000
ОтложитьЧитал
Недалёкое сельское будущее пока представлялось Шишкину-младшему белым, только что загрунтованным полотном, но первые штрихи, брошенные на холст матерью, впечатляли. И, к сожалению, не в оптимистическом ракурсе.
– Саша, ну какая деревня? Какой из тебя сельский учитель! Господи… – Альбина Феоктистовна заплакала. Приём в семье Шишкиных запрещённый в силу его высокой эффективности.
– Перестань щазже и успокойся!
Отцовский кулак всё-таки бухнул по столу. По комнате поплыл мелодичный перезвон хрусталя в горке.
– Перестань щазже! – уже мягче, почти уговаривая, сказал Сергей Петрович и тяжело вздохнул. – Перестань… Он и четыре года назад наплевал на родительские советы… Выбрал себе профессию! Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга!
«Ишь ты, – подивился Александр. – До сих пор проглотить не могут!.. А что было тогда такого в его выборе? Сами же и пристрастили к чтению…»
Мысли тут же перескочили на семейную библиотеку. Вот чего заметно будет не хватать на новом месте.
Да уж… Библиотеке Шишкиных могла бы позавидовать любая не только сельская, но и районная библиотека. Ряды тяжёлых, солидных фолиантов собраний сочинений классиков отечественной и зарубежной литературы, многоцветье томиков с произведениями модных авторов, которые – стоило только заказать – гарантированно и неизвестно откуда добывали для сына папан и маман Шишкины. По крайней мере, на прилавках книжных магазинов областного центра такая литература не наблюдалась. Иногда в «Доме книги» и при подписке на периодическую печать разыгрывались некие собр. соч., но кто же не знает, что такое лотерея! Александр, правда, и сам в последнее время кое-какие связи в мире книготорговли наладил: перезнакомился с девчушками-продавщицами книжных магазинов и периодически похаживал то в один, то в другой, кокетничая-кавалерствуя: цветочек преподнесёт, шоколадку «Алёнка» сунет. Взамен из-под прилавка получал очередной томик «Библиотеки приключений» или «Военных приключений», современного иностранного детектива, отечественной или зарубежной фантастики.
Книги составляли предмет особой гордости Шишкина-младшего, особенно в период студенчества. Собственно, привитая с младых лет любовь к чтению и породила устремлённость на филфак. Саше хотелось полностью и без остатка погрузиться в мир литературы. Настолько полностью и без остатка, что он даже не задумывался, а для чего ему это нужно. Податься в учёные мужи? Литературоведческая стезя и прочие филологические научные изыски его не манили. В качестве сеятеля разумного и вечного на учительском поприще он тоже себя как-то не просматривал. Но когда школьные годы чудесные подкатили к последнему звонку – встал вопрос о безусловном получении высшего образования. Иное не предполагалось ни Шишкиными-старшими, ни Шишкиным-младшим.
Областной центр в ту пору располагал тремя вузами. Медицинский и политехнический институты отпадали по определению – врачевать и инженерить в планы Александра не входило. А любимую литературу преподавали в «педе» – педагогическом институте. И учиться четыре года, а не пять, как в «политене», и уж не шесть в «меде»… Родительские советы четырёхлетней давности? Да никаких советов не было. Было элементарное перетягивание каната: отец хотел видеть сына инженером, мать – врачом. А сынок – хрясь! – перерубил туго натянутый канат филологическим мечом! Да и четырёхлетний срок тоже представлялся настолько продолжительным, что о последствиях не думалось. Жизнь, как говорится, покажет. Она и показала. Студенческая пора оказалась, на удивление, краткой.
