Пещера Трёх Братьев

© Петраковская Н. В., 2018

© Ионайтис О. Р., иллюстрации, 2018

© Рыбаков А., оформление серии, 2011

© Макет. АО «Издательство «Детская литература», 2018

* * *

О Конкурсе

Первый Конкурс Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков был объявлен в ноябре 2007 года по инициативе Российского Фонда Культуры и Совета по детской книге России. Тогда Конкурс задумывался как разовый проект, как подарок, приуроченный к 95-летию Сергея Михалкова и 40-летию возглавляемой им Российской национальной секции в Международном совете по детской книге. В качестве девиза была выбрана фраза классика: «Просто поговорим о жизни. Я расскажу тебе, что это такое». Сам Михалков стал почетным председателем жюри Конкурса, а возглавила работу жюри известная детская писательница Ирина Токмакова.

В августе 2009 года С. В. Михалков ушел из жизни. В память о нем было решено проводить конкурсы регулярно, что происходит до настоящего времени. Каждые два года жюри рассматривает от 300 до 600 рукописей. В 2009 году, на втором Конкурсе, был выбран и постоянный девиз. Им стало выражение Сергея Михалкова: «Сегодня – дети, завтра – народ».

В 2018 году подведены итоги уже шестого конкурса.

Отправить свою рукопись на Конкурс может любой совершеннолетний автор, пишущий для подростков на русском языке. Судят присланные произведения два состава жюри: взрослое и детское, состоящее из 12 подростков в возрасте от 12 до 16 лет. Лауреатами становятся 13 авторов лучших работ. Три лауреата Конкурса получают денежную премию.

Эти рукописи можно смело назвать показателем современного литературного процесса в его подростковом «секторе». Их отличают актуальность и острота тем (отношения в семье, поиск своего места в жизни, проблемы школы и улицы, человечность и равнодушие взрослых и детей и многие другие), жизнеутверждающие развязки, поддержание традиционных культурных и семейных ценностей. Центральной проблемой многих произведений является нравственный облик современного подростка.

С 2014 года издательство «Детская литература» начало выпуск серии книг «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова». В ней публикуются произведения, вошедшие в шорт-листы конкурсов. На начало 2018 года в серии уже издано более 30 книг. Готовятся к выпуску повести, романы и стихи лауреатов шестого Конкурса. Эти книги помогут читателям-подросткам открыть для себя новых современных талантливых авторов.

Книги серии нашли живой читательский отклик. Ими интересуются как подростки, так и родители, библиотекари. В 2015 году издательство «Детская литература» стало победителем ежегодного конкурса ассоциации книгоиздателей «Лучшие книги года 2014» в номинации «Лучшая книга для детей и юношества» именно за эту серию.

Пещера Трёх Братьев
^{Историко-приключенческая повесть}

Глава 1. Гибель рода Беркута

Тихо начался день, и никто не ведал беды. Пропыленными шкурами плыли по небу тучи, застилая раскаленный очаг в Небесных Пещерах. И старая Шептала – матерь Беркутов – с утра скрипела по стойбищу и каждому сородичу ведала в раскрытое ухо, где он должен спрятаться в полдень.

Три дымостава чадили у Большой Воды. На широкой отмели, играя с тихим приливом, уже вовсю носились маленькие загорелые глупыши, еще не пережившие седьмую зиму. И к ним подошла старая Шептала и сказала, что в стойбище готовится тайная «веда» – колдовство над больным и шуметь глупышам запрещается. И отогнала от Большой Воды.

Отмель кончалась внезапно, у крутых гор, поросших кривыми соснами. Много здесь было поваленных и обрушенных с высоты деревьев, уже почерневших от вечной влаги. О, не хотела бы Шептала со всем своим родом оказаться тут в пору снеготаяния! С каждой новой откочевкой вдвое больше стволов громоздилось у подножия гор и шевелилось в красной воде залива.

У вздыбленных корней большой сосны корчился Шестипал – самый удачливый охотник рода. Глаза его были крепко заперты болью.

Он умирал в свирепых муках, но крепкая грудь не издавала стона, как и подобает раненому Беркуту.

В предлетье, в пору обдирания рогов у зрелых оленей, покинула Шестипала удача. В схватке с матерым быком повредил левую руку – ту самую, на которой с рождения было шесть страшных перстов. Лишний мизинец тогда отсекли сразу – и это помогло Шестипалу стать лучшим добытчиком рода.

