Белая власть, казаки и крестьяне на Юге России. Противостояние и сотрудничество. 1918—1919

Серия «Новейшие исследования по истории России» основана в 2016 г.

Рецензенты:

д. и.н. В.П. Николашин,

д. и. н Д.А. Сафонов

© Посадский А.В., 2024

© «Центрполиграф», 2024

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2024

Введение

Настоящая книга представляет собой развитие темы, которую нам приходилось реализовывать в книжном формате в 2010 и 2018 гг., а также в статьях. Речь идет о Саратовском корпусе – немногочисленном формировании на белом Юге, которое возникло по инициативе энергичного офицера полковника В. К. Манакина и было поддержано атаманом Всевеликого войска Донского П.Н. Красновым. Начинание не оказалось масштабным, двигаться вглубь Саратовской губернии не получилось, и Саратовский корпус остался локальным, но весьма показательным сюжетом Гражданской войны. Основу корпуса составили саратовские крестьяне-повстанцы, в том числе напрямую перешедшие из рядов РККА. Воплощение идеи местного формирования, которое воодушевлялось бы мыслью об освобождении своей губернии и опиралось на собственное самоуправление в освобожденных районах, как раз и представляет значительный интерес.

Саратовский корпус осенью 1918 г. номинально вошел в состав Особой Южной армии и таким образом попал в «германофильские» и «антидобровольческие» начинания. В подозрительности и ревности добровольцев к южанам переплетались и политические вопросы ориентаций, и весьма зримые обиды и неравенства. У южан были выше оклады. При донской власти и немцах в Таганроге плакаты о поступлении в Южную и Астраханскую армии расклеивались по улицам, а добровольческая пропаганда могла быть только подпольной¹, что любви со стороны добровольцев явно не добавляло.

Между тем к эпопее Южной армии корпус практически не имел отношения, даже финансировался, как будет показано, нарочито скромно. В связи с таким соседством корпус многократно упоминается в мемуарной и исследовательской литературе, без подробностей. А.С. Лукомский в воспоминаниях, рассказывая об эпопее Южной армии, делает такое примечание: «Я ничего здесь не говорю про формирования на Дону так называемых Астраханского и Саратовского корпусов. По слухам, эти формирования также производились с благословения немцев и на их средства»². Нередко корпус теряется как незначительная или незнакомая пишущему величина. Советская уездная газета, например, в статье о Южной и Астраханской армиях Саратовское формирование не называет³. Генерал Ф.Ф. Палицын, перечисляя группировки антибольшевистских войск на начало 1919 г., упоминает группировку в 8—12 тысяч в южной части Воронежской губернии, а также «Краснова с казаками и пешими частями в 40 тыс.»⁴, опять-таки не замечая саратовцев. Белый мемуарист издевательски пишет об уездных сепаратизмах, поминая в числе многих прочих «южную армию и отдельный саратовский корпус, с походным губернаторством в двух уездах». Он полагал вредной скромность командования, которое принимало за силу «бессовестную наглость безответственных самостийников»⁵. Хотя в случае с Саратовским корпусом ни о каких уездных самостийничествах речи нет.

Современный исследователь Ю.Г. Гражданов весьма недоброжелательно пишет о Саратовском корпусе, при этом почему-то считая, что В.К Манакин был снят атаманом Красновым с должности комкора за принятие добровольцев с Дона и связь с деникинцами⁶.

Более внимательно и здраво к истории саратовского начинания отнеслись известные авторы Зарубежья Н.Н. Головин и А.А. Зайцов.

