Разрушительница пирамид

© Полякова Т. В., 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Беды, если идут, идут не в одиночку, а толпами.

Шекспир

Вишенка на торте… Именно это дурацкое выражение пришло мне в голову, когда стекло на картине пошло трещинами. То есть выражение вовсе не дурацкое, а вполне себе нормальное, вот только совершенно точно явилось не к месту. Или не ко времени. Хотя как посмотреть. В ироничном смысле очень даже подходит, ведь, насколько я помню, означает оно заключительный штрих или что-то в этом роде. Короче, заключительная пакость этого идиотского дня.

Последнее время у меня все дни такие, но сегодня судьба, как видно, решила меня доконать. Начнем с того, что мамуля с утра не отвечала на звонки. Тревожный знак. На девяносто девять процентов можно быть уверенной: она опять себе «позволила». Это мамино выражение, а не мое. Говоря попросту, мама с некоторых пор подружилась с бутылкой. Еще одно дурацкое выражение… Щедра я на них сегодня… Если совсем просто, мама пьет как лошадь, и от этого мое существование лучше не становится. Уж можете поверить, мне и без маминых запоев есть чему порадоваться. В переносном смысле, само собой.

Двадцать три года моей жизни были вполне благополучными и ничем не примечательными. Мама, папа, я – дружная семья. Я окончила школу, потом институт, дважды успела влюбиться, один раз вполне счастливо, едва не выскочила замуж.

Но жизнь внезапно дала крен, и стало не до замужества. В результате возлюбленный женился на моей подруге. Они уже год как развелись, и я, в общем-то, считаю – мне повезло. По крайней мере, разводиться мне не пришлось. Кирюха винил во всем меня и утверждал, что, женись он на мне, жил бы в браке долго и счастливо. Не факт, кстати. То есть он-то, может, и жил бы, вопрос: на сколько бы хватило меня? Олеська, это моя подруга, а теперь его бывшая, уверяет: он страшный зануда, жадина и врун. Подозреваю, она куда ближе к истине, чем Кирюха, который, в самом деле, любит наводить тень на плетень. Короче, я на них не в обиде. А даже напротив. Но их свадьба, как вы понимаете, поначалу жизнь мне сильно испортила. Я в меру сил страдала и пару раз рыдала по ночам, хотя это и не стало самым трагическим происшествием в моей жизни. Куда больше я переживала развод родителей. С этого, собственно, и начались мои несчастья.

Когда мне было двадцать три и жизнь представлялась безоблачной и полной надежд, папа встретил женщину. Надо бы написать это слово с большой буквы, раз уж появление этой дамы так повлияло на мою жизнь. Но вот беда: на заглавную букву в слове «женщина» папина Раиса не тянула. Она добродушная тетка, которая смотрит папе в рот, и в этом, боюсь, ее основное достоинство. Если не считать борща. Борщ Раиса варит классно. Мама от готовки всегда отлынивала, а в рот папе заглядывала, разве что когда он на горло жаловался. Папа, будучи типичным подкаблучником, маму побаивался. И все, уж мы-то с мамой точно, верили: так будет всегда. Но тут появилась Раиса… Ей было хорошо за сорок, пятнадцать из которых она жила с котом по кличке Люций (полное имя Люцифер, намек на то, что тетка могла удивить), вязала шарфики племянникам и продолжала мечтать о любви. Могла бы мечтать и дальше, но тут ее сократили на прежнем месте работы, и она устроилась в папин отдел чертежницей. Это была судьба. Однако у нас имелись все шансы пребывать относительно нее в неведении, если бы не досадный папин промах и мамин характер.

Засыпался папа на ерунде: подарках к Восьмому марта. Мама до трех считать умела и взялась за папу всерьез. Тот вечер останется в памяти навсегда. Мы с папой заперлись в ванной (я вовсе не из-за солидарности, а из-за боязни схлопотать под горячую руку). Мама бушевала за дверью, и только недавний ремонт, влетевший в копеечку, удерживал ее от того, чтобы не выбить к чертовой матери дверь. Понимая, что долго мы в ванной не протянем, я уже начала сочинять эпитафию, что-то вроде «мама любила папу, папа полюбил другую женщину, здесь лежит папа».

Но мама, прокричав «вам же хуже», удалилась, громко хлопнув входной дверью. Папа принялся каяться и взывать к моему пониманию, а я кивала, искренне считая: папа с перепугу забудет про Раису уже завтра, и наша жизнь пойдет как прежде. Но мама показала характер, сказав папе «убирайся отсюда», что он и сделал, подозреваю, с большим облегчением. Полгода мама держалась, уверенная: папа со дня на день вернется. Папа не возвращался. Я объяснила Кирюхе, что идти замуж в настоящий момент не могу из этических соображений. Мама страдает, а тут я со своим счастьем. Надо подождать. Однако ждать он не стал и женился на Олеське, впоследствии объяснив это так: меня он любил, но в Олеське видел идеальную кандидатуру на роль жены. И, само собой, лопухнулся (мне ли не знать, как подружка придуривается). А женился мне назло. Ну не дурак ли, прости господи… Лишний повод решить, что повезло тогда мне, а вовсе не Олеське.

В общем, полгода выдались насыщенными: мы с мамой страдали, но держались. Так как Раиса жила в общежитии и папа переселился к ней, неминуемо возник вопрос о разделе квартиры. Когда папа об этом заикнулся, я вновь принялась сочинять эпитафию. А мама презрительно сказала:

– Подавись.

И квартиру родители продали. Тогда в мою душу и закралось сомнение, что у этой истории возможен счастливый конец. Для некоторых членов нашей семьи, я имею в виду. Мама, взяв ипотеку, купила «трешку» в новом доме и не только влезла в кабалу, но и ухнула все деньги от продажи квартиры и нажитые за предшествующие счастливые годы. Мне эта «трешка» была костью в горле – мы вполне могли пожить в однокомнатной квартире, которая досталась мне от бабушки. Учитывая ситуацию на обоих любовных фронтах, жили бы долго и счастливо. Но мама хотела утереть папе нос. Совершенная нелепость, учитывая, что папа в эйфории собственного счастья маминой квартирой не особо интересовался.

На ремонт спустили последние деньги и залезли в долги. Мама осталась одна в роскошной «трешке», толком не зная, что в ней делать. И тут фирма, где она работала, приказала долго жить. Хозяева сбежали за границу, успев вывезти свои кровные, а заодно и чужие. Мама лишилась работы и надежды на лучшее будущее. С работой, в самом деле, было туго, но за ипотеку надо платить, и мама пошла в строительную организацию, где все, по ее выражению, «дышало на ладан», и, наверное, по этой причине сотрудники без конца что-то отмечали, проще говоря, по малейшему поводу пили.

В тяге к зеленому змию мама ранее замечена не была, оттого процесс перехода из мира трезвенников в мир сильно не трезвых я бездарно проворонила, занимаясь в основном своими проблемами, которых тоже был вагон.

Как выяснилось позже, это были не проблемы, а сущая ерунда по сравнению с открывающимися перспективами. Когда маму поперли с работы, я кинулась за помощью к папе. Мама сделала ход конем, заявив, что я вовсе не его дочь. И хоть папа уверял, что все это выдумки и слушать маму в ее состоянии себе дороже, но червь сомнения в душу закрался. Не в том смысле, что папа мне не родной, а в том, могу ли и впредь доставать его нашими проблемами или правильнее дать человеку возможность отдохнуть от семейных уз. Короче, жизнь мне мама существенно усложнила.

Мама меняла работу за работой, и каждая последующая была хуже предыдущей.

Вот так мы оказались в доме Константинова. Поначалу там оказалась мама. После очередного увольнения она близко сошлась с моей соседкой Тамарой Васильевной, дамой гренадерского вида и такого же характера. У нее было что-то вроде агентства сиделок. То есть официально не было ничего – Тамара числилась пенсионеркой, но подработать была не прочь и, когда ее бывший начальник слег, пошла к нему в сиделки. Работа растянулась на несколько лет. Справиться одна Тамара была не в состоянии и подтянула подруг из тех, что покрепче. Они и стали костяком будущего агентства.

Старичок, за которым они ухаживали, почил, но без работы тетки не остались, напротив, оказались нарасхват. Тамара составляла графики работы, занималась инструктажем, в общем, являлась негласным лидером команды, число членов которой перевалило за два десятка. Мама в сиделки не годилась, терпением ее бог обидел, и Тамара пристроила ее домработницей к Константинову, с которым вечно были проблемы. По крайней мере, если верить Тамаре и ее жалобам.

Старик нуждался в круглосуточном присмотре, но «жмотничал», из-за чего Тамаре приходилось составлять графики виртуозно, дабы не задействовать лишних людей.

Мне старик не нравился. Свести с ним знакомство пришлось довольно скоро. Чтобы мама не лишилась и этой работы, я ее несколько раз подменяла, здраво рассудив: лучше побыть в роли уборщицы, чем потом пристраивать маму, тем более что пригодных для этого мест в городе практически не осталось.

Старик меня терпеть не мог, впрочем, вряд ли кто-то был ему в принципе симпатичен. Если вам интересно мое мнение, он всех отчаянно ненавидел. И сожалел разве только о том, что не мог отправить окружающих на тот свет чуть раньше себя. Но очень старался. Сиделкам от него доставалось, держались они из последних сил и втайне молились, чтобы старик поскорее преставился. В общем, пожелания Константинова и обслуживающего персонала были схожи, вопрос, на чью мольбу господь скорее откликнется.

Звали старика Лев Сергеевич, когда-то он был большим партийным начальником, а сейчас орал на сиделок, лежа на кровати в памперсах, хотя до туалета был вполне способен дойти. По крайней мере, совершенно точно за мной подглядывал, когда я мыла ванну, стоя в позе, которая, должно быть, очень ему приглянулась, иначе бы он не залип там на полчаса. Сиделка в это время мирно дремала, и старикан решил, что я ничего не замечаю.

Что за мысли бродили в его лысой голове, мне неведомо, но, когда я убиралась в спальне, где он возлежал, Лев Сергеевич вдруг ни с того ни с сего сказал:

– Шлюха!

Сиделка все еще дремала, оттого я в долгу не осталась, шепнув в ответ:

– Старый извращенец.

С той поры он норовил сказать мне гадость, запустить в меня тарелкой, а то и вовсе ущипнуть. За щипки я безжалостно била по рукам, но толку от этого не было. В общем, каждое мое появление в доме Константинова отдельное испытание, и, когда выяснилось, что мама на связь не выходит и убирать вместо нее вновь предстоит мне, я злобно выругалась и помянула мамулю недобрым словом, наплевав на дочерние чувства.

Вечером мы с Олеськой собирались в кино, и к Константинову я отправилась пораньше.

Жил он в тихом переулке рядом с церковью, можно сказать, в самом центре города, хоть и в стороне от туристических троп. Дом не выглядел особенно большим, в те времена, когда его возводили, строить дворцы было еще не модно. Стены прихожей, кабинета и столовой обшиты панелями из красного дерева, впечатление такое, что это декорации к фильмам времен хрущевской оттепели или вовсе кровавого сталинского режима. Должно быть, от этого мне сразу становилось не по себе.

В дом меня впустила Светлана Петровна, одна из сиделок, и тут же принялась жаловаться:

– Ирина в отпуск отправилась, а Олег ей на смену никого брать не хочет. Сами, говорит, справляйтесь. А как справляться? Кто сегодня в ночь со стариком останется? Я не могу. Я ему об этом еще неделю назад сказала. Иркина смена должна быть, а Ирки нет.

Пока я переодевалась, она продолжила развивать тему, вслед за мной протопав в кухню. Я бы предпочла музыку послушать, надев наушники, но к Светлане я относилась очень хорошо, потому что она хорошо относилась к мамуле, и наушники надевать не стала, пробормотав что-то сочувственное.

– Евочка, может, ты на ночь останешься? – неожиданно предложила она.

На это моего хорошего отношения явно не хватало.

– Нет, Светлана Петровна, у нас с ним отсутствует взаимная привязанность, да и навыков сиделки у меня нет.

– Да какие навыки? Ляжешь спать… а утром я приду.

– Ляжешь, как же… А если старикан чудить начнет, а я не сдержусь и запущу в него чем-нибудь тяжелым?

– Ты можешь, – косясь на меня, кивнула она. – А мамка твоя посидеть бы не смогла?

– Боюсь, мама очень занята.

– Ну да… чего-то я не подумала… С другой стороны, какая разница, где ей спать?

Может, разницы и не было, но оставлять нетрезвую мамулю с вреднющим стариком я бы поостереглась, потому сразу отмела эту идею.

– Я до нее дозвониться не могу. Дома ее нет. Учитывая уроки прошлого, вряд ли она в ближайшие два-три дня там объявится или про телефон вспомнит.

– Да, – вздохнула Светлана. – Пожалуй, ты права… Что же делать-то? Нет у меня сил сутки здесь сидеть. Эдак я сорвусь и тоже тяжелым начну швыряться. Сегодня тарелку с кашей в меня запулил. Вот ведь вражина! Пришлось постель менять, стену оттирать да пол мыть, а мне своей работы за глаза. Черт противный, – пробормотала она.

– Вы Олегу позвоните, – посоветовала я.

Олег – племянник старикана. Он тут был за главного. Жена Константинова умерла два года назад, детей у них не было, и Олег, по словам все той же Тамары, не чаял дождаться наследства. Хотя и без него претендентов хватало. У старика трое племянников, сестра и брат жены, который тоже к чужому добру присматривался. По мне, так было бы к чему. Дом, конечно, стоил денег, но, поделенный на пять частей, вряд ли мог потрясти воображение. Правда, Тамара утверждала, что денег у старика завались, а гад Олег их зажимает, чтоб ему больше досталось. Еще имелись антикварная мебель, картины в гостиной и, конечно, портрет. Про него мне рассказал Олег.

Портрет висел возле лестницы на втором этаже. До разговора с Олегом я пару раз протирала деревянную раму, мало обращая внимания на изображение. С моей точки зрения, это было не особо похоже на портрет, хотя чья-то физиономия угадывалась.

Я как раз терла стекло, когда Олег решил меня просветить.

– Пикассо, – заявил он, кивнув на рисунок.

Олег из тех парней, кто считает себя пупом земли, а всех прочих недоумками. Пытался меня облапать еще в самый первый приход сюда, наверное, решив: если я мою полы в доме его дяди, так мне за счастье такое внимание. Должно быть, у них с Константиновым это семейное, я имею в виду – руки распускать. Я доходчиво посоветовала от подобных знаков внимания воздержаться. Он вроде понял, по крайней мере, пасся на расстоянии, а через пару недель пригласил меня в ресторан, решив произвести впечатление щедростью души. Я ответила, что болтаться по ресторанам у меня времени нет. На этом мы закончили, но смотрел он на меня в редкие минуты наших встреч с неудовольствием, и, по моему мнению, от него можно было ожидать любой пакости. Такие типы мне хорошо известны, оттого его слова о картине вызвали большие сомнения. Наверняка решил поприкалываться.

– Да? – сказала я.

– Серьезно, – уловив это самое сомнение, кивнул он с намеком на обиду. – Отец Льва Сергеевича был дипломатом и свел знакомство со многими известными людьми. С некоторыми даже дружил.

– С Пикассо?

– С Пикассо нет, но то ли выставку его устраивал, то ли еще что-то… Не помню. Они несколько раз виделись и прониклись друг к другу симпатией. Иначе с какой стати Пикассо его портрет рисовать?

– Не особо это на портрет похоже, – усмехнулась я.

– А ты вообще картины Пикассо видела?

– Где уж мне. В нашей деревне только клуб, и тот сгорел прошлым летом.

– Ладно, чего ты… – нахмурился Олег. – Я же не в том смысле… Я, кстати, знаю, у тебя хорошее образование и работа. Ты точно не бедствуешь, а здесь из-за матери… – Голос его был слаще меда.

Стало ясно: меня нагло охмуряют, и я сказала сурово:

– Давай про Пикассо.

Олег вздохнул и досадливо покачал головой:

– Это портрет отца Льва Сергеевича, дядя завещал его нашему музею. После своей смерти, естественно. Хотя мог бы и сейчас отдать, в живописи он ничего не смыслит и Пикассо мазней считает. Подпись видишь? – ткнул пальцем Олег.

Подпись точно была.

– Портрет теперь огромных денег стоит.

– Тогда о нем лучше помалкивать. – С этими словами я отправилась вниз по лестнице, оставив наследника тосковать возле шедевра.

Олег был старше меня лет на десять, то есть вполне себе взрослый мужик, но выглядел довольно нелепо. Невысокий, полненький, он носил штаны в клетку, серьгу в ухе, супермодные стрижки и кроссовки на босу ногу. В общем, походил на пожилого подростка, однако все равно мнил себя пределом мечтаний любой девицы репродуктивного возраста. Временами это веселило, но не так часто, если честно. На мысли о нем попросту не хватало времени.

Однако сейчас я о нем вспомнила. И Олега, и Пикассо, и свои руки, не тем концом вставленные. Я выжимала тряпку, держа на весу «лентяйку», и тут услышала за спиной характерный звук. Оглянулась и увидела картину… Точнее, увидеть ее оказалось затруднительно, портрет был под стеклом, а стекло треснуло от удара ручкой «лентяйки». Я тупо таращилась на паутину трещин на стекле, не понимая, как это могло произойти. Однажды в лобовое стекло моей машины попал камушек, совсем маленький, а трещины пошли по всему стеклу. Парень на техстанции объяснил: на каждом стекле есть некая слабая точка, куда лучше не попадать. Похоже, именно в нее я сейчас и попала. Вот тогда и явилось дурацкое: «вишенка на торте». В добавление к моим проблемам (а я еще не обо всех успела рассказать) теперь и это. Я представила, что скажет Олег… Не дай бог еще и старикан узнает! Допустим, я их нравоучения как-нибудь переживу, а вот мамуля вряд ли. Она нравоучений не жалует, разумеется, если не сама их произносит. Пошлет она и Олега, и старикана, и что я буду делать с безработной мамой и ее ипотекой?

Я сняла портрет, ожидая какого-нибудь сюрприза типа сигнализации, но ничего не произошло. Картина висела на одном гвозде, никаких ловушек не наблюдалось. Видеокамер в доме, кстати, тоже не было.

«Странные люди, – думала я. – Хранить в доме дорогую вещь, пренебрегая элементарными правилами безопасности».

От неловкого движения пара осколков стекла выпала. Я вынула все стекла, с трепетом разглядывая изображение. Портрет был нарисован на бумаге для акварели форматом А4. Никаких повреждений я не заметила и вздохнула с облечением. Вернула портрет теперь уже без стекла на место, сходила за совком и веником и тщательно смела осколки.

Мужчина на портрете, похожий на зубастого ежика, смотрел укоризненно.

– И так повисишь, – буркнула я.

А почему бы, кстати, и нет? На отсутствие стекла внимание обратят не сразу… если повезет… Вот пусть потом и разбираются, куда оно делось. Само собой, я понимала, что все это глупости. Сиделкам картина на фиг не нужна. Они на второй этаж вообще не поднимались, разве что в первое время, из любопытства, которое давно их оставило.

Лежал Константинов в бывшей гостевой на первом этаже, рядом с санузлом, кухней и верандой, куда его выводили проветриться. В общем, вся жизнь концентрировалась именно там, и на второй этаж регулярно заглядывала только домработница, то есть мама, и я.

– Жесть, – буркнула я и кое-что еще добавила, непечатное. Легче не стало, но хоть реветь расхотелось, а до того мгновения так и распирало. От невезения и затяжной черной полосы, которая даже сереть не хотела, не то что становиться белой.

Внизу вновь появилась Светлана Петровна, задрав голову, наблюдала, как я спускаюсь по лестнице, и начала канючить:

– Звонила я Олегу. Говорит, не может приехать. Я спрашиваю, что делать, а он говорит – не знаю. Представляешь? Вроде это мое дело, а вовсе не его! Вот ведь гад!

– Позвоните Тамаре, – посоветовала я.

– Звонила. Ты, говорит, чего так дотянула, кого я тебе сейчас найду? Евочка, вся надежда на тебя.

– Считайте, ее нет совсем, – отрезала я и скривилась, вновь вспомнив о портрете.

– Мне огурцы засолить надо! – дождавшись, когда я спущусь, заголосила Светлана. – Сестра два ведра огурцов привезла! Пропадут… Завтра утром я тебя сменю. Хочешь, в семь приеду?

– Не хочу. Я со стариканом не останусь, и не просите. Он начнет дурака валять, а я пришибу его под горячую руку. Кому это надо? Разве что наследникам, – добавила я. – Но с какой стати делать им такой подарок?

– Все шутишь? А мне не до шуток.

– Звоните еще раз Олегу, расскажите про огурцы.

– Да говорила уже. Он Верке велел звонить или Матвею.

– Позвоните.

– Верка не отвечает, а Матвей сказал, что он в командировке, и вообще, это, мол, дело Олега.

– Ну, Олег-то так не считает. И, между прочим, правильно. Если уж все вместе ждут кончины старикана, значит, и хлопоты должны быть совместными.

– Я ему снотворного дам, он до утра проспит, – перешла на шепот Светлана. – Дождусь, когда уснет… Тебе просто в соседней комнате до утра побыть…

– Забудьте про меня! Я не гожусь в сиделки, о чем вам хорошо известно. Лучше Верке звоните. Настойчиво. Спасайте огурцы.

Я стала убирать в холле, то и дело косясь в сторону лестницы. Взглянула на часы. Достала мобильный и проверила ближайшие багетные мастерские: та, что на Гагарина, работает до семи, есть шанс успеть. Уговорю при мне вырезать стекло – и сразу сюда.

Я заглянула в кухню, где бегала Светлана с телефоном в руке.

– Светлана Петровна, мне отлучиться надо, вопрос жизни и смерти.

– Чего? – не поняла она.

– Уйду на часик, вернусь и все домою.

– О господи… А как же я? То есть огурцы?

– У меня свидание. Вы что, хотите, чтобы я в девках загнулась? Это похуже ваших огурцов.

– Верка не отвечает, – пожаловалась Светлана.

Но я ее уже не слушала. Поднялась на второй этаж, сняла картину и сунула в пакет, в котором обычно ношу рабочую одежду. Одежду оставила в ящике в котельной, где держали свои вещи сиделки и мамуля.

– Я ушла! – крикнула я из прихожей, захлопнула дверь и потрусила к калитке, на ходу вызывая такси, после чего предупредила Олеську, что кино отменяется.

Машина подъехала через три минуты, через пятнадцать я была в багетной мастерской. Все вроде бы складывалось удачно. За столом сидел тучный дядька и что-то разглядывал в компьютере. Посетителей не наблюдалось.

Я приблизилась, достала портрет и сказала:

– Стекло разбила. Можно заменить?

– Конечно.

– Только мне надо сегодня. Сейчас.

Дядька взглянул с недоумением, я продолжила:

– Понимаете, это подарок. Мне сегодня его в восемь вручать, а я стекло разбила. Без стекла никак. Я заплачу сколько скажете.

– Подарок? – с сомнением глядя на портрет, осведомился дядька. – Это кому же?

– Шефу. Он у нас интеллектуал и…

– Понятно. А я уж думал, напугать шефа хотите до колик, – хихикнул он.

– Между прочим, это Пикассо, – брякнула я, спрашивается, кто ж меня за язык тянул, но хотелось придать истории достоверность, вот меня и понесло. – Копия, конечно…

– Понятно, что копия. Пикассо – это… Пикассо! – подняв вверх указательный палец, заявил дядька. – Вообще-то я хозяин мастерской и со стеклом никогда не работал. Отпустил своих сегодня пораньше… У приемщицы день рождения, а муж ее как раз отличный стекольщик.

– Что же делать? – заныла я, понимая, что в другие багетные вряд ли успею.

– Давай попробуем сами, – пожал плечами дядька. – Может, справимся.

«Справлялись» мы больше часа. Толстяк точно не был стекольщиком, к тому же оказался на редкость медлительным. Меня так и подмывало отпихнуть его и самой попробовать. Но если человек делает тебе доброе дело, надо как минимум запастись терпением.

Через час он был весь в мыле, и я тоже, хотя просто рядом топталась (дядька меня в мастерскую пригласил, наверное, чтобы не скучать). Я боялась, что он все в сердцах бросит, и оттого время от времени жалобно поскуливала, укрепляя в нем веру в победу и намекая, что мужчины не сдаются.

Наконец проклятое стекло встало в раму, до этого то один угол был больше, то другой не желал влезать. Дядька победно ухмыльнулся, протер стекло полотенцем и протянул мне.

– Держи… Терпение и труд все перетрут! Поняла?

– Ага. Спасибо огромное. Сколько я вам должна?

Он махнул рукой, но деньги я его взять уговорила. Сунула раму в пакет и бросилась на улицу. К дому старика я вернулась уже в девятом часу и, взглянув на него, почувствовала недоброе. Хотя с чего бы? Дом за это время ничуть не изменился.

Я подошла к калитке и надавила кнопку домофона. Раз, второй, третий… Открывать мне не спешили. Мои худшие опасения сбывались на глазах.

Я достала мобильный и набрала номер Светланы.

– Светлана Петровна, впустите меня.

– Евочка, это ты?

– Господи, да кто ж еще! – закатила глаза я.

– Вернулась?

– Да. Вы же знаете, мне ванную домывать на первом этаже, – совершенно лишние сведения, но меня на нервной почве тянуло к болтовне.

– Евочка, меня там нет…

«Упс, – едва не произнесла я. – Начинается…»

Не знаю, что конкретно я имела в виду в ту минуту, но совершенно точно ждала испытаний.

– Я до Веры дозвонилась, она обещала приехать к восьми, но задержалась немного, а Лев Сергеевич уснул. Ну, мы с ней и решили – ничего страшного, если он один побудет. Она сейчас подъедет, ты ее дождись. Ой, ты там потише, – заволновалась Светлана. – Не разбуди старика… Проснется, чего доброго, мало никому не покажется… Ты ж Верку знаешь, придет она вовремя, как же! Хорошо, если к ночи заявится.

Верку я знала очень хорошо. Ей бы лишь потрепаться. Будет стоять над душой с мобильным в руке. Не факт, что я смогу картину на место вернуть, то есть совершенно точно не смогу.

– Мне-то что делать? – рявкнула я.

– Чего ты так беспокоишься? – проворчала Светлана. – Никуда твоя ванная не денется. Подумаешь… Я обещала Верке в девять утра ее сменить, вот и приходи к девяти. Или когда тебе удобнее.

На том и простились. Я потопталась у калитки, решая нелегкую задачу: дождаться Верку или идти домой? Незаметно повесить картину вряд ли удастся, а рассказывать о том, что я выносила ее из дома, очень не хочется – эдак люди решат, я все, что угодно, могу вынести.

Но держать у себя Пикассо ужас как не хотелось. Внутренний голос услужливо шептал: «Наплачешься ты с ним». Я немного побродила возле дома, решив положиться на удачу. Если Верка через полчаса не появится, поеду домой.

Верка не появилась. Я продолжала топтаться возле калитки, успокаивая себя тем, что ничего страшного не случится, если я верну картину завтра. Ничего страшного… А если Верка заметит, что ее нет? Маловероятно. Хотя от безделья вполне может потащиться на второй этаж и в самом деле обратить внимание на отсутствие картины. Даже представлять не хочется, что тогда начнется. Тут уж не просто с работы уволят, тут запросто в тюрьму отправят!

«Господи! – чуть ли не в голос взвыла я. – Какого лешего я взяла этот дурацкий портрет? Висел бы без стекла. Пусть бы голову ломали, куда оно делось, если кому-то вдруг станет интересно».

Отправиться к Светлане, взять у нее ключи от дома под предлогом сделать доброе дело и провести грядущую ночь со стариком? Подозрительно. С чего вдруг такая доброта, если моя неприязнь к старику общеизвестна? А если Верку к тому моменту нелегкая принесет? Встретит меня в дверях и на пакет внимание обратит. Верка, кстати, из троицы племянников самая бескорыстная, если это слово здесь уместно. Может, мысль о наследстве и грела ей душу, но, в отличие от Олега и братца Матвея, она глазами по сторонам не зыркала, прикидывая, что из вожделенного имущества продать и почем. Может, и на отсутствие портрета внимания не обратит? Вот было бы мне счастье! А я утром приду, как только ее Светлана сменит, и верну картину, сняв со своей души тяжкий груз.

Вскоре стало ясно: ждать я могу сколько угодно, пора что-то предпринимать. Чертыхнувшись, я побрела к остановке, так толком и не решив, еду я к Светлане за ключом или жду утра.

Тут и объявилась мама. В том смысле, что зазвонил мобильный как раз в тот момент, когда я садилась в троллейбус.

– Доча, – произнесла мама, голос был подозрительно трезвый, что сбивало с толка, – ты где?

– В троллейбусе. Еду от Константинова, – не без яда сообщила я.

– Ой, как хорошо! Убралась? А я про Константинова забыла. Прости меня, доча.

– Уже.

– Что?

– Простила, мамуля. Живи спокойно.

– Голос у тебя странный, ты чем-то расстроена?

– Не-а, песни пою от радости и прыгаю до потолка.

– Так я и знала. Опять неприятности? – укоризненно спросила мама, не подозревая, что последние пару лет моя главная неприятность – это как раз она. – Я же чувствую, что-то не так. Немедленно приезжай ко мне.

– Ты дома? – Я решила, что не худо бы обсудить ситуацию с мамой, если по счастливой случайности она сегодня не злоупотребляла.

– Нет, – поспешно ответила мамуля.

– Тогда куда мне ехать?

– В фитнес-клуб, в Колокольном переулке. Совсем рядом с нами.

– Что ты там делаешь? – удивилась я. Тяги к фитнесу я за мамой не замечала.

– Я всю неделю сюда хожу. Меня пригласили на бесплатное занятие и…

– Только не говори, что ты оформила кредит, чтобы купить абонемент.

– Доча… – простонала она. – Деньги – не самое главное в жизни, сколько раз тебе повторять!

– Для меня сейчас главное.

– Не паясничай. Давай бегом сюда. Хочу познакомить тебя с удивительным человеком. Он инструктор по йоге, а на самом деле ангел.

«Пипец, – решила я, убирая мобильный. – Мало мне неприятностей, теперь еще и ангел. Что там за гад маму охмуряет? Ну, ладно… Мы ему мозги вправим!» – решила я, горя желанием поскорее свести знакомство, уж очень хотелось дать волю эмоциям, которые буквально переполняли.

Троллейбус я покинула и вскоре уже входила в Колокольный переулок. Фитнес-центр располагался в здании бывшего завода, которое на скорую руку привели в порядок, обшили панелями ядовито-зеленого цвета и сделали помпезный вход с колоннами. Внутри все благоухало свежим ремонтом. Должно быть, центр открылся совсем недавно. За стойкой скучала девушка в зеленой майке, увидев меня, вскочила с радостной улыбкой.

– Добрый вечер.

– Не очень. – Не стала я разделять чужих восторгов. Девушка тут же сникла, такой ответ ее программа не предусматривала.

– У меня мамуля где-то здесь, – перешла я на доверительный шепот. – У нее йога. А также ключи, без которых я домой не попаду.

Девушка хлопнула глазами. Стало ясно: больше одного предложения подряд произносить не рекомендуется. Два – задание повышенной сложности, и девушка с ним не справится.

– Где йогой занимаются? – спросила я, улыбнувшись пошире.

– Третий зал, – ответила она, еще раз моргнув, и ткнула пальцем, указывая направление.

– Спасибо.

Я сделала несколько шагов, когда она заголосила:

– Ой! – Я, признаться, вздрогнула, а девушка сказала виновато: – Бахилы. Без бахил нельзя.

Я вернулась за бахилами и пустым коридором направилась к третьему залу, он оказался за четвертой по счету дверью. Чуть приоткрыв дверь, я заглянула, и очам моим представилась воистину идиллическая картина. Мама сидела на коврике в позе лотоса, держа руки на коленях, соединив большие и указательные пальцы. Судя по благостному выражению лица, она уже была в нирване. Примерно в тех же краях пасся и сидевший напротив нее в точно такой же позе парень. Стало ясно, почему мама сюда зачастила. С таким типом и я бы с удовольствием помедитировала, лучше бы, конечно, дома, на удобной кровати… Хотя в принципе можно и здесь.