Бывший
«14/25 мая 1918 года. Насчитывают, что в одной Московской губернии сейчас более 300 000 человек безработных.
На станции Ожерелье Рязано-Уральской железной дороги в багажный вагон ворвались несколько вооруженных человек, которые застрелили багажного кондуктора, чиновника наркомфина и милиционера, забрали почтовые баулы, в которых было 9 000 000 руб. и скрылись. И о таком событии теперь в газетах напечатано мелким шрифтом. Потому что это – «мелочь». А я помню, лет 35 тому назад казначей воспитательного дома украл 200 000, так тогда московские газеты писали о том случае целый месяц, посвящая ему полномера».
Из дневника обывателя
Глава 1
Старые знакомые
Тараканов прислонился к стене камеры и закрыл глаза. От холода кирпичной кладки головная боль сделалась тише. Кровь из разбитой губы больше не текла. «Вот и попили хорошего чайку на праздник…» На душе было так тоскливо – хоть волком вой! Ведь не хотел же в Москву ехать, не хотел! Когда в пять утра из дома вышел, увидел, что погода испортилась – похолодало до минуса, снег пошел. Пока ехал до станции, до того продрог, что уж было совсем решился на этом же извозчике домой возвращаться. Но тут жену вспомнил, сынишку. Ох, расстроил бы Настю пустой праздничный стол! Да и Ваньку чем-нибудь вкусненьким хотел побаловать. Поэтому поднял воротник пальто, руки в карманы засунул поглубже и быстро-быстро засеменил к вокзалу. В зале ожидания отогрелся, да еще и приятеля встретил, с которым давно не виделся. А у того с собой целое сокровище: шустовский довоенный коньяк во фляжке. Так что, когда поезд подали, настроение у Тараканова было совсем хорошим. Да и в Москве повезло: в хвостах не стоял, все к праздничному столу купил у одного торговца – бывшего поставщика его мясных лавок. Да как купил – почти даром, по осенним ценам. Это потому, что золотыми рублями расплачивался, не бумажками.
Сам Тараканов оказался купцом никудышним. Впрочем, если бы не обстоятельства, торговал бы Осип Григорьевич и поныне, для руководства хорошо отлаженным делом большого ума не требовалось. Но весной семнадцатого Тульская городская дума ввела таксу на продукты питания, и Тараканову пришлось выбирать: или торговать себе в убыток, или начать прятать товар и спекулировать, то есть заниматься тем, с чем не так давно он боролся в славном городе Львове, не жалея при этом живота своего и служебного времени. Отставной сыщик думал, думал и выбрал из двух вариантов третий: решил продать дело своему старшему приказчику. Услышав эту новость, жена чуть в обморок не упала. Как она только его не уговаривала, какими карами не грозила, даже разводиться хотела. Но Тараканов был непреклонен, и баронессе пришлось смириться. Взял он за «Мясную торговлю наследника П.С. Яковлевой», как тогда казалось, хорошо – десять тысяч. Восемь тысяч были в билетах четырехпроцентной государственной ренты, их Тараканов положил в банк, а две тысячи Кузьма Матвеевич принес золотыми империалами, десятками да пятерками. Осип, дурак, их еще брать не хотел – хождение монеты из драгоценных металлов в ту пору уже было запрещено. Еле его Кузьма уговорил, и за это теперь Тараканов при каждом посещении церкви ставил бывшему своему приказчику свечку – в декабре прошлого года большевики банки национализировали, а все долги Николая Кровавого простили. И остался бы Ося с носом, если бы не эти золотые две тысячи. На них все семейство последние полгода и жило. В Туле стало совсем голодно, поэтому перебрались к матери, в Каширу, поближе к ее коровкам и домашним молочным продуктам. Теткин дом Тараканов стал сдавать. В феврале жена поступила на службу в уездный Совет, машинисткой, а Тараканов подрядился конторщиком на товарную станцию.
Молока в доме было вдоволь, а вот с другими жизненными припасами дела обстояли намного хуже. Если самые простые продукты еще можно было купить в каширских лавках, то разных праздничных вкусностей там уже давно не водилось. Особенно тяжело Насте было без чая – чаевничать она любила, но ту странную смесь, которую продавали в лавке купца Антонова по 12 рублей 50 копеек за фунт, пить не могла.
