Ночная смена

В этом смысле «Дон Кихот» – это еще и роман о конфликте между миром и нашими представлениями о нем. О конфликте идеального и материального. Ну то есть, например, каждый из нас был влюблен, и, когда мы влюблены, мы наделяем партнера или партнершу свойствами, которые, вообще-то, им не присущи, мы считаем их умнее, ярче и красивее, чем они есть в реальности, – мы их идеализируем. И это тоже, как видите, сквозная тема «Дон Кихота», потому что главный герой ко всему на свете относится именно так – он все идеализирует. И получает за это по башке, естественно.

«Дон Кихот» – это книга о способности или, точнее, о неспособности текста транслировать истину, о том, что любой текст в том или ином виде искажает мысль. И далее – о том, что книги могут быть опасны для тех, кто относится к ним без разумных сомнений. Дон Кихот принимал все, написанное в рыцарских романах, за истину и в итоге натворил много бед, которые свалились в том числе и на него. Мы в этой связи также можем вспомнить рыцарей-крестоносцев, прочих фанатиков, которые проливали кровь, потому что отринули сомнения и восприняли все, что написано в Библии, за истину. И получается, что «Дон Кихот» – это еще и книга о фанатизме и о том, насколько достоверным может быть написанное слово.

Потому что и тогда, за много лет до написания «Дон Кихота», философы, например, спорили насчет переводов священных текстов. То есть лингвистики, семиотики и прочих наук о смыслах и знаках еще не было, но философы уже спорили о том, можно ли считать священным перевод Библии. То есть является ли латинский перевод Библии аутентичным, потому что изначально она написана была не на латыни, как вы понимаете.

То есть даже там, даже в этом священном, сакральном тексте, тоже есть ошибки. Ведь ошибки и искажения есть в любом переводе. Переводы создают люди, а люди ошибаются. Любой, кто занимался переводами, легко расскажет вам историю о том, как неудачно выбранное слово может изменить смысл фразы – а может, и всего текста – на противоположный.

Тут в качестве иллюстрации лучше всего подойдет цитата из романа Джона Стейнбека «К востоку от Эдема». В нем есть великолепный пассаж о переводах Библии, о том, как перевод священного текста может предопределить культуру и жизнь людей, которые этим переводом руководствуются. Контекст такой: один из персонажей, китаец Ли, рассказывает, как решил прочесть Библию и запнулся на притче о Каине и Авеле.

«Почти десять лет назад, – сказал Ли. – Повесть эта врезалась мне в душу, и я стал вдумываться в нее, слово за словом. И чем больше вдумывался, тем глубже делался ее смысл. Тогда я сравнил разные переводы – они оказались довольно близки. Только на одном месте я споткнулся – там, где Иегова спрашивает Каина, почему тот огорчился. Согласно английской Библии, изданной при короле Иакове, Бог говорит: “Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты будешь господствовать над ним”. Меня остановило “будешь господствовать”, ибо это – обещание Каину, что он победит грех.

Затем я раскрыл американскую Стандартную Библию, совсем недавно вышедшую, – продолжал Ли, отпив кофе из чашки. – И она переводит иначе: “Но ты господствуй над ним”. Это ведь совсем иное дело. Тут не обещание, а приказ. И забрало меня за живое. Что ж, думаю, за слово стоит в оригинале, в подлиннике Библии, допускающее такие разные переводы?»^[7]

И далее Ли рассказывает, как вместе со старцами читает Библию в оригинале.

«– Через два года мы почувствовали, что можем приступить к вашим шестнадцати стихам из четвертой главы “Бытия”. Старцы также признали стих седьмой очень важным. “Будешь господствовать”? “Господствуй”? И вот какое золото намыли мы долгими трудами: “Можешь господствовать”. “Ты можешь господствовать над грехом”. И улыбнулись старцы, закивали головами, чувствуя, что недаром потрачены два года. И благодаря этому труду вышли они из своей китайской обособленности – и сейчас изучают древнегреческий.

Дрожащей от волнения рукой Ли вновь наполнил изящные чашечки. Выпил свою одним глотком.

