000
ОтложитьЧитал
– Знаешь, …мне нужно…– вставая и опираясь о стол обеими руками, – начала она, – То есть не мог бы ты… вызвать такси… мне… Пожалуйста… Кристине послышались в собственном голосе какие-то жалобные и плаксивые нотки, – Этого ещё не хватало, – подумала она, и тут же неожиданно, то ли всхлипнула, то ли икнула.
– Никаких проблем, – незамедлительно, весело и беззаботно отозвался Сергей, – Я вызову такси и провожу тебя, но только сначала поднимем наши фужеры с этим благороднейшим напитком в едином порыве дружбы, благодарности и пожелания счастья этому дому, хозяину, да и всем нам, разумеется, тоже.
– Нет, нет, – отрицательно замотала головой Кристина и даже попыталась выйти из-за стола, – Я не могу больше, правда… Григорий протянул ей наполненную рюмку:
– Вы собираетесь нас покинуть? – он пристально смотрел на неё и снисходительно улыбался, как богатый и именитый дядюшка, принимающий в своей усадьбе по большим христианским праздникам своих многочисленных бедных родственников, и благожелательно, но высокомерно кивающий, в ответ на их раболепное обожание и почтительное смирение, – В самом деле? Так скоро? – бесшумно приближаясь к ней, спрашивал он, – И вы даже не скажете нам хотя бы несколько тёплых слов на прощание? – он приблизился почти вплотную и мягким, но властным жестом, исключающим любое сопротивление, вложил в её руку наполненную рюмку.
Кристина хотела отступить, но чуть не упала, и тихо повторила:
– Не могу… В самом деле,… я никогда не умела пить, я… Григорий, всё так же улыбаясь, накрыл своей ладонью её руку, в которой находилась рюмка и отпустил лишь тогда, когда удостоверился, что она её способна держать и без его помощи. Кристина судорожно вздохнула:
– За вас… – обречённо выдавила она, пытаясь встретиться глазами с Сергеем, -… И вашу невесту, – добавила Кристина уже после того, как отпила и, наклонив голову, пытаясь справиться с подступающей тошнотой, поставила рюмку на стол.
– Идём, – Сергей взял её за руку и помог выйти из-за стола, – Послушай, – сказал он ей уже в коридоре, – Не обращай внимания на Гришу, он иногда ведёт себя, как полный мудак, – он довёл её до двери в ванную и остановился, так как Кристина вдруг качнулась и схватилась за его плечо, – Почему же ты ничего… – переводя дыхание и шатаясь, начала она, – Не забывай, что мы его гости, – отрезал Сергей, – У человека такое событие, ну… и он немного увлёкся. И потом, если разобраться, как следует, что уж он такого ужасного сделал? Сергей зажёг свет в ванной комнате, – Может тебе умыться холодной водой, ты очень бледная, – встревоженно заглядывая ей в лицо, предложил он, – Я подожду тебя здесь, – направляясь в комнату и открывая дверь на балконе, добавил Сергей, – На кухне очень душно…Скажи, если тебе что-нибудь нужно…
– Вызови такси, – сдавленным голосом, хрипло попросила она, скрываясь в ванной. После того, как её основательно вырвало, она почувствовала себя гораздо лучше. Настолько, что вновь обрела способность относительно связно мыслить. Прополоскав рот, и строго глядя на себя в зеркало, она вспоминала, где могла оставить свой рюкзак и попутно разрабатывала план отступления. Она прошла в комнату, где кроме огромной кровати и ночника, светившего с пола мягким, приглушённым светом, больше ничего не было, и подошла к балконной двери:
– Ты вызвал такси? – спросила она.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Сергей, будто не слыша её вопроса и протягивая ей руку, помогая войти, – Осторожно, тут высокий порог, – нежно обхватив её за локоть, добавил он.