Н.Н. Головин в разделе своего труда под названием «Формирование Астраханской, Южной и Северной армий» мельком упоминает Саратовский корпус как начинание генерала Н.Н. Краснова на Саратовском направлении и далее вновь упоминает Русскую народную армию (предшественница корпуса) и сам Саратовский корпус, описывая ситуацию на Донском фронте и неудачу формирования общерусской армии на донской территории⁷. Н.Н. Головин обращает внимание на то, что группировка Донской армии к середине августа – более всего сил на Саратовском направлении, а не на Воронежском и Царицынском – выражала идею соединения с Поволжским белым фронтом. Группировка же красных, с наиболее сильной из трех армией под Царицыном, выражала идею важности Царицына. П.Н. Краснов, не сумев убедить А.И. Деникина помочь донцам под Царицыном, не мог развивать действия в направлении Камышина и Саратова, имея в тылу царицынскую группировку красных⁸.

А.А. Зайцов правильно пишет, что Южная и Астраханская армии создавались немцами, а Русская народная – самим донским атаманом⁹. «Все эти три „корпуса“ действовали на трех различных направлениях, вне всякой связи друг с другом, и формирование „Особой Южной Армии“, конечно, приходится рассматривать не как создание нового фронта, а лишь как стремление ген. Краснова постепенно заменить казачьи ополчения на трех основных направлениях Донского фронта (Царицынском, Балашовском и Воронежском) „русской“ армией для наступления вглубь России»¹⁰. При этом «причины неудачи лежали не в основном замысле, а в исполнении. Несочувствие Добровольческой армии этим формированиям сразу поставило под вопрос возможность их осуществления»¹¹.

История Гражданской войны ткалась местными удачами и неудачами в мобилизации под свои знамена людей, согласных воевать, понявших, за что воевать стоит. Любые частные сюжеты в этой разнообразной истории заслуживают внимания. В этом ряду история Саратовского корпуса пролегает между бывшим и несбывшимся, если вспомнить формулировку Ф.А. Степуна. Формирование, которое призвано было освободить родную губернию, влиться в возрождавшуюся Русскую армию и оставшееся лишь небольшим отрядом в рядах Донской армии, а потом растворившееся во ВСЮР. Командир с кругозором и вкусом к политическим решениям – и тускло сложившаяся боевая судьба, на второстепенных ролях у А.И. Деникина.

Виктор Константинович Манакин имел вполне стереотипную военную судьбу: училище, служба в гвардейской артиллерии, Академии Генерального штаба, Великая война, Георгиевское оружие в тяжелом 1915 г. Однако в истории русской революции, Гражданской войны, в последующей долгой жизни в Зарубежье Манакин ведет себя гораздо более изобретательно, дерзко и нередко продуктивно, чем многие его сослуживцы, ровесники, люди одного с ним происхождения и одной судьбы.

Источниковую базу исследования составили как опубликованные, так и, в главной массе, неопубликованные документы. Саратовский корпус не стал самостоятельным фондообразователем в российских архивах, однако его внутренняя документация сравнительно широко представлена в фондах РГВА.

Сам В.К Манакин был человеком пишущим и планировал обратиться к мемуарам. В протоколах заседаний хозяйственной комиссии Русского заграничного исторического архива есть такая запись: «полк. В.К Манакин, архив Саратовского корпуса. С.П. Постников, отзыв», свидетельствующая о предложении Манакиным такового архиву. В разделе персональной переписки под номером 1035 также видим Манакина. Он обозначен как «генерального штаба полковник, „Русский сокол в Загребе“, альманах», проживающий в Белграде и Загребе. Переписка с архивом на протяжении 1924–1926 гг. заняла 53 листа¹². В этой переписке он дает несколько страниц чрезвычайно интересных записок, фактически небольшой мемуарный очерк, весьма информативный¹³.

«На основании нескольких заявлений Архива – о желательности приобретения сохранившихся у меня исторических документов Саратовской организации Русской Народной Армии – Саратовского военного губернатора и Саратовского корпуса и сделал им опись, при сем прилагаемую…

Я хочу при первой возможности издать свои воспоминания об этой эпохе, равно как и о не менее интересной эпохе формирования ударных революционных батальонов 1917 г.,  – но время идет, а возможностей нет. Поэтому я согласен уступить Р.З. Архиву свои документы согласно прилагаемого списка, но, нуждаясь в средствах, не могу их отдать дешево,  – вероятно, моя оценка будет высока для Р.З. Архива,  – а потому я предоставляю Архиву по рассмотрении списка самому назначить цену и сообщить ее мне. Если она окажется слишком мала, я предпочту сохранить документы у себя.