– Разве не ясно? – воскликнул он. – Американская Стандартная приказывает людям господствовать над грехом, как господствуют над невежеством. Английская королевская сулит людям непременную победу над грехом, ибо “будешь господствовать” – это ведь обещание. Но древнееврейское слово “тимшел” – “можешь господствовать” – дает человеку выбор. Быть может, это самое важное слово на свете. Оно говорит человеку, что путь открыт – решать предоставляется ему самому. Ибо если “ты можешь господствовать”, то верно и обратное: “а можешь и не господствовать”. Разве не понятно?»

Мне кажется, это очень точное описание сути и тонкостей перевода, поэтому я его почти целиком здесь привел. И вместе с этим пассажем я потихоньку перейду ко второй части романа, потому что как раз она выводит идеи Сервантеса – о хрупкости смыслов, о том, как история искажается в печатном слове, и об отношениях правды и вымысла, – во второй части все еще сильнее углубляется и еще лучше проговаривается. Вторая часть «Дон Кихота» – это гораздо более крутой роман, и я сейчас постараюсь объяснить почему.

IV. Мета-Кихот

В 1614 году выходит продолжение, но автор его – не Сервантес. Автор – Алонсо Фернандес де Авельянеда. До сих пор неизвестно, кто скрывался под этим псевдонимом, но факт остается фактом: «Дон Кихот» был так популярен, что люди начали писать фанфики, а один из них – хитрожопый Авельянеда – просто буквально написал и издал продолжение.

И через год, в 1615-м, выходит официальное, авторское продолжение Сервантеса. Исследователи утверждают, что он начал писать продолжение в 1612 году и в 1614-м у него была только половина рукописи. А потом выходит книга Авельянеды – самозванца, – и Сервантес в спешке дописывает свой роман. Наверно, мы можем сказать спасибо Авельянеде, ведь благодаря ему внутри второй части настоящего «Дон Кихота» у нас есть еще и размышления о самозванстве и даже сцена сражения Дон Кихота с самозванцем. Вот вам еще один метауровень книги.

То есть понимаете, да? Сервантес дописывает вторую часть, сиквел своей книги, из ревности, в качестве ответа. Это фактически литературный рэп-батл семнадцатого века. И это тот случай, когда хочется сказать: «Если бы Авельянеды не существовало, его следовало бы выдумать», потому что есть какая-то удивительная гармония в том, что у книги, целиком посвященной писательству, у книги, постоянно рефлексирующей на тему авторства, правды и вымысла, – именно у этой книги появляется фанфик, ложное, неканоническое продолжение.

И боже мой, как же Авельянеда подставился. Просто представьте себе, как Сервантес, узнав о существовании самозванца, закатал рукава, сел за стол и начал вписывать его в свою книгу.

Вторая часть уже настолько «мета», что дальше просто некуда. В самом начале второй части мы узнаем, что все персонажи романа читали первую книгу (ну, кроме Санчо, он не умеет читать). Таким образом, первая книга «Дон Кихота» существует внутри второй, более того – здесь же существует и фанфик Авельянеды. И каждый персонаж должен как-то на это реагировать, здесь Сервантес вновь предается медитации на тему чтения, восприятия реальности и вымысла и того, как литература влияет на читателя.

Если в первой части говорилось о влиянии рыцарских романов на разум Дон Кихота и каждый персонаж высказывал свое мнение о рыцарских романах (и мы помним большой монолог каноника в конце), то вторая часть – другая. В ней Сервантес размышляет о том, какое влияние первая часть оказала не только на читателей романа, но и на самих персонажей. Дон Кихот и Санчо Панса сталкиваются с тем, что их начинают путать с литературными персонажами. Реальные Кихот и Санчо (тут я делаю кавычки пальцами) встречаются с людьми, которые читали роман и сформировали на его основе свое мнение о героях. Эти люди ждут, что Санчо и Кихот будут вести себя определенным образом, соответствующим их представлениям.

Вторая часть целиком отдается метаиграм: мы узнаем, что читаем найденную рукопись ученого мавра Сида Ахмета бен-Инхали и текст, который мы читаем, – это перевод. К тому же в текст периодически вторгается переводчик, который уже в пятой главе, например, сообщает, что, «дойдя до пятой главы, переводчик этой истории объявляет, что глава эта, по его мнению, вымышленная, ибо в ней Санчо Панса изъясняется таким слогом, какого нельзя было бы ожидать от ограниченного его ума, и рассуждает о таких тонкостях, которые не могли быть ему известны; однако ж, дабы исполнить долг службы, переводчик положил перевести ее; итак, он продолжает».

