Интим не предлагать

Татьяна Полякова
ИНТИМ НЕ ПРЕДЛАГАТЬ

Он стоял передо мной, уставясь в пол, переминался с ноги на ногу и громко сопел, пытаясь таким образом выразить свое негодование по поводу затянувшегося допроса.

– Ну и?.. – вздохнув, спросила я. Он поскреб затылок, поддал кроссовкой угол коврика, склонил голову ниже и засопел еще выразительнее. – Так, – удовлетворенно кивнула я, медленно наливаясь краской. Само собой, удовлетворение относилось не к тому факту, что Сенька молчит как рыба, намекая на свое присутствие лишь выдающимся сопением, а к тому, что я в очередной раз оказалась права: педагог из меня никудышный и со стороны сестры было чистым безумием попросить меня присмотреть за ее единственным и чересчур любимым чадом. Десять дней назад именно эту мысль я пыталась довести до ее сознания, когда она, позвонив часа в два ночи, с места в карьер заявила:

– Дарья, мы уезжаем.

– Свинство какое, – чуть не плача ответила я. – Я только что уснула, и вот пожалуйста.

– Не ворчи, – отмахнулась Машка, которая была на тринадцать лет старше меня и по этой самой причине верила, что совершенно необязательно считаться с моим мнением. – Ты слышала, что я сказала?

– Конечно. – Я потерла глаза и устроилась в постели поудобнее, зная склонность сестры к долгим телефонным разговорам.

– Ну и что?

– Что? – удивилась я.

– Мы уезжаем, – начала свирепеть Машка. – А ты даже не спросишь куда.

– Слушай, два часа ночи, чего ты от меня хочешь? Ну куда?..

– Мы едем на раскопки. В пустыню…

– Тоже мне новость. – Теперь я начала злиться: сестра у меня археолог, так же как и ее муж, и в этой самой пустыне они сидят безвылазно по девять месяцев в году, окончательно свихнувшись на черепках, костях, неолите и прочей совершенно недоступной моему пониманию ерунде. Впрочем, крамольных мыслей в присутствии сестры я никогда не высказываю. – Слушай, Машка, – жалобно начала я. – Вали в свою пустыню и позвони мне оттуда днем, а? У меня нормальный биологический цикл, ночью я сплю, хоть ты можешь мне и не поверить…

– Помолчи немного, – прервала сестра мои излияния. – Мы уезжаем через два дня. А у Сеньки каникулы. Что ему делать в пустыне?

По моему мнению, там и Машке делать было нечего, а уж ребенку тем более.

– Отправь его к бабушке, – понемногу приходя в себя, посоветовала я.

– Ты же знаешь, Марина Васильевна недавно перенесла операцию, ей нужен покой…

Тут до меня наконец-то дошло: Машкина свекровь поправляется после операции, другой близкой родни у нас не наблюдается, выходит…

– Э-э, – начала я не совсем уверенно. – Ты хочешь, чтобы я взяла Сеньку к себе?

– Конечно. На два месяца. У тебя же отпуск. Вот и отдохнете.

Вообще-то я планировала провести отпуск иначе.

– Слушай, а кто всегда считал, что мне нельзя доверять ребенка, что я его испорчу, все такое…

– Я и сейчас так считаю, но у меня нет выбора. В общем, я купила билет. Сенька приедет в среду, в 15.20. Обязательно встреть его, он непременно наберет груду всякого дурацкого барахла.

– Хорошо, – покорно сказала я. – Только потом никаких претензий. Я плохой педагог, и тебе это доподлинно известно, я не умею воспитывать детей, особенно твоего Сеньку, а если и воспитываю, то неправильно.

– Воспитывай как умеешь, домой вернется, и будем перевоспитывать. Значит, в среду, в 15.20. Не забудь.

В среду я, изнывая от жары, томилась на вокзале, приехав туда где-то в половине третьего, автобус запаздывал, и я битый час торчала на солнцепеке. Видавший виды «Икарус» наконец возник из-за поворота, остановился, странно дернулся, а я подумала: «За сорокаминутное опоздание грех на него обижаться. Скорее удивляет, как эта развалина вообще смогла преодолеть четыреста километров». Дверь открылась, появились пассажиры, а я принялась высматривать Сеньку. Голова его тут же возникла в третьем окне, он улыбался и махал мне рукой. Я тоже замахала руками, неизвестно чему радуясь, а через пару минут любимый племянник оказался в моих объятиях.