Поэтому-то и встал сегодня Тараканов с первыми петухами, чтобы успеть на утренний поезд до Москвы – чайку хотел купить, продуктов каких-нибудь – разговеться, ну а если совсем повезет – то и окорок. Домой рассчитывал вернуться с четырехчасовым.
Все купил, да не задорого, положил в саквояж и пошел на трамвайную остановку. На извозчика тратиться не хотелось, они, оглоеды, совсем совесть потеряли – 10 рублей за самый короткий конец просили. Трамваи ходили редко и потому были переполнены. В первые два ему влезть не удалось, а когда на третьем к Саратовскому вокзалу подъехал, понял, что, если не поторопится, на поезд опоздает. Бегущий, буржуйского вида мужчина был замечен и остановлен патрулем матросов-балтийцев. Братишки бесцеремонно обыскали таракановский саквояж, нашли чай и заявили, что он экспроприируется в пользу революции. Тараканову бы промолчать, поскрипеть бы зубами и дальше бежать, на поезд успеть попытаться, так нет, начал права качать, уж больно чая стало жалко. Братишки долго не слушали – один из них ударил его кулаком в челюсть, после чего ему завернули руки за спину и отвели в ближайший участок, или, как они теперь называются, – комиссариат.
А там ему опять «повезло» – комиссарил во втором Пятницком участке некто Булгаков, бывший стрелочник Николаевской железной дороги, который в двенадцатом году благодаря Тараканову был отправлен Московским окружным судом на каторгу.
Осип Григорьевич своего крестника и не узнал – много их у него, да и тяжело было узнать в седом человеке в кожаной куртке и пенсне бывшего красавца-стрелочника. Зато Булгаков узнал его сразу.
– Огромное пролетарское спасибо вам, товарищи! – обратился он к приведшим Тараканова матросам. – Вы даже не знаете, какую крупную рыбу изловили. Это же господин Тараканов – известный жандарм.
Через два часа отставного коллежского секретаря на автомобиле повезли на Лубянку, 11. Сидевший рядом с ним милиционер держал в руках саквояж Осипа Григорьевича и тощую бумажную папку, в которой находились протоколы и рапорта. Из них следовало, что бывший чин царской полиции Тараканов, неоднократно поощрявшийся начальством за активную борьбу с революцией, четвертого сего мая, на Кожевнической улице занимался спекуляцией продуктами питания и был задержан на месте совершаемого преступления совместным милицейско-флотским патрулем.
За эти прегрешения Осипу Григорьевичу по революционным законам грозило самое суровое наказание.
* * *
Тротуар у бывшего здания страхового общества «Россия» с обеих сторон был огражден рогатками из колючей проволоки. Когда милиционер открыл перед ним дверь, Тараканов увидел пулемет с заправленной лентой, рядом с которым стояло двое чекистов.
Осипа Григорьевича провели в большую комнату, перегороженную поперек наспех склоченным барьером из неструганых досок. Оставив Тараканова под охраной двух каких-то типов, милиционер убежал.
За барьером находилось человек двадцать собратьев по несчастью. Здесь были люди в солдатских и офицерских шинелях, в поддевках, в потертых пиджаках и в роскошных пальто. В комнату то и дело входили и выходили крепкие ребята в кожаных куртках, в фуражках с красной звездой на околыше, с кобурой на животе.
Чекисты громко разговаривали между собой, ругались, спорили, но все не по-русски. Языка Тараканов разобрать не мог.
Милиционер вернулся минут через двадцать и велел Тараканову подниматься по лестнице. Пройдя длинным коридором вдоль ряда дверей с намалеванными неумелой рукой номерами, милиционер велел остановиться у одной из них, постучал и, получив разрешение, завел Тараканова в кабинет.
В глубине комнаты стоял большой письменный стол, за которым сидел темно-русый мужчина лет тридцати в пиджаке и белоснежной сорочке, с воротником, подвязанным модным галстуком. В руках он держал отобранный у Тараканова паспорт, саквояж Осипа Григорьевича стоял на столе.