В начале 24-й главы переводчик снова влезает в книгу и сообщает вот что: «Переводчик великой этой истории объявляет, что, дойдя до главы о приключении в пещере Монтесиноса, он обнаружил на полях подлинника следующие собственноручные примечания первого автора этой истории Сида Ахмета Бен-инхали».

В 42-й главе Дон Кихот заходит в книгопечатню и натурально начинает общаться с наборщиком и переводчиком книги.

«Случилось, однако ж, что, проходя по какой-то улице, Дон Кихот поднял глаза и над дверью одного дома увидел вывеску, на которой огромными буквами было написано: Здесь печатают книги; это несказанно его обрадовало, потому что до той поры ему еще не приходилось видеть книгопечатню, и у него явилось желание узнать, как в ней все устроено. Он вошел внутрь со всею своею свитою и увидел, что в одном месте здесь тискали, в другом правили, кто набирал, кто перебирал, – одним словом, пред ним открылась картина внутреннего устройства большой книгопечатни. Подойдя к одной из наборных касс, он спросил, для чего она служит; рабочие ему объяснили; он подивился и прошел дальше».

Потом он встречает переводчика, и они начинают обсуждать суть и природу переводов – и вот здесь вы можете вспомнить, о чем я уже говорил выше, еще в первой части: «Дон Кихот» – это еще и роман о трудностях перевода, о потере смыслов.

Во второй части Сервантес буквально устами своего героя начинает на эту тему размышлять:

«Перевод с одного языка на другой, если только это не перевод с языка греческого или же с латинского, каковые суть цари всех языков, – это все равно что фламандский ковер с изнанки: фигуры, правда, видны, но обилие нитей делает их менее явственными, и нет той гладкости, и нет тех красок, которыми мы любуемся на лицевой стороне, да и потом, чтобы переводить с языков легких, не надобно ни выдумки, ни красот слога, как не нужны они ни переписчику, ни копиисту. Я не хочу этим сказать, что заниматься переводами непохвально; есть занятия куда ниже этого, и, однако ж, мы ими не гнушаемся, хоть и приносят они нам гораздо меньше пользы».

После этого он прощается с переводчиком, идет дальше и встречает нечто совершенно невероятное:

«Он прошел дальше и увидел, что правят листы еще одной книги; когда же он спросил, как она называется, ему ответили, что это вторая часть “Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского”, сочинение некоего автора, проживающего в Тордесильясе.

– Слыхал я об этой книге, – заметил Дон Кихот. – Признаться сказать, я полагал, что ее уже успели сжечь за ее вздорность, а пепел развеяли по ветру, ну да, впрочем, дождется свинья Мартинова дня. Истории вымышленные только тогда хороши и увлекательны, когда они приближаются к правде или правдоподобны, истории же, имеющие своим предметом происшествия истинные, тогда только и хороши, когда они правдивы.

И, сказавши это, Дон Кихот с некоторою досадою покинул книгопечатню».

V. Леонор де Сервантес

А вообще, знаете что? Я передумал. Начиная этот текст, я был уверен, что хочу написать роман о Сервантесе. Теперь я думаю, что на самом деле роман о матери Сервантеса – Леонор – гораздо более оригинальная идея. Я бы написал о пяти годах ее жизни – вот это был бы по-настоящему, по-сервантесовски неожиданный твист.

Я так и вижу: в дом Сервантесов приезжает гонец и сообщает Леонор ужасную весть – оба ее сына захвачены пиратами и сейчас находятся в алжирском гетто, где каждый день им угрожает смертельная опасность. Денег на выкуп нет, и первым делом мать отправляется обивать пороги военных ведомств, ее старший сын – герой битвы при Лепанто, и она надеется, что его заслуги перед родиной помогут ей набрать денег на выкуп. Но Испания в кризисе, страна втянута в войну, которую обречена проиграть, народ голодает. «У нас таких героев – завались, каждый второй», – говорят ей чиновники.