– Нормально я себя чувствую, – раздражённо отозвалась Кристина, – Послушай, Сергей, я очень благодарна тебе за заботу и участие, но честное слово, мне пора. Он усмехнулся и притянул её к себе:
– Куда пора? Обратно к неверному мужу, слушать его очередное враньё про затянувшееся внеплановое совещание? Кристина возмущённо попыталась вырваться, но только ещё сильнее увязла в его руках. Сергей приблизил к ней своё лицо с глазами цвета ночи, и слегка встряхнув, раздельно, чуть ли не по слогам, произнёс:
– Не ври, Кристина. Хотя бы себе. И хоть раз в жизни сделай то, что хочешь сама. Не то, что диктуют тебе закостенелые правила, чужие установки и собственный твой разум, а то, что ты сама чувствуешь, – он поцеловал её, длинно, неспешно, и затем, тяжело дыша, крепко обнял, – То, что я увидел в твоих глазах, ещё там во дворе, – он обхватил её лицо двумя руками и, приблизив к себе, прошептал, – Доверься первому импульсу. Своей интуиции. Женской своей природе. Будь собой. Естественной и настоящей. А потом будь, что будет… Кристина с усилием, словно нехотя, попыталась освободиться из его объятий, чувствуя неимоверную тяжесть в ногах и нехватку воздуха. Чтобы не упасть, ей опять пришлось опереться на его руку и дать Сергею усадить себя на деревянную, с резной вычурной спинкой, кровать. «Наверное, тоже Володина работа» – машинально отметила она про себя, вдруг увидев над собой отчаянно-нахальные, весёлые и неистовые глаза Сергея. Комната внезапно закружилась перед её глазами в безумном, разноцветном вихре. Люстра с потолком взметнулась ввысь, образовав что-то наподобие циркового купола. Со стенами тоже было явно не всё в порядке. Они, будто по щелчку чокнутого клоуна-маньяка в призрачном шапито, из белых превратились в малиновые. Затем в мертвенно-лиловые, ядовито-жёлтые, изумрудно-зелёные и, оп-па, они снова малиновые! Она попыталась вскочить, но всего лишь одним, почти незаметным глазу движением предплечья была отброшена в дальний угол кровати. Одной рукой он держал её запястья, смеясь одними глазами, лениво уворачиваясь от её ногтей, шлепков, локтей и коленок, с вызовом и ловкостью канальи-фокусника, освобождая её от одежды. Когда она почувствовала его в себе, то задохнулась и почти умерла. Она уже не вырывалась, и, тем более, не пыталась убежать. У неё на это не было сил. И… желания. В тускло-матовом свете ночника, она видела только неясный рельеф его тела, но его смеющийся взгляд, дерзкий, вызывающий и оголённо-откровенный, видела отчётливо даже с закрытыми глазами. Кристина почти не ощущала его тела. Ритмичные движения его были лёгкими, но пронзительными и яростными.
Кристина никогда не испытывала ничего подобного. Ей даже не с чем было сравнить то, что она чувствовала. Это была адская смесь бунтарского сопротивления, с изрядной дозой первобытной ярости и упоительного наслаждения. Гремучая совокупность упоённого блаженства, сдобренного подсознательной, глубинной притягательностью запретного плода, лютой ненависти и манящего греха. Невероятный букет сладострастной истомы, нежнейшего томления и полной, очищающей удовлетворённости. Когда ей снова показалось, что она умирает, она до крови прикусила губу и закрыла глаза. Но и перед плотно сомкнутыми глазами проносились беспорядочные видения: люди, события и воспоминания, на первый взгляд никак не связанные с тем, что в данный момент с ней происходило. Своим внутренним зрением на цветном туманном экране магического иллюзиона она видела то своего отца, который, сложив ладони рупором, ей что-то пытается сказать. Очень шумно, так гудит идущий стеной дождь. У отца то ли от слёз, то ли от дождя, совершенно мокрое лицо и одежда. Он кричит ещё сильнее, но Кристина различает только своё имя и больше не слышит ни слова. Лицо отца вытягивается и меняется неузнаваемо, и вот уже на дымчато-синем экране, Валерка Полежаев, её одноклассник и мучитель. Её первая любовь и самое большое наказание. В тот день их посадили вместе. В порядке двусторонней профилактики и обоюдной выгоды. Кристину рассадили с Машей, по причине их болтовни, не имеющей никакого, даже косвенного отношения