Мужчина, отпустив милиционера, показал рукой на приставленный к столу стул, приглашая садиться.
– Здравствуйте, – чекист взглянул в паспорт, – Осип Григорьевич. Меня зовут Альфред Иванович. Я буду заниматься дознанием по вашему делу. Вам это знакомо? – Глядя в глаза Тараканову, он указал на саквояж.
– Здравствуйте. Разумеется, знакомо. Это мои вещи.
– Это хорошо, что не пытаетесь отрицать очевидного. Где взяли продукты?
– Купил.
– Где?
– На рынке, у Даниловского монастыря.
– В Москве?
– Разумеется, в Москве.
– Купили и тут же хотели продать?
– Ничего я продавать не хотел. Купил продуктов для семьи, на праздничный стол.
– На Пасху? В Бога веруете?
– Верую. Это вроде не запрещено?
– Не запрещено. Запрещено спекулировать.
– Я не спекулировал.
– А вот в рапортах написано иное. Вот товарищи Бутузов, Хохлов, Фоменко доносят, что спекулировали. И, знаете ли, у меня больше оснований верить своим товарищам, чем вам, бывшему жандарму. Вы офицер? В каком чине? – вдруг резко спросил он.
– В военных чинах никогда не состоял. В отставку вышел коллежским секретарем. В корпусе жандармов не служил. Я всю жизнь занимался только уголовным сыском.
– Почему вышли в отставку?
Тараканов замялся.
– Нашел себе иной род занятий.
– Это какой же?
– По торговой части.
– А говорите, что не спекулянт!
– Я торговлей еще до переворота перестал заниматься. Сейчас служу по НКПС[1].
Чекист несколько минут перебирал бумаги. Прочтя один из листков, он криво улыбнулся:
– А что вы скажете в отношении показаний товарища Булгакова, комиссара второго Таганского участка? Вам их зачитать?
– Не надо, я примерно представляю содержание его показаний. И скажу я вам по этому поводу следующее. Я действительно арестовывал Булгакова в тысяча девятьсот двенадцатом году. Но не по политическим делам, а по делу о хищении с железной дороги. Он, в составе шайки, вагонами оттуда воровал.
– Вагонами? Это как?
Тараканов рассказал.
Чекист немного помолчал.
– Ну хорошо. Мы проверим. А пока я вас арестовываю. До выяснения всех обстоятельств.
* * *
Тараканова, теперь уже под конвоем двоих людей в кожанках, отвели вниз и вновь поместили в комнату с барьером. Там он пробыл до утра. В пять часов всех арестованных посадили в грузовой автомобиль и повезли по московским предрассветным улицам. Машина нырнула к Охотному ряду и повернула на Тверскую. В голове у Осипа мелькнуло: «Не в сыскное ли везут?» Он угадал – грузовик свернул в Малый Гнездниковский.
В столе приводов их стали фотографировать и дактилоскопировать. Взглянув на чиновника, оформлявшего карточки задержанных, Тараканов узнал старшего надзирателя Герасима Ильича Фокина. Он дернулся к нему, хотел поздороваться, но надзиратель, увидев бывшего коллегу, опустил голову. Тараканов здороваться передумал.
Один из задержанных – тучный мужчина в пальто с иголочки никак не мог понять указания дактилоскописта и не так, как надо, прикладывал руки к листу бумаги. Чиновник возился с ним минут десять. Наконец мужчина не вытерпел и сказал:
– И вам не стыдно этим заниматься?
– Кормимся помаленьку, что поделаешь, – ответил дактилоскопист. – Служба не увечная, да и бесперебойная, каждый день все новых подваживают.
Записывая данные Тараканова, бывший старший надзиратель спросил:
– Где жительство сейчас имеете?
– Кашира, Тульской губернии, Малая Посадская, вдовы Таракановой собственный дом.
С Гнездниковского их отвезли на Таганку.
После утреннего рапорта Фокин попросил у Маршалка личной аудиенции. Пробыв в кабинете начальника около получаса, Герасим Ильич вышел на улицу, дошел до Большой Дмитровки, там, поработав локтями, втиснулся в трамвай № 25 и поехал на Саратовский, бывший Павелецкий, вокзал.