При этом мое обязательное условия – что когда я смогу начать писать свои мемуары,  – Р.З. Архив обязуется предоставить в мое распоряжение мои документы на нужный срок, после чего они вновь в исправности будут сданы Архиву.

…Извещаю [о готовности] передать Архиву материалы по истории Саратовского корпуса Русской Народной армии Среднего Поволжья в эпоху атамана Краснова, но считаю абсолютно необходимым привести их в порядок, занумеровать… сделать… к каждому документу, а это требует… поэтому не обещаю закончить ее раньше Пасхи 1925 г., т. к. могу работать только по воскресеньям.

Первая посылка моя, случайных, бывших под рукой документов, к сожалению, была мной послана в спешке, без описи, и я прошу Архив не отказать прислать мне опись принятых документов, дабы я не выслал случайно вторые экз. печатных документов.

В ближайшее время я вышлю Вам… моих полевых книжек за период боев под Торговой, Царицыном и в Саратовской губернии…»¹⁴ Небольшой личный фонд В.К Манакина в результате перемещения фондов РЗИА в СССР образовался в ГАРФе, но впоследстии был раскассирован.

Сам Манакин не раз упоминал желание написать историю корпуса и оговаривал доступность для себя этих материалов в удобное для него время. Видимо, активная общественная деятельность в Зарубежье заслонила эпопею Саратовского корпуса. Про ударников 1917 г. Манакин вспоминал не раз, а вот подробных воспоминаний о саратовской эпопее, видимо, не оставил.

В приказе по ликвидации дел корпуса 9 (22) сентября 1919 г. есть третий параграф: «Чиновнику Шульженко поручаю составление краткого исторического очерка образования и работы Саратовского Корпуса, которому прошу всех бывших чинов корпуса прислать свои заметки, дневники, воспоминания и другие исторические материалы по адресу гор. Новочеркасск, Троицкая площадь № 5»¹⁵. Теоретически у чиновника было время для исполнения поручения. Остается надеяться, что какой-то массив материалов удалось собрать, и он может быть выявлен. Тогда историю корпуса удастся детализировать.

Ныне нам представляется возможность не только дополнить изложение по уже разрабатывавшимся сюжетам, но и исправить неточности в прежних изданиях. Например, мы полагали, что Манакин не был участником Степного похода, а он им являлся. Неверной оказалась предположительная идентификация одного из коренных офицеров корпуса штабс-капитана Молодцова.

После выхода в 2018 г. нашей книги «Полковник В.К. Манакин и Саратовский корпус» появилось несколько ценных изданий, которые дали свежие картины событий на южном направлении и существенно обогатили контексты рассмотрения истории саратовского формирования. О.В. Шеин выпустил подробный очерк истории революции и Гражданской войны в Астраханском крае, с привлечением ведомственных архивов ФСБ¹⁶. А.О. Булгаков предложил очерк событий вокруг уездного Балашова на протяжении революции и Гражданской войны¹⁷. В.Г. Ященко, широко разрабатывая местные архивы, дал современный взгляд на перипетии Гражданской войны на Царицынском направлении¹⁸. Значительным событием стала публикация А.В. Ганиным обширных воспоминаний генерала А.Л. Носовича и работы о нем¹⁹. Взгляд со стороны белого подпольщика на красный Южный фронт летом – осенью 1918 г. существенно обогатил наши представления о борьбе на данном направлении. Усилиями А.В. Посадского и A. О. Булгакова подробно рассмотрен родственный сюжет Гражданской войны – история Народной армии, развернувшейся в Прихоперье летом 1919 г. и имевшей переклички с историей Саратовского корпуса²⁰. Следует отметить новые документальные публикации. Первый этап ударнического движения представлен в большом издательском проекте, посвященном русской Ставке в условиях революции²¹, Степной поход 1918 г. и его участники описаны в воспоминаниях B. В. Савинкова²².

