначительными недостатками, чтобы не казаться супергероем из дешёвого фэнтези. Это всегда одинаковый молодой человек с невнятной внешностью, с определёнными моральными устоями, отношением к женщинам и жизни, он всегда одинаково думает и поступает. Ещё драться очень любит – одна из немногих вещей, которые Захар описывает не по чужим заметкам, поэтому получается живо, сочно и правдиво. Другое дело, что люди в лагерях вряд ли бы стали так смачно драться, как молодые сытые волчата. Да и вообще во многое верится с трудом: в один день персонаж готов сметану, упавшую в грязь, вылизывать, а уже через неделю успел отъесться на хорошей жизни и равнодушно суёт пирожки собакам и оленям, игнорируя товарищей в двух метрах от него, которые по-прежнему за эту сметану удавиться готовы. Не бывает такого. Или персонаж тогда – клинический равнодушный идиот, что никак не вяжется с его остальным образом.Что в итоге получилось? Слишком затянутое повествование, которое предсказуемо чуть более, чем полностью. Оно не такое уж и скучное, оно написано добротно и многим даже понравится, но зачем читать эту вторичный фарш из классики, если есть первоисточники, которые живее и интереснее? Думаю, что эта схема с «громкой» темой, классическим повествованием и маркетинговой расчётливостью не раз ещё повторится в работах Прилепина. Золотая жила ведь.P.S. В романе есть картонный персонажик, который выражает интересную мысль. Он весь из себя сахарный иисусик, батюшка в лагере, который кается в единственном, казалось бы, грехе: дескать, вот делаю я людям добро за счет собственной кровушки и хлебушка, а при этом думаю: «Божечки, ну какой же я отличный батюшка, какой я просто охрененчик». Вот мне иногда казалось, что Прилепин при написании романа тоже так думал. Пишет, а сам: «Господи, ну какой же я всё-таки охрененный писатель! Живой классик! Эх! Вставлю-ка ещё немножко духовности, чтобы наверняка».

"Будущее наматывает ненужное на колесо. Так надо"."Те, кто винит нас в жестокости, ни дня не были на фронте".Можно по-разному относиться к общественной деятельности Захара Прилепина (когда он выступает не как писатель), но вот литературного таланта у него не отнять.Выбранная для книги тема – а это обращение к тяжелым страницам советского прошлого нашей страны – одна из любимых, наверное, у наших современных литераторов. Обращаются к ней многие – да вот только получается не у всех. Любимая, но всегда такая сложная. Сложная своей неоднозначностью, остротой, субъективностью восприятия. Вот и Захар Прилепин в предисловии к своему роману рассказывает незамысловатую историю (незамысловатую, потому что слишком понятную для многих. Лагерное прошлое коснулось многих наших предков. Время было такое…) своего прадеда, тоже сидевшего в Соловецком лагере. История в книге соответственно подана с этого ракурса, очень личного (история от лица человека, пострадавшего от советской власти, Артема, сидевшего, правда, не «по-политическому», а по банальной причине – убийство, кого и за что он убил, мы и узнаем из книги), но, как в конце романа признается сам автор, эту историю – историю СЛОН (страшная аббревиатура лагеря) – можно было бы рассказать и от лица начальника лагеря (фигуры легендарной и яркой – Федора Ивановича Эйхманиса – на себе испытавшего «прелести» заключения. Бумерангом возвращается многое, если не всё. В конце произведения мы узнаем о нем много любопытных и занимательных фактов и, может быть, даже несколько поменяем к нему свое отношение), и от лица его любовницы, Галины Кучеренко, и от лица любого из священнослужителей (это же был изначально монастырь), и от лица других – уже «политических» – заключенных (хотя тема политики здесь затрагивается слабо, она явно не основная. Фокус внимания писателя сосредоточен прежде всего на судьбах людей, их странных пересечениях, моральных ценностях и их деформации). И каждый раз это была бы совершенно другая история. Ждала чего-то в духе Александр Солженицын – Один день Ивана Денисовича , Варлам Шаламов – Колымские рассказы , Сергей Довлатов – Зона . Но нет. Художественная интерпретация истории – это нечто иное, как я уже сказала, гораздо более субъективное и даже в какой-то степени более красочное. Это как расцветить черно-белый документальный фильм яркими новыми красками: может получиться, может – нет (печальная история «Штирлица»). По вопросу достоверности и правдоподобности – это уже скорее к историкам, тем более что взгляд на описанную в книге тему у меня тоже довольно субъективный и неоднозначный. Если же говорить о художественных достоинствах романа как вымышленного произведения. то нельзя не отметить ярко выписанных персонажей. Кого здесь только нет: и белогвардейцы, и красноармейцы, и монахи, и контрреволюционеры, и чекисты, и блатные, и фраеры. Все они теперь по одну сторону баррикад, все они – в одном лагере. А ведь начиналась их личная история, наверное, как поиски правды и справедливости (тема тоже не нова – вспомним остроги, ГУЛАГ, хотя до ГУЛАГ еще далеко, СЛОН был первой такой организацией), «правда у каждого своя», говорим мы, не задумываясь, а здесь правда оказывается общей на всех. И общей – ненависть. К государству, к Отчизне, к власти, к тюремному начальству, ко времени, которое мы не выбираем, да вот сложилось так, как сложилось. Остается только жить. Вернее, как-то стараться выживать. Перед нами разворачивается объемная картинка, где каждый человек – лишь винтик в этой огромной машине (махине?) (на ум сразу приходят знаменитые антиутопии, и не зря: тема противостояния человека и всесильного государства здесь рассматривается в том же привычно-трагическом ключе: выхода нет, в этой борьбе никогда и ни за что не победить. Есть лишь временные победители – тот же Эйхманис – но, как веревочке не виться…)По ходу романа автор пытается донести до нас и другие точки зрения на происходившее: монологи Эйхманиса, к примеру, очень красноречиво повествуют о том, что не все там было однозначно плохо и что по-другому было нельзя…(поймала себя на мысли, что мне очень интересно было бы прочитать мемуары или биографии/автобиографии/переписку бывших начальников подобных лагерей: наверняка, в них можно найти много удивительных фактов).Единственный недостаток романа: любовная линия, если ее, конечно, можно так назвать, здесь совершенно не к месту, глупо, банально, предсказуемо. Люди думали о том, как выжить в этом аду, вряд ли им было до любви…4/5, прекрасное начало знакомства с новым для меня автором, которое скорее всего постараюсь продолжить и в дальнейшем. Сюжет, слог, герои очаровали и увлекли; историческая достоверность сей книги, конечно, под большим вопросом, но, как я поняла из книги, автор и не позиционирует свое произведение в качестве исторического романа и не ставит перед собой задачи расставить все точки над "и" в этой острой теме. Это лишь одна из версий, это яркое художественное переосмысление нашего – по большому счету все еще недавнего – прошлого."Соловчане здесь, а причины их нахождения – там. Мы видим следствие, а предыстория не ясна".

1. Историческое сознание Пока я читал роман Прилепина, было ощущение, что я читаю не только лучшую книгу, написанную с начала века, но и самую важную книгу последнего времени. Рассказ о ГУЛАГе расколол нацию в 1989-1990 гг.Рассказ о ГУЛАГе теперь должен объединить нацию.Понятно, что единой общностью нас делает ощущение причастности к исторической судьбе своего народа. То, что принято называть единым историческим сознанием, «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Понятно, что свою историю нужно принять умом и сердцем. Но какую историю любить? Вокруг столько интерпретаций, столько версий. Все самые острые общественные дискуссии происходят на почве трактовки исторических событий и личностей. Тех, кого по одному каналу называют героями, на других – причисляют к злодеям или бездарностям. Кто-то с высоких трибун вычеркивает из истории целые периоды, кто-то заявляет что у России «цивилизованной» истории никогда и не было… Наблюдая всю эту информационную склоку, чувствуешь себя тем ребенком, у которого поссорились мама с папой, наговорили друг другу обидных слов и разошлись в разные углы. А ребенок стоит между ними растерянный и не знает, к кому прижаться. Так же и в истории, кажется, что сейчас вновь сошлись в битве дореволюционная и Советская Россия, что гражданская война, закончившаяся в 1922 году, вспыхнула вновь, только теперь перевес на стороне белых.Михалков снимает слезливые фильмы про «какую страну потеряли».Путин на Селигере заявляет, что большевики были национал-предателями в годы Первой мировой.