Глава 2
Предложение, от которого нельзя отказаться
Председатель совета московской милиции Рогов снял очки, вынул из кармана тужурки носовой платок и стал протирать стекла:
– Три часа назад, Карл Петрович, был совершен вооруженный налет на ресторан Кузнецова. Ограблено свыше двадцати посетителей. Вы слыхали об этом?
– Нет-с. Но утром мне бы обязательно доложили на рапорте, – ответил Маршалк.
– Утром? А почему не сразу же? Почему вы лично не выехали на это преступление?
– Помилуйте, Михаил Иванович! В городе ежедневно происходит по нескольку таких налетов, если я стану на каждый выезжать, мне надобно будет разорваться на части. Но сотрудники-то мои были?
– Сотрудники! Вы вот это читали? – Рогов достал из папки и передал Маршалку половинку бумажного листа.
Вверху грязного клочка бумаги корявым почерком было выведено слово «Пратаколъ». Следующие несколько строк Маршалк, как ни старался, разобрать не смог. Расшифровке поддалась только подпись: «агентъ Устюжинъ».
Маршалк вздохнул:
– А что я могу поделать, гражданин комиссар? Из довоенного штата у меня осталось только пятнадцать человек, а количество преступлений возросло на порядок. Поэтому опытных сотрудников приходится использовать только на самых важных делах. Ну а на остальных – тех, кто поступил в розыскную милицию по партийному призыву. А их качество… Вы сами сейчас изволили убедиться, каково оно.
– А вы считаете вооруженный налет делом неважным?
– Михаил Иванович! Год назад на такой налет я бы выехал лично и взял бы с собой всех своих чиновников для поручений. Ну а по нынешним временам… Там, как мне сейчас доложили, слава Богу, без жертв обошлось, да и похищено всего на тридцать тысяч. На минувшей неделе мы зарегистрировали четырнадцать таких налетов.
– Значит, кадровый голод? А почему мер не принимаете? Почему не привлекаете на службу бывших сотрудников? Сейчас времена трудные, безработица, я думаю, многие бы согласились.
– Да разбежались мои бывшие сотрудники, разбежались кто куда. Больно нынешняя власть к ним неласкова. Ну а кто не успел убежать, те по тюрьмам сидят.
– Раз сидят, значит за дело.
– Кто за дело, а кто – нет.
– А не нам с вами, господин бывший надворный советник, решать, кого за дело арестовали, а кого по ошибке. Компетентные товарищи сами разберутся, будьте уверены.
– Разберутся, только, пока они будут разбираться, большинство налетов, подобных вчерашнему, останется не открытым.
Рогов вскочил:
– Черт с ним, с большинством. Я говорю про конкретный. Вот он должен быть открыт. Непременно открыт! Послушайте, – Рогов, успокоившись, опустился на стул, – у Кузнецова ужинал один ответственный товарищ. И у этого товарища бандитами был отобран портфель с весьма важными документами. Этот портфель, а точнее его содержимое должно быть найдено! И в кратчайший срок. Вам ясно?
– Ясно.
– Я вас очень прошу, Карл Петрович, постарайтесь. – Рогов поднялся, давая понять, что аудиенция закончена. Маршалк тоже встал и поклонился.
Когда он уже подошел к двери, Рогов его окликнул:
– За кого вы хлопочете?
– Тараканов, Осип Григорьевич. Бывший мой чиновник для поручений. Сидит в Таганке. Арестован явно по ошибке. Купил к Пасхе немного продуктов, был остановлен патрулем и оформлен как спекулянт.
– Что же, его на пустом месте обвиняют?
– Дело в том, что комиссаром того участка, куда был первоначально препровожден Тараканов, служит некто Булгаков, бывший уголовный, которого Тараканов в свое время арестовывал. Свел личные счеты.
Рогов побелел и сжал зубы:
– Я попрошу вас, Карл Петрович, выбирать выражения. Многие из нынешних руководителей при прежнем режиме отбывали наказания в тюрьмах и на каторге, например – ваш покорный слуга. И даже те из моих товарищей, кто был осужден за уголовные преступления, в тюрьмах, под влиянием большевиков, перековались и стали идейными борцами. А уж на такую низость из них мало кто способен.