к уроку математики в шестом классе. И направили к Полежаеву, который сидел один. И, как раз, умирал от скуки. Но когда к нему за парту с фальшиво недовольным видом уселась Кристина, он почувствовал себя гораздо лучше. Валерка ей нравился с третьего класса, он был симпатичный и весёлый. Но, к сожалению, двоечник. А если и не совсем двоечник, то всё равно хулиган и прогульщик. Поэтому в качестве ухажёра совсем Кристине не подходил. А теперь математичка сказала, чтобы они так и сидели. По крайней мере, на её уроках. Это был такой, видимо, педагогический приём. Одним махом троих убивахом. Ликвидированы две гуманитарно ориентированные, болтливые подружки. Да и балбес Полежаев, глядишь, за ум возьмётся, глядя на пригожую и старательную девочку. Но Валерка за ум браться не спешил, по крайней мере, в том варианте, на какой рассчитывала учительница, зато охотно брался, то за коленку, то за талию своей новой соседки. Возмущённая Кристина под общий хохоток класса жаловалась учительнице и безрезультатно просила разрешения пересесть. Чёрствость педагога стала ясна гораздо позже. Было установлено, что коварный Валерка в приватной беседе с учителем сообщил, что в нём неожиданно проснулась доселе крепко дремлющая любовь к математике. И случилось это, вскоре после переезда за его стол некой одноклассницы, благотворное влияние которой, по многократному, клятвенному уверению самого Полежаева, отмечают даже его родители. Математичка, особых его достижений во вверенной ей дисциплине, как и раньше, не обнаруживала, но отметила, что он стал более собранным, и лучше выполняет домашние задания, которые, признаться, он списывал у той же Кристины, в обмен на его обещания вести себя по-человечески. Об этом, разумеется, учителю было неизвестно, а потому она и решила пока всё оставить на своих местах. Когда Валерка не переходил границы, то есть, попросту говоря, не валял дурака, с ним было очень здорово и интересно. У него был старший брат и отличный перочинный нож. Кристина не помнила, каким именно образом, но эти факты были как-то взаимосвязаны. Именно от Валерки она услышала выражение «места не столь отдалённые». Поняла, что это означает она гораздо позже. То, что старший брат, вернулся из этих самых мест, Валерка ей сообщил первой. На истории, когда она, наверное, по рассеянности, села с ним, совершенно игнорируя Катькин призывно-гневный шёпот. И более того, осталась сидеть с Валеркой и после звонка, хотя в этом не было необходимости, так как математика стояла в расписании последним уроком. Вот тогда, заалев багровым румянцем, от того, что она не ушла, он повернулся и рассказал про брата. Она почувствовала гордость и признательность к нему за такое высокое доверие. В свободное время, которого у него было навалом, Валерий оттачивал игру «в ножички», медленно, но верно наращивая скорость и совершенствуя технику. Кристина и другие одноклассники заворожено следили за мелькающим блестящим лезвием ножа между исписанными шариковой ручкой, в ссадинах и заусенцах, Валеркиными пальцами. Ещё он писал ей записки, причем самого безобидного содержания, например, с предложением встретиться в столовой. Или просил дать списать «руский». И неизменно подписывался заштрихованными синей шариковой ручкой, толстыми печатными буквами – ПВО, – то бишь, Полежаев Валерий Олегович. Хотя это было лишним, поскольку Кристина и так всегда знала, что это он. Во-первых, только у него, постоянно так безбожно текли ручки, во-вторых, кроме него записок ей больше никто не отправлял; ребята предпочитали другие формы общения, а в-третьих, его, конечно, выдавал неповторимый и оригинальный полежаевский стиль. Валерка не признавал никаких вообще знаков препинания, считая их, так же, как и обращение к адресату по имени, дурным предрассудком и полностью лишённой смысла тратой сил и времени. Кристина считала, что невежливо оставлять послание без ответа, но отвечала кратко и по существу: «Отстань», «На перемене», «Ты совсем дурак? У нас разные варианты!» Вот одну из таких записок и перехватила завуч Алла Рудольфовна, по кличке Адольф, совсем, надо сказать, не случайной и подходившей к её образу и манере поведения куда лучше её родного имени. И надо же было такому случится, что именно в тот раз Валеркина записка была совсем иного толка. «Ты лучше всех людей, – писал этот отстающий ученик шестого класса, основной фигурант родительских собраний и школьных педсоветов, завсегдатай «камчатки», Полежаев Валерий Олегович, – Давай любить друг друга!!!» Завуч, и по совместительству учительница русского языка и литературы, ознакомившись с содержанием этого текста, вырванного из рук пунцовой Кристины, многозначительно заметила:
– Надо же! Ни одной ошибки! Значит, можем, когда хотим, да, Полежаев? Или кто ты у нас, Пэ-вэ-о, кажется? – под общий громовой хохот класса, она заглянула в бумажку и ещё раз посмотрела на любовно раскрашенную и художественно оформленную фирменную подпись несчастного Валерки. Дальнейшие события развивались стремительно, болезненно и вполне предсказуемо. Кристина вскочила со своего места, и с криком: «Какой же ты идиот, Полежаев!» выбежала из класса. Красный и лохматый Валерка, недолго думая, побежал за ней. В дверях обернулся и бросил учителю с ненавистью:
– Вы,… вы… не Адольф! Вы… в сто раз хуже!
Он нашёл Кристину под лестницей, где она шумно плакала, стоя в углу и закрыв лицо руками. Он тихо окликнул её. Первый раз она услышала, как он называет её имя. От удивления и неожиданности она обернулась. Валерка с абсолютно белым лицом, которое она запомнила на всю жизнь, шёл прямо на неё. Каким-то только лишь зарождающимся, но безошибочным женским чутьём, она, поняла, что должно сейчас произойти. Тёплые губы коснулись её щеки. Встретив его взгляд, Кристина почему-то испугалась. Столько в нём было правды, глубины и затаённой, одинокой боли. Она изо всех сил толкнула в грудь рослого мальчишку, взбежала по трём гладким ступеням, и уже оттуда, глядя на него сверху вниз, гневно и зло прокричала:
– Ненавижу тебя, Полежаев! Не подходи ко мне! – Кристина шмыгала носом и задыхалась, – Никогда! И не пиши своих гадких записок, ты понял?!
Валерка смотрел на неё печально и светло, будто ему заранее было известно, что она скажет. Будто прощался… Что потом? А ничего, собственно… С Валеркой сидеть её больше никто не заставлял. Кристина его игнорировала. То есть, демонстративно не замечала. И никогда о нём не думала. Ещё чего! А вскоре наступили каникулы. А после них она пошла уже в другую школу, с лингвистическим уклоном. Родители сказали, что так будет лучше. И Кристина была с ними согласна. Больше она Валерку не видела. И только иногда ей снился его грустный, потерянно-одинокий взгляд, и то, как он смотрел на неё, там под лестницей.
И почему-то сейчас в этой незнакомой квартире, находясь с тремя чужими мужчинами, один из которых, её только что изнасиловал, ей мерещится её бывший одноклассник Валерка Полежаев. Он идёт с белым, как мел лицом, прямо на неё. Кристина так отчётливо видит это, что может разглядеть перепачканные шариковой ручкой его пальцы. И она совершенно точно знает, что на тот момент, это был самый мужественный и отчаянный его поступок в жизни. Валеркино лицо рассеивается и вместо него появляется Гриша, который больно сжимает её руки, насильно заставляя выпить. Чем настойчивее Кристина пытается освободиться, тем крепче он её держит. Григорий подходит вплотную настолько, что ложится на неё. Ей так больно, что она задыхается от крика. И от того, что не хватает воздуха. Коленом он зачем-то упирается ей в живот, влажной ладонью закрывает рот. Кристина уверена, ещё секунда и она задохнётся. Но тут дышать становится легче, Гриша отпускает её руки и встаёт, освобождая полосу тусклого света, который до этого заслоняла его полная фигура. Она резко садится в кровати и смотрит на него широко распахнутыми от ужаса глазами. Гриша вполне себе настоящий, деловито подтягивал брюки. Кристина беззвучно открывает рот и одновременно вскакивает. Гриша удивлённо смотрит на неё и что-то говорит, но она не слышит. Она помнит, что комната снова закружилась, и пол, как огромное, разбуженное животное, вздрогнул, пошатнулся и, раскачиваясь, стремительно помчался ей навстречу.