А теперь он лежал на спине, связанный просушенными сухожилиями, скрученными в плетеный потяг, и хрипел, не показывая налитых кровью белков. Огромная и черная левая рука отброшена подальше от тела, словно чужая. И сочится из раны не кровь, а мутная желтоватая хворобь. Капля за каплей, капля за каплей.

Это Еловник разгневался, лесной дух, и наказал Шестипала, утаившего от него часть тяжелой добычи. Добычи, которая поставила на ноги всех отощавших в долгий буранник сородичей.

Старуха нагнулась над раненым. Еще один Беркут покидает род, и без того оскудевший. Она уже пыталась спасти его: бросала в кострище заговоренные кости, призывая удачу худыми руками. Не поднялся Шестипал, и кровохлебка-трава не помогла. И кровь молодых лосят не впрок. Не оставляет свою жертву Еловник – вечно молодой старец с ногами крепче сосны!

Осталось одно. Последнее.

Старуха взглянула на руку, точившую яд. Нельзя держать в стойбище охотника с гнилой раной. Беркутам пора подниматься вверх, к Зимним Зимовьям. И руку отрубить нельзя – не летают беркуты с одним крылом. Остается тайная «веда» – та, которой учила ее прежняя матерь рода. Тайная…

Если сородичи укроются в ближних расщелинах, они все равно увидят «веду». Шестипала следует перенести поближе к дымоставам, кострищу и Большой Воде.

Еще нужен охотник – молодой, только что надевший пестрый охотничий пояс. И чтоб взял глупыша-шестилетку и выростка, не прошедшего Обряд, и чтобы шел с ними на Холм Первой добычи, где живет несговорчивый дух Леса. Пусть отдает глупыша или выростка (лучше – глупыша) самому Еловнику, и тогда смилостивится зеленый старец с молодыми глазами, и самый добычливый Беркут вернется к Зимним Зимовьям.

Сзади, неслышно ступая, уже подходили охотники.

«Тихо крадутся, как рысь!» – с удовольствием подумала старуха.

Сам встать Шестипал не мог, привязали к мощному корню елового выворотня. И дотронутся до больного нельзя – хворь переходчива. Охотники сели поодаль и стали глядеть, как Шептала отдает последние распоряжения.

Стих ветер. Духота – необычная, мертвая, вяжущая – затекла в залив.

На берегу, у самой воды Шептала вогнала глупышей в стаю. Много дней пройдет до летней кочевки. Дней голодных и пасмурных, сырых, с дождями и листобоем, снегом и вьюгой, когда лишь матёрый и яростный лютовей охотится в горах. Вот и не терпится глупышам: строят рога из загорелых пальцев и оленятами плюхаются спиной в прибрежную отмель, отчесывая шкуру.

Шестипал открыл глаза – и зрачки его прояснились. Низким голосом косматого гривача, врага хитрых пчел, он сказал, глухо выплевывая слова:

– Уходите. Все уходите. Опасность. Большая беда.

Охотники переглянулись. Первый из них, Остронюх, прошептал:

– Взгляни на рану, Лобач! Как будто там спрятался ядозуб. Смотри. Она шевелится изнутри!..

Ответом ему послужил хриплый стон Шестипала. Он пытался приподнять голову, но сплетенные потягом сухожилия оказались крепче.

– Остронюх! – прошипел он, будто и впрямь поселился в нем скользкий и гибкий ядозуб. – Поднимай род, Остронюх! Уходи к Зимним Зимовьям. Позови матерь рода!

Но сама Шептала приказала Остронюху сидеть и молчать, пока она не призовет его. И он не смеет ослушаться!

Все же он поискал ее глазами. У ближнего к Большой Воде дымостава матерь рода – старая Шептала, широкая в бедрах и ступнях Беркутиха, наставляла совсем молодого охотника, вчерашнего выростка Убейтура. Убейтур слушал, почтительно склонив голову, украшенную маховым пером беркута, вплетенным в узкий налобник. Он был в сшивниках^[1], и оттого его мускулистые ноги издалека казались заросшими шерстью. Обнаженная и черная от летнего жара спина и плечевые бугры блестели от неровного света кострища. В прошлую осень он один вышел из Пещеры Второго Рождения и перенес все положенные по Обряду испытания. Из темных пещер он вышел настоящим охотником, а двух его братьев-выростков пещерная тьма скормила страху.

Остронюх и Лобач видели, как легко, словно перышко, помчался молодой Убейтур к своему дымоставу, как вооружился копьем и потряс им, созывая беркутят по именам: «Чун! Рик!»