– Рада, что я приехал? – спросил он, излучая довольство.

– Еще как, – ответила я.

– Меня на все каникулы отправили. До тридцатого августа. Здорово, правда?

– Я счастлива.

– А у тебя когда отпуск?

– С пятнадцатого июля.

– Класс, на рыбалку поедем, на Волгу, как в позапрошлом году? А еще можно в поход на великах…

– Можно, – согласилась я. То, что меня ожидает чрезвычайно активный отдых, сомнений не вызывало. Болтая таким образом, мы извлекали из багажного отделения сумки, я насчитала их восемь штук. – Что это такое? – удивилась я, когда Сенькино добро было выгружено и заняло все свободное пространство вокруг нас.

– Вещи, – пожал плечами племянник.

– Вижу, что вещи. В твоем возрасте я путешествовала налегке. И как, скажи на милость, мы допрем все это до машины?

На счастье, стоянка была недалеко, навьюченные, как верблюды, короткими перебежками мы добрались до нее и погрузили вещи в багажник.

– Дарья, – ликовал Сенька, – я так рад, что приехал к тебе…

Ну а теперь он вовсе не улыбался, а усердно сопел, не оставляя ковер в покое, ковырял его кроссовкой и томился под моим горящим взглядом.

– Объяснять ты ничего не хочешь, – кивнула я. – Я, со своей стороны, не желаю видеть племянника инвалидом, а дело, судя по всему, идет к этому. Остается одно: дать телеграмму твоим родителям…

– Не надо, – торопливо сказал он.

– Надо, надо, ты почти калека, а я даже не знаю, в чем дело…

– Никакой я не калека, чего ты выдумываешь? – Сенька коснулся пальцами синяка под левым глазом прямо-таки выдающихся размеров и добавил: – Обычное дело…

В принципе, я была с ним согласна: синяк для четырнадцатилетнего мальчишки и в самом деле не бог весть что, да вот беда, его правый глаз украшал точно такой же синяк, приобретенный вчера, и тоже по обычному делу. Так как у Сеньки, как у всех нормальных людей, только два глаза, мне оставалось только гадать, в каком виде он появится завтра.

– Вчера ты неудачно упал с велосипеда, – добавив в голос суровости, напомнила я. – Упал с велосипеда и заработал синяк под глазом. Я не учинила тебе допрос с пристрастием, хотя сама, падая с велосипеда, обдирала коленки или лоб, на худой конец. Но сегодня тебе все же придется объяснить, почему ты так упорно падаешь с велосипеда, и все на глаза.

– Это мое личное дело, – пробормотал он.

– Извини, теперь уже нет. Я за тебя отвечаю. Если бы твоя мать видела тебя сейчас, с ней бы случился нервный припадок. Отправляя тебя ко мне, она рассчитывала, что здесь ты по крайней мере в безопасности. И что?

– Что? – Теперь он вздохнул со всхлипом, опустил плечи и принял самый что ни на есть покаянный вид.

– Ничего. Завтра же с первым автобусом к бабушке, а там к родителям в пустыню. В пустыне драться будет не с кем, на то она и пустыня.

– Я за правое дело, – торопливо сказал он.

– Само собой, – кивнула я. – А что за дело такое?

Он еще немного помялся, но все же ответил:

– Он фотографию отобрал. И не отдает.

– Фотографию? – не сразу дошло до меня. – Какую?

– Анину…

Аня – это, между прочим, Сенькина девушка. Он, как истинный влюбленный, носил ее фото с собой в одном чехле с проездным билетом.

– Зачем кому-то ее фотография? – нахмурилась я.

– Незачем, просто из вредности. Я ее Петьке показывал, а этот гад подошел и выхватил. Я говорю отдай, а он всякие гадости… Я ему и врезал.

– А он тебе, – подсказала я.

– Между прочим, их было трое, а я один…

– Почему один, а Петька?

– Петька удрал. Испугался.

– Вот так друг. А на труса вроде бы не похож.

– Петька не трус, он испугался, Упыря все боятся. И я боюсь, но ты сама всегда говоришь: со злом надо бороться и всяким гадам спуску не давать. А Упырь самый настоящий гад и есть.

