Ученик лицея

По мрачной иронии судьбы, самая светлая и добрая из всех пьес Платонова, невинная пьеса о Пушкине, написанная в 1947 г, подверглась цензуре и почти пушкинской литературной ссылке до 1974 г.Что так устрашило критиков в пьесе? Почему так ополчились на избитого жизнью, мытарящегося по больницам фронтовика, недавно потерявшего прошедшего лагеря сына, фактически, на руках с маленькой дочкой Машей и рождённым в первые годы войны внуком Сашей ( Сын Платонова только узнал о его рождении, но так и не успел его увидеть, и Платонов хотел даже усыновить своего внука, названного в честь Пушкина : эта тема сиротства пронзительно отзовётся и в пьесе), заклеймив его упадочным писателем, декадентом ( на многих фотографиях Платонов действительно похож на Бодлера)?Только ли дело в опубликованном чуточку ранее скандальном рассказе «Возвращение»?Или же критиков ( в том числе Фадеева, чья фамилия мрачно, в некой аллитерации времён, перекликается с критиком и недругом Пушкина Фаддеем Булгариным) поразил образ юного Пушкина, умилительное отношение к Пушкину и… дети?Дети в творчестве Платонова и правда особые, с обнажёнными сердцами, несущимися в сумраке пространств навстречу миру, былинке, звезде.Нет, это не дети, это осиротевшие ангелы, одичавшие ангелы, которые дадут фору трагическим шутам и гробовщикам Шекспира в своих мыслях о жизни и смерти.Это ангелическое сиротство пьесы, Пушкина, отбросило тревожные тени и на Россию Платоновского времени : словно в злой и мрачной сказке, колдун похитил Родину-мать, мать «умерла», и юная сиротка Россия осталась наедине с жестоким отцом народов, отчимом.За окном ночи, звёзды падали, мерцали спицами в дремлющих и бледных лучах зари, словно бы седая старушка-няня сквозь сон рассказывала притихшей от слёз сиротке какую-то древнюю, грустную сказку.В глубине сумрака природы восходило солнце…Платонов, с гениальностью современного театра, со сверкающей лёгкостью постановщика Даниэле Финци Паска, расставляет свои крылатые, волшебные декорации снов.(Работа Аман-Жана Эдмона Франсуа – крылья ангела)Место действия – людская в доме сестры Саши Пушкина – Ольги.Зима сияет за окном, на котором радужным оперением ангела цветут нездешние морозные узоры папоротников и райских цветов.За окошком какая-то звёздная метель…Арина Родионовна сидит на скамье, спицы тепло мерцают, шепчут что-то в её задремавших пальцах…Возле неё, возле потухшей печки ( мрачное окошко, с долиной ночи за ним : вот-вот взойдёт ласковым солнцем огонь), сидят две прелестные, милые девушки – Маша и Даша.Из гостиной доносятся счастливые голоса, светлая, тёплая музыка и улыбчивый шелест танцев.Всё вроде бы предельно просто… но, Платонов вводит удивительную тональность зачарованности в текст, которую чутким сердцем подхватывает читатель, слушая и слыша во всём этом нечто большее.Словно повеяло шекспировским словом и тенью, и вот, перед нами вовсе не обычная старушка и две девушки, но словно бы заколдованная злым колдуном Матерь всех муз, женская ипостась короля Лира в изгнании.А теперь присмотритесь на двух девушек.Вот Даша, словно Наташа Ростова танцует под музыку, проникшую в комнату нежной контрабандой её снов о счастливой жизни : это душа самого народа, весёлая, озорная..А вот и Маша, Машенька… кротко коснувшись коленей Арины, она говорит, что тоже так хочет, но… стесняется.Люди говорят, что я, дурочка – грустно шепчет она…Сейчас к ним должен войти Саша Пушкин, и Арина просит Машу зажечь печку.Маша зажигает солнце в печке, она хочет сорвать для Саши цветы огня, тёплые, улыбчивые, цветущие по стене и полу тени огня.Словно поэт, она хочет дотянуться до невозможного, она бесстрашно суёт руку в огонь… ах!И точно, сумасшедшая, дурочка, думает какой-то нежной улыбкой мысли Даша, а мы с вами подслушиваем эти мысли, эту улыбку.Вы ещё не догадались кто такие эти девушки?Да, это пленные музы в доме Пушкина, тёмными мотыльками порхающие за вздувшейся занавеской метели и звёзд…Маша – это сама пленная, поэтичная душа России, которую должен освободить, расколдовать от долгого сна, поэт.Вот, Пушкин входит в тёмную комнату : юное солнце вошло, вплыло в комнату.. солнце целует милые руки Арины, и тёплую, карюю головку Маши : какая ты хорошенькая стала, Машенька!Машенька застенчиво отводит взгляд, словно бы щурясь сердцем на солнце…Как и у Набокова, рождённого с Платоновым в один год, ровно через 100 лет после рождения Пушкина, любовь к Пушкину пронизывает светом мрачное творчество Платонова.