Произошла какая-то вспышка, и стало очень светло. Кипенно-молочный свет лился отовсюду. Его было столько, и был он такой ослепительный, что хотелось зажмуриться. Кристина догадалась, что комната снова поменяла цвет. И теперь она совершенно белая. Она увидела Костю и почему-то совсем не удивилась. Муж стоял в белом свадебном костюме, с бокалом шампанского и собирался произнести тост. За накрытым столом с белоснежной скатертью сидели гости. Костя смотрел на неё, дожидаясь тишины, и улыбался своей идеальной мраморно-жемчужной улыбкой. Постепенно выражение его лица стало меняться. Оно стало серьёзным и даже мрачным:
– Почему ты врала мне, что тебе было со мной хорошо? – резко выкрикнул он ей прямо в лицо. Кристина опешила и растеряно оглянулась. Но никто из гостей, среди которых был и её отец, и обе его жены, и сводный брат Мишка, не выказал, ни малейшего недоумения или возмущения. Наоборот, обстановка была самая непринуждённая. Её мать и Антонина, сидели рядышком, тесно прижавшись друг к другу и посмеиваясь, что-то тихо обсуждали. Она хотела объяснить Косте, что и не думала ему врать. Она на самом деле была уверена, что у них всё хорошо. Всё так, как и должно быть. Потому что другого не знала. Понятия не имела, что может быть по-другому. – Так что если я кого-то и обманывала, – хотелось закричать Кристине, – То только себя и никого больше. Но Костя уже не смотрел на неё, он вообще отвернулся и шёл навстречу Веронике, её любимой и единственной подруге. И то, как порывисто и крепко они обнялись, даже не пытаясь скрыть откровенного желания, которое проявлялось во всём: в жадно-дрожащих руках, в остановившихся друг на друге взглядах, в их фигурах, инстинктивно, неосознанно старающимися впитать, прочувствовать, слиться в единое целое, до самого основания, до хруста, до боли и изнеможения, – не оставляло никаких сомнений, на счёт природы их отношений. Кристина заметила, что на Веронике её свадебное платье, которое в данный момент Костя почти сорвал с неё. Это было не то, чтобы странно или неправдоподобно, скорее мерзко и противно. И больше всего Кристине хотелось поступить, как нормальный человек. А нормальный и добропорядочный человек, как правило, бьёт такую сволочь по лицу, после чего выпивает что-нибудь крепкого и идёт в душ. Это лучше сделать, как можно быстрее. Смыть с себя физическую память тела об этом человеке. Уничтожить воспоминания о его прикосновениях, изгнать прочь его запах, отпустить в водоворот сливного отверстия само его присутствие в твоей жизни. Это первый и очень важный шаг. Потом будут и другие, больше касающиеся ментальной сферы и душевного комфорта, но после начального очищающего ритуала, они будут пройдены гораздо эффективнее. Так думала Кристина, совершенно переставшая чему-либо удивляться. Ей только хотелось спросить у Кости, раз это Вероника, то кто же тогда загадочная «Е»? Но она не успела, потому, как эти двое голубков уже помогли друг другу избавиться от одежды, и сейчас громко и отвратительно хохоча, рвали на куски свадебное платье Кристины. Ткань поддавалась неохотно, мучительно долго, с жалобным и надсадным треском распадаясь на отдельные, сморщенные и неровные части. Было настолько тяжело наблюдать эту предсмертную агонию, что Кристина громко застонала, начала метаться и…очнулась. В тёмной комнате грязно-серой предрассветной мутью светлел оконный квадрат. Уловив какое-то движение, Кристина медленно повернула голову к двери и увидела, как из комнаты, грузно сопя, понуро выходит Владимир. Его невозможно было не узнать по огромному силуэту, на мгновение полностью заслонившему дверной проём. Возле потухшего ночника жалкой, сиротливой горкой лежала её одежда. Ужасно хотелось пить. Хотя общее состояние было довольно сносным. Голова почти не кружилась, видения рассеялись и Кристина, будто следуя какой-то внутренней инструкции, быстро и методично оделась, прошла мимо закрытых дверей кухни и второй комнаты, не глядя, сняла с вешалки свой рюкзак, открыла замок входной двери легко и непринуждённо, с первого раза, словно делала это уже не раз, и быстро вышла из квартиры.