Маршалк промолчал.
– А что, этот Тараканов и впрямь неплохой сыщик? – спросил комиссар.
– Вам про дело Камышкина-Семинариста не приходилось слышать?
– Ну как же, читал в свое время в газетах.
– Открытие шайки Камышкина – заслуга прежде всего Тараканова. Булгаков, кстати, из этой шайки. А у Тараканова и других успешных дел множество. Я могу справочку подготовить.
– Подготовьте.
Когда Маршалк вышел из кабинета, Рогов крутанул ручку телефона и попросил соединить его с ВЧК, с товарищем Петерсем.
– Здравствуй, Яков. Нет, не нашли еще, но найдем, не переживай. Я понимаю, я все понимаю. И у меня по этому поводу разговор, не телефонный. Я подъеду?
* * *
Камера находилась на втором этаже следственного корпуса. Это была большая казарменного вида комната с двумя окнами, забранными крепкими решетками. От межоконного простенка до середины камеры тянулся грязный стол. Вдоль обеих боковых стен располагались ряды нар – тяжелых железных рам, обтянутых грубым брезентом. Нары днем должны были подниматься и прикручиваться к стене, но надзиратели дневному лежанию не препятствовали, поэтому нары никто не убирал. Ни одеял, ни подушек не было – все прихватили с собой бывшие сидельцы, когда с революцией вышли на свободу.
Как ни странно, кормили сносно – в щах даже попадались кусочки мяса, правда, микроскопические. В день полагалась одна часовая прогулка.
В камере периодически появлялись новые лица и также периодически исчезали старые. Какова была их судьба, оставалось только догадываться. Было страшно.
Жена приехала шестого и с легкостью, предъявив только метрику о браке, добилась свидания. Переговариваться полагалось через решетку, но Настя сунула дежурному надзирателю золотую десятку, и он отвел их в пустую камеру.
Все полтора часа встречи жена горько плакала и до того нагнала на Тараканова тоски, что он был рад, когда свидание наконец закончилось. Жена попросила подробно рассказать ей про обстоятельства ареста, пояснив, что так велел Герасим Ильич Фокин. Он же рекомендовал защитника не нанимать, понапрасну не тратиться и обещал сделать все возможное для освобождения бывшего коллеги.
Вернувшись в камеру, Тараканов угостил двоих из сидельцев, с которыми успел подружиться, принесенным женой жареным судаком, и завалился на нары.
10-го в шесть утра надзиратель выкрикнул его с вещами на выход. Тараканова погрузили на автомобиль (почему-то с красным крестом на борту) и отвезли на Лубянку. Там чекист вернул ему саквояж с продуктами и сообщил, что он освобождается.
– Советская власть решила дать вам шанс, Тараканов. И имейте в виду, что если вы доверие народа не оправдаете, то мы с вами опять встретимся. И встреча наша будет сильно отличаться от сегодняшней. Вот вам пропуск и предписание. Езжайте на Гнездниковский к товарищу Маршалку. Он объяснит вам, что нужно делать. Прощайте, я надеюсь.
Ошарашенный Тараканов вышел на Лубянку и побрел, куда глаза глядят. У Большого театра он чуть не попал под извозчика. Только тогда Осип Григорьевич опомнился, сориентировался и поспешил к бывшему дому градоначальника.
* * *
– Вот такие вот дела, Осип Григорьевич. Все теперь исключительно от вас зависит. Раскроете этот гранд, все у нас с вами будет хорошо, ну настолько, насколько это при нынешней жизни возможно, а не раскроете – боюсь, придется вам в тюрьму возвращаться. А может быть, и мне вместе с вами. Сейчас езжайте на место происшествия, я строго-настрого наказал Кузнецову там ничего не трогать, ресторан закрыть и никого туда не пускать. Вот вам значок. Теперь вы – агент Московской уголовно-розыскной милиции. Фокина с собой возьмите. Вопросы есть?
– Да, Карл Петрович. Я вот сыру четвертого числа купил, полтора фунта. Как вы думаете, его сейчас можно есть или он испортился?
Маршалк недоуменно посмотрел на Тараканова.
– Вам бы отдохнуть, Осип Григорьевич, на Воды съездить. Но это после.
