«Итак, моя жена коммунистка. Была ею, есть и будет есть. Отчего развод стал фактом. Бывшая жена… Бытие укрепляет сознание, правда, разумное бытие. А неразумное бытие сознание, наоборот, разваливает и бытие не укрепляет, ибо оно становится порочным, зацикливаясь само на себе», – так размышлял я, молодой повеса, лёжа на полке двухместного железнодорожного купе, проездной билет в котором она, бывшая жена моя, приобрела со слезами, в качестве последнего подарка, поскольку я категорически отказался от раздела жилья и имущества. Неоткрытая бутылка портвейна, подрагивающая на столе, также купленная за её счёт, ожидала попутчика, ожидала, но не дождалась. Жена так и сказала, с большевистской прямотой:
– Возьми, выпьешь по дороге с кем-нибудь.
Путь оказался недолог, никого ко мне не подселили. Винная посудина опустела незаметно, как-то сама собой.
Попытка построить коммунизм в отдельно взятой нашей с ней квартире провалилась с треском. Супруга, как и многие другие руководительницы, вооружённые партбилетами, в те приснопамятные времена старались оборонять своих мужей от всяческих излишеств, создавая вокруг них некоторое подобие барьера в виде разнокалиберных родственников. И чтобы ни единой души со стороны, ибо в противном случае достоверный замкнутый круг не исполнил бы свою функцию. Не отфильтровал бы надлежащим образом окружающее пространство-время. Коммунистам, окромя коммунизма, думать о чём-нибудь ещё категорически не рекомендовалось. Так полагала Людмила, бывшая моя супруга. Ибо я, женившись на коммунистке, по умолчанию принял на себя ответственность за все партийные грешки, грехи и грехи, несовместимые с представлениями о человеческой морали, о которых мне, в дальнейшем, требовалось не только не рассуждать, но даже не думать. Просто молчать. Ну, по умолчанию.
Силы, окружающие меня, были расставлены следующим образом: тёща, естественно, контролировала мою нравственность в том плане, чтобы за мной не наблюдалось никаких лишних выпивок, никаких предосудительных знакомств, и, вообще, чтобы никакого разврата. Ей, в прошлом кадровой разведчице, работнице КГБ, нетрудно было, как оказалось, организовать вокруг меня систему дружеского наблюдения и оповещения. Тестю, уважаемому фронтовику и гражданину, вменялось следить за моим политическим уровнем, чтобы он, уровень, не сделал кривизну в неправильную для родной, правда, правящей партии сторону. А вот культурой заведовали три милых дамы, из пролетариев, жёны ближайших родственников моей супруги. Обычно, в разгаре семейного, естественно, закрытого торжества, они, под лёгким наркозом, готовили свой номер, всегда один и тот же: скрытно переодевались в балетные одежды, состоящие из их кофточек и мужских трусов максимального размера, в каковой униформе, не без успеха исполняли танец маленьких лебедей для достаточно уже подготовленной мужской аудитории. Подобного рода искусства, как считалось, в значительной степени укрепляют родственные узы и повышают художественный уровень мероприятия в целом.
И то сказать, что такое праздник без женщин? Пьянка, да и всё. Два варианта: с мордобоем или без. А когда рядом милые женщины – это почти гарантия, что обойдётся, а праздник превратится из сомнительного мероприятия в торжество, способное запомниться на продолжительное время. Но праздники праздниками, а в то же время коммунистическая идеология становилась всё более и более театральной, да чёрт бы с ней, если бы эта всюдупроникающая театральность была бы не до такой крайней степени любительской, невыносимо фальшивой.
«С кем я, всё-таки, развёлся, – такие мысли приходили под стук колёс, – с женой или с её партийно-политическим приданым?» Прекрасный мой развод… Смысл рассуждений не исчезал и в банальность не превращался.
