003
ОтложитьЧитал
* * *
Прибывшие в Нью-Йорк в восьмидесятые годы XX века бабушки и дедушки Фрэнки Пеллегрино должны были пройти иммиграционный фильтровочный пункт на Эллис-айленд, на острове Эллис. Там ныне находится Музей иммиграции, куда мы и направились. На самой южной оконечности Манхэттена можно сесть на паром, который привезет вас сначала на остров Свободы (Либерти-айленд), где высится Леди Либерти, она же статуя Свободы, а оттуда – на Эллис. Хоть и в будний день, но народу было тьма, все, конечно, туристы, но вовсе не иностранные, а американцы, приехавшие из разных штатов. Разглядывая их, я невольно вспомнил два наблюдения Ильфа и Петрова: «Больше всего американцы курят «Лаки Страйк» в темно-зеленой обертке с красным кругом посередине, «Честерфилд» в белой обертке с золотой надписью и «Кэмел» – желтая пачка с изображением коричневого верблюда». И еще: «Американцы по своей природе – жующий народ. Они жуют резинку, конфетки, кончики сигар, их челюсти постоянно движутся, стучат, хлопают». Рассматривая американскую толпу, легко было убедиться в том, что ныне курить в Америке – не «кул», не круто. Даже на воздухе, где в отличие от любых публичных помещений курение не запрещено, почти не видно дымка, не слышно запаха горящего табака. В этом Америка преуспела. Как же добились этого? Понятно, не тем, что сумели довести до сознания всех вред курения – об этом знают даже аборигены в Австралии, но мир меньше курить не стал. Дело в другом: в Америке сумели сделать так, что курение оказалось немодным, чем-то скорее не совсем приличным, как ковыряние в носу. Сумели сделать из некурящего человека пример для подражания – и именно в Америке это сработало как нигде в мире. Американцы считают себя абсолютными индивидуалистами, полагают, что их страна, как никакая другая, прославляет и превыше всего ценит индивидуальность. Это – миф. Нет второго народа, который был бы так готов следовать моде, встроиться в то, что становится эталонным. Модно бегать трусцой? Вся нация бежит, тяжело переводя дыхание. Модно худеть? Нация тратит миллиарды долларов на приобретение чудо-лекарств, от потребления которых вы похудеете на неслыханное количество паундов за две недели. Моден в этом году желтый цвет – вся нация желтеет, словно лес осенью. На самом деле стадное чувство гораздо более свойственно американцу, чем англичанину, французу, итальянцу или русскому, и это, возможно, одна из причин, почему так легко управлять этим народом. И конечно, американцы остаются жующим народом. Рот у них занят постоянно – не только жвачкой, но чипсами, хот-догами, конфетами, мороженым, орешками и тому подобным. Буфет нашего парома беспрерывно торговал, но очередь не уменьшалась до самой статуи. Жара стояла такая, что под ногами асфальт слегка подавался. Очередь тех, кто желал попасть внутрь Мисс Либерти, растянулась на несколько сотен метров. Мы все заметили, что американцы смотрят на эту леди влюбленными глазами, но еще не понимали, что мы являемся свидетелями лишь одного из проявлений американского патриотизма, о котором я еще скажу. Я вдруг вспомнил слова одной известной американской киноактрисы, сказанные мне вскоре после 11 сентября 2001 года: «Знаете, если бы террористы взорвали статую Свободы, это было бы для нас хуже, чем то, что случилось с башнями-близнецами. Мы бы сошли с ума от горя и гнева». Походив вокруг «дамы» с факелом и отсняв натуру, мы, не проявив интереса к исследованию ее внутренностей, поплыли к Эллис-айленду и Музею иммиграции. Место это необыкновенно интересное, оно предоставляет посетителю возможность как бы стать одним из тех двенадцати миллионов, кто прошел здесь между открытием этого фильтрационного пункта в 1892 году и его закрытием в 1954-м. Необычно наглядно представлены пути иммиграции, откуда, в какое время и из каких стран шла иммиграция, но, пожалуй, больше всего производит впечатление один экспонат, который отражает самую суть американского эксперимента. Представьте себе сделанный из пластмассы рифленый американский флаг длиной метров десять и порядка трех – высоты. Приближаясь к нему с одной стороны, вы видите звездно-полосатый стяг Соединенных Штатов Америки, но когда вы начинаете продвигаться вдоль него, вместо флага начинают появляться лица – черные, белые, желтые, мужские, женские, старые, молодые, детские, тысячи, десятки тысяч лиц тех, кто прошел здесь, кто приехал иностранцем, а потом, попав в американский «плавильный котел», стал американцем. А потом, пройдя в обратном направлении, вы видите, как лица постепенно сливаются в американский флаг. Кстати о «плавильном котле». За годы жизни и работы в Америке мне стало казаться, что котел начал барахлить, он уже не так уж и плавит. Скорее, можно говорить о «салате», разные части которого не сливаются воедино, а существуют рядом, все еще образуя нечто перемешанное, но не цельное. Некоторые, правда, утверждают, что и этого не стало, что новая иммиграция из Азии, Африки и Латинской Америки не