Было прохладно и сыро, ночью прошёл сильный дождь. Кристина вспомнила, что слышала его сквозь горячечный бред. Значит, ей не казалось, ливень был на самом деле. Обхватив себя за плечи, и опустив голову, она прошла несколько дворов. Кристину трясло, как в лихорадке. Всё тело болело и ныло. Прихрамывая, она глянула на своё отражение в зеркале припаркованной машины и даже отшатнулась. Волосы свисали несвежими, сбившимися прядями, на губах подсохшие кровавые ранки, запавшие глаза, с сиреневыми тенями, – Не девушка – мечта, – криво усмехнулась она, и тут же поморщилась от боли. На нижней губе выступила бусинка крови. Она долго провозилась с рюкзаком, руки не слушались, вздулись и болели запястья, но, в конце концов, нашла на самом дне резинку для волос и влажные салфетки. Кристина недоверчиво смотрела на них, будто пыталась что-то вспомнить. Она покупала их только вчера, а кажется, что это было в бесконечно далёкой, прошлой жизни. Она протёрла лицо, промокнула губы и стянула волосы резинкой. Всё тело наливалось свинцовой тяжестью, ноги мелко подрагивали, руки висели безжизненными плетьми, адски начала болеть голова. Каким-то потаённым, глубинным чувством или благодаря инстинкту самосохранения, Кристина поняла, что дальше её состояние будет только ухудшаться. Именно это тайное знание и спасительный рефлекс, заставили её в определённый миг очнуться, легко и бесшумно собраться, и беспрепятственно покинуть квартиру. Но отпущенный ей лимит сил и времени стремительно уменьшался. Буквально таял на глазах с каждой секундой. Идти самостоятельно было всё труднее. Она подошла к невзрачному, административному зданию, советской типовой постройки, и присела на небольшой шершавый парапет. Глянув на тускло-серое небо, с блёклым, желтовато-белёсым ореолом в форме месяца, Кристина решила, что сейчас часов пять утра. На улицах было пустынно и очень тихо, как после вселенской катастрофы. Только через дорогу, в небольшом скверике, она заметила пожилого мужчину, который выгуливал собаку.
«Нужно подойти к нему и попросить вызвать такси», – подумала Кристина. Она попыталась встать, но измученное тело, тут же откликнулось дикой, множественной болью, отказываясь повиноваться. Она смотрела на упитанного, невозмутимого человека, в голубом спортивном костюме, неспешно прогуливающемуся ранним утром с поводком в руках и лениво, наблюдающему за своей криволапой, такой же упитанной, гладкой собакой, тщательно обнюхивающей встречающиеся на её пути кусты жимолости и каждое чахлое деревце туи, прежде чем, деловито задрать перед ним свою короткую, искривленную и мосластую лапку. Кристина искренне, почти до слёз, завидовала этому мужчине, его спокойной уверенности, непоколебимости и душевному равновесию. Да что там греха таить, она сейчас завидовала даже его самодовольной, толстой собачке, похожей на цилиндр с несоразмерно маленькими и тощими ножками, метившей все, что хоть немного было выше её роста. Завидовала их уютно-мещанской сытости, их давно устоявшейся, размеренной, такой славной и понятной домашности. Их давно обозначенной, строго ограниченной и неизменной принадлежности кому-то. Или чему-то. Её размышления прервал вышедший из здания, на парапете которого сидела Кристина охранник. Хмурый человек, явно пенсионного возраста, в серой форме с суровой надписью «охрана», подозрительно-выжидающе на неё смотрел. Превозмогая боль, Кристина развернулась к нему с самой благожелательной улыбкой, на которую только была способна в этот момент и заговорила, вздрогнув от звука собственного голоса. Она даже не знала, откуда взялась у неё эта эмоциональность, выразительность и сила убеждения, с которой она рассказывала совершенно незнакомому человеку о том, как, в процессе выяснения отношений, она поругалась со своим парнем и сгоряча выскочила из его дома.