Государство финансирует программы десталинизации…О каком едином историческом сознании может идти речь?Общество опять разошлось по разные стороны баррикад и выкатило пушки. Все хотят победы и, кажется, мирному исходу не бывать. Но выход есть. И он отнюдь не в каком-то утопическом покаянии. Не в суде. Все попытки расквитаться с историей, найти виноватых, не могут служить благу страны, но только способствуют разобщению российского общества и государства, могут поссорить, но не сплотить людей. «После выхода романа “Архипелаг ГУЛАГ” советская власть лишилась любого морального оправдания», – так говорили в начале 1990-х гг., так многие говорят и сегодня. Любой аргумент защитников советского времени – космос, внешнеполитические успехи, модернизация, наука, образование – разбивался вдребезги о ГУЛАГ. И еще о 1937 год. В лице ненавистников советской власти, любой, воспевавший советские успехи, автоматически воспевал ГУЛАГ. Сочувствовал как бы абсолютному злу. ГУЛАГ стал символом большевистского злодеяния, не нуждающимся в осмыслении. Никто не пытался посмотреть на ГУЛАГ как на историческое событие. О ГУЛАГе писали только с точки зрения жертвы.Прилепин первый дал слово всем сторонам.В этом смелость и новизна романа.Артем Горяинов, главный герой «Обители», совершает обход всех кругов Соловецкого ада, чтобы показать нам его обитателей. Перед ним демонстрируют красноречие каэры (контрреволюционеры), проповедуют священники, ругаются ученые, представители интеллигенции, исповедуются поэты и большевики. Прилепин дает высказаться начальнику лагеря Федору Эйхманису и чекистке Гале.Мячик летает от одних к другим, и в этом напряженном диалоге начинает проступать эпоха. «Монахи построили храм, а большевики – тюрьму и мучают людей», – слышим мы с одной стороны. «Теперь тут обижают семь тысяч человек. А до сих пор тысячу лет секли всю Россию! Мужика – секли и секли! Всего пять лет прошло (после революции) – но кому сейчас придет в голову отвести взрослого человека на конюшню, снять с него штаны и по заднице бить кнутом?» – слышим мы с другой стороны.«Большевики убили русское священство»! «Как бы не так, – парирует Эйхманис. – В России сорок тысяч церквей, и в каждой батюшка. А в Соловках их сейчас – 119 человек! И то самых настырных и зловредных. Где же остальные? А все там же». Основным источником информации и ее безальтернативной интерпретации на Руси всегда были священники. «Самое главное им (русским людям) объяснял поп – и про Бога, и про Россию, и про царя. Тираж любой книги Блока был – одна тысяча экземпляров. А у любого попа три тысячи прихожан в любой деревне. И если батюшка говорит, что советская власть – от Антихриста, – а они говорят это неустанно! – значит, никакого социализма в этой деревне, пока стоит там церковь, – мы не построим!» И так далее.Этот истерический, переходящий на хрип диалог о судьбе родины продолжается на 752 страницах, и мы начинаем понимать мотивы поступков, которые раньше казались немотивированной жестокостью. Прилепин не оправдывает ГУЛАГ, лагерный ужас написан без прикрас, он пытается, как медиатор переговоров, дать каждой из сторон максимально откровенно высказаться. Рассказать о своих идеалах и интересах. «Принять», «простить», «осудить» – все это личное дело каждого. Главное – понять оппонента. С этого начинается конструктивный разговор. Понимание создает предпосылки единения. Захар Прилепин в романе «Обитель» выводит историю ГУЛАГа из подвала идеологических упрощений на холодный воздух общенациональной драмы. Это драма каэров, священников, ученых, представителей интеллигенции, поэтов и большевиков, блатных. Всех. Всей России.История это не набор досадных случайностей, она имеет свою внутреннюю логику, свою правоту. И если мы хотим любить нашу историю, мы должны принять ее целиком, соединив в единое целое дореволюционную, Советскую Россию, русское зарубежье и современную Россию. Идеолог сменовеховства Николай Устрялов писал: «Наши внуки на вопрос, чем велика Россия? – с гордостью скажут: Пушкиным и Толстым, Достоевским и Гоголем, русской музыкой, русской религиозной мыслью, Петром Великим и великой русской революцией». Устрялов одним из первых в русской эмиграции признал революцию и советскую власть закономерным продолжением отечественной истории. И тут нет противоречий. Религиозная мысль ультраконсервативного Ивана Ильина такое же достижение русского духа, как и анархизм Петра Кропоткина. А эмигрантский роман «Лето Господне» Ивана Шмелева, поэтический гимн старой Руси, так же близок нашему сердцу, как «Василий Теркин» Твардовского или «Тимур и его команда» Аркадия Гайдара – книжка, написанная для советских пионеров. 