У каждого был свой Пушкин : у Цветаевой, Набокова, Платонова… вот и в этой пьесе Пушкин – немножечко наш современник, он – чуточку каждый из нас.Для Платонова Пушкин, это не солнце, а тихая, далёкая звезда, населённая гармонией и любовью.К ней устремляются, заломив руки тишины, все мятущиеся на земле души.В мятущейся, нежной юности Пушкина Платонов описал и свои метания юности, революционно-безбожные, метания от света к тьме, к тёмному свету, в поисках невозможной любви, пронизывающий нездешней зарёю мир.К слову сказать, эта тихая, далёкая звезда, меланхолично, фон-триеровски блеснёт и в самой пьесе, принеся тёмную, платоновскую оскоминку апокалиптичности : постановщику пьесы хорошо бы сделать следующее : в комнате безумца Чаадаева ( протяжное, вздыхающее эхо ада в фамилии), собрались Пушкин и его друзья : милый ленивец Антон Дельвиг, грустящий по небесам ( как душа в стихе Есенина) Кюхельбекер… огни свечей похожи не то на молитвенно сложенные трепещущие ладони, не то на взошедшие в вечере комнаты месяцы-луны.Вино льётся кометой в бокалы : блестяще-пенный хвост…Звучат стихи, голоса о женщинах, прекрасном, плывут во мраке, обнимаются… а за тёмным окном, к Земле приближается таинственная и грозная звезда-планета : символ вечной угрозы, грозы над миром и Россией, её вечной связи и ощущения потустороннего, апокалиптичного, словно она вот-вот родит солнце, как было завещано Достоевским, родит в муках под падающей, путеводной звездой.Режиссёру пьесы придётся постараться, чтобы лёгкими штрихами Даниэле Финци Паски увидеть, подчеркнуть в милых друзьях Пушкина почти булгаковскую потусторонность : нет, это только кажется, что они просто забавные юноши, на самом деле, это заколдованные ангелы, приставленные к Пушкину, дабы охранять его гений.И в самом деле : милый Дельвиг, с шёлковым блеском очков в темноте возле печки, похож на дремлющего кота Бегемота, изрекающего что-то забавно-прелестное о конце света и подтрунивающего над бедным Кюхлей, который, в свою очередь, похож на грустного Коровьева-Пьеро, ищущего дуэли с кем угодно, даже с Пушкиным, чтобы умереть : ах, у него столько дел на небесах!Это похоже на забавное, латентное самоубийство исподтишка…Кстати о комнате Чаадаева.Платонов описывает дуэль между Пушкиным и Чаадаевым… всё бы ничего, если бы это не была одной из самых странных и экзистенциальных дуэлей в истории искусства : её должны были изобразить Достоевский или Набоков, но изобразил Платонов, вместивший в себя гений того и другого : словно бы в той адовой комнате, помимо Чаадаева и Пушкина, был ещё некий незримый демон из безумного 20-го века, который и вдохновил… да, и дуэль, и смерть, могут быть произведениями искусства, достойной кисти какого-нибудь мрачного поэта-ангела в раю или в аду ( почему-то в своём эгоизме размышляя о дивной потусторонности искусства, мы забываем, что и в других мирах, возможно, есть не только прислуживающие нам музы, но и поэты, свои Пушкины, Платоновы, Набоковы)Вот демон 20-го века проник в комнату безумца Чаадаева, туда же, вслед за ним, проник и Пушкин.Их диалог – диалог двух безумцев, точнее, он похож на бесконечно-грустный монолог какого-нибудь Ивана Карамазова с самим собой : теперь догадались о мрачных чертах данной дуэли? Пушкин принял вызов безумия и абсурда в человеке и мире; нужно отметить, что со стороны безумия это выглядело столь же безумно, словно бы Пушкин вызвал на дуэль звезду или солнце : раненое солнце…Здесь Платоново-пушкинская борьба меж добром и злом, абсолютной свободой, свержением тирании, и одновременного понимания, – демон 20-го века мрачно шепчет, уронив в крылья лицо, – что на смену сверженного тирана, на смену ночи, не придёт добро, не взойдёт солнце, но расплескавшееся, тёмное солнце в груди человечества, вырвется наружу.Этот монолог, шёпот демона в темноте – его видим и слышим лишь мы, – похож на блоковский «Голос из хора» : «.... Весны, дитя, ты будешь ждать – весна обманет. Ты будешь солнце на небо звать – солнце не встанет…»Накал абсурда нагнетается : Пушкин говорит, что к нему, словно призрак, сегодня на заре приходила сошедшая с ума муза, седая муза – о несчастный демон, шепчущий что-то в крылья демон 20-го века!!, – поющая колыбельную своему мёртвому сыну – сакральный образ Платонова.Безумец Чаадаев смотрит на юного Пушкина как на безумца, как на своё же тело, от которого в ужасе отшатнулась к стене тень – он сам.Разве у музы бывают дети? Мёртвые дети? Кого с собой привёл грустный демон 20-го века? Кто этот сын? Свобода, смысл жизни, истина, счастье?