смешивается с «настоящей» Америкой, словно вода и растительное масло. К этой теме я еще вернусь, но здесь скажу, что для человека, который хочет понять, нет, почувствовать Америку, посещение Эллис-айленда совершенно необходимо. День был предельно насыщен, вечером, еле волоча ноги, мы с Иваном добрались до той самой гостиницы и того самого номера, в котором целый месяц провели Ильф и Петров. Они писали: «Поздно ночью мы вернулись в отель, не разочарованные Нью-Йорком и не восхищенные им, а скорее всего встревоженные его громадностью, богатством и нищетой». Мы тоже не были ни разочарованы, ни восхищены – Москва ничуть не меньше Нью-Йорка, в ней богатства и нищеты тоже предостаточно, что, впрочем, мало кого тревожит. На самом деле Нью-Йорк много богаче Москвы, мне иногда кажется, что, хотя и говорят, что деньги не пахнут, в этом городе запах денег ощущается. На Уолл-стрит, в финансовом центре Америки, если не сказать мира, Ваня Ургант присел около слива у обочины, откуда валил густой пар. Взмахами рук он направил пар на свое лицо и, несколько раз втянув его запах носом, сказал: «Вот так пахнут деньги, дорогие мои». В течение всей нашей поездки по этой сказочно богатой стране мы встречались с такой нищетой, что могло показаться, будто мы находимся в Бангладеш, и это, в самом деле, вызывало у меня не столько чувство тревоги, сколько недоумение: ну как может существовать такая бедность при таком богатстве? Американцы в этом смысле обладают каким-то особым зрением: они этого не видят. Все устроено так, что пути бедных и богатых не пересекаются почти никогда. Есть Нью-Йорк для богатых, есть для обеспеченных, есть для более или менее преуспевающих, а есть для бедных. Это совершенно разные районы города, они не похожи друг на друга, там все выглядит иначе – магазины, дома, сами улицы, и их жители редко выходят за пределы своего… ну, как бы это сказать, не гетто, конечно, но территории. Побывав в бывшем отеле «Шелтон», мы спустились и, собравшись группой, разбили о тротуар тарелку, после чего каждый взял себе один кусочек. На этом настоял наш режиссер Валерий Спирин. Как он объяснил, так заведено у документалистов; когда работа будет завершена, мы вновь встретимся и по кусочкам соберем эту самую тарелку. Если не соблюсти этот ритуал, сказал он, ничего из нашей затеи не получится. Я хотел спросить, гарантирует ли соблюдение ритуала успех нашему предприятию? Но почему-то не спросил…
* * *
Наутро мы стали грузиться в дорогу. Наш грип зафиксировал камеры на капоте нашего «форда», вызвав тем самым живейший интерес проходивших мимо американцев. С трудом мы втиснули в машины разнообразные ящики, баулы и чемоданы, и тронулись в путь. Путь этот лежал в Куперстаун штат Нью-Йорк, где находится Зал Славы всеамериканской игры, название которой «бейсбол». На этом настоял я, поскольку убежден, что понять американскую душу, не понимая сути бейсбола, совершенно невозможно. Разумеется, у нас были подробнейшие карты, но предпочтение было отдано хай-теку под названием GPS. Штучка, конечно, донельзя удобная, но, как всегда, нет добра без худа: пользуясь только и всегда ею, люди разучатся читать карты, как, например, не могут в уме или с карандашом и бумагой умножать 8 на 9 дети, которые пользовались только калькуляторами. Вообще я заметил, что в Америке, в стране хай-тека, достаточно этому хай-теку дать сбой, и все замирает. Слова «завис компьютер» произносятся с той же интонацией, как «конец света». В этом случае вполне на вид толковый регистратор превращается в совершенно беспомощного дебила, который не может ответить ни на один вопрос. Саша Носков прикрепил к лобовому стеклу купленный нами аппарат GPS и ввел город назначения – Куперстаун, название улицы и номер дома, где расположен Зал Славы бейсбола, и мы поехали. И тут начались чудеса. Едем час, едем полтора часа – и никак не выедем из Нью-Йорка. Да и вообще я начинаю понимать, что едем не туда. А время дорого, мы еще должны успеть заехать в город Бикон, чтобы пообщаться с Питом Сигером, о котором будет сказано ниже. Едем туда – не знаем куда. Наконец мне приходит в голову гениальная мысль. Остановив наш табор, я спрашиваю: «Саша, а вы ввели название штата? Город Куперстаун, штат Нью-Йорк?» Саша смотрит на меня с удивлением и отвечает: «А разве надо?» Тут-то и выясняется, что, поскольку в Америке есть множество Куперстаунов, умная система глобального определения координат начинает искать их по штатам в алфавитном порядке, и первый в этом списке – штат Делавер, который нам совершенно не нужен. До Делавера мы, к счастью, не доехали, но не доехали мы и до Зала Славы бейсбола, уже не было на то времени. Так мне и не удалось объяснить нашей команде, и в особенности Ване Урганту, что такое бейсбол, почему без понимания сути и души этой игры невозможно понять суть и душу Америки. Правда, в самом конце нашего путешествия представилась возможность познакомить Урганта с великой американской игрой. Но он мало что понял. Увы.