В Петербурге-городе, у пяти углов, встретил меня Колька. Колокольчиков. Артист Ленконцерта, поющий гитарист, гражданский муж Деборы, хозяйки квартиры, которая любезно, по рекомендации московских друзей, мне предоставила временное пристанище. В это время Колька уходил от Деборы к Верочке, певице, с которой они пели дуэтом в эстрадном жанре. Тогда гитарные лирические дуэты были в моде, и цензурой пропускались совершенно беспрепятственно. А цензура была в те времена хоть и злобная, но не агрессивная. Могли, скажем, взять на рассмотрение твой литературный опус и никакого отзыва не выдать. И больше никогда ни к какому рассмотрению не допустить. Но в тюрьму не сажали. Авторская гениальность сводилась к способности проскочить сквозь литературную таможню, тут уж было не до условностей – хоть в партию вступай. И в этот же момент к Деборе переезжал новый муж, Серёга, физик, туннельный микроскопист, гитарный же певец, естественно, кандидат наук, диссидент-антисоветчик. Дебора не была в печали – мужиком больше, меньше – какая разница. Мы с ней сразу же сдружились – просто по-человечески.
Коленька, первый муж, весь сиял от того, что оставляет супругу не как попало, в одиночестве, а всю ухоженную, без претензий на жилплощадь с его стороны, в окружении замечательных мужчин. Он грациозно скакал на здоровой конечности по всей квартире, собирая в большой пакет своё нехитрое мужское имущество. Правая его нога почти не двигалась в колене, возможно, последствие перенесённого туберкулёзного гонита. Ясное дело, когда на эстраде наблюдается успех, твоя человеческая цена в женском окружении резко повышается, вызывает необходимость в перемене всех декораций вплоть до жены включительно. Но в такой, казалось бы, не простой обстановке, Дебора чувствовала себя как рыба в воде. Она молниеносно устроила меня на небольшом диване, попутно сообщила:
– Здесь жил папа… Знаешь, ему исполнилось девяносто лет.
– Царство небесное… И ничем не болел?
– Он был такой здоровый! Представляешь, у него на работе, ну, на службе, служила одна женщина,.. его подруга. А у неё оказался сифилис. Так он от неё вообще не заразился! Все остальные заразились, а он нет.
– Ты смотри… Редчайший случай. Как же это ему удалось? Может, он меры самозащиты применял?
– Да не было в то время никаких мер.
– Вот как. Где же он тогда трудился?
– В Бунде. Знаешь такую организацию?
– Как не знать? Что-то такое… Сионистское.
– Ну, в общем… Он там служил казначеем. Что его и спасло.
– От чего, от сифилиса?
– Нет же… От ареста. Когда за ним пришли чекисты, они не поверили, что он в Бунде занимает такую высокую должность. Организация слишком серьёзная, чтобы мальчишка огромными деньгами управлял. Так им показалось. В результате – обошлось. Не тронули.
– Вот счастливчик. Дай Бог, чтобы тебе также везло.
– Хорошо бы. Только природа, говорят, на детях отдыхает.
– Дыбочка, – назвал я Дебору уже по-дружески, – оставь эти предрассудки.
– Не скажу насчёт предрассудков, – сообщила она, – но мужчин я всегда выбирала сама и никогда себе ни в чём не отказывала.
– Ну, и как?
– Всё чисто.
– Здорово!
– Только тихо, – пробормотала хозяйка.
– Об чём речь? – отозвался я. – Натюрлих!
Коля под гитару спел нам пару авторских песен и исчез, озабоченный собственными достижениями. Поскакал за новыми. Совсем как я.
Тут же возник следующий Деборин муж, усталый физик Серёга. Но молодой. Но очень усталый. С улыбкой на лице, будто хотел обозначить, что рад меня видеть.
– Как живёте, физики? – спросил я у Серёги.
– Хорошо живём, пошутили физики, – сказал он.
– Так будете жить ещё лучше, шуткой на шутку ответил Леонид Ильич, – завершил я распространённый анекдот из серии «Физики шутят». Тут мы расслабились. Опять пошла в ход Деборина гитара. Сергей пел не хуже Николая, но, в основном, копировал Высоцкого, один к одному. Соответственно тогдашней моде. Все тогда пели и требовали перемен. Хоть каких-нибудь. И ещё требовали объяснить, какие будут перемены. И чтобы поскорее.
– Ты где так устал, – спросил я Сергея, – политика доконала?