В ходе работы удалось обнаружить новые значимые источники. Назовем два из них. Прежде всего, это англоязычная автобиография В.К. Манакина, написанная в середине 1950-х гг. в США. В ней сжато излагаются события 1917–1920 гг.²³ Документ получен от внучки полковника г-жи Sylvia Burns из архива ее матери, падчерицы Манакина г-жи Sylvia Shauck. Кроме того, удалось найти несколько послужных списков офицеров Саратовского корпуса²⁴, которые позволили, в частности, увидеть жизненные пути и социальный статус добровольцев – командиров среднего звена интересующего нас формирования.

Книга 2018 г. построена как встреча инициативного офицера и добровольного антибольшевистского движения крестьян на границе с Доном. Соединение этих факторов и дало жизнь исследуемому формированию. Однако донская государственность всюду сталкивалась с подобным сюжетом: организованная донская военно-политическая сила и соседние аграрные губернии, с которыми необходим или неизбежен контакт, особенно при пересечении их границ. Таких основных соседей уДона пять, помимо Кубанской области: Воронежская, Саратовская, Астраханская, Харьковская (и почти символически Екатеринославская), Ставропольская. С крестьянством всех этих губерний у Донской белой власти волей-неволей происходили контакты, попытки заручиться поддержкой, живой силой или, напротив, устанавливались вражда и отчужденность. В случае со Ставропольской губернией ярко проявляет себя уже не столько донская, сколько добровольческая государственность. Поэтому в книге предлагается подробное изложение истории Саратовского корпуса, с одной стороны, и рассмотрение взаимоотношений крестьянства соседних губерний с белой властью и армией – с другой. Акцент делается на возможности объединения усилий и анализ неудач на этом пути. Большая тема взаимоотношений казачества с иногородними в своих областях нами не затрагивается. Она обеспечена значительным объемом мемуарной и исследовательской литературы. Соответственно, уточненная и дополненная биография В.К. Манакина вынесена в приложения, как и повествование об ударных формированиях Русской армии в 1917 г. Приложениями даны также два документа. Один из них касается попыток оживления хозяйственной жизни на саратовском направлении летом 1919 г., другой – начинания В.К. Манакина по консолидации добровольцев в начале 1920 г. Читателю также предложен перечень наших публикаций по указанной теме (приложение 1).

При подготовке книги автор получал помощь и поддержку от многих коллег и краеведов, которым выражает глубокую признательность.

Новые факторы революции

Революционные перемены и революционные кадры. Вожди и вожаки

В.Л. Махнач, рассуждая о возможностях государя вырваться из-под опеки заговорщиков во Пскове, в одной из своих лекций гипотетически представлял сцену крутых мер, с повешением генерала Н.В. Рузского, которые мог бы предпринять царь, и объяснял, отчего этого не произошло: «Не требуйте от человека, воспитанного в XIX веке, того, чтобы он вел себя как человек, воспитанный в XX веке или в XVIII веке. Императрица Елизавета Петровна так бы и поступила, даром что дама. Но она-то была человеком XVIII века. И она бы победила. Но не только император Николай, но даже такой святорусский богатырь, как его отец, император-миротворец Александр Третий внутренне не решился бы отдать такой приказ. Ну не так они уже были воспитаны!» Накануне Великой войны даже плакатные образы императора Вильгельма в жанре «великого рулевого» воспринимались как безвкусица. Первая мировая война завершала долгий XIX в. Наступало новое время, которое востребовало новые варианты поведения, новые способы владения массами.