Глава 2
Пит Сигер и кое-что о гражданском обществе
Городок Бикон лежит к северу от города Нью-Йорка, часах в полутора езды, на самом берегу реки Гудзон. Там живет мой друг и учитель, народный певец, мудрец-мыслитель, борец за все, за что только надо бороться, Пит Сигер. Я познакомился с ним лет в одиннадцать или двенадцать, когда на уроке пения в класс вошел «стручковая фасоль», как в Америке называют человека столь длинного, сколь и худющего. У «фасоли» на одном плече висела невиданных размеров гитара (как потом оказалось, двенадцатиструнная), на другом – банджо. На нем были джинсы, клетчатая, с открытым воротником, рубашка и какие-то здоровенные и давно не чищенные бахилы. Ничего не сказав, он снял с плеча и положил на рояль гитару и начал потихоньку перебирать струны банджо. Мы все сидели как завороженные. Потом он тихо сказал: «Привет, меня зовут Пит Сигер, я – ваш новый учитель музыки. Кто здесь любит петь?» Строго говоря, никто из нас петь не любил, точнее, не любил урок музыки, на котором довольно пожилая очкастая дама, сев за рояль, заставляла нас петь всякую чушь. Но Пит был совсем не похож на учителя музыки, и, как потом оказалось, мы все любили петь. Пит влюбил нас, и меня в первую голову, в американскую народную музыку. У американцев есть легендарная, почти былинная личность – Джонни Апплсид, Джонни – Яблочное зерно – который, как явствует из его прозвища, ходил по Америке, разбрасывая яблочные зерна. На самом деле это был реальный человек, имя его – Джон Чапман, он родился в 1774 году и еще при жизни прославился не только тем, что сажал яблоневые сады, но и своей любовью к животным и тем, что мы сегодня назвали бы борьбой за сохранение окружающей среды. Джон Чапман был высокого роста, худощав и главным своим делом считал сеяние добра. Пит Сигер – современный Джон Чапман, вполне легендарная фигура. Перечисление всего того, что он сделал за свои восемьдесят три года, потребовало бы написания отдельной книги, так что ограничусь лишь одним: он добился, чтобы была построена шхуна, на которой вместе с командой единомышленников плавал по Гудзону; парусник «Клируотер» («Чистая вода») заходил в города, в которых Пит устраивал концерты и призывал всех присоединиться к движению за очищение почти уже задохнувшейся от загрязнений реки. И что же? Сегодня в Гудзон вновь вернулись исчезнувшие, казалось, навсегда, осетры, не говоря о других, более прихотливых рыбах, в его водах можно безо всяких опасений купаться, да что купаться, эту воду можно пить. Сигер живет со своей женой Тоши, американкой японского происхождения, в доме, который он построил собственными руками. Дом расположен идеально – на высоком холме, откуда открывается красивейший вид на Гудзон. Туда мы и прибыли всей командой, прибыли с полуторачасовым опозданием. Пит и Тоши уже собирались на таун-митинг, то есть на собрание жителей городка, и мы договорились приехать туда после того, как немножко поснимаем в доме. Собрание проводилось у самого берега Гудзона. Участники принесли разного рода холодную и горячую еду (на наш коллективный взгляд, не очень вкусную), с тем чтобы подкрепиться до начала работы. Кроме того, кое-кто принес с собой музыкальный инструмент – гитару, мандолину, губную гармошку, поскольку в программу обязательно входило поиграть и попеть. Пит замечательно играет на гитаре и на банджо. Увы, он больше не поет – голоса нет: он так наэксплуатировал за эти годы свои голосовые связки, что они стали отказывать ему. Говорит он тихим, чуть сиплым голосом, но петь не может. В свое время пел, как он говорит, «расщепленным тенором», голосом высоким и абсолютно узнаваемым из-за некоторой подхриповатости – той самой «расщепленности». Мы понаблюдали, как эти американцы – человек двадцать или тридцать, – поев, попив и попев, сели обсуждать свои дела. Я совершенно точно видел, что наша группа вообще не понимает, что происходит. А происходило то, что практиковалось еще в колониальное время, задолго до возникновения Соединенных Штатов, иначе говоря, то, что существует в Америке уже