– …Никогда не думал, что доживу до такого позора, – устало продолжил Сергей Петрович. На сына он по-прежнему не глядел. – Представляешь, Аля, звонок мне сегодня от проректора педа. Напористый такой мужичок – любит всякие депутатские запросы присылать… Но тут… Вот уж… в дурном сне представить не мог… В школу, пока наш учился, ни разу, как помнишь, не вызывали! А тут заявляет мне это институтское… хм… начальство: повлияйте, дескать, на своего великовозрастного отпрыска… Учудил-де на комиссии по распределению… Позор… Стыд и позор! Хорошо, что меня ещё по телефону… но как мальчишку…
«Мальчишки великовозрастных отпрысков не имеют…» – автоматически отметил Александр и снова тут же устыдился. Но вот наличествовала такая гнусная черта в его характере! Более того, когда бы эти цинично-высокомерные комментарии составляли внутренний репертуар, однако, не столь уж редко, Александр, где непроизвольно, но порой и умышленно, их опубличивал. То как «шутку юмора вообще», а то и в чей-то персональный адрес. Как правило, авторитета среди окружающих это ему не прибавляло, а вот спесивой окраски и недругов – обязательно. Язык мой – враг мой…
– Серёж, так ещё не поздно всё переиграть? – У Альбины Феоктистовны мгновенно высохли слёзы.
– Нет! – внезапно выкрикнул Александр. Уж он-то прекрасно понимал, что родителям и суетиться не придётся. Пара телефонных звонков… А перед этим разве что сценка из детства: «А сы́ночка чего хочет? Сашенька, что тебе купить? Вот эту большую красную пожарную машину или вот этот зелёный подъёмный кран? А может, ты велосипедик хочешь?..» А насупленный от банальности предложений мальчик отвечает: «Тёпленькое высокооплачиваемое место хочу, например, в облоно» – «А что же ты, маленький, от предложения в институте остаться отказался, да ещё с почти готовой диссертацией?» – «А знаете ли вы, пап-мам, сколько получает ассистент кафедры? Или думаете, что от него далеко ушёл кандидат наук или даже доктор?»
– Нет, – уже спокойно повторил Александр. – Как я решил, так и будет. И позор не в том, что тебе позвонил проректор. Позор сделать то, что он предлагает.
– Ну-ка, ну-ка… – Сергей Петрович с удивлением глянул на сына. – Разъясни отцу да матушке, из чего напёк оладушки?
– Батя, как ты не понял… Он же тебе позвонил, чтобы отметиться, задницу свою прикрыть и полезность показать. Мол, сигнализирую со всем пониманием и обеспокоенностью! Отложите, дражайший Сергей Петрович, это в своей памяти… А через месячишко наш Игорь Игоревич к тебе наведается. Обязательно! Вот увидишь. Дескать, посодействуйте, уважаемый Сергей Петрович, кандидату в депутаты областного совета – под вашим началом такая прорва избирателей… Вся железная дорога. И будет самому передовому отряду пролетариата по ушам ездить…
Шишкин-старший тяжело глянул на сына и вдруг раскатисто захохотал.
– Аля, а мальчик-то повзрослел! Незаметно, а поди ж ты!.. – Он внезапно оборвал хохот, помолчал. – Хм… Батя…
Повторил так, как будто коньячку доброго по языку раскатал.
– Никогда ты меня так не называл… Всё пап да папа… Повзрослел…
Шишкин-старший смахнул с полированной зеркальности стола несуществующую пылинку.
– Всё правильно. Наступило, Аля, время и нашему оболтусу коки с сокой хлебнуть! Да! Пора! Пора… Вот и пусть…
Телефонный звонок прервал отцовские умозаключения, а так как аппарат стоял у Шишкина-младшего буквально под рукою, он снял трубку.
– Алло.
– Ну ты чё, Сань?! Договорились же!
– Скоро буду, – Шишкин-младший поспешил положить трубку.
– Кто это? – со стоном спросила мать.
– Это мне. Мы с ребятами наметили… распределение обмыть.
– Что ж, ситуация мотивирована, – насмешливо кивнул Сергей Петрович. – Иди. Чего зазря воздух сотрясать?. Ты же всё уже решил.
Александр перевёл глаза на мать. Та, страдальчески закатив глаза, лишь безнадёжно махнула рукой.