– Всё вместе, – сообщил он, – хорошо, что у нас с Деборой любовь, а то жить совершенно негде. Ни черта не платят. Представь себе, я через микроскоп добрался до атома водорода. Это тебе как?
– Это для меня что-то запредельное. Ты видел один-единственный атом?
– Да. Именно так. Целый год его выцеливал.
– И что? Как он выглядит?
– Да так, ничего особенного. Только ядро видно. Чистый протон.
– И всё? А электрон где?
– Извини. Нету никакого электрона. Только туман вокруг ядра, ничего больше.
– А в чём открытие?
– Факты подтверждены, чего ещё-то? Слишком далеко от ядра орбита электрона. Пустоты много. Везде пусто. Она нас окружает. В пустоте живём. Вот откуда тоска берётся.
– Не может быть. Там есть что-то.
– Что?
– Вакуум, что ж ещё-то.
– Искать его я не буду.
– Почему?
– Перехожу на другую работу. Электроникой торговать.
– Да… И я на работу. Мне встреча назначена. В Горздраве.
– О-о, – произнёс Серёга, – так ты большой человек. В Горздрав кого попало не приглашают. Хочешь, дам тебе галстук? Пошли, выберем.
– Нет, что ты. Врачей по одёжке не принимают.
– Тогда смотри… Держись там. Не окажись в вакууме.
– Постараюсь.
Но долго стараться не пришлось.
В комитете по здравоохранению, соответственно назначенной мне дате, налюбовавшись фотопортретами бывших и нынешних руководителей питерской медицины, я обратился в кабинет госпожи Маричевской, самой заведующей, для окончательного решения вопроса о моей трудовой и бытовой жизнедеятельности в пределах прекрасной Северной столицы. Вопрос рассматривался основательно, около двух недель. «Если так долго меня кубатурят, – успокаивал я себя, – значит, решают положительно. Возьмут, никуда, значит, не денутся». Но в исполкоме вдруг почувствовал себя абитуриентом, поскольку остальные претенденты волновались как на экзамене, хотя каждый предварительно звонил из родного города и получил устное приглашение. Врачей в Питере, по слухам, категорически не хватало, особенно, травматологов, потому я, отворяя по вызову дубовую дверь, чувствовал себя удовлетворительно. Но тут начались перипетии.
Пройдя тихим шагом по синему ковру, я замер у т-образного стола, изготовленного из того же дубового материала.
– Присаживайтесь, – процедила Маричевская безо всякой улыбки. Меня это огорошило. Вспомнилось, что даже тётки- полковничихи из ГАИ, которые судили меня на комиссии за чрезмерно быструю езду на мотороллере, и те улыбались, отбирая у меня права на целых полгода, с такими словами:
– Не надо, молодой человек, расстраиваться. Целее будешь.
Но тут была комиссия, да не та. Товарищи снова и снова в шесть рук шерстили мои нехитрые документы, нашёптывая госпоже в оба уха какие-то обо мне дополнительные сведения, отчего начальница изрекла в мой адрес:
– Не лежит у меня душа давать вам прописку, ох не лежит…
К счастью, в те времена я был человек гордый, спокойный и уравновешенный.
– Что же, – ответил я, – не лежит, так не лежит. И если её никак нельзя переложить куда-нибудь в другое место, то, значит, тогда деваться некуда, следует принимать какие-то экстренные меры.
А сам подумал: «В Москву, что ли, ломануться…».
Но тут старший помощник по кадрам прямо-таки встрял в беседу.
– Скажите, пожалуйста, – спросил он с какой-то смущённой гримасой на лице, – вы, случайно, не еврей?
С души моей упал камень, но тут же напал смех. Я ответить смог, но даже не сразу.
– Нет, знаете ли, – произнёс я, просмеявшись, – представьте себе, вот уж никак нет. Случилось так, что я русский.
– Ага, – глубокомысленно произнёс помощник, вернее, ответил шуткой на шутку, – получается, если вы русский, то я, значит, польский. Ладно, можете идти. Ответ получите в письменной форме.
– Спасибо! – просиял я. – Тогда до скорой встречи!