Общими усилиями две дочери, мать и отец наскребают триста эскудо, но денег хватает лишь на выкуп младшего сына, Родриго. Мигель остается в плену, тут и начинается настоящее приключение Леонор де Сервантес. Она отправляется в путешествие по Испании, ее цель – собрать пятьсот эскудо, сумму выкупа.

В пути к ней присоединяется монах верхом на осле. Он из ордена тринитариев – братства, главная цель которого – выкупать из алжирского плена католиков.

И так они вдвоем – мать будущего автора «Дон Кихота» и монах на осле – едут по стране и добиваются аудиенции высших военных чинов. Каждому из чиновников Леонор рассказывает историю своего сына, но быстро замечает, что ее слова не производят на растолстевших генералов совершенно никакого впечатления – правда о солдате-калеке в алжирском плену не трогает их сердца. И однажды во время очередной аудиенции мать начинает изменять историю, на ходу придумывая новые детали. Поверх простой и скучной правды она надстраивает слой яркого вымысла – и вдруг это срабатывает!

Ее слова трогают одного из генералов, западают ему в душу, и он дает ей немного денег на выкуп.

В дороге между городами Леонор обсуждает произошедшее с монахом. Ее гложут сомнения, ведь фактически генерал дал ей денег не для того, чтобы она выкупила сына, – он заплатил ей за хорошую историю.

Отметим, что монах-тринитарий, с которым она путешествует, – я думаю, уже давно пора дать ему имя, назовем его Анхель – человек не очень грамотный, но весьма проницательный. Он и сам заметил, что она изменила историю, сделала ее более динамичной и захватывающей и это сработало.

В пути они обсуждают эту проблему: в чем разница между вымыслом и ложью? Если ты, пытаясь спасти родного человека из плена, прибегаешь к манипуляциям – это аморально?

Но, замечает мудрый Анхель, ведь и генерал на самом деле заплатил именно за историю – а значит, тут нет греха.

В следующем городе они встречают певца, который зарабатывает на жизнь тем, что играет на лютне и поет песни, пока прохожие бросают ему монеты в лежащую на земле шляпу. И Леонор замечает, что выстроенные в верном порядке слова оказывают на людей поистине магическое воздействие. Она покупает бумагу, перо и чернила и начинает записывать историю – ту самую, которую раз за разом рассказывает генералам.

Она переписывает ее снова и снова, добавляет деталей и с новой версией идет к следующему генералу. Но в этот раз ее история не срабатывает – она перестаралась, рассказ звучит фальшиво и слишком сказочно. Генерал смеется над ней – он не верит ни единому ее слову.

В дороге Леонор вновь обсуждает случившееся с Анхелем – она все больше узнает о писательском ремесле и, кажется, начинает чувствовать нутром границу между ложью и вымыслом. И тогда она вновь переписывает историю, упрощает ее, срезает с нее все лишнее, все вычурные и давящие на жалость детали. Но при этом с историей Мигеля она обращается вольно, позволяет себе менять местами события и подгонять их друг к другу, она уже знает, чувствует, как работает внутренняя логика драмы и как с помощью слов транслировать не только факты, но и эмоции и ощущения. Только одного она пока не знает: она прирожденная рассказчица, ее интересно слушать, у нее талант.

И следующий генерал, выслушав новую версию ее истории, ударяется в слезы и дает ей денег – довольно большую сумму. В дороге с Анхелем она вновь обсуждает странную природу языка. Она всего лишь поменяла несколько событий местами и изменила тон, сама история осталось той же самой. Но раньше она не трогала людей, а теперь даже старые генералы не могут сдержать слез.

В следующем городе наши герои встречают торговца книгами, и Леонор обнаруживает, что ее история – та самая, которую она рассказывала людям, теперь живет своей жизнью, в виде книги. Один из генералов – тот самый, что посмеялся над ней и выгнал, – записал все, что она рассказала, и опубликовал под своим именем, и теперь «Жизнь Мигеля, однорукого пленника» Алонсо Фернандеса продается во всех книжных лавках и имеет успех.

Леонор покупает книгу и обнаруживает, что генерал переврал все – поверх правды и вымысла он налепил столько лжи, что трагическая судьба ее сына теперь похожа скорее на рыцарский роман, в котором главный герой – благородный солдат – поднимает бунт в алжирском гетто и в конце вешает своих пленителей на фонарях. Тем временем его мать, мошенница и проститутка Леонор, ездит по генералам, торгует телом и жалостливыми историями, зарабатывая на страданиях сына.