– Иди-иди, – повторил отец. – Сам проветришься, и мы тут с матерью дух переведём. Слишком много впечатлений для одного дня. Надеюсь, что парад сюрпризов на сегодня закончился? Или мы отныне такие взрослые, что ещё из вытрезвителя придётся выковыривать? Предупреждаю сразу: и не подумаю! Ты теперь – сам себе голова, родители – не указ… Но уж нижайше попрошу, Александр Сергеевич, до полуночи обмывание завершить. Нам с матерью завтра на работу. Хм… обмывание… Или обмывку? А, товарищ учитель русского языка и литературы Чмаровской средней школы? Пе-да-гог!..
«Невиданное послабление режима! – тряс головой Александр, сбегая вниз по ступенькам. – Увольнительная до двадцати четырёх!»
И в этом не было ни грана иронии или сарказма!
В старшеклассничестве время возвращения домой ограничивалось десятью часами вечера в любое время года. В студенческую пору вечерняя родительская планка милостиво опустилась ещё на час. А ныне? Что это? Новый социальный статус Шишкина-младшего или временное отцовское отступление в силу возникшей для родителей стрессовой ситуации?
Впрочем, тут же яростно подумалось, что это, как и другие режимные ограничения, с неистощимой фантазией изобретаемые отцом под материнский «одобрямс», уже достали донельзя. Сколько Александр себя помнил, он всегда жил в узком коридоре между «нельзя» и «категорически запрещено».
В подростках это переживалось особенно болезненно: брюки-клёш – нельзя, причёску под «битлов» – нельзя, в летних сумерках, даже в своём дворе, – цигель, цигель! В недельный поход – под началом школьного физрука! – категорически нет!.. Музыку слушаешь не ту, друзья какие-то не те… А не рано ли ты, дорогой наш сын, стал девочек до дому провожать после уроков…
Александр с кинематографической ясностью представил, какой, после его ухода, окажется дальнейшая дискуссия между папан и маман.
Коли отцом была упомянута загадочная «кока с сокой», которую Александр всегда представлял в виде некой архипротивной жидкости, каковую, со слов отца, приходится глотать в непростых жизненных обстоятельствах, то ретирада после телефонного звонка для Шишкина-младшего крайне своевременна и спасительна. Как она была бы к месту и при упоминании не менее таинственного и столь же противного, по убеждению Александра, жизненного пойла под названием «мурцовка». Хотя Шишкин-старший периодически уверял сына, ссылаясь на собственный жизненный опыт, что обе названные жидкости не могут не присутствовать в рационе взросления и возмужания подрастающего поколения, дегустировать их почему-то не хотелось.
Нынче же ситуация и вовсе сложилась аховая: и «мурцовка», и «кока с сокой» одновременно были заказаны единственному сы́ночке к неминуемому распитию в недалёком будущем.
«Достали! До дисбаланса в организме!» – мысленно орал Александр, шагая по улице. Сколько раз из-за всей этой домостроевской хрени он оказывался в центре насмешек сверстников!
Вспомнилось, как в десятом – выпускном! – классе ему и Лёшке с Наташкой – троице самых толковых школьных рисовальщиков – комитет комсомола поручил к торжественному вечеру нарисовать ордена, которыми Родина наградила к тому времени Всесоюзный Ленинский. Изображения требовались размером в ватманский лист и, понятное дело, максимальной схожести с оригиналами.
Оставшись после уроков, а учились они тогда первое полугодие во вторую смену, «плакатная группа» тщательно зашторила в классе окна, хотя вечер и так густел. Старательный Лёха, дабы обеспечить полную темноту, опустил даже светомаскировочные шторы из толстой чёрной бумаги (тогдашнее нововведение по линии гражданской обороны, порождённое непростыми отношениями Отчизны с южным соседом).
Кромешный мрак позволил эффективно изготовить абрисы будущих шедевров: контуры орденов и составляющих их элементов перевели с первой страницы комсомольского билета на белые ватманские листы посредством эпидиаскопа. Потом взялись за тщательную раскраску с максимальным соблюдением полутонов, особенно на лике великого вождя. Понятно, что процесс подзатянулся. Вышли мастера кисти на широкое школьное крыльцо с радостным чувством исполненного долга и – тут же оказались под конвоем родителей Александра и школьного сторожа.