– Идите уже, молодой человек, – пробормотал старший, – идите!
В тот день я покинул Горздрав с ощущением того, что Москва отпадает, поскольку шутки продолжаются. Примета добрая. Фирменный конверт пришёл на Деборин адрес почти через неделю. В ответе значилось, что я принят на работу в систему медицинских учреждений городского отдела здравоохранения с предоставлением служебной жилой площади и соответствующей прописки, для чего мне следовало лично явиться в отдел кадров и заново предъявить все имеющиеся документы.
«Кто бы сомневался?» – подумал я. Только Дебора, мне показалось, была отчасти огорчена, что я так скоро исчезаю из-под её крыла.
Сборы были недолги, а размышления кратки. Больницей номер десять – пьяная травма, должность дежурного нейрохирурга, я пренебрёг из-за её ужасающего состояния, а Институт нейрохирургии имени Поленова отверг меня, как не имеющего соответствующих оснований и предпосылок. Я выбрал должность простого травматолога при травмпункте, объединённом с дежурным стационаром того же профиля. Город меня принял с предоставлением жилой площади, соответствующей действующему законодательству и санитарно-гигиеническим нормам.
Началась большая работа. Сплошная травма. Я спросил у заведующей:
– Что я могу делать по дежурству? В смысле, какой объём операции у вас разрешается?
Она отмахнулась.
– Делай всё, что умеешь. Только чтобы без осложнений. В крайнем случае – стационар рядом.
И это всё, что мне она сказала. А травма всегда травма. Хоть и разная, но так похожа… Главное, удавалось работать без осложнений. Ни воспалений, ни, тем более, никаких нагноений. До того дошло, что антибиотики стал забывать, какие они по группам, по силе действия и месту приложения. Может, оно и к лучшему – эти препараты уже в те времена начали терять эффективность.
Открывается однажды дверь в мой кабинет, и быстро входит Самвел, мясник из соседнего гастронома и с порога начинает меня уговаривать.
– Доктор, пожалуйста, прошу Вас, отрежьте мне палец, очень прошу! Только побыстрее, а то работа стоит.
–Вот вы сегодня уже поторопились. А медицина спешки не любит. Вначале палец надо осмотреть.
– Да пожалуйста…
Самвел размотал свой рабочий фартук, в котором содержалась рука по локоть, и предъявил рану. Палец с перерубленной фалангой висел на хорошем кожно-мышечном лоскуте.
– Так, – решил я, – разуваемся, раздеваемся, руку моем с мылом и в операционную.
– Может, убрать его, и точка… Рану замотать бинтом, и так заживёт.
– Нет, Самвел. У тебя и так не много пальцев.
– Такая работа.
– За что и платят, – сказал я, натягивая перчатки.
Операция шла недолго. Понадобилась хирургическая обработка, то есть, грязное превратить в чистое, убрать нежизнеспособное, промыть многократно и свести края с краями, но не туго. Забинтовал, на завтра назначил перевязку.
– Слушай, док, – пробормотал Самвел, – у меня денег никаких нету. Ничего сегодня не заработал.
– Отстань со своими деньгами, – сообщил я, – проси Аллаха, чтоб зажило. Руку побереги, завтра не забудь появиться. Якши?
– Якши,– сказал Самвел и исчез за дверью.
В последующие дни я неоднократно промывал рану через шприц перекисью и фурацилином, после чего началось реальное заживление. Кисть зашевелилась. Самвел, который накануне трогательно простился со своим пальцем, не верил своим глазам.
– Доктор, – сказал он напоследок, – очень прошу, зайди в мой магазин, только со служебного крыльца, спроси меня, там каждый ко мне проводит. Обещаешь?
– Обещаю, – погорячился я. И совершенно забыл о пациенте с перерубленной фалангой среднего пальца левой кисти. С началом ледяных дождей принимать приходилось до ста тридцати человек в день – такой перегрузки я и представить себе не мог. Мозги кипели, по какой причине я очутился в соседнем гастрономе и занял очередь в мясной отдел. А то бы не пошёл. Стоял я недолго. Чьи-то сильные, но добрые руки, за верхнюю одежду вытащили меня из общей народной массы и увлекли в подсобку. Там стало ясно, что это был именно он, мой бывший пациент.