Революция разделила множество судеб на «разные» жизни. Наверное, в первую очередь это коснулось такой рельефной корпорации, как офицерский корпус. Многие офицерские карьеры были бесповоротно погублены революцией. Были те, кто сразу ушел в тень или попал под тяжелейший прессинг. Много имен просто кануло в вечность, судьбы сотен генералов не прослеживаются после 1917-го, не говоря уже о более скромных чинах. Невозможны стали черносотенцы и люди, символизировавшие собою «старый режим». В Геленджике под белой властью осенью 1918 г. жил «…какой-то штатский, весьма таинственный брюнет, одетый во все черное, явно столичного типа. Носил он здесь имя Петров, но никто не сомневался в том, что звался он иначе. О прошлом этого господина, как и о его настоящем имени… были догадки, что человек в черном являлся в свое время одним из руководителей петербургского охранного отделения²⁵. Подчеркнем: при белых всего лишь чиновник политического розыска живет нелегалом.

Другие – и очень разные – пошли вверх. «Люди, умевшие читать и писать», по выражению М.А. Давыдова, долгое время определяли, как правильно жить народу, и спорили об этом между собой. Осенью 1906 г. от патерналистской парадигмы отказались, и начался процесс формирования единой гражданственности и, соответственно, нации. Этот процесс не был завершен. Тяжелым стрессом стала небывалая война. Теперь же, после отречения и падения авторитета, которому не было равнозначной альтернативы, пространство между образованными кругами и народом стало заполняться в режиме революционной импровизации, со множеством гримас, с элементами политического карнавала.

После Февральской революции и без того уже весьма разнородный офицерский корпус «армии Свободной России» (воюющей армии!) подвергался все новым и новым потрясениям и соблазнам. Во времена, когда «офицеры… становились кирпичными и уходили куда-то, в темные коридоры, чтобы ничего не слышать», как написал М.А. Булгаков, были и те, кто пытался свыкнуться с новыми, для офицера зачастую убийственно отвратительными, «реалиями», кто-то заново выстраивал карьеры, немногие же старались развернуть полезную деятельность в пореволюционных обстоятельствах. Рождались новые стереотипы командования и руководства, которые продолжатся и разовьются затем как на красной, так и на белой стороне Гражданской войны. Кто-то предлагал и стремился воплотить в жизнь новые принципы военного строительства в условиях революции, отойти от фетишизированной в императорской армии аполитичности офицерства.

В военном Зарубежье сформировался стереотип ненавистной керенщины и воспоследовавшей советчины, с одной стороны, и безупречного офицера, мученика долга – с другой. Как и любой стереотип, этот также спрямляет ситуацию 1917 г. Ф.А. Степун, один из очень внимательных и точных свидетелей революции, писал что знавал много офицеров, пытавшихся осуществить «левый обход» комитетов и комиссаров. На эти кадры, по его мнению, стремился опереться последний военный министр Временного правительства А.И. Верховский. Степун указывает на то, что «черемисовщины» – по фамилии генерала В.А. Черемисова, проявившего редкое искательство перед революционной властью,  – в войсках было больше, чем принято вспоминать, что комитеты, коль скоро они появились, в большинстве были вполне способны к разумным действиям. Н.А. Раевский также напоминал, что в офицерской среде после Февраля преобладало сетование, адресованное павшей власти: «До чего довели!», и только по мере устрашающего разворачивания революции горькие упреки стали адресоваться ей самой. Лето 1917-го обнаружило странные психологические сближения. Ф.А. Степун обнаружил, что Б.В. Савинков психологически близок офицерам – при кричащем несходстве политических воззрений, и вообще он человек типа Пилсудского, а никак не типа народников 70-х, из коих он себя настойчиво выводил²⁶. Сам Ю. Пилсудский, многолетний социалист, через год с небольшим, скажет прежним соратникам по партии броскую фразу: «Товарищи, я ехал красным трамваем социализма до остановки „Независимость“, но на ней я сошел». Ф.А. Степун удивлялся легкости, с которой многолетнему революционеру-террористу удалось летом 1917 г. преодолеть недоброжелательство офицерской среды в должности комиссара. Он «не только внешне входил в офицерскую среду, но и усвоялся ею; все в нем: военная подтянутость внешнего облика, отчетливость жеста и походки, немногословная дельность распоряжений, пристрастие к шелковому белью и английскому мылу, главным же образом прирожденный и развитой в подпольной работе дар распоряжения людьми – делало его стилистически настолько близким офицерству, что оно быстро теряло ощущение органической неприязни к нему»²⁷.