– Мало того, что я, сдуру забыла телефон, так ещё и заблудилась, представляете? – доверчиво сообщила она, – Пожалуйста, вызовите такси, на этот ваш адрес, мои родители, наверное, с ума сходят, – нисколько ни кривя душой, закончила она, почти шёпотом, глядя на него уже без тени улыбки, глазами, полными слёз.
– Да что ж, конечно, – мужчина открыл массивную, железную дверь, затем повернулся к ней, – Может, внутри подождёшь? Сыро на бетоне этом… Кристина отрицательно помотала головой. Охранник кашлянув, неуверенно произнёс:
– Ты эт, что уж, слышь, не надо,… помиритесь ещё, – он снова кашлянул, потоптался на месте, будто хотел ещё что-то сказать, но передумал, или не знал как, и вошёл внутрь. Когда дверь за ним глухо захлопнулась, Кристина прерывисто выдохнула и, сгорбившись, закрыла лицо руками. Ей казалось, что на этот короткий разговор ушли её последние силы и возможностей организма, еле-еле хватает лишь на то, чтобы не съехать с шершавого и холодного бордюра. Наверное, именно поэтому, как только она села в такси и назвала адрес, то сейчас же откинулась на сиденье и закрыла глаза.
Кристина ещё не успела открыть дверцу, как к ней подбежал бледный, испуганный Костя. Он помог ей выйти из машины, что было очень кстати, так как она еле стояла на ногах:
– Крис, ради бога, что случилось? Я с ума схожу… Кристина сделала знак шофёру и, останавливая мужа, устало бросила:
– Расплатись, пожалуйста, с водителем… Остальное мы выясним позже. Она стряхнула его руку, и, прихрамывая, пошла к дому. Костя, в мятой рубашке, которую, похоже, он так и не снял с вечера, обескураженно смотрел ей вслед. В этот день никто ничего не выяснял. Кристина закрылась в спальне, а её муж, недолго потоптавшись у двери, и не добившись ровным счётом ничего, кроме просьбы оставить её в покое, высказанной в довольно резкой и грубой форме, переоделся и уехал на работу. Вечером, когда он вернулся с букетом цветов, Кристина молча поднялась в спальню по лестнице, сочно щелкнув замком и предоставив мужу на выбор спать либо на диванев гостиной, либо в кабинете, разложив, предварительно, огромное плюшевое кресло. Костя глянул на комплект постельного белья, в углу дивана, с лежащим сверху клетчатым пледом, который заранее оставила ему супруга и, поставив в воду цветы, задумался. С одной стороны, он радовался полученной отсрочке. Константин не выносил ситуаций, требующих от него каких-то объяснений, или тем более оправданий, и всего того, что могло нарушить покой, усомниться в правильности выбранного направления, подорвать уверенность и стабильность. Он боялся и презирал всю сознательную жизнь, скандалы, крики и любые выяснения отношений. Костя считал подобное занятие уделом людей нищих телом и духом, ограниченных и ущербных, так называемого плебса, от которого всегда, как только мог, отгораживался и даже нечаянного сходства или, боже упаси, контакта, сознательно избегал. Он долго и целенаправленно сжигал и вытравливал любое напоминание о своём нищем детстве с эмоционально неуравновешенной мамашей и сменяющими друг друга каждые полгода, находящимися в разной степени дегенератизации залётными папашками. Не для того он, голодный, сидя в полупустом общежитии, не только глазами, но всем нутром своим вгрызался в текст учебников, когда все его однокашники разъезжались на каникулы домой, чтобы однажды позволить догнать себя тому, от чего без оглядки, стремительно и неустанно, бежал всю свою жизнь. Но с другой стороны, не думал, скорее, ощущал Костя, пускать всю эту ситуацию на самотёк, тоже не лучший выход. Мало ли что может прийти в голову обиженной женщине. Костя, нахмурившись, стоял внизу и смотрел вверх, на плотно закрытую дверь спальни, из-за которой не доносилось ни звука, – Ленка, безмозглая курица, какого ж ты чёрта начала молоть своим языком, не зная наверняка, кто это звонит, – покусывая нижнюю губу, (дурацкая привычка, оставшаяся со студенческих лет, и свидетельствующая о напряжённой работе мысли и крайней степени сосредоточенности), в который раз подумал он.