– После чего?
– После победы мировой революции. А пока поезжайте в ресторан Кузнецова.
Фокин ждал его в коридоре. Подойдя к Герасиму Ильичу, Тараканов сжал его в объятиях.
По дороге новоиспеченный красный сыщик заглянул на почту и отбил в Каширу телеграмму: «жив зпт здоров зпт свободен зпт подробности письмом тчк».
* * *
Заведение потомственного почетного гражданина Никанора Ефимовича Кузнецова находилось у черта на куличках – у самой Преображенской заставы и снаружи имело вид самый непрезентабельный. Помещался ресторан в полуподвале старого кирпичного дома о двух этажах и никакой вывеской снабжен не был. Спустившись по склизким каменным ступенькам в нишу, посетитель самостоятельно открывал массивную деревянную дверь, обитую оцинкованным железом, и… попадал в сказку.
Огромная зала была убрана и меблирована с отменным вкусом. На небольшой сцене по вечерам играл струнный квартет и пела не особо голосистая, но весьма миловидная барышня. Справа от входа помещалась буфетная стойка. В соседнем помещении, у входа в которое всегда находился облаченный во фрак детина саженного роста, располагалось несколько ломберных столов. По мелочи здесь не играли. Несмотря на сухой закон, недостатка в горячительных напитках заведение не испытывало. И подавали здесь отнюдь не «ханжу». Правда, счет за ужин неподготовленного посетителя мог сразить наповал. Слава Богу, неподготовленные сюда не ходили.
У входа в ресторан субинспектор Фокин и агент Тараканов увидели солдата с винтовкой с примкнутым штыком.
– Проходите, граждане, закрыто заведение, – грозно потребовал служивый.
– Свои, братишка. – Фокин предъявил часовому мандат.
Хозяин, тучный сорокалетний господин в прекрасно сшитом костюме, излучал самодовольную уверенность:
– Наконец-то явились!
Тараканов и Фокин промолчали.
Зайдя в ресторан, Осип Григорьевич стал внимательно разглядывать пустую обеденную залу. На столиках сохранилась сервировка вчерашнего ужина, некоторые стулья валялись на полу. Хозяин строго следовал приказу сохранять обстановку места происшествия без изменений. Взгляд сыщика зацепился за стоявшую на краю буфетной стойки вазу с фруктами, которую венчало большое надкушенное яблоко. Тараканов взял его в руки, повертел и положил обратно в вазу:
– А что, хозяин, есть ли у тебя коньяк?
Кузьмин удивленно посмотрел на сыщика.
– Вы что, столоваться сюда пришли или бандитов искать?
– Бандитов я, считай, уже нашел, поэтому не грех и постоловаться.
Хозяин недоверчиво ухмыльнулся.
– Не веришь? Вот лежит в вазе яблочный огрызок. Кто его туда мог положить? Гость? Мог, конечно, с пьяну-то, но буфетчик его тогда тут же бы и убрал. А раз не убрал – значит, не до этого было. Правильно? Правильно. А из этого выходит, что яблоко пробовал кто-то из налетчиков.
– Точно. Один из бандитов у буфета стоял и нас с буфетчиком на мушке держал. Он-то яблоком и угостился. Еще, гад, сказал, что оно кисловато! А у меня все яблочки – высшей сортировки.
– А хочешь, я тебе скажу, как этот громила выглядел? Рыжий такой паренек, лет тридцати пяти, щербатый? Так?
– Так! – удивлению ресторатора не было предела.
– Это Фемистокл Пастухов, более известный в определенных кругах как Фимка-Оболтус. Налетчик. В тринадцатом году я при задержании собственноручно выбил ему правый резец и поломал левый. С тех пор у него характерный отпечаток зубов. Правда, он сейчас на каторге должен быть, да, видать, новая власть освободила. Поэтому неси коньяк, гражданин купец.
Хозяин скрылся за стойкой и вернулся с запыленной сороковкой казенки.
– Коньяку-с нет. Водочки извольте. Я ее посетителям по сто рублей предлагаю, но вас, так и быть, угощу.
– От угощенья не откажемся. И пожевать чего-нибудь принеси.