В условиях митинговщины, выборного начала, ритуальной ненависти к «старому режиму» возникали разные линии поведения, как карьерного, так и защитного. Появились, например, нарочито огрубевшие и на этой основе ставшие вновь авторитетными среди солдат офицеры. В.А. Антонов-Овсеенко упоминает такой типаж: «И подозрительный тип, большой горлопан (впоследствии я узнал, что это бывший поручик полка, осолдатившийся после революции), упрямо подбивавший солдат не выполнять приказа о движении у Ольгинской…»²⁸ (речь о 112-м полке у Батайска, во время борьбы с донцами и добровольцами). Вот еще одно впечатление: солдаты слушают ораторов-«орателей». Если «оратель» хорошо одет или речь его звучит по-еврейски – кричат: «Долой!» Один вольноопределяющийся в обтрепанной солдатской шинели, с русской фамилией, встречен доброжелательно. Когда поняли, что говорит непонятно, не подделываясь под солдат, замерли. Речь следующая: «Товарищи!!! В наш меркантильный век универсального прогресса, гуманных и утилитарных идей, каждый индивидуум обязан демонстративно вотировать за апофеоз феминистических тенденций, имманентно эволюционирующих в церебральных сферах демократического интеллекта». Результат: «Все замерли. Потом послышалось: „Правильно!“»²⁹ Вольнопер, очевидно, опасно забавлялся, но, как видим, удачно использовал «положительный» образ, и его ученая абракадабра была одобрена.

Наряду с массой полуинтеллигентов в погонах, ринувшихся в военные вожди, весьма экзотические эволюции проделывали и не замеченные прежде в политике штаб-офицеры. Так, скромный подполковник-инженер Ефим Божко взялся возрождать ни много ни мало историческую Запорожскую Сечь, попытавшись истребовать у директора екатеринославского музея, известного исследователя запорожской истории Д.И. Эварницкого исторические регалии войска³⁰. А недавний писарь и известный атаман (Зеленый) в Переяславе, ни много ни мало, «денонсировал» присягу на Переяславской раде 1654 г.

Генерал А.В. Геруа предложил знаковые фигуры офицеров-приспособленцев, которые иллюстрируют разные категории таковых: А.А. Брусилов, Н.М. Голубов и П.П. Сытин. Это персоны, которые «перекрашивались в соответственные модные цвета, не останавливаясь даже перед разложением государственной вооруженной силы». Итак, «Брусилов-куртизан, Голубов-аванюрист-демагог и Сытин-Ноздрев по психике и по профессии». По мнению автора, как раз сытинский тип приспособленца во имя личной карьеры являлся наиболее распространенным³¹. В 1917 г. видим даже солидарные действия офицеров, которым вскоре суждено будет начать бурные революционные карьеры. Так, III общеказачий съезд фронтовых частей в Киеве в октябре 1917 г. фактически сорвали напористой агитацией большевистского толка войсковой старшина Н.М. Голубов, хорунжий А.И. Автономов и подъесаул И.Л. Сорокин – все фигуры не нуждаются в представлении. Причем агитация этой группы продолжилась и в Новочеркасске, куда переехал съезд, и только жесткое противодействие «стариков» привело к аресту одних и бегству других активистов³².