– Что такое, доктор, что такое? – кипятился Самвел, – скажи, чем я тебя обидел? Что случилось?! Ты мне палец пришил, а теперь ко мне в очередь стоишь?! Ничего не понимаю. Что я такого сделал? Если ты на меня сердишься, лучше не приходи сюда, а то я сердитый очень злой. Я тебя в очереди видеть не могу. Это для меня оскорбление. Другие увидят – что скажут?
– Да не знал я, что ты на работу вышел! Ведь рано ещё! Я что тебе говорил – палец срастётся месяца через полтора, не раньше! А ты что творишь?
– Что?
– Гипс не носишь! Он где у тебя?
– Дома.
– От такого лечения воспаление может быть или ложный сустав.
– Ничего не будет. Я в точности твои слова соблюдаю.
– Какие?
– На ночь каждый день бинтую палец и сверху водкой заливаю.
– Ну, хотя бы так… Приди ко мне, надо рентген сделать. Контрольный снимок.
– Я приду. Но тебя прошу, доктор, если я тебе не нравлюсь – не ходи сюда, в другой магазин ходи. Обидно, понимаешь?
– Прости, пожалуйста, я не ожидал. Я об одном прошу: мне денег от тебя не надо и никаких бесплатных услуг.
– Хорошо, как скажешь! Если ты такой богатый. У меня для тебя вот что… Ну, на сегодняшний день.
Самвел достал из запасника поросячий позвоночник, своим острейшим ножом удалил с него лишний жир и прочие непотребности со словами:
– Так… Это пойдёт в продажу.
После молниеносной обработки кусок свинины превратился в дюжину будущих очаровательных отбивных котлет.
– Смотри, – пояснял Самвел, – одну штуку кладёшь в горячую сковородку, через пять минут переворачиваешь – это что, так трудно? А вот тут есть маленькая косточка… Берёшься за неё через салфетку и кушаешь! Всё так просто!
– Действительно… Превосходно… А где цена?
– Не волнуйся. Для тебя небольшая скидка. Вот теперь можешь спокойно, понял? Совершенно спокойно пройти в кассу и там что-то заплатить, если уж тебе так угодно. Я очень надеюсь, что следующая наша встреча произойдёт на таком же достойном уровне, договорились?
– Абсолютно. Надеюсь, у нас всё будет благополучно. Если будем беречься от лишних травм.
– Договорились!
Так установилась связь с едой. Можно сказать, с хорошей. По тем временам – достижение. Да, был допущен. Попал, можно сказать, в пищевую номенклатуру.
Но также следовало бы заметить, что моя деятельность заслуживала дружеского соучастия. Попробуй ещё, почини живую человеческую кость. Она ведь там, под кожей, кровоточит, мало того, что стоит под неправильным углом. Она в области перелома колючая, потому что острая. И способна ранить вокруг себя мягкие ткани. Чтобы не допустить посттравматических осложнений, надо кость вернуть в прежнее положение максимально быстро, безболезненно, жёстко, но беззлобно. Ещё попробуй, так сделай. Для правильных манипуляций на опорно-двигательном аппарате хорошо бы иметь правильное настроение, желательно, без чувства голода и прочих сомнительных чувств в области живота после приёма случайной пищи. До меня доходили слухи, что врачу приходилось экстренно покидать операционную вследствие личной болезненности. Но я теперь был под продовольственной защитой, немаловажный фактор по тем смутным временам.
Однако, время от времени беспокоили конфликтные ситуации. Народ в ту сложную эпоху любил после работы употреблять напитки, затем устраивать разборки с продолжением, то есть, с посещением учреждений на букву «М» – медицинских и милицейских. Очень удобно, когда между службами существует близость и содружество. Но когда милиция перешла на букву «П», в отношениях возник некоторый холодок, будто полиция оказалась в сфере капиталистической, а медицина как была в социалистической, так в ней и застряла во веки веков. Нехорошо, когда нет равной динамики в аналогичных сферах.
