"Воображаясь героиней
Своих возлюбленных творцов…"
А.С.Пушкин. "Евгений Онегин"
Вместо пролога
Каждый входящий дарит свое отражение стеклам дверей, и оно многократно воспроизводится на полупрозрачных плоскостях. В соседнем вагоне жестикулируют неправдоподобно быстро – скорее всего, это глухонемые.
Метро – одно из немногих мест, где можно довольно долго простоять бок о бок с обнимающейся парой. У нее в профиль крючковатый нос бабы-Яги. Он смотрит на нее пустым грустным взглядом, иногда более или менее плотно обхватывая ее тело руками, а глаза у него какие-то лысые. За все время они почти не проронили ни слова, лишь прижимаясь друг к другу, словно животные… Если бы я не видела их взрослые лица, то решила бы, что это совсем юные ромео и джульетта, которых пытаются разлучить козни судьбы, и метро – единственное место, где они могут еще хоть немного побыть вместе.
Смотрю на весенний мир через полукруглую арку… Чу! Пространство наполняется чарующими звуками гитары. Вмиг становлюсь героиней фильма, а музыка теперь – саундтрек к фильму, забываю о предстоящей встрече и иду к киоску спрашивать, кто это играет.
Через несколько секунд я увижу своего развиртуализированного френда.
…-Пиши. Ты вкусно пишешь! – бросает он мне неожиданно на прощанье.
И – о чудо! – это меня задевает. Опять мое женское самолюбие вошло в конфликт с тщеславием по поводу того, что я пишу. Опять мне захотелось быть просто женщиной-самкой, которую хотят.
И вот я иду теперь с шипастой красной розой в руке, ловя на себе внимательные взгляды прохожих.
А ведь это был стопроцентно мой тип мужчины, причем еще из моей юности. Когда увидела, то не поверила своим глазам: это была внешность героя кинофильма, по которой женщины сходят с ума. И еще стопроцентный мачо, прямо идущий к своей цели, без обиняков переводящий разговор на то, что его интересует.
У меня месячные, нет времени и места. Это маячит где-то на заднем плане, а на поверхности – стойкое желание переводить разговор на отвлеченные темы. Я бессознательно веду себя так с любым мужчиной, и причем уже очень давно.
В какой-то момент мне захотелось чисто по-женски иррационально прильнуть к нему… Не знаю, почувствовал ли он этот мой порыв.
Он откровенно говорил, что ждал от нашей встречи самых благоприятных раскладов… Но жизнь – она не совсем такая, как в Живом Журнале… – объясняю ему я.
Но будут, конечно же, и другие наши встречи, само собой. И вот тогда…
А красная роза – это все же так эротично! И у всего притягательного есть предательская изнанка в виде шипов.
Весна моего детства
Величайшее противоречие нашей жизни состоит в том, что в юности в трепетной картине мира с солнечными бликами на пахнущих весенней свежестью колышущихся зеленых листьях и щебетом птиц высшей точкой счастья мнится волнующее слияние с неведомым пока партнером. Но когда такой партнер оказывается, наконец, найден, то ушедший в прошлое утерянный мир делается гораздо более ценным, чем то самое слияние, на которое его так бездумно променяли. И именно поэтому те болтающие в пятницу вечером на лавочках в парке одинокие и свободные молодые люди, немного страшащиеся ответственности перед своим неведомым пока будущим, оказываются гораздо более счастливы, чем уже удачно достигшие всех возможных благ баловни судьбы.
Еще с детства я поняла, что по весне можно ходить вместе с подружкой с бадминтонными ракетками в руках по местности, прилегающей к дому, где живет предмет твоей влюбленности. Весь видимый мир вокруг (сухой асфальт, мелки, игра в классики, особенно – игра в резиночку) служит лишь пьедесталом для Его отсутствия. Ты можешь, к примеру, встречать людей, которые клянутся, что только что видели Его, но Его самого ты никогда не встретишь по законам жанра.
У меня есть чудесные зеленые махровые гольфы. Если я их надену и пойду в них с подружкой прыгать в резиночку возле Его дома, то Он мгновенно в меня влюбится. Я люблю эти гольфы (они очень чувственные, по ним хочется провести рукой). Я в них себе очень нравлюсь и, наверняка, похожа в них на какого-то хорошенького зверька из мультика…
Мне до сих пор снятся обнадеживающие сны на тему, что мои долгие плутания по району вознаграждены, я встречаю Его около его же дома и по его репликам понимаю, что – о радость! – теперь у меня есть надежда.
Каждая следующая весна в нашем парке наступала в результате долгого и неуклонного процесса, когда белые островки снега, обрамляющие корни деревьев, с каждым днем все истончались, а черная, еще неживая земля властно занимала все освободившееся пространство. В низине, где зимой располагался скат с горки – ребячьей радости, из талой воды образовывался импровизированный пруд, в котором я обнаруживала массу интересных вещей. Особенно редкой удачей было для нас с подружкой отыскать там клизму, выброшенную кем-то за ненадобностью. Клизма входила в сферу наших интересов, ее совершенная обтекаемая форма волновала нас и заставляла развращенно и возбужденно улыбаться и говорить шепотом, так как находились мы, по-видимому, на анальной стадии своего развития. Запретным удовольствием той поры сделалось для меня, уединившись, отыскать в словаре статью под названием Клизма – глаза мои всегда с тайной радостью любовались этим словечком.
Весной можно изменить свой голос и звонить Ему по телефону. Или, еще лучше – опять взять какую-нибудь подружку, посадить ее напротив себя у телефонной трубки и командовать ей, что именно она должна Ему говорить по телефону. Такие розыгрыши были у нас в чести.