А может, к Пушкину явился неузнанный, состарившийся призрак Арины Родионовны, оплакивающий его же грядущую гибель на дуэли?В ночи кувшинками плывут стихи, голоса друзей, льётся кометой вино, звезда в окне сияет ярче… друзья говорят о некой прекрасной незнакомке в парке у пруда, о новой музе.Голоса пожелтели, опали, словно осенняя листва : в безмолвии раздаётся стук в дверь – на пороге стоит очаровательная жена Карамзина : Катерина Андреевна.Это выглядит так, словно бы с неба пала звезда, приблизившись и потрясши до грозовых разломов душу Пушкина : это первая и одна из самых сильных влюблённостей в жизни Пушкина ( постановщик должен сблизить и подчеркнуть данную тональность, рассеянную в пьесе. Кроме того, в этом нечаянном, роковом появлении Катерины Андреевны, есть нечто спиритическое, словно бы за спиной имени Катерины стояла сомнамбулическая тень Андрея Платонова, явившегося к любимому Пушкину, преодолев время)Жена Карамзина, создателя истории России, тоже подобна пленной музе самого грозного и таинственного прошлого России. Она старше Пушкина… но душа юного Саши, словно голова юного героя поэмы Перси Шелли «Лаон и Цитна», сквозится сединой… Если бы пьесу Платонова приняли в детский театр, для которого он её и писал, то на пару седых детей в театре было бы больше)Прощание Пушкина и Катерины Андреевны овеяно солнечным лиризмом тихой грусти, который уловил и Тынянов в своём чудесном романе «Пушкин».Но один Платонов уловил, подсмотрел каким-то шёпотом взгляда сердце женщины, в которой боролись три вечных чувства : быть нежной, старшей сестрой любимому, быть ласковой матерью, и…быть его любимой, музой, последовав за ним хоть в ссылку, хоть в тюрьму, смерть или ад, оставив мужа и детей.В конце пьесы Платонов снова незримо и гениально выводит на сцену демона 20-го века – кажется, что его уже начинают замечать и главные герои.Пушкин ненадолго возвращается из ссылки, словно солнце поднимает над землёй свою голову.Мировое сиротство человечества, о котором упоминал ещё Достоевский, тает, словно тревожные тени-ручейки долгой ночи : Арина Родионовна, Катерина Андреевна, Россия… словно три таинственных Матери из «Фауста» Гёте, становятся матерями для Пушкина, для многих людей на этой одинокой и сиротливой Земле.Кроткая Машенька и Даша, становятся сёстрами Пушкину, друзья Пушкина – его братьями, свершается что-то новозаветное, светлое…Но Пушкина вновь уводят в сумрак долин, увозят на телеге, запряжённой лошадьми, со странными и символичными именами : Зорька и Абракатабра.Заря, светлой волной жизни и творчества Пушкина проходит по грустному лику Земли и векам. ( к слову, Зорька – настоящая лошадь. В 1937 г. Платонова везли две лошади из Новгорода в Москву, две лошади, одна из которых – несчастная и кроткая «Зорька». Т.е., на каком-то плане, Пушкина и Платонова везла одна и та же лошадь: преемственность Платонова – Пушкину)Но вместе с зарёй, мрачной тенью, несётся и тьма, покусывающая Зорьку, и это не только зарифмованный хаос, иррациональный излом рук тишины в творчестве Платонова, Фолкнера, Набокова, Лорки… это ещё и немая темнота отражения поэзии и красоты на Земле.Неужели Гоголю только привиделась третья лошадь в той самой лихой несущейся тройке в конце «Мёртвых душ»?Почему две лошади так странно косятся в сторону? Может, рядом с ними несётся призрак загнанной, почти достоевской лошади?Арина Родионовна, вместе с Кюхельбекером, уходят в бессолнечный сумрак пространств, искать правды у бога ( царя, отца), которого нет.Уходят так, как и многие герои Платонова, словно бы смерти нет, впрочем, как и жизни, а есть лишь мрачная долина существования с тонкой, дрожащей от ветра веточкой звезды вдалеке.Судьба несчастного Кюхельбекера вам известна – знала бы старушка Арина с кем она идёт, может и не пошла бы с ним, – как впрочем известна и печальная судьба Арины Родионовны.Найдут ли они бога? Взойдёт ли солнце свободы и счастья в этой ночи? Неизвестно, разве что… солнце бессонных Лермонтов ( луна).Платонов где-то писал, что у Пушкина окончания произведений похожи на морские горизонты : достигнешь их, опять видишь перед собой бесконечный простор, ограниченный мнимой чертой : это похоже на жизнь человека, на тайну его сердцебиения.Это похоже и на оборванную жизнь самого Пушкина, как и на мрачно оборвавшуюся жизнь Платонова.Но в творчестве того и другого, словно тугой, звеняще-шёлковый трепет прорастающего во тьме зерна, слышатся прорастающие в ночи колоски тихого света от восходящего солнца.