Однажды вечером мне привели здоровенного мужчину из Кировского ресторана.
– Что случилось? – спросил я.
– Похоже, – ответил он, – глаз мне выткнули.
– Где и кто?
– Прямо в зале ресторана… Одного я хорошо запомнил.
– Как это произошло?
– Я за одним столом сидел, он за соседним. Тихо, мирно… Вдруг, я чувствую, у меня кошелёк поехал из заднего кармана. Я его сразу за руку схватил, спрашиваю – что ты творишь? Он видит, что не вырваться, схватил бокал, обстучал его об стол, и этой самой розочкой ткнул мне в глаз. Потом смылся, я по нему один раз всего попал…
Глаз у него, действительно, был раненый, мягкий. Жидкость уже не вытекала. Пока медсестра накладывала повязку, я позвонил дежурному в ближайшее РОВД, представился, кто я и что я. Естественно, говорил из другого кабинета.
– Что у вас? – спросил дежурный.
– У меня пострадавший, диагноз – тяжкое телесное повреждение. Криминал.
– Записываю… Когда случилось?
– Только что. В Кировском ресторане. Ну, минут двадцать назад.
– Что там, ножевое, что ли?
– Как сказать… Глаз выткнули человеку. Похоже, безнадёжно.
– Что-то совсем обнаглели… Он пока у вас, пострадавший?
– Да, я «скорую» ещё не вызывал.
– Доктор, прошу вас, если срочности особой нету, подержите у себя человека минут пятнадцать, сейчас у вас будут оперативники. Мы допросим его и займёмся. Понимаете, завтра будет поздно. Все участники рассеются, ресторан закроется. Где преступника искать? Ну, договорились?
– Конечно. Только в темпе, товарищ дежурный офицер, очень прошу.
– Да. Всё, едем.
Так и получилось. Оперативники как появились, так и исчезли, «скорая» подрулила через несколько минут после вызова, но я знал, что будет дальше. Пострадавшего повезут на Литейный, 25, в глазной травмпункт, там начнутся задержки. Глазные врачи, гордо именующие себя офтальмологами, занятые по горло, осмотрят глаз не сразу, а как только смогут, потом переправят его в дежурный стационар, только там возможна будет операция с неясным исходом. Но дело было плохо, за исключением того момента, что через пару часиков мне позвонил из РУВД тот же дежурный и с глубоким удовлетворением сообщил о захвате всей пьяной, но преступной группы.
– Во-первых, – сказал он, – спасибо вам за помощь. Не вы, так мы бы с ними долго разбирались. От вас, доктор, зависит наша оперативность. Потому, прошу вас, в дальнейшем, насколько возможно, так и действуйте в случае серьёзной травмы. А мы, в свою очередь, вам поможем. В случае полукриминальных конфликтов, перепалок разного калибра… Я знаю, какой к вам попадает контингент, если будут вас беспокоить – мы подойдём, посмотрим. Нас это тоже интересует. Только эта тема пусть останется между нами.
– Договорились, – ответил я даже с некоторым облегчением. А то был у нас один охранник, подобранный неизвестно где, сидел вечерами в вестибюле поликлиники с ужасным выражением лица и с предметом, похожим на пистолет «ТТ» неясного происхождения, но явно пластмассового изготовления. Ясное дело, питерские братцы-травматики не могли долгое время терпеть над собой такое тонкое издевательство, как оружейная фальшивка, отчего пистолет был отобран и далеко закинут, а сам охранник изгнан с убедительной просьбой никогда более в данной поликлинике не появляться. Ещё некоторое время вечерами наблюдались шумные разборки внутри и между хулиганствующими группировками, которые мне удалось подавить с помощью и соучастием работников внутренних органов, но, как оказалось, тихие разборки могут быть не менее увлекательны.
Посетила однажды мой травмпункт, юдолю печали и скорби, группа молодых людей, человек восемь. Был поздний вечер. Ребята забежали ко мне по пути из ресторана. Как оказалось, один из них был здорово порезан. Что было делать – рану зашивать, только и всего. Но перед операцией, как положено, я завёл в специальной карточке историю происхождения травмы. В тот момент около меня, в моём рабочем кабинете, находился не только сам пострадавший, но и вся его группа поддержки, семь человек, включая двух девушек. Все были слегка пьяны, однако контактны, хоть и дурашливы, тем не менее ориентированы в месте, времени и пространстве. Я их спросил без всякой задней мысли:
– Что случилось?