Приведенный пример с Б.В. Савинковым не единичен. Летом 1917 г. стали проявляться прежде более чем странные сближения военных вождей и вообще военных кадров с социалистическими деятелями, которые владели (или помышляли владеть) «массой». М.Е. Акацатов из Всероссийского Крестьянского союза играл важную роль на первых порах формирования Южной армии, что пришлось скрывать от герцога Г.Н. Лейхтенбергского, И.А. Добрынский, человек из революционного окружения Л.Г. Корнилова, стал заведовать политической частью Астраханской армии. Один из лидеров Всероссийского крестьянского союза 1905 г. С.П. Мазуренко обнаруживается в Донском гражданском совете³³, как, собственно, и Б.В. Савинков. Эти персонажи 1917 г. начинают изучаться. В частности, есть интересная работа о Завойко, корниловском ординарце³⁴. Ф.И. Родичев писал в 1922 г. по поводу деникинских «Очерков»: «Мудрено будет Деникину справиться с темой о Корнилове. Как мог серьезный человек припустить к себе Завойко, Аладьина, как мог он всерьез принять Львова. Ведь бедный Вл. Львов даже не дурак, а дурачок». В этом ряду «белых левых» оказывается и Алексей Федорович Аладьин, человек с весьма пышной революционной и революционно-эмигрантской, в частности, биографией. Он стал главным деятелем по гражданской части у В.К Манакина в Саратовском корпусе и затем продолжил службу во ВСЮР.

В ряду организационных новаций стоит и ударническое движение 1917 г. (подробнее см. приложение 3). Оно явилось, с одной стороны, признаком революционной экзальтации (с формированием женских отрядов, отрядов увечных воинов и т. п.), с другой – опытом новой интеграции верхов и низов. В этой связи обратим внимание на рассказ П.Н. Краснова «Мы пойдем впереди с красными флагами. Июнь 1917 года на N-ом фронте»³⁵. В нем идет речь о том, как офицерам удалось красными флагами увлечь в наступление разложившийся полк. Много офицеров погибло с этими флагами, но «полк уже ворвался в окопы, он брал пленных, он бежал на покинутые прислугой неприятельские батареи». Этот моральный феномен сродни описанному А.К Дойлем в рассказе «Ирландское знамя»: недавние мятежники-ирландцы в рядах британской армии в походе против махдистов оказались перед лицом сложной коллизии: англичане – враги, но арабы и суданцы, рубящие англичан,  – тоже никак не друзья. В результате они разворачивают свое, мятежное, знамя и под ним удерживают угол британского каре, не позволив врагу разорвать строй. Некоторые энтузиасты ударнического движения, прежде всего В.К. Манакин, весьма тонко чувствовали ситуацию и были готовы отказаться от старых форм, стараясь создать национальную армию на новых основаниях.

В низах с весны 1917 г. развивалась жизнь новых организационных форм: это и советы депутатов, и солдатские комитеты всех уровней, и всевозможные съезды (советов, армейские, национальные, профессиональные) с массовым участием делегатов. Это был вариант реализации тех «ста тысяч вакансий революции», о которых когда-то говорил Ш.М. де Талейран. Среди поднявшихся к активной общественной жизни и власти были весьма разные персонажи, в том числе далеко не деструктивные. Прежде всего это были люди, умевшие владеть «массой», успевать за стремительным развитием событий и сменой массовых настроений. Так, в условиях кризиса снабжения на Балтийском флоте успешно решали материальные проблемы выборные судовые комитеты; в частности, давали возможность матросам увеличить доходы за счет перераспределения экономических сумм. Авторитет комитетов рос, взаимодействие с различными инстанциями взял на себя Центробалт, что становилось фундаментом его будущей политической роли³⁶. При этом возникали коллизии между самими революционными формами власти. Например, в 1917-м власть полковых и батальонных комитетов могла уступать более демократичным формам в виде общеполковых митингов и собраний. Такие собрания понимались как привычная для крестьян форма прямой демократии, которая также выдвигала свои авторитеты³⁷.