Мой первый друг, мой друг бесценный… Долгие годы самым важным человеком в моей жизни была подружка по детскому саду, которая звалась Татьяной. Я знала мельчайшие оттенки интонации ее голоса и выражений лица, а также множество случаев из ее жизни. Долгие годы день ее рождения на календаре оставался для меня многозначительной датой. Мы учились в разных школах, но умудрялись иногда делать вместе уроки, и она давала мне музыкальные диктанты, стремясь развить у меня слух.
Школьные подружки шутили, что никакой Таньки не существует, и я ее выдумала, подобно тому, как Малыш выдумал Карлсона.
В день начала каникул мы смотрели по телевизору фильм Ура! У нас каникулы!, а потом играли в карты, и я потехи ради забавлялась, разговаривая характерными интонациями Олега Табакова из радиоспектакля Четверо на одном плоту по Марку Твену.
Что касается телевизора – в моем случае это был черно-белый телевизор Темп, – то советские фильмы в свое время сделали меня именно такой, какая я есть, заложив в меня некий код – сейчас мы назвали бы это зомбированием.
Я еще не знала тогда о тайне отношений между мужчиной и женщиной, и в особенности о том, сколько уже всего сказано, снято и написано на эту тему. И поэтому все случайные частные подробности во взаимоотношениях между героями фильмов я воспринимала как нечто существенное и даже обязательное. Пересматривая нынче какой-нибудь третьесортный фильм, я порой с удивлением обнаруживаю там фразы, в детстве надолго врезавшиеся мне в память.
При всей безыскусности этих фильмов каждое слово мне кажется на своем месте, а каждая пауза тщательно выверена. Я жадно впивалась взглядом во всех этих Гафтов, Тереховых и Мирошниченко, в изящной одежде изображающих рефлексирующих советских интеллигентов. Мне хотелось впитывать их повадки и разговоры – это было окошком в манящую взрослую жизнь.
Я до сих пор все еще надеюсь, что герои фильма "Дневной поезд" соединятся, что на последних кадрах она все-таки обернется к нему с перрона под эту трогательную музыку.
Нащупывая в памяти отдельные забытые детские ощущения, как правило, упиваешься их красочностью на фоне в общем-то скучной размеренной обыденности детский жизни, нынче кажущейся значительной и врезавшейся в память как нечто особенное. Лишь неизбежно удалившись в прошлое, детство приобретает культовый эталонный оттенок.
Нам с Танькой выпало провести детство в сталинском доме, построенным для научных работников, а по совместительству – в Гастрономе. Поэтому под окнами у нас вечно слышались переговоры грузчиков, шумно спускающих привезенную снедь через подвальный люк в недра Гастронома, а нашим излюбленным развлечением было зарывать в землю красивые секретики из разглаженной фольги от винной пробки (золотца) под стекляшкой от разбитой бутылки. Мы жадно высматривали на асфальте случайно оставленный кем-то мелок, чтобы не довольствоваться в наших играх плохо рисующим осколком белого кирпича.
В детстве любая яркая обертка – будь то от жвачки или от импортного мыла – казалась чем-то необычным и привлекала внимание. Коллекции фантиков от жвачек, календариков или открыток вызывали зависть. Коллекционные вкладыши из жвачек…О, по яркости и контрастности картинки, а также по необычности самой бумаги с ними ничто не могло сравниться! Лишь много позже я узнала, что существует целая система персонажей мультфильмов. Импортные яркие ластики, пеналы, жвачки, фломастеры -всем этим могли обладать только счастливые дети, чьи родители ездили заграницу.
Именно упаковка от импортного мыла породила в моей душе комплексы.
Я всегда была высокого мнения о своей внешности. Когда в десять лет в летнем лагере я услышала разговор девчонок о том, кто самый симпатичный среди них, то, затаив дыхание, ожидала, что они назовут меня, поскольку я была избалованной девочкой и высокого мнения о себе. Каково же было мое удивление и обида, когда меня не назвали! Впрочем, я осталась при своем мнении.
Тем не менее, сравнив как-то раз черты своего лица в зеркале с фото девушки на упаковке импортного мыла, я с изумлением обнаружила, что на писаную красавицу не похожа.
Поразмыслив, я решила удовольствоваться так называемым внутренним светом, по уверениям русских классиков компенсирующим в глазах мужчин любые недостатки девичьей внешности.
Была у нас с Танькой такая забава: потрясенные хитросплетением улиц, мы отправлялись в путь с намерением заблудиться. Мы были довольны, когда, немало проплутав и успев не на шутку перепугаться, мы обнаруживали свой дом совсем не с той стороны, откуда ушли.
Один раз после скучного разговора, куда ж нам сегодня пойти-податься, ведь окрестности давно изучены вдоль и поперек, родилась счастливая идея дойти до вполне себе райского местечка посреди раскаленного асфальта летней Москвы – оазиса прудов и полян под названием Глебовский парк. Незадолго до этого я побывала там со старшей сестрой и потому могла интуитивно восстановить маршрут.
Апогеем нашей импровизированной прогулки стала… труба, найденная, само собой, Танькой, у которой наверняка был в этих делах наметан глаз. Мы скакали из одного конца трубы в другой, поднимая брызги воды – труба была на несколько сантиметров наполнена водой. Пусть психоаналитик сравнит это с пребыванием в материнской утробе, объяснит поиском чувства защищенности… Каким-то образом во всей этой забаве участвовали стручки акаций в цвету. Может, мы обильно рвали их по дороге, может, устилали ими дно трубы. Еще один вариант: мы могли их потихоньку пожирать.
Потом выяснилось, что нас в это время разыскивали – никогда еще мы не удалялись от дома так далеко… Но это необходимый атрибут любого мало-мальски интересного развлечения: потом неминуемо следует расплата в виде порицания от родителей.