Каждая частица плоти безудержно вопила и отказывалась слушать генетический разум. Живые клетки разрывали его бренное физическое тело на множество миллионов мельчайших кусочков…
– Юра, давай опохмелимся, – доносился с улицы сквозь деревянную оконную раму голос соседа Виктора. – Я самогона бутылку надыбал, – показывал Виктор через немытое годами оконное стекло бутылку «чекушку» с бормотухой, закупоренную пробкой из обрывка скомканной газеты.
Юра лежал на кровати, пружины которой от старости провисли, и его поза больше походила на такую будто он лежит в гамаке. Он с трудом открыл глаза, чего ему не хотелось делать, поскольку он желал оставаться в кровати, гамаке с закрытыми глазами неподвижно и тихо размышлять. Всякое движение ему давалось с огромным усилием и с нестерпимой болью. Нельзя было его назвать инвалидом или больным человеком, хотя как сказать…
– Сейчас подожди, выйду, – сказал Юрий, вставая медленно с кровати.
Он прошел во вторую половину деревянного дома на кухню. Половицы под его ногами прогибались и издавали характерный звук скрипа. В доме творился полнейший бардак: грязь, паутина на углах, пожелтевшие на стенах обои местами надорванные, нестираное белье, немытая скудная посуда, были разбросаны где попало. Взяв алюминиевую кружку и черпанув из эмалированного ведра воды, он судорожно стал пить, насыщая влагой горящие «трубы». Затем подошел к осколку зеркала, надменно восседавшему на выемке кирпичной голландки, и посмотрелся. На него глядело до боли узнаваемое небритое лицо, с впавшими щеками и выпирающими скулами. Обезумевшие, пожелтевшие глаза напомнили ему мутное содержимое бутылки, которую принес Виктор.
Распив с соседом самогон и закусив сорванными во дворе зелеными яблоками, они сели на завалинку и молча закурили дешевые сигареты без фильтра.
Спустя некоторое время к ним присоединился еще один односельчанин, которому удалось выискать домашние припасы самогона, спрятанные его женой с целью оплаты кормов на зиму для скота. Саша был навеселе, неся почти полную трехлитровую банку с самогоном.
Да, это был праздник, не каждый день приваливает столь много спиртного.
Ближе к вечеру троица, изрядно напившись, расползлась, каждый еле-еле держась на ногах, направился к себе домой.
Он проснулся, от шума. Кто-то барабанил в его дверь и кричал женским голосом.
– Юра, вставай. Сашка помер! – кричала истошным голосом женщина, не переставая стучать ногами и руками во входную деревянную дверь.
Не соображая, он инстинктивно встал с кровати и направился к выходу, задев в сенях ногой пустую небрежно лежащую на проходе флягу, он чуть было не упал, но, схватившись правой рукой за бревенчатую стену, удержался и стал открывать дверь, которая от ударов ходила ходуном. Казалось, если по ней ударить чуть сильнее, она слетит с петель.
На пороге стояла Маруська – жена Сашки. Женщина была одета по-деревенски: в резиновых сапогах по колено, совхозном халате доярки, на голове бордовый матерчатый платок.
– Допились алкаши, нет на вас управы никакой. Иди, помоги моего из дома вынести, «беларуська» уже стоит, чтобы в морг отвезти, – прокричала Маруська, вытирая уголком головного платка влажные от слез глаза.
Сашка помер ночью, его организм не выдержал регулярного потребления алкоголя, и большое сердце отказалось выполнять возложенные на него функции, сделав внезапный – Стоп. Тело отвезли в райцентр, где располагался единственный на всю округу морг, и на третий день предали земле, похоронив на сельском кладбище.