2. Антиутопия«Обитель» Прилепина можно рассматривать еще как роман-антиутопию. Только невыдуманную. Дело в том, что Соловецкий лагерь, первый лагерь Советской России, рассматривался изначально как лаборатория нового человека. Идеалисты-руководители новой республики думали, что в лагере можно перековать человека, сделать из преступника полноценного гармонически развитого гражданина.Дело в том, что все революционеры, начиная с XVIII века, верили в социальную природу зла. Они считали, что человек рождается прекрасным, а преступником делает его дурно устроенное общество, построенное на неравенстве. И еще они считали, что труд является одной из главных потребностей человека. В коммунистическом обществе, мол, не надо будет никого заставлять трудиться. Исходя из этого, создатели лагеря полагали, что если всем заключенным дать работу, соответствующую их силе и навыкам, и всех поставить в равные условия (интеллигентов перемешать с уголовниками), человек может измениться. Возрасти над собой. Поэтому Эйхманис, первый начальник Соловецкого лагеря, учредил у себя два театра, два оркестра, две газеты, восемь школ, двадцать два ликбеза, двенадцать профкурсов и восемнадцать библиотек, «включая передвижные». Все условия для гармоничного развития личности. Даже музей монастыря открыл.Соловки Эйхманиса были государством в государстве. «Здесь не столько лагерь, сколько огромное хозяйство, – говорит он. – Лесозаготовка – лесопильное и столярное производства. Рыбная и тюленья ловля. Скотное и молочное хозяйство. Известково-алебастровый, гончарный, механический заводы. Бондарная, канатная, наждачная, карбасная мастерские. Еще мастерские: кожевенные, сапожные, портновские, кузнечные, кирпичные… Плюс к тому – обувная фабрика. Электрификация острова. Перегонный завод, железная дорога, торфоразработки, сольхоз, пушхоз и сельхоз». На Соловках высаживались редкие сорта роз, разводили лис, изучали водоросли.Читаешь и думаешь, ведь собрано все, чтобы построить Город Солнца. Воплотить Утопию. Вот только ничего не получилось почему-то. Вместо Города Солнца построили живодерню. Почему? Может быть, потому что уголовник при новом, справедливом строе, остается таким же уголовником. Человек как был страшен, так и остался. «Революция не принесла быстро того, чего ждали», – говорит чекистка Галина. И в этих словах слышится страшное, непосильное разочарование. А ведь, действительно, ждали антропологического чуда. Его предрекали философы и поэты. Николай Бердяев, Андрей Платонов. Ждали, что в новый мир войдет гордый новый человек, свободный от греха эксплуатации, а получилось, что со дна поднялась всякая мразь, уголовщина. Это, во-первых.А во-вторых, Мировая война, революция и гражданская война сделала людей жестокими. «Те, кто винит нас за жестокость, ни дня не были на фронте», – говорит Эйхманис. Люди, которые привыкли убивать, которые носят маузер на ремне, не могут остановиться перед соблазном решать сложные проблемы простыми расстрелами. Нет человека, нет проблемы. Для всего поколения революционеров война не заканчивалась никогда. В результате, вместо лаборатории получился «цирк а аду», «фантасмагория», как говорит герой книги. Потому что «каждый человек носит на дне своем немного ада: пошевелите кочергой – повалит смрадный дым». Ошибочной оказалась старая гипотеза Жан-Жака Руссо про изначальную доброту человека. Кажется, Прилепинская «Обитель» об этом. В романе есть всего одна пафосная сцена, написанная, чтобы показать, что люди небезнадежны. Когда приговоренные к смерти заключенные ночью коллективно исповедуются в грехах перед принятием причастия. Это сцена безумия. Вырывается наружу дикий вопль страха и покаяния, примиряющий всех в этом лагере, в этом мире. А наутро «причастные Тайнам» вновь начинают друг друга мучить. И владычка-монах, с которым они связывали надежду на спасение, умирает. Воистину: «Человек темен и страшен, но мир человечен и тепел». Это последние слова романа.