В густой октябрьской темноте в лицо ударили сразу два фонаря. Мощный железнодорожный – отца и дохлый – сторожа.
Но это полбеды. Оказалось, что вечерняя временна́я граница уже час как Александром нарушена, о чём всех громогласно тут же оповестил Шишкин-старший.
Хуже того, здесь же, так сказать, «по горячим следам», арт-троица была подвергнута перекрёстному допросу: чем это они занимались в пустой и тёмной школе?
Рисовальные объяснения не прокатили. Сторож разве что крест не целовал, заверяя Шишкина-старшего, что ещё полтора часа назад, когда по домам отправились самые терпеливые учителя и самые нерадивые школяры, которым педагоги дополнительно вдалбливали после уроков в головы недопонятое, он самолично, бдительно и ничем не отвлекаясь, обошёл здание внутри, а потом снаружи – и ни души, ни огонька.
Горе-художники, ошарашенные натиском Шишкина-старшего и категоричностью заявлений сторожа, совершенно забыли про опущенные чёрные занавеси на окнах и только растерянно мычали. А Наташа плакала, потому как мадам Шишкина в её адрес и вовсе высказалась недвусмысленно.
Понятно, что поутру Шишкин-старший гремел уже в кабинете директора. Конечно, ситуация быстро прояснилась, но и кратковременного периода её прояснения хватило для распространения всей этой истории среди старшеклассников. Над столь ревностно опекаемым родителями Шишкиным ржали все восьмые, девятые и десятые. Ржали, правда, недолго. А вот последовавшая за всем этим трагедия…
Наташа, умница Ната, с бездонными серыми в зелёную крапинку глазами и длинной, толстой русою косой, доселе благосклонно позволявшая Саше после уроков нести свой портфель аж до дверей квартиры, дочь майора пограничных войск, умница и красавица, в которую Шишкин-младший был влюблён по уши, категорически возненавидела своего кавалера на все оставшиеся полгода школьной жизни. Даже выпускной вечер – эта волнительно-волшебная увертюра якобы вступления в якобы взрослую жизнь – проехал для Александра как-то бестолково и смазанно.
Потом Наташиного отца перевели к новому месту службы, они уехали. И оборвалась последняя ниточка надежды на перемену к лучшему. Ах, как страдала душа Александра, если учесть, что Наташин профиль украшал буквально все поля личного шишкинского томика с «Евгением Онегиным» – портретная галерея милого образа открылась и пополнялась с момента начала изучения этого бессмертного творения великого поэта по школьной программе и до зачисления Саши на первый курс филфака. Там уже страдать стало некогда. Но остались в сундучке юношеской памяти изрисованный самым безжалостным образом великий роман в стихах, бездонность серых в крапинку глаз, русая коса до талии уехавшей Наталии и щемящая светлая грусть – в общем, стандартный набор первой, школьной любви, которая, как известно, редко имеет продолжение. Как-то незаметно проходит, оставляя после себя, иногда на всю оставшуюся жизнь, горчинку убеждённости, что всё могло срастись по-настоящему, навечно, навсегда, а то, что было после, – это уже не то, вторично и бесцветно. И физиология, и даже страсти бушующие – сколько угодно, а вот «веточки сирени» – увы…
Филологическое отделение историко-филологического факультета пединститута разительно отличалось от других отделений и факультетов. Собственно, эта тенденция сохраняется и поныне. Студенты «мужескага» пола на филфаке любого вуза – явление штучное. И, естественно, ценятся во всех отношениях, на вес золота, несмотря на то или иное реальное процентное содержание эквивалентов благородного металла в конкретной персоне. Лукавить не будем, девичьим вниманием Саша не был обделён все четыре студенческих года. Как бескорыстным, так и корыстным.