«Вот уж что верно, то верно».

– Да где ж вас черт свел? – не очень педагогично рявкнула я. – Ведь Упырь к нам во двор не ходит.

– В парке. Мы с Петькой в тир пошли пострелять, а потом за мороженым. Сидели на скамейке, а эти сзади подошли. Упырь фотографию у Петьки вырвал… у меня бы не вырвал.

– Ясно, – пробормотала я. – А сегодня вы где встретились?

– Мы не встретились. Я сам к нему в парк ходил, чтоб фотографию вернуть.

– Вернул?

– Нет. Ну ничего…

– Завтра опять пойдешь? – кашлянув, спросила я, пытаясь скрыть чувство глубокого неудовлетворения, всецело заполнившего мою душу.

– Пойду, – буркнул Сенька упрямо.

– Может, он уже разорвал ее?

– Нет. Он мне ее показывал. Дразнит…

– Ага, – только и нашла я что сказать, косясь на Сеньку. Племянника родители воспитывали правильно, всяким гадам в самом деле спуску давать нельзя, но теперь я этому обстоятельству была совсем не рада. Дело в том, что в нашем районе Упырь – личность известная. Парню семнадцать лет, школу давно бросил, родителям до него никакого дела. Собрал вокруг себя ребятишек лет пятнадцати и целыми днями шатается по улицам. Вечерами многие родители были вынуждены встречать своих деток, если их путь лежал через парк (обычное место дислокации Упыря с компанией), да и взрослые без особой нужды в парке появляться не решались. И вот теперь эта шпана прицепилась к моему Сеньке. Сама по себе ситуация не из приятных, а тут еще правильное воспитание: сиди племянник во дворе, глядишь, Упырь оставил бы его в покое, наш двор его не жаловал, и он его тоже, но ведь Сенька сам на рожон лезет… Ну надо же… А до моего отпуска еще целая неделя, за это время мальчишку и в самом деле без ног оставят.

Я поднялась с кресла и подошла к Сеньке, вздохнула, а он наконец поднял на меня глаза, ясные и чистые, как небо в погожий летний денек, и под этим взглядом мне ничего не осталось, как широко улыбнуться.

– Пойдем примочку делать, – положив руку ему на плечо, сказала я.

Аккуратными кружочками нарезая помидоры, я то и дело поглядывала в окно. Сосредоточиться на приготовлении любимого салата никак не удавалось. Очень меня беспокоили Сенькины синяки и мучил вопрос: какого очередного увечья следует ожидать. То, что увечья будут, – не вопрос, Упыря я знала неплохо, а Сенька, как ни крути, прав: фотографию любимой девушки у негодяя следует отобрать. Только как это сделать мальчишке, когда его противник на три года старше, вдвое сильнее, да еще имеет привычку везде таскать за собой свору таких же головорезов?

Три года назад только благодаря моим стараниям Упырь, в миру Серега Клюквин, не был отправлен в исправительное учреждение для малолетних преступников, о чем я сейчас, по понятным причинам, очень сожалела. Впрочем, и без синяков на Сенькиной физиономии поводов сожалеть об этом было предостаточно; как я уже говорила, за три года Серега Клюквин из мелкого воришки сделался грозой района. Конечно, колония парню вряд ли бы пошла на пользу, зато жильцам соседних домов было бы много спокойнее. Но три года назад… Три года назад я была наивной дурочкой, вот что. По Упырю тюрьма плачет, он туда отправится со дня на день, а вот если бы это произошло раньше, сейчас у меня не было бы головной боли.

Я отбросила нож в сторону, оперлась руками на край стола и тяжело вздохнула.

– Надо что-то делать, – пробормотала я под нос и вновь уставилась в окно.

Там не было ничего примечательного: двор, кусты боярышника и пес Кузя, отдыхающий в тенечке возле своей будки. Пес был общедворовым: несколько лет назад появился неизвестно откуда и завоевал нашу любовь общительным и веселым нравом, хоть и выглядел внушительно, потому что был московской сторожевой. Я давала объявления в газету, но за Кузей никто не пришел. Общими стараниями возле гаражей ему соорудили будку, а кормили всем двором, зимой, когда становилось особенно холодно, пес жил в подъезде. Двор Кузя в одиночку никогда не покидал, должно быть, наученный горьким опытом, целыми днями носился с детишками и громким лаем оповещал о том, что во дворе чужие.