На дворе XVI век, никто и слыхом не слыхивал об авторских правах, поэтому Леонор не может ни подать в суд, ни пожаловаться. Обсудив ситуацию с Анхелем, который тоже в ярости, ведь в книге Алонсо Фернандеса он выведен дурачком и скотоложцем, она принимает вызов и отправляется в поместье генерала, чтобы призвать его к ответу. Генералу не нравится, что его называют лжецом. Он приказывает арестовать Леонор и Анхеля – их обвиняют в мошенничестве и бросают в темницу. И именно там Леонор де Сервантес пишет свою собственную версию истории – ту самую, которую мы сейчас читаем, – в ней будут упомянуты и бесчестный Алонсо Фернандес, и его ужасная, лживая, ложная «Жизнь Мигеля».

VI. Ходжа никогда не пристрелят

Вопрос только: как бы я закончил такой роман? И возможно ли завершить его на высокой ноте?

Я долго искал подходящую концовку и наконец набрался смелости проконсультироваться с одним известным сервантистом – для удобства назовем его Кин Чарльзбот. Через знакомых я добыл его контакт и вкратце расписал ему свою идею. Чарльзбот похвалил меня за интерес к теме – снисходительным тоном, каким взрослые обычно хвалят рисунки своих бесталанных детей, – назвал «тем еще выдумщиком» и указал на несколько просчетов. К тому моменту я уже охладел к своей идее и думал над другим романом – о группе сектантов, которые штурмуют морг, чтобы выкрасть из него тело своего гуру. Я поблагодарил Чарльзбота и ненадолго забыл о нем, а потом получил еще одно письмо: оказывается, моя идея его заинтересовала – проблема была в том, что, по его словам, «она никуда не годится по ряду причин», и дальше в длинном письме он очень педантично эти причины перечислил. Причин было восемнадцать. В течение месяца я раз в три дня находил в почте письмо от знаменитого сервантиста, который сообщал мне, что вновь придумал, как «улучшить» мою идею, и фактически переписывал мой воображаемый роман заново – добавлял туда персонажей и иногда менял им пол. Например, он посоветовал мне сделать главным героем отца Сервантеса, а не мать – так, по его мнению, «параллель между поколениями будет весьма очевидна (sic), плюс тема отцов и детей». Восьмое его письмо заканчивалось репликой: «Теперь меня официально можно считать вашим соавтором:)» – именно так, письмо заканчивалось смайликом.

Когда в ответном письме я осторожно поблагодарил его за помощь и сообщил, что пока не уверен, хочу ли вообще писать этот роман, он пришел в ярость и сообщил мне, что, если я не готов идти до конца, тогда не стоило тратить его время на всякую ерунду. В последнем своем письме он пожелал мне удачи с романом, но отметил, что, если роман о Сервантесе все-таки выйдет и он найдет в нем хоть одну из своих идей, он пойдет в суд и легко докажет факт плагиата. «Я сохранил нашу переписку», – писал он в конце.

Я перечитал его письма. В них было столько слоев иронии, что меня тут же осенило – вот оно! Именно так я и закончил бы свой роман о Сервантесе – по образу и подобию «Бледного огня» Набокова. Первая часть – это, собственно, путешествие Леонор и Анхеля, а вторая – построчный комментарий сервантиста, который критикует и интерпретирует аллюзии и сюжетные ходы. Он находит в тексте ошибки и оставляет язвительные комментарии вроде: «Между этими городами 200 километров, имейте совесть, молодой человек, или они у вас на BMW передвигаются?» Причем вначале он еще спокоен, но ближе к середине текста начинает закипать из-за глупых ошибок автора, а во второй половине комментариев и вовсе бросается переписывать мой роман за меня, потому что я, автор, очень мало понимаю в реалиях XVI века и еще меньше – в творчестве Сервантеса.

Говорят, Исаак Левитан любил угрожать: не злите меня, а то нарисую! Сейчас я обдумываю еще одну идею для романа: о человеке, который хотел стать соавтором книги, но немножко перестарался – и стал ее персонажем.