Первое в этой классификации, наполненное быстро увядающей юной романтикой, и угасало соответственно. Второе же отличалось повышенной устойчивостью и выглядело многовекторно.
Ну вот, что есть такое сокурсник Шишкин? Привлекателен и не карлик. Умён и остроумен. Начитан и музыкален. Не жмот и даже галантен. А ещё житель областного центра. Обеспеченный мо́лодец. Влиятельные родители и просторная квартира. Ну и так далее, в иных положительных ракурсах. Есть, конечно, некоторые изъяны. Например, язва – да ещё та. Но какой мустанг не брыклив? А вот к пиву и портвейну не склонен. Не курит. И не гривенником в кармане побрякивает. Спесь иногда пробивается, так это несложно и сбить, если постараться аккуратно и ненавязчиво…
И ещё. С первого курса – редактор-оформитель литературной стенгазеты факультета.
Вот уж тоже повод для корыстного девичьего внимания! – воскликнет искушённый читатель. И будет неправ. По той простой причине, что речь мы ведём о филологах, пускай и будущих.
Нигде нет такой плотности, с позволения сказать, поэтесс. (Да простят автора истинные стражи родного языка за это дурацкое название. Но оно у нас в речи – сплошь и рядом. Как и градация на поэтов и писателей.) Так вот, такого обилия поэтов женского пола на одном квадратном метре вы не встретите нигде. Даже на международных поэтических семинарах или съездах. Там-то рифмующие представительницы прекрасной половины человечества заявляют себя громко и явно. Но в пластах, что матёрых, что подрастающих филологов и учителей-словесников, есть ещё и неисчерпаемые залежи поэтесс латентных. И даже, справедливости ради, заметим, нередко более талантливых, чем иные служительницы Пегаса.
Крылатый конь Зевса, как известно, олицетворяет птицеподобное, неистовое преодоление земных тягостей поэтическим духом. Вот почему заклятые жрицы Пегаса беспрестанно и громко заявляют о себе, неутомимо украшают собою любые творческие вечера и посиделки, а ныне, с развитием Интернета, уже до треска набили, однако упорно продолжают набивать все возможные сайты своими творениями. Равно как и широким бреднем просеивать Всемирную паутину на предмет заполучения пусть и сомнительных, но громких званий и регалий. Автор знаком даже с парой местных членов-корреспондентш некой Академии поэзии и дюжиной кавалерш неизвестно кем учреждённых «золотых» медалей Есенина, Бродского, Ахматовой, Цветаевой и др. Плюс эти ежегодные «золотые перья Руси» по 265 руб. за соответствующий «сертификат», рассылаемый организаторами «конкурса» в обмен на квитанцию об оплате. Ах, вам этого мало? Тогда ждём-с от вас переводика, допустим, на 650 рэ, и вашу грудь украсит медаль!.. Увы, так было, есть и будет, видимо, всегда. Но вернёмся к нашей истории.
Первокурсника Шишкина, настенгазетничавшегося ещё в школе, конечно же подвела под монастырь (благо – под монастырь женский) характеристика за подписью директора родной школы. Текст характеристики писала бывшая Сашина классная, а уж она не поленилась изложить все его школьные заслуги, когда узнала, что поступать он собрался в педагогический, а не в какой-то там «политен». Почти в родню записывается!
Декан, узрев характеризующие строки, не раздумывал. Стенная печать такой же коллективный агитатор, пропагандист и организатор, как и любое другое периодическое печатное слово! Вождь сказал! И столь ответственную общественную нагрузку возлагать на хрупкие девичьи плечи декан, исходя из огромного профессионального опыта, полагал идеологически ненадёжным.
Воспротивиться первокурсник Шишкин не рискнул, что оказалось не по годам мудро, ибо гневить декана себе дороже. Да и в таком «монастыре-цветнике», как отделение филологии, обладать пусть маленькой, но властью редактора литературной стенгазеты оказалось очень даже занятно.