– Идите за мной. Остальные – прочь!

– Зачем ты берешь их? – громко, на весь залив, прокричала хроменькая глупышка. – Чун и Рик всегда дерутся, возьми меня!

Убейтур что-то сказал в ответ, но Лобач и Остронюх не расслышали. И вскоре молодой охотник исчез с младшими братьями в узкой, непроходимой с виду, пасти ущелья.

Старая Шептала приблизилась. Еще далеко до полудня. Небесный очаг раскалится нескоро.

Села в песок у корней выворотня. Серая морщинистая кожа на лице ее скрывала крохотные, но очень пронзительные глаза, всегда беспокойные, как у старого лиса.

Шестипал забил ногами, пытаясь освободить туловище.

– Уводи род, Шептала, – сказал он, силясь скинуть путы.

– Лежи.

Шептала набрала в горсть песку и швырнула себе в лицо, крепко зажмурив глаза. Свет небесного кострища освещал ее всю, худоребрую, с впалой грудью родомахи, выкормившей половину рода. Тихо она говорила:

– Я знаю, чем тебе помочь. Мы давно живем на свете: Еловник и старуха Шептала. Роду нужен добытчик. И никто, кроме тебя, не знает так хорошо тропу к Вепрям, где мы берем себе жен. Не будет жен – не станет приплода. Дух Леса получит достойную добычу…

– Дух Леса помутил тебе разум!

Старуха наскребла песку и швырнула его в почерневшее лицо Шестипала.

– Сегодня ты получишь новое имя. А старое умрет вместе с хворью. Недолго осталось, терпи. И не гневи Духа!

– Скажи, хранительница очага и всех Беркутов, – еле слышно откликнулся Шестипал, – разве когда-нибудь ты дышала у Большой Воды так тяжело, скажи?

– Ты, охотник, боишься боли? – прикрикнула Шептала, оборвав его речь. – Остронюх, Лобач – к дымоставам!

Она выждала, пока охотники отойдут на полполета копья, и повторила в наступившей тишине:

– Ты бежишь боли, отважный Беркут! Ты думаешь, что она сделает тебя глупышом. Твое крыло останется при тебе. И ты еще поведешь наших охотников к Орлиному Утесу, где живут полуродичи наши, Вепри!

– Что ты задумала?

Старуха промолчала. Она подняла вверх маленькую косматую голову, и морщины на челе разгладились: там, высоко в горах, четко различимые на светло-желтой осыпи обрыва двигались три крохотные тени. Убейтур спешил к духу Леса.

Сородич окликнул ее. Шептала бросала песок себе в грудь, но жара и какой-то незнакомый окоченевший воздух не освежали. Тревога вползла в тихий залив, на Красную отмель.

– Зови охотников, – сказал Шестипал странно свистящим, как у серны^[2] в миг опасности, голосом. – Позови… Брех-загонщик, Нерод-древолаз, Шмель-шкурочес… Пусть все идут.

Казалось, Шептала раздумывала. Не торопясь встала и всмотрелась в нависшие над заливом скалы. Что толку, если Шестипал и расскажет охотникам, где пролегает тропа к Вепрям? За родным гнездовьем лежит Долина Ядозубов. Если сумеют пройти ее – наверняка уж попадутся в самоловы людожорам, живущим на острове.

Дорого ей достанутся весной молодые здоровые Кабанихи! А род и так на исходе. Достаточно одного сородича, чтобы сосчитать по его пальцам на руках и ногах, сколько всего осталось Беркутов.

– Шептала, помоги мне!

Никогда прежде не доводилось старой матери Беркутов видеть подобное: и еловый ствол, и сам Шестипал, и песок вокруг Шестипала кишели и шуршали гадами… целое стойбище песчаных и водяных тварей ринулось в горы!..

Словно очнувшись ото сна, заметалась старая Шептала – и насмерть перепуганная ящерица, вспрыгнув по стертому меху, зарылась в ее волосах. Тонко и надрывно закричала старая Беркутиха, и бросилась к дымоставам, покрытым сухими водорослями. А под ногами ее нескончаемой кочевкой двигались полчища мелких ядозубов, суетливых ящериц и прочей дремавшей в тени и прохладе живности. На берегу бестолково сновали растерянные Беркутихи, созывавшие своих глупышей. На ходу выхватив прислоненный к жерди дротик, старая Шептала ринулась в обезумевшую кучу живых спотыкающихся тел и, нанося удары куда попало, гнала сородичей к горлу ущелья. в тихие дни неповоротливая, а нынче разъяренная молодая Беркутиха с большим животом схватила Шепталу за плечи и с силой швырнула лицом к Большой Воде.