– Кузя, – позвала я, пес подошел, слегка потягиваясь, а я, перегнувшись через подоконник, дала ему сосиску. – У Сеньки два синяка, – решила я пожаловаться, понижая голос, чтобы племянник меня не услышал. – Упырь отобрал у него фотографию любимой девушки. Что ты на это скажешь? – Услышав об Упыре, Кузя насторожился. Упыря он терпеть не мог. Прошлым летом, воспользовавшись тем, что характер у пса на редкость благодушный, Упырь сыграл с ним злую шутку, правда, здорово поплатился за это. Терпеливый Кузя пришел в бешенство и покусал мучителя, тому наложили двенадцать швов в районе тазобедренного сустава, и парень пару недель мог либо стоять, либо лежать на животе, но только не сидеть. Его мамаша, Валька Клюквина, на ту пору как раз пребывала в редком межзапойном состоянии и, явившись в наш двор, визгливо требовала изничтожить Кузю. Пса мы отстояли, и с тех пор у Кузи с Упырем пошла вражда. Упырь в нашем дворе появляться не рисковал, чему жильцы трех пятиэтажек были безумно рады.

Кузя проглотил сосиску, хитро посмотрел на меня и перевел взгляд в сторону, как раз туда, где между двумя домами был выход с нашего двора.

– Думаешь, следует Упыря навестить? – насторожилась я. Пес вполне отчетливо кивнул. Я потерла нос, покусала губы и наконец согласилась. – Ладно, по крайней мере мы должны выяснить, что происходит и как далеко все это зашло. Не могу я позволить, чтобы ребенка колотил какой-то там Упырь. – Я еще некоторое время распиналась в том же духе, скармливая собаке сосиски. Кузя ел степенно, не чавкал, время от времени поглядывая на выход со двора. Облизнулся и тихо тявкнул. Если честно, я всегда замечала за собой склонность к болтливости, а уж когда волнуюсь, тут просто беда какая-то: тараторю без остановки. Даже Кузя обратил на это внимание, мне стало стыдно, я сказала ему: – Жди, – отошла от подоконника, сняла фартук и прокралась к маленькой комнате.

Сенька крепко спал, свесив голову с кушетки. Я на цыпочках подошла к нему, осторожно сняла наушники, выключила магнитофон и спешно покинула квартиру. Кузя сидел возле подъезда. Я свистнула, и мы, тревожно оглядываясь, отправились со двора. В основном оглядывался Кузя, как я уже сказала, покидать двор он не любил, но другом был верным, оттого и вышагивал рядом, хотя особого удовольствия от этого не испытывал.

Миновав гаражи, мы вошли в соседний двор. Пес насторожился.

– Для начала проведем разведку, – сочла необходимым пояснить я, чтобы он понапрасну не ломал себе голову. – А уж после этого отправимся к Упырю.

Не успели мы сделать и десяти шагов, как в кустах акации по соседству что-то затрещало и на узкую тропинку выскочил мальчишка лет восьми и, едва не сбив Кузю (тот успел вовремя отпрыгнуть), опрометью бросился через двор и скрылся за углом двухэтажки, где располагался магазин. Только-только мы начали приходить в себя, как в кустах вновь раздался треск, затем послышался странный шлепок, кто-то охнул и громко сказал:

– Холера…

Кузя выразил недоумение легким шевелением ушей, а я полезла в кусты, потому что голос мне показался знакомым. С некоторой настороженностью раздвинув ветки, я увидела метрах в трех от песочницы нашего участкового Петровича, мужчину внушительной комплекции и совершенно лысого. В настоящий момент он, припадая на одну ногу, ковылял к песочнице. Лысина его приобрела брусничный оттенок, а я с удивлением отметила, что выглядит Петрович крайне непривычно: без головного убора да еще и в спортивном костюме.

– Петрович, – позвала я. – От тебя Чугунок улепетнул?

Участковый выпрямился, посмотрел на меня и бодро гаркнул:

– Здорово, Дарья.