Сие ежемесячное настенное изделие вряд ли подходило под определение классика марксизма-ленинизма, как бы декану этого не хотелось и не представлялось. Литстенгазета более напоминала поэтическую анаконду: просторы склеенных в полукоридорную ленту стандартных листов полуватмана ударно наполняли своими творениями гениальные – иных попросту не было! – поэтессы филологического отделения. С ними на полуватманских просторах настырно конкурировали одалиски-новеллистки и прочие заиньки-прозаиньки.
И вот тут-то редакторская власть Саши Шишкина обретала реальность. Он мягко и необидно избавлялся от очередных произведений несимпатичных ему авторш-сокурсниц – благо, нарастающий багаж филологических знаний способствовал этому. И благосклонно допускал к опубликованию сотворённого тех, кому симпатизировал в силу традиционной половой ориентации. Ну и, понятно, исходя из поэтических и других талантов соискательниц печатных площадей.
Наиболее целеустремлённые из сокурсниц, относящиеся ко второй группе классификации, с приближением окончания вуза всё настойчивее и настойчивее штурмовали шишкинские редуты. И так как иногда Шишкин-младший оказывался не столь стоек в обороне, как бы ему хотелось, гордиевы узлы потенциальных матримониальных отношений затягивались всё туже и туже. Эти узлы теперь требовалось развязать, потому как они стали напоминать уже не хитроумное, но приятное плетение, а банальные петли-удавки. И если ещё за полгода до «госов» расплеваться с очередной подружкой было как… два пальца об асфальт, то по мере приближения выпускного денька подобная банальщина стала перерастать в проблему. Это же только в анекдотах блондинки наивны и глупы. В реальной жизни их хватке могут позавидовать бультерьеры!
Исход на село в данной ситуации был универсальным выходом.
«Достали!» – продолжало вопить всё душевное естество Александра, уже адресуясь не только родителям. Параллельно срабатывали оба фактора: необходимость выбраться из-под родительской опеки и, одновременно, сбежать от девичьих грёз-угроз, непосредственно с ним, Александром, связанных. Предстоящее в скором времени отбытие в некий населённый пункт Чмарово представлялось всё более и более обоснованным и мудрым. Шишкин-младший даже с тревогой подумал, что напрасно он изображал благородное равнодушие на комиссии по распределению. Сельская школа, сельская школа! Разве что подайте ту, что поближе к областной столице… Вот в этом-то он маху дал! Во-первых, близость к областному центру не означает, что там школа и условия жизни более-менее. Во-вторых, радиус досягаемости… Сглупил, короче…
Надо было и впрямь, зайти на комиссию, как и подобает краснодипломнику, среди равных, и выбрать, например, тот же Южногорск – ударно развивающийся за полтысячи километров от родных пенатов перспективный посёлок горняков. Там, говорят, идёт такая буйная стройка соцкультбыта, что на благоустроенные квартиры, особенно для ценных кадров, и очереди нет. А учитель разве не ценный кадр? Школа большая. Аж трёх учителей русского языка и литературы запросила! И было бы всё – тип-топ.
Но в отношении Южногорска сработал инстинкт самосохранения: одну из ставочек учителя-словесника там заведомо перекрыла зайка Зоенька, одна из бывших пассий Шишкина-младшего. У неё там папа с мамой, а папа – ба-альшой человек на южногорской стройке. В общем, это снаряд дважды в одну воронку не падает, а вот человек в одну и ту же яму с фекалиями – запросто.
Нет, Зоенька – замечательная девушка, но после того, как Александр внезапно задружил с её лучшей подругой – явление банальное! – Зоенька, смертельно оскорбившись поначалу, вдруг решила доказать разлучнице, что всё-таки она лучше. Шишкин-младший так надеялся, что отвяжется от обеих, и уже казалось, что мечте суждено сбыться, но Зоенька вновь пошла на штурм, который удалось отбить с трудом. А что делать в Южногорске? Потому Александр южногорский вариант даже рассматривать не стал. Крепок оказался задним умом. Это опосля умная мысля посетила: прибыл бы в Южногорск, пока то да сё, а там молодого, статного мужичья – пруд пруди… И захомутали бы Зоеньку! И на кой тогда её воронке тот же самый снаряд! Да и, собственно, по-любому можно было бы от Зоеньки отбиться, чего уж её хуже татаро-монгольского ига представлять…
Но дело сделано, а снявши бестолковку, чего по шевелюре рыдать.
3
…Весёлая, шумная вечеринка, нацеленная на релаксацию перенесенных всем выпускным курсом мук ожидания и саму пытку распределения выпускников, окончательно избавила Александра от привычных угрызений и сожалений сыновней и рыцарско-половой совести, а заодно и от запоздалых сожалений по поводу распределения. Всё, что ни делается, всё к лучшему. А там поглядим…
В праздник облегчения быстро втянулся целый этаж институтской общаги.
– Старик, если мы где-то в тебе ошибались, – прости великодушно! – кричал Мишка Алексеев, известный курсовой горлопан и насмешник, хлопая Шишкина-младшего по спине. – В доску наш! А, мужики?! Никакой блат не включил! Свободу свою бросил на ниву сельского просвещения! Пос-ту-пок! Уважаю!!
И только уже возвращаясь после вечеринки к родным пенатам, Александр подумал о том, каково будет оставшиеся до отъезда полтора месяца смотреть в глаза матери. Изведёт жалостью. Но надо терпеть…
Да уж… Катастрофа ссылки проклятым царским самодержавием великородных декабристов в Сибирь выглядела для Альбины Феоктистовны, в свете предстоящего учительствования сына на селе, увлекательной турпоездкой, организованной Николаем Первым для строптивого придворного бомонда. Но административно заточенным разумом родительница признавала правоту супруга. Любимый и единственный ребёнок рос правильным и хорошим мальчиком, однако по мере израстания в нём всё чаще стали пробиваться эгоистические штришки характера, упёртость и, одновременно, нездоровое стремление всюду самостоятельно искать правду. Понятно, не правду вообще, а свою, упёрто-крамольную. Чувствовала чуткая материнская душа, как исподволь назревает антиродительская революционная ситуация: «низы» уже явно не хотят, а «верхи» уже совершенно не могут. Отпрыск не ведал, а между Шишкиными-родителями последний год то и дело возникала вялотекущая дискуссия на одну и ту же педагогическую тему: кто виноват в том, что мальчик вырос упрямым эгоистом с неправильными взглядами на реальную жизнь, проживать которую ему будет крайне сложно без надёжного родительского прикрытия.
«Боже Святый Вседержитель! – мысленно взывала к небесам член КПСС Шишкина А.Ф. – Образумь несмышлёного… Образумь, иначе сколько же шишек набьёт мой мальчик на жизненном пути!..» Альбина Феоктистовна даже прикупила в ювелирном магазине золотой крестик, обязала набожную техничку Никулишну освятить его в церкви и до поры до времени запрятала святую реликвию в шкатулочке среди своего ассорти из колец, кулонов, колье, брошек-серёжек и прочего дамского драгметалла и бижутерии…
Но одно дело абстрактно рассуждать на темы «Кто виноват?» и «Что делать?», и совершенно иное, когда конкретная ситуация берёт за горло. И Шишкин-старший, и маман Шишкина рассуждать-то рассуждали, но в последнее время больше прикидывали, куда определить своего отпрыска. Варианты были вполне. А тут – на тебе!
С помощью оперативно употреблённых седативных средств Альбина Феоктистовна где-то за неделю смирилась с неизбежным. Конечно, решение сына насчёт Чмарово поначалу так полоснуло по сердцу, что захотелось всё бросить и в это самое Чмарово поехать вместе с ним, как бы её Сашенька не отбрыкивался. Варить ему супы, стирать бельё… Но вскоре разум возобладал над эмоциями. Ответственная работа, партийный долг. Наконец, куда в таком раскладе подевать папу Серёжу, которому тоже нужны супы и чистое бельё?
Изучение карты области, а также выяснение по своим служебным каналам что есть такое, это Чмарово, на Альбину Феоктистовну тоже подействовали несколько успокаивающе. Две сотни вёрст по асфальту – пустяк для «Волги», село не какое-то богом забытое – центральная усадьба колхоза-миллионера. Председатель колхоза – орденоносец, член бюро обкома КПСС. Председательша – директорствует в школе.
Перед глазами Альбины Феоктистовны развернулись яркими красками эпизоды знаменитой киноленты «Кубанские казаки», в ушах зазвучали раздольные песни оттуда же. И тут же в памяти всплыло каноническое, ленинское: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино». Маман Шишкина вспомнила ещё несколько фильмов своей юности: от «Ивана Бровкина на целине» до «Весны на Заречной улице» и вполне успокоилась. Конечно, у нас не Кубань, но колхоз-то миллионер! Присутствует, стало быть, определённый уровень цивилизации, повыше, чем в иных весях областной глубинки, и это позволит сыну с наименьшими потерями отбыть трёхлетний срок «обязаловки» после института. Ну и, наконец, подумала Альбина Феоктистовна, нельзя не учитывать и под боком нарастающую угрозу…
Обозначим эту угрозу как третий фактор. Решающий. Он уже давненько вызывал сильную обеспокоенность мадам Шишкиной. А так как эту обеспокоенность с ней разделяли – она это чувствовала! – и супруг, и сын, было бы странно, если бы этот третий фактор не сработал.
Дело в том, что по соседству с Шишкиными проживала шумная и компанейская семья обрусевшего в чёрт знает каком поколении, грека Колпакиди.
Глава семейства, импозантный, зеркально-лысый пузач пятидесяти пяти лет, Георгий Аполлонович, круто рулил по торгово-снабженческой части в областном геологоуправлении.
Утром его дожидалась у подъезда чёрная «Волга», она же пунктуально доставляла его на обед и возвращала в семью вечером. И это говорило о многом, потому как даже сам «железнодорожный генерал» С.П. Шишкин хотя и располагал аналогичной персональной «двадцатьчетвёркой», но она была зелёно-бутылочного цвета. Личная и вовсе была белая. Только у начальника железной дороги «персоналка» сверкала таким же благородным номенклатурно-антрацитовым глянцем, как у Колпакиди. А уж то, что всемогущая «санэпидеммаршал» А.Ф. Шишкина прикатывала к родному двору на бывшей «скорой помощи», пугающе расцвеченной кое-где кружками с красными крестиками, – это и вовсе можно расценивать как неимоверную близость к народным массам.
Супруга Георгия Аполлоновича, необъятная, громкоголосая, черноокая, в водопаде перманента вороньего крыла, резко контрастирующего с многочисленными, безразмерными, но всегда яркого, пёстро-попугаечного рисунка, халатами, Электрина Христопуловна Колпакиди никаких государственных должностей не занимала. Она просто была главнокомандующим фельдмаршалом, совмещая одновременно должности домохозяйки и матери четверых Колпакиди-младших. Объектом повышенного материнского внимания, опеки, заботы и обожания являлись девятилетние двойняшки Офелия и Никас, которых все, включая родителей, попросту звали Олей и Колей, как и сама Электрина Христопуловна отзывалась исключительно на менее экзотическое – тётя Эля.
Старшим среди потомства Колпакиди был тёзка Шишкина-младшего, но тётя Эля никогда не забывала подчеркнуть, что имя Александр первенцу при рождении присвоено исключительно в честь великого македонского царя-полководца. А посему на лестничной площадке соседствовали не мальчики-тёзки, а Александр и Саша, по крайней мере, так делила тётя Эля. Тем паче что тёзка великого македонца был старше Шишкина-младшего на шесть лет.
Пухлый, как мать, с такими же чёрными глазами-маслинами и пышной, как у Анджелы Девис, шапкой исчерна-курчавых волос, он производил всем своим обликом крайне обманчивое впечатление оранжерейного маменькиного сыночка.