Мать Беркутов оцепенела и замерла, чуть покачиваясь, – как цепенеет и замирает тяжелое двуручное копье в остывающем теле зверя.

Большой Воды не было! Она уходила, оставляя безмолвный берег. А Беркутята… Они весело бежали за уходящей водой, и разгневанный дух морской уводил их с собой навсегда.

И подняла старая Беркутиха окаменевшие от горя очи на Холм Первой Добычи. Там, наверху, на дальней, предельной скале уже поблескивал, отражаясь в нестерпимых лучах Небесного Очага, самый большой, тонкий и тщательно заостренный кремневый наконечник на копье Убейтура. В пору Спящего Гривача сделал этот наконечник лучший кремнебой рода – невысокий молчаливый Смел. Дух Камня и Горы поселился в этом наконечнике. И сейчас Убейтур ждал Сигнала.

Старая Шептала беспомощно опустилась на сырой, тихий песок. Зачем-то набрала его в худую ладонь и стала жевать. Она не видела, что за спиной. Она знала. Знала, что до неба, вровень с макушкой Холма, встала крутая и несокрушимая водяная твердь и вместе с рыбами, птицами и глупышами поглотит ее род.

«Боль сделала Шестипала зрячим!»

Она вытащила из волос запутавшуюся там ящерку, прижала ее к груди. Она сразу оглохла. Сильный, непрекращающийся гул дохну́л на скалы в Красном заливе и отпрянул, как раненый зверь.

Еще старая родомаха говорила, прежде чем передать ей род под крыло: «Ничего не бойся, кроме Духов и водяного Щита! Он зальет огонь в нижних очагах. Потом спрячет скалы и горы. рассвирепеет – и мало еды! – водяным копьем затушит Небесный Очаг. И Очаг зашипит – и погаснет…»

Глава 2. Одни

Лишь на пятый день вода стала спадать. Словно дух воды – многорукий Плещ открыл невидимый заплот^[3] и с тихим шуршанием повлек волны в подводные пещеры. Обнажились верхушки сосен. Вода неохотно отпускала горы, забирая с собой добычу. Огромные, лишенные корней деревья срывались вниз, взбаламучивая мутные предосенние волны. Холодный ветер свистел в ущельях.

Белая шкура тумана закрыла тропы, и Убейтур до боли в глазах всматривался в молочную дымку. Он забрался на большой валун. Холод четырех ночей ожил в нем, короткий стремительный озноб сотряс тело. Он закрыл лицо руками, чтобы, когда уйдет туман, не видеть пустой отмели… Той самой отмели, где еще недавно ютились прикрытые пологами дымоставы.

Разгневался Небесный Очаг – кто-то из оставшихся в живых хранителей огня бросил в кострище заранее припасенные сухие ветки. Острый, как дротик, луч пробил живую шкуру тумана.

– Убейтур! – позвал маленький Чун. – вода уходит вниз! Скоро мы будем есть горячее мясо и собирать выплески на берегу Большой Воды.

– Замолчи!

Как объяснить глупышу, что пока есть надежда – говорить о сородичах не сто́ит. Но Чун не унимался. Он толкал спящего Рика, щекотал ему ухо обглоданной заячьей костью, но Рик спал крепко. Всю ночь, под неусыпным надзором Небесных Стад, он вглядывался в необозримую живую толщу – и первым заметил отступление воды. Рик спал и во сне видел себя не робким выростком, а заново рожденным охотником, добытчиком рода. Через две, самое большое – через три зимы он зайдет в Пещеру Испытаний… и выйдет оттуда суровым, немногословным охотником, и Шестипал затянет на нем охотничий пояс, старая Шептала протянет налобник, украшенный маховым пером Предка.

А Чун – просто глупыш. Ему даже не полагалось стоять в ночных дозорах: все равно устанет, все глупыши – сурки и сони!

– Давай спустимся, Убейтур! – канючил маленький Чун. – Я соберу много выплесков и брошу в кострище, а когда костяные ладошки раскроются…

– Да замолчи ты, щен!

В сердцах Убейтур запустил в брата камешком. Чун обиженно замолчал, но ненадолго. Туман рассеялся