– Здорово, – кивнула я, подходя ближе. Мы устроились на песочнице, а Кузя остался возле акации, бдительно поглядывая по сторонам.

– Куда направились? – спросил Петрович, потирая колено.

– Дело есть. Ты упал, что ли?

– Ну… За гаражами детвора костер разложила, в такую-то жарищу. Пришлось внушить. Пока огонь заливали, какой-то чертенок из кармана сигареты свистнул. Что ты будешь делать… одно слово: сорванцы. И как горох в разные стороны. Побежал за Чугунком, да где там… в коленке что-то щелкнуло. Не знаешь, чего это?

– Надоел ты мне со своей коленкой, – отмахнулась я. – Раз сто тебе предлагала: иди в наш реабилитационный центр. Врачи лучшие в городе и прямо напротив твоего дома, а тебе для своего здоровья лишний шаг лень сделать.

– Не ворчи, Дарья, пойду лечиться, вот ей-богу. В понедельник.

– Закормил понедельниками…

– Честно пойду… А чего у вас за дело с Кузей?

– Упыря ищем. Не видел?

– Зачем тебе Упырь? – искренне удивился участковый.

– Племяннику моему, Сеньке, наставил синяков. Боюсь, этим дело не кончится. Упырь у него фотографию отобрал, девчонка подарила, Сенька, само собой, в драку, ну и получил.

– А фотография?

– Фотография у Сереги. Добром не отдаст. А Сенька парень упертый…

– Есть в кого, – хмыкнул Петрович, затем протяжно вздохнул и поскреб в затылке. – Фотографию не отдаст. Скажет, потерял или выбросил. А Сеньку дразнить будет, на это он мастер… Надо что-то с Упырем делать. Замучил всех. Григорьев из сорок восьмой жаловался: колпаки свистнули. Ясно, что Упырь с дружками, так ведь не поймали.

– Упырь осторожный, – со злостью заметила я.

– Ну… твоими молитвами. Говорил я тебе тогда: пустое дело его от колонии спасать. Нутро у него гнилое, а ты: ребенок, ребенок… Вот теперь не ребенок, и самое ему в колонии место, а ведь не докажешь. Законы лучше меня знает, я ему слово, он мне пять.

– У него условный срок когда кончается?

– Месяц остался. А чего?

– Ничего, размышляю. А ты почему не при параде? – додумалась спросить я, глядя на видавший виды спортивный костюм участкового.

– Так какой теперь парад? Третий день на пенсии. В субботу проводили.

– Ты на пенсии? – не поверила я.

– Конечно, – обиделся Петрович. – Все сроки вышли. Пора и молодым дорогу дать. А я уж на общественных началах…

– Кто ж у нас теперь участковый?

– Андрюшка Коломейцев, Марьи Петровны внук, из сто седьмого дома. Вот, пришел на смену… Правда, временно. Парень он неплохой, а что до молодости, так молодость не порок. Жизнь, она всему научит.

– Надо бы мне с ним встретиться, – заметила я.

– Ну, какой разговор. – Петрович посмотрел на часы. – Давай часа в три встретимся в моем кабинете… в его то есть. Потолкуем. С Упырем надо что-то решать. Зарвался парень.

– В три? – Я тоже взглянула на часы.

– Придешь?

– Приду.

Я поднялась и, кивнув Кузе, зашагала к кустам.

Андрея Коломейцева я помнила упитанным, веснушчатым мальчишкой, который вечно ныл и не давал покататься на своем велосипеде. А вот теперь он, оказывается, наш участковый. Впрочем, я тоже довольно давно не играю в «классики», и если я за это время успела закончить институт, то и Андрюхе ничто не мешало сделать то же самое.

Выбравшись из кустов, я огляделась и, сунув в рот два пальца, по-разбойничьи свистнула. Надо сказать, свистеть я умею мастерски, вызывая тем самым зависть у мужского населения района младше пятнадцати лет. Но и без того я человек в нашем районе довольно известный. Семь лет назад обо мне часто писали газеты, и не только областные. Я занималась художественной гимнастикой и кое-чего в этом виде спорта достигла. Правда, олимпийского «золота» так и не увидела. В девятнадцать лет, возвращаясь с дачи, я попала в аварию, и с большим спортом пришлось проститься. Поначалу это было нелегко, но раскисать я себе не давала, окончила институт и начала работать тренером в своей спортивной школе. Год назад, когда наш директор по состоянию здоровья ушел на пенсию, я совершенно неожиданно для себя оказалась на его месте единогласным решением коллектива, которое, что еще более неожиданно, охотно поддержало начальство. Забот на меня свалилось столько, что горевать об олимпийском «золоте» просто времени не было. И теперь, размышляя о своей жизни, я могла с убежденностью сказать: что бог ни делает, все к лучшему.