На следующий день он приехал с работы гораздо раньше и не давая пройти Кристине к лестнице, горячо и быстро проговорил:
– Кристина, прошу тебя, не уходи, – он попытался взять её за руку, но заметив, как она отшатнулась, отступил назад, – Хорошо, хорошо, понимаю, ты возмущена, но позволь мне объяснить, эта женщина,..
– Кто она? – резко оборвала его Кристина.
– Одна журналистка, – Костя, поморщившись, с ожесточением отмахнулся, как от чего-то незначительного, пустого и не заслуживающего никакого внимания, – Не имеет значения, это взбесившаяся истеричка, с больным воображением, – Костя умоляюще посмотрел на жену, – Она ничего не значит для меня, клянусь тебе…
– Как её зовут? Где вы познакомились? – Кристина села на диван, приглашающим жестом указала ему место напротив, и смотрела на мужа спокойно, почти доброжелательно. Со стороны могло показаться, что молодая пара готовится к просмотру любимого фильма. Костя вздохнул, присаживаясь:
– Елена, – снова тяжёлый вздох, – Она как-то готовила сюжет об одном из наших проектов, он снова вздохнул, – Крис, честное слово, клянусь тебе…
– Не клянись, пожалуйста, твоя «Е» была достаточно откровенна… Он вскочил и сел рядом, взяв Кристину за руку:
– Послушай, эта женщина совершенно ничего не значит для меня, поверь…
Кристина встала, согласно кивая головой:
– Верю, Костя, скорее всего так и есть, – она улыбнулась одними губами, – Возможно, что эта Елена ничего не значит для тебя…– она сделала паузу и усмехнулась, – Так же, как и я. Кристина предостерегающе выставила руку, увидев, что он тоже встал и собирается что-то сказать:
– Нет, постой, кое-что изменилось Костя, самую малость, и я думаю, ты должен знать об этом, но для начала, скажи, – она подошла ближе и заглянула в его лицо, красивое и безупречное, как всегда, – Ты не хочешь спросить меня, где я была в ту ночь, и почему была в таком виде? Нет?
Костя взял её за руку, на тонком запястье были чётко видны жёлто-голубые разводы огромного синяка:
– Где бы ты ни была, ты имела на это право, любимая, – он поднёс к губам её ладонь и поцеловал, – Ты ведь была расстроена, я отлично понимаю твои чувства, – ещё один поцелуй, – Крис, милая, если бы ты только знала, как я переживал, куда только не звонил. Кристина вдруг рассмеялась:
– Ты великолепен, Костя, уверена, что родителям моим ты звонил весьма осторожно, да? Очень аккуратно выясняя, не у них ли я, так ведь? – Кристина снова рассмеялась, и притворно изменив голос, пробасила, изображая мужа, – А то, как бы отец не узнал, что его любимой доченьки нет дома, да не принялся бы расспрашивать дорогого зятя о причине её отсутствия в столь поздний час. Костя растерянно смотрел на неё, – Малышка, я просто не хотел их беспокоить раньше времени, я думал…