около трехсот лет: Town meeting, Собрание городка. Именно городка, потому что таун-митинг – это не просто митинг, то бишь собрание, это местный орган власти для населенного пункта, жители которого пожелали считать свое местообитание тауном (городком), а не сити (городом). Так вот, в городе управление осуществляется городской властью, муниципалитетом, а в городке – именно таун-митингом, то есть самими жителями. Я не вдаюсь в тонкости и подробности, но нет никакого сомнения, что из всех форм демократического правления эта – самая демократическая. Не так важно, что обсуждалось на этой встрече, важно, как это обсуждалось: спокойно, деловито, с соблюдением всех правил и – а это было главное для нас, несколько ошалевших от происходящего – с абсолютной уверенностью в том, что принятые ими решения будут выполняться потому хотя бы, что это их городок, что в ответе за него именно они, и как они решат – так оно и будет. Американская демократия в действии. Еще будет повод более подробно и предметно поговорить на эту тему, но важно, что в самом начале пути мы столкнулись с этим сугубо американским явлением. Хотя вдруг вспомнил, что у него были предшественники: афинская ассамблея, новгородское вече, антельглезия средневековых басков и проходящие по сей день два раза в год собрания жителей порядка девяноста процентов всех кантонов Швейцарии. По окончании собрания мы сели с Питом на пирсе. Уже было темно, наши световые приборы бросали желтые блики на окружающую нас воду Гудзона, и Пит тихо отвечал на мои вопросы: «Американская мечта существует по-прежнему? То, что когда-то называли американской мечтой, это еще что-то значит?» – «В каком-то смысле да. А в каком-то ее не существует уже давно. В 1890 году тогдашний президент Резерфорд Хейз на встрече с миллионерами сказал: «Согласитесь, в нашей стране, Америке, давно нет правительства народа, созданного народом и для народа, как говорил об этом Линкольн в своей известной геттисбергской речи. Это страна богатых для богатых». А сегодня можно добавить: и корпораций». – «Существует ли некий «средний американец»?» – «Я думаю, лучше всего под определение среднего американца подходит человек, который много смотрит телевизор, особо не читает газет и страдает избыточным весом… Думаю, средний американец привык говорить то, что он думает, безо всякой опаски. Если ему сказать: не говорите этого, то средний американец ответит: это же Америка, у всех есть право на свое мнение». Пит говорил, а я не мог оторваться от совершенно голубых, совершенно детских глаз худющего и длиннющего человека, который с полным, не допускающим никаких сомнений убеждением говорил: «Пока мы умеем смеяться, мы одолеем».
* * *
Американцы, конечно, наивны, это факт, и мы, европейцы, посмеиваемся над ними с высоты своего многовекового опыта. Мы, европейцы, скорее, скептичны, а то и циничны, мы-то знаем, что старайся не старайся, все равно не получится, или получится не то, чуть ли не каждое предложение – это я имею в виду Россию – начинают с отрицания, со слова «нет», например – «нет, но…». Американцы никогда не начинают с отрицания. Мы ищем доводы в пользу того, что данное предложение осуществить невозможно, американец сразу ищет способы, как добиться поставленной цели. Мы знаем, что ничего не получится, а он, американец, этого не знает – и потому у него это получается, и Америка оставляет всех далеко позади. Иногда незнание оказывается необыкновенно полезным, мощным стимулом прогресса: ведь если знать, что тяжелый предмет летать не может, то даже не попытаешься построить летательный аппарат, а вот если этого не знать, то… Американская демократия в значительной степени родилась в противовес общепринятому мнению, что существующий монархический порядок незыблем. Это мы сегодня легко и непринужденно оперируем такими терминами, как «права человека» и «свобода печати», но когда эти понятия появились в Билле о правах в декабре 1793 года, это было неслыханно, невероятно и невозможно. Только американцы того времени, особенно Томас Джефферсон, не знали об этом.