Ребятки загалдели, но право речи осталось за девушками. Они и выдали окончательную версию:
– Мы были в баре, весь вечер, и немного выпили. А потом он залез на стол и стал изображать ковбоя. Ну, махал ножом. И больше ничего такого.
– А потом?
– Это уже когда мы стаскивали его со стола… Случайно, второй молодой человек, по неосторожности, поранился о его ножик.
– Тот, которого вы привели.
– Да, вот он.
– Из вашей компании?
– Конечно! Наш лучший друг. Вечный заводила.
– Девочки, – предложил я, – поскольку все тут ваши лучшие друзья, не следует ли вам обдумать и уточнить обстоятельства этого происшествия.
– А мы точно сказали! Как всё было!
– Девочки, вы всё сказали точно, но неверно.
– Почему вы так думаете?
– Потому, что мне придётся сообщить в милицию.
– Это обязательно?
– Да. Непременно.
– Так это же случайно! Они претензий не имеют! И ранка там небольшая, можно сказать, царапина. Я сама ему помощь оказывала!
– Блестяще! Понимаете, девушка, обстоятельства сомнительные. Бар, выпивка…
– Но мы вели себя очень строго!
– Я-то понимаю. Другие могут не понять.
– Доктор, не беспокойтесь. Мы решим все проблемы.
– Значит, с ваших слов мною записано и вами прочитано верно…
– Верно.
– А что в жизни главное, знаете?
– Знаем. В жизни главное всё.
– А самое главное – когда говоришь, что думаешь, то думай, что говоришь. Ясно?
– Ясно.
– Тогда пока расходимся. Мы с вашим другом в операционную, а вы с друзьями в коридор. Там подождите.
Расстались мы минут через пятнадцать, но не окончательно. На перевязки из этой команды ко мне никто не приходил, но, как я и предполагал, девушки объявились недели через две, в слезах, в панике и в шоке. Они стояли передо мной и просто плакали. Потом одна из них трогательно промолвила:
– Доктор, вы можете карточку переписать?
– Что, совсем плохо?
– Сажают его.
– За хулиганство, значит. А вы как хотели…
– За злостное. На семь лет.
– Как на семь?! Что они там, с ума посходили?
– Прокурор сказал – в общественном месте… Под алкоголем… Вдруг другие могли бы неправильно понять… Пожалуйста, перепишите…
– Это исключено. Карточка уже изъята, лежит на столе у прокурора. Переписывать начнём – все сядем. Ещё хуже сделаем. Кстати, я вас предупреждал. Почему не послушались?
– Дуры, потому что…
– Значит, так. Шанс есть. Идти нужно к адвокату. Он захочет, всё решит. И больше про честность, про свою, не вспоминайте, хоть некоторое время. Кайтесь во всех грехах, понятно?
– Понятно. Доктор, а вы можете меня невинности лишить? Ну, то есть, девственности… А то моему придурку в тюрьму садиться, а он никак не может.
– Да… У тебя паспорт есть?
– Ещё нет, но скоро.
– Вот узнает прокурор про эти ваши фокусы, он ему ещё добавит. А мне уж – само собой. Забей, понятно?
– Понятно, – вздохнула девушка.
– Иди и помни: никаких лишних движений. А то всех пересажаешь. С тебя, похоже, всё и началось.
– Нет, с меня, – заявила вторая.
– Короче, девушки, с вас сейчас, я полагаю, будут денежки трясти. Заинтересованные лица. А вы не отказываетесь, но цену сбивайте до самого минимума.
– У нас ничего нет! Ни копейки!
– Не обманывайте, копейка у вас есть. Но слушайте дальше. Платить вообще не придётся.
Девушки насторожились.
– Это как?