Сыщики сели за стол, Тараканов сковырнул с бутылки сургучную пробку с двуглавым орлом и разлил водку по рюмкам.
* * *
Сытые и немного хмельные, они вышли на улицу. От яркого дневного света Тараканов сощурился.
– Куда теперь? – спросил Фокин.
– Есть у Оболтуса маруха, да не просто подружка, а такая, за которую он готов душу отдать. Огонь-баба, Фимка, почитай, всю добычу ей отдавал. Если не прошла у них любовь, то у нее он сейчас. В Замоскворечье она живет.
– Поедем брать?
– С ума сошел! На гранде пятеро было, а нас двое. И оружия у меня нет. Поедем к Маршалку за подмогой. Черт, совсем из головы вылетело! Надо же протокол написать, огрызок изъять, а лучше его гипсовый слепок сделать.
– Зачем?
– Как зачем? Для суда. Чем доказывать-то будем, если Фимка откровенничать откажется?
– Да плевал ревтрибунал на наши огрызки. Большевики его и без всяких огрызков приговорят.
– Во как! Нет, Герасим Ильич, я так работать не приучен. Вон там аптекарский магазин виднеется, сходи, будь другом, купи гипса. И понятых найди. А я протокол писать стану.
– Слушай, Осип, кто из нас субинспектор, а кто агент? Кто кем командовать должен?
– Ну, командуй.
Фокин с досадой сплюнул и отправился в сторону аптеки.
* * *
Фимка свою Шурочку не разлюбил, почему и был задержан на ее квартире. Вошедший вслед за милиционерами в жилище возлюбленной бандита неприметный товарищ в кожанке быстро отыскал злополучный портфель, покопался внутри и, не сказав никому «спасибо», убыл.
* * *
– Ловко! – Маршалк улыбался.
– Время идет, Карл Петрович, а приемы сыска, которым меня учили, не меняются. Да и повезло мне.
– В нашем деле везет тому, кто везет. Молодец, Осип Григорьевич. Я буду ходатайствовать о назначении вас на должность субинспектора. А это семьсот рублей в месяц! Да и карточки мы на спецскладе отовариваем.
– Спасибо за честь, ваше высокоблагородие, но позвольте отказаться. Не по душе мне в милиции служить.
– Новая власть не нравится?
Тараканов ничего не ответил.
Маршалк встал из-за стола, подошел к двери и выглянул в секретарскую. Затем плотно закрыл дверь, приблизился вплотную к Тараканову и прошептал:
– А вы думаете, я от Совдепии в восторге? Однако ж служу. Во-первых, потому что ничего другого делать не умею, а во-вторых, я считаю, что при любой власти граждане должны иметь право на защиту от таких, как пойманный вами сегодня Оболтус.
– Четыре года назад один австрийский полицейский, служивший под моим началом во Львове, говорил мне то же самое. Недавно я узнал, что он плохо кончил.
Маршалк развернулся и сел за стол:
– К сожалению, господин бывший коллежский секретарь, просьбу о вашей отставке удовлетворить не могу. Не имею полномочий. Вы, наверное, невнимательно читали предписание, которое вам выдали в ЧК. Вы мобилизованы советской властью на службу в уголовно-разыскную милицию. И покинуть эту службу можете не иначе, как с разрешения высшего начальства. Хлопотать о получении такого разрешения не советую – от службы вас, может быть, и уволят, но лучше вам от этого не станет. Поэтому идите к делопроизводителю, получайте подъемные, карточки, оружие, подыскивайте себе жилье и завтра ровно в девять утра жду-с вас в этом кабинете. Честь имею.
Тараканов зашел в бывшую надзирательскую. Фокин пил чай.
– Садись, Осип Григорьевич, угощайся.
– Спасибо, Герасим Ильич, не хочется что-то. Ты не знаешь, где можно комнату снять?
– Эка хватил! Комнату. Сейчас за каждый угол сражение разворачивается, а ты – комнату. Ты вот что, давай ко мне определяйся, а? У меня комната хорошая, две сажени[2], ватерклозет, самовар от хозяйки. Поставим вторую койку и заживем, как буржуи. Только половина квартплаты – с тебя. Согласен?