Ипостасью революционной мобилизации стали раннесоветские командиры, часто совсем юных лет, которые в пространстве безвластия и аномии выступали центрами консолидации на самых радикальных платформах. Среди них бывали одаренные в военном отношении люди, бывали корыстные авантюристы, встречались просто волевые персонажи, которые формировали своей энергией какие-то военно-политические структуры на местах. В первую половину 1918 г. многие подобные деятели выступали под знаменами анархизма, анархо-коммунизма и левоэсеровской идеологии. Одним из первых «командармов» еще добровольческой Красной армии стал А. Ремнев, о котором недавно вышло монографическое исследование³⁸. Анархист Петренко в Царицыне вызвал своей деятельностью целую военную операцию по разоружению, фактически бой, весной 1918 г. Молодые командиры Ф. Сиверс и В. Киквидзе стали осенью 1918 г. весомыми величинами на Южном фронте. Киквидзе вырастил из своего отряда дивизию «внеочередного формирования», впоследствии 16-ю стрелковую, за счет массовой мобилизации слобод на Дону и юге Саратовской губернии. С августа 1918 г. дивизия несколько месяцев стояла в богатом Еланском районе – хлебной южной части Аткарского уезда Саратовской губернии. Местных активно мобилизовали, был сформирован Еланский полк. Сам Киквидзе активно ссорился с начальниками соседних участков, прежде всего Ф. Мироновым, не выполнял приказы и вообще был трудным подчиненным и крутым командиром. В богатом еланском районе вовсю развернулись комбеды, и местные крестьяне пытались привлечь своих односельчан-киквидзевцев в качестве противовеса красным радикалам. В 1-м полку составился некий заговор, и начдив расстрелял по обвинению в нем командира 11-й роты Цапенко. Вскоре и сам начдив погиб от пули. Можно предположить, что это была месть подчиненных, а не пуля врага, как официально считается³⁹. Двадцатилетний (1897 г. р.) «командарм» С.И. Загуменный уже в 1918 г. известей активной митинговой и карательной деятельностью в Заволжье и на саратовском правобережье, в частности в Аткарском и Саратовском уездах⁴⁰. Именно он командовал армией Саратовского совета в походах на Астрахань и Уральск в первые месяцы 1918 г. Красный летучий отряд В.В. Сергеева, экзальтированного двадцатилетнего юноши, действовал в апреле 1918 г. на чирском фронте против казаков-повстанцев⁴¹. Действовал так, что его пришлось разоружать красным же частям Ивана Тулака. В Балашове в первой половине 1918 г. установилась диктатура местного вождя Г. Солонина. С 12 по 18 июня в район Новохоперск – Урюпинская из Балашова было отправлено свыше 350 бойцов против казаков. 19 июня восстали казаки Преображенской и Филоновской станиц Хоперского округа. В ответ пять волостей Хоперского округа, пограничных с Саратовской губернией, поднялись против казаков, к ним на помощь прибыли саратовские добровольцы. Председатель балашовского уездного исполкома Солонин объявил себя начальником оперативных действий на этом участке фронта и подчинил себе поворинские, борисоглебские, новохоперские и урюпинские отряды. В Поворино был создан Чрезвычайный штаб обороны. Сравнительно легкий крах диктатора Солонина на очередном уездном съезде советов передал штаб в руки временной коллегии в составе трех балашовцев. 29 июня под Преображенской произошел 12-часовой бой, в котором отличились саратовцы⁴². Так крепли отряды Красной гвардии, превращаясь во фронтовые части. В южном самарском Заволжье разворачивалась деятельность В. Чапаева и А. Сапожкова как командиров и организаторов первых красных формирований в своих уездах. Первый погибнет в 1919-м красным начдивом и станет иконным образом советского вождя-самородка, второй, тоже красный начдив, погибнет через год повстанцем-мятежником.