– Договоритесь так, что деньги будут по факту. После суда, если таковой в принципе состоится. Когда результат появится, обещайте, но не платите, тем более, нечем. Ничего вам не будет. Если ваш молодой человек ранее не был под судом и следствием – обойдётся. Но если на нём негде пробу ставить – вообще здорово. Пусть отдыхает, ничего страшного. В тюрьме первые восемь лет трудно.
– Что вы такое говорите…
– Девушки, если у него это всё впервые – не беспокойтесь, обойдётся. Если не впервые – тоже не беспокойтесь. Он вам не нужен. Так что, порядок. Ну всё, до новых встреч.
Обработка простой ножевой раны наконец окончилась. Но в тот же вечер ко мне обратились два здоровеннейших мужика – Витя Сидоров и Вова, который фамилию свою просил публично не употреблять. Оба симпатичные, весёлые, доброжелательные, относительно чисто одетые, пьяные в умеренной степени. Мы познакомились, даже сдружились, поскольку они с порога протянули мне свои чумазые ладони. Осмотревшись, Виктор сказал:
– Доктор, чувствую, что оставляю друга в надёжном месте. Полечите его, пожалуйста, а то руки у него совершенно изодраны.
– Как вы думаете, Виктор, что же с его руками могло произойти?
– Я думаю, он сам вам расскажет. А я исчезаю, потому что есть дела. Небольшие, но срочные. Насчёт Владимира, доктор, не беспокойтесь, с ним всё в порядке, он в соседнем доме живёт.
– Вот здорово…
Я осмотрел раны и увечья соседа, потом принялся оформлять карточку пациента, поскольку в этот поздний час регистратура была закрыта. Раны преимущественно кистей рук носили характер ударно-боевой, а ушибы поясничной области, как и прочих областей, являли собой образцы оборонительно-наступательных действий. Паспортные данные Владимира улеглись в свои строчки без проблем, но вот когда зашла речь о его профессии и месте деятельности, он занервничал.
– Доктор, никакой больничный не нужен! Без работы мне просто невозможно.
– А я вам больничный лист и не предлагаю. Я хочу только отметить, где и кем вы работаете. Это не секрет?
– Ни в коем случае. Я работаю в этом,.. как его,.. в ЖКО. Да, Кировского района.
– В ЖКО, значит… Ну, в ЖКО, так в ЖКО. Кем там трудитесь?
– Тружусь… каменщиком.
– О-о! Большая должность. Великий каменщик… Надо же… На вашем удостоверении должны быть обозначены мастерок и циркуль. Так?
– Ну, не совсем. В нашем ЖКО несколько другие знаки.
– Вполне возможно. В таком случае, пожалуйста, объясните мне причину возникновения на вас этих ужасных ран и ушибов.
– Представляете, доктор, на работе у меня стояла пачка кирпичей, правда, из пенобетона. На складе. Кто-то её пихнул, она упала, и прямо на меня. И вот я здесь.
– А кирпичи были не тяжёлые?
– Да, не очень. Такие округлые.
– Бывшие в употреблении?
– Да, бывшие.
– Отлично. Примем к сведению. Как говорится, с ваших слов мною записано и вами прочитано верно.
– Так точно.
Тем временем я обработал раны, осмотрел синяки, шишки и огласил вердикт.
– Значит, так. Докладываю вам, Владимир, что вы никакой не каменщик.
– Как это? Почему так? Я – не каменщик? По какой причине?
– По такой, что вы есть служащий МВД!
– Вот интересно, – пробормотал Владимир, – с чего это я вдруг служащий, да ещё МВД…
– С того, – продолжал я, – что вы не есть служащий КГБ. Те, знаете ли, не ходят в поликлинику рядом с домом и легенду предлагают более качественную.
Вова сник и призадумался. Потом спросил:
– Это допрос?
– Нет, ни в коем случае. Так, дружеская разборка. Всё останется между нами. То есть, как слышится, так и пишется, ясно?
– Одно мне неясно… Я совершенно потрясён. Доктор, скажите, как вы меня вычислили. Этого не могло быть.
– Как всё запущено… Элементарно, Ватсон! Запомните простую вещь: ни один каменщик, кроме, конечно, самого великого, никогда не откажется от больничного листа.