Свистнув, я еще раз огляделась и вскоре заметила, как дрогнули ветви кустов напротив. Кузя тоже заметил, хотел тявкнуть, но, посмотрев на меня, флегматично отвернулся.

– Чугунок, – позвала я не слишком громко. – Вылазь.

Ветки раздвинулись, появилась невероятно чумазая физиономия, затем очам моим предстал Чугунок в полный рост, в драных шортах, ядовито-красной майке и спросил опасливо:

– Петрович где?

– Ушел. Кто сигареты украл? Воровать дело опасное. Могут по рукам дать, а курить вредно. Вроде бы мы с тобой беседовали на эту тему?

– Ага, – кисло ответил Чугунок. – Сигареты Валька спер, а я третий день не курю. В завязках. Я слово держу, ты ж знаешь.

– Знаю. Только чего ж Петрович за тобой припустился? Еще и ногу подвернул.

– Петрович ко мне придирается. Я тебе еще в тот раз говорил: чуть что, сразу Чугунок.

– Классно заливаешь, я сейчас прямо заплачу.

Он наконец приблизился, протянул мне ладонь, торопливо вытерев ее о штаны, и сказал:

– Здорово, Дарья.

– Здорово. Отойдем-ка в сторонку для разговора…

– Воспитывать будешь? – кисло поинтересовался он.

– У тебя мать есть.

– Теперь еще и папаша объявился. Ванька Косой, что у гастронома побирается, к мамке моей прибился, а вчера, не поверишь, говорит мне: – Васятка, ты, говорит, Васятка, меня отцом зови. Отцом… вот умора. На хрена, скажи, мне такой папаша? Мне и мамки за глаза хватает.

– Мамка самогонкой торгует?

– Само собой.

– У нас участковый новый, предупреди мать, пусть поаккуратней.

– А наш Петрович?

– На пенсии.

– Дела. – Чугунок погладил Кузю и со вздохом заметил: – Новая метла по-новому метет. Поговоришь с ним?

– Поговорю.

– Ага… Мы ведь без этой самогонки с голоду подохнем.

– Знаю, – кивнула я. Мы немного помолчали, мысли у обоих были невеселые.

– Как у Сеньки глаз? – спросил Чугунок, которого по-настоящему звали Васькой.

– Нормально.

– Ага… Не лез бы он к Упырю. Ведь тот нарочно его дразнит.

– Не лез… а фотография?

– Пусть девчонка еще раз ему фотографию пришлет.

– Не в этом же дело, – вздохнула я.

– Понимаю. – Мы опять замолчали. – Дарья, – шмыгнув носом, сказал Васька. – Упырь в наш универсам повадился.

– Зачем? – не сразу сообразила я, занятая печальными мыслями.

– А ты подумай. Мать у него запойная, а пожрать он любит. Только я тебе ничего не говорил.

– Само собой. Ты сегодня Упыря видел?

– Конечно. В парке, на его обычном месте. – Васька еще раз погладил собаку и, кивнув на прощание, растворился в районе гаражей. А мы с Кузей направились в парк.

Если честно, встречаться с Упырем мне совершенно не хотелось. Во-первых, потому что его физиономия сразу же напоминала мне о собственной глупости: будь я чуть умнее, наш район не страдал бы от выходок этого гаденыша, во-вторых, я была убеждена, что взывать к его совести дело зряшное и мы с Кузей понапрасну теряем время. Именно по этой причине всю дорогу до парка я хмурилась и тяжко вздыхала, так что Кузя сначала поглядывал на меня с недоумением, а потом и вовсе скис. Перед Кузей было стыдно, две недели назад, когда он занозил лапу я, оказывая медицинскую помощь, советовала ему быть оптимистом, хотя пес еще несколько дней после проведенной операции неловко скакал по двору на трех лапах. Советы давать легко, а как до дела дошло, оказалось, что у меня самой этого оптимизма кот наплакал. Кузя по доброте душевной напоминать мне об этом не стал, но я все равно сочла нужным пояснить:

– Если б дело касалось меня… а тут Сенька. Он же ребенок.

Кузя кивнул и пошел веселее, виляя хвостом, как видно, таким образом пытаясь меня подбодрить. Через десять минут мы вошли в парк. Парк был небольшим, к фонтану, находящемуся в самом его центре, вели четыре аллеи. Фонтан требовал ремонта, и включали его не чаще двух раз в год: двенадцатого июня и в День города. Не только фонтан, но и весь парк заметно хирел. Кусты не подстрижены, на клумбах при входе заморенные флоксы, скамейки сломаны… Мы с Кузей свернули с дорожки, миновали заросли сирени и вышли к деревянной беседке. На скамейке, закинув ноги на перила, сидели пятеро подростков, на проваленном полу валялись бутылки, окурки и прочий мусор, да и сами ребята выглядели так, точно их нашли на помойке. Парнишка с прыщавым лицом бренчал на гитаре и выводил что-то в высшей степени заунывное, сидевший рядом с ним подросток лет четырнадцати решил было подпеть, но, увидев меня, расплескал пиво и страшно закашлялся. Упырь, восседавший в центре, тоже заметил меня и препротивно улыбнулся. Симпатичным прозвищем Серега Клюквин был обязан своей внешности: высокий, худой, с землисто-серым цветом лица, блеклыми, всегда воспаленными глазами, длинным носом и невероятно большими острыми ушами. Он здорово походил на летучую мышь.

Улыбка нисколько не украсила его физиономию. Даже если б он и не лыбился так глумливо, симпатичной ее никак не назовешь: несмотря на юный возраст, у Сереги отсутствовала половина зубов, а вторая половина выглядела так паршиво, что любой стоматолог мгновенно бы хлопнулся в обморок.

– Здравствуйте, – сказала я громко, Кузя сел копилкой и на всякий случай зарычал.

– Привет, – недружно ответили мне, гитарист прекратил свой сольный номер, а Упырь презрительно сплюнул себе под ноги.

– Сергей, мне с тобой поговорить надо, – сказала я как можно спокойнее. Упырь хмыкнул, посмотрел на приятелей, кивнул и ответил лениво:

– Ну, говори.

– Ко мне племянник на каникулы приехал…

– А мне по фигу…

– Может, я договорю, а ты дослушаешь? Ты у него фотографию отобрал. Тебе она совершенно не нужна, а мальчишка переживает. Пожалуйста, верни фотографию и оставь Сеньку в покое.

– Я к твоему Сеньке не приставал, сам нарывается.

– Конечно, раз ты ему фотографию не отдаешь.

– И не отдам. Я ее в сортире повесил… – Он еще кое-что присовокупил, отчего пес заметно смутился, а я, вздохнув, сказала:

– Значит, не вернешь?

– Не-а. Сеньке своему скажи: пусть со двора нос не высовывает, не то худо будет…

Я на минуту задумалась.

– У тебя когда срок кончается, через месяц? – полюбопытствовала я.

Серега насторожился, но, взглянув на дружков, сказал вызывающе:

– А чего тебе мой срок?

– За месяц много чего случиться может. Я бы на твоем месте вела себя скромнее.

– А ты меня не пугай…

– Я тебя не пугаю, я объясняю. В месяце тридцать дней, а ты на дню по пять раз отмачиваешь шуточки, за которые по головке не гладят. Тридцать на пять – это много, на одной из этих шуток я тебя поймаю, и мы простимся года на три как минимум, а мой Сенька пока и вправду во дворе посидит.

– Да пошла ты… – зло фыркнул Серега, но по всему было видно, что кое-какое впечатление моя речь на него произвела.

– Уже ухожу. Пойдем, Кузя, – кивнула я собаке и добавила: – А то блох подцепишь. А тебя, Упырик, я предупредила. Не оставишь Сеньку в покое – суши сухари.

Вдогонку мне понеслись презрительные вопли, правда не очень громкие, особо хамить мне местная шпана опасалась. В общем, как я и предполагала, наш поход ни к чему хорошему не привел. Было совершенно ясно: добром Серега фотографию не вернет, Сенька не отступит, значит, быть ему битым, а я отвечаю за парня перед его родителями, следовательно, необходимо что-то придумать, чтобы эту сказку про белого бычка прекратить.

Возвращались мы молча, я – потому что напряженно мыслила, Кузя – потому что уважал чужое желание подумать. Пройдя мимо ЖКО, я взглянула на часы: без двух минут три. Самое время наведаться к участковому. Кабинет его размещался как раз в ЖКО, только имел отдельный вход с торца. Туда мы с Кузей и направились.

На скамейке возле крылечка с металлическим козырьком сидели Петрович и молодой мужчина в милицейской форме. В нем я без труда узнала Андрюшку Коломейцева. С момента нашей последней встречи он стал выше и упитаннее, но в остальном мало изменился: оттопыренные уши, веснушки, курносый нос и румянец во всю щеку. Завидев меня, новый участковый поднялся, надел фуражку, которая до той поры лежала на скамейке, и попытался придать себе вид бравого вояки, втянув с этой целью живот и расправив плечи. И я и он знали, что долго так ему не продержаться, но Андрюха старался изо всех сил, а я за труды наградила его своей лучшей улыбкой.

Петрович торопливо затушил сигарету, вскочил, чертыхнулся, вспомнив о больном колене, и сказал:

– Ну вот, знакомить вас не надо.

– Здравствуйте, Дарья Сергеевна, – кивнул Андрюха и даже взял под козырек, правда, тут же смягчил официальное приветствие застенчивой улыбкой.

Надо сказать, милиция в родном районе меня уважала. Дело в том, что несколько лет назад я прославилась на весь город, поймав маньяка. Этот самый маньяк терроризировал население в течение года. Когда нападению подверглась шестая по счету девушка, многие предлагали ввести в городе чрезвычайное положение. Население охватила настоящая паника, а милиция буквально сбилась с ног. Неизвестно, как долго бы это продолжалось, если бы в один из вечеров, возвращаясь со стадиона после обычной пробежки, я не повстречалась с маньяком в том самом парке, который теперь облюбовал Упырь. Я шла мимо фонтана, когда некто весьма зловеще зашептал, ухватив мою шею одной рукой и приставив к груди нож другой: «Здравствуй, красавица», – после чего я наглядно продемонстрировала, что художественная гимнастика – это не только прыжки с ленточкой, но еще и хорошая физическая подготовка. В результате маньяк был доставлен мною в районное отделение милиции, связанный прыгалками. На них я и вела его, чтоб не сбежал по дороге. Впрочем, попыток сбежать он даже не предпринимал, загрустил, потом захихикал и стал симулировать сумасшествие, хотя я его сразу предупредила: стараешься, мол, зря, по мне хоть смейся, хоть плачь, но в милицию я тебя непременно определю. Маньяк, который, ко всеобщему изумлению, оказался заслуженным работником искусств и руководителем хора ветеранов при областном Дворце культуры, во всем покаялся, граждане вздохнули с облегчением, а я удостоилась похвалы и хрустального сосуда неопределенного назначения с дарственной надписью «Дарье Агафоновой от сотрудников УГРО Октябрьского района». Сосуд был выставлен мною на самом видном месте в гостиной. Доступ к нему был открыт (он стоял на специальной подставке), и оттого сосуд часто пылился, я ежедневно натирала его до блеска, чтобы награда выглядела достойно, и в конце концов буковки стерлись. Теперь, разглядывая его на свет, прочитать при некоторой сноровке можно было два слова «… Агафон… сотрудник…». Чтобы лишний раз себя не травмировать, я убрала сосуд в шкаф и больше никому его не показывала.

Боль об утраченной надписи внезапно кольнула сердце, когда я пожимала руку новому участковому.

– Чего ж, в кабинет пойдем или, может, на свежем воздухе? – спросил Петрович и маятно вздохнул, в роли пенсионера он чувствовал себя неловко.

– Лучше здесь, – сказала я и устроилась на скамейке.

– Ваша собака? – улыбаясь, спросил Андрей, протянул Кузе руку с намерением погладить его, но в последний момент передумал.

– Он не кусается, – успокоила я. – Пес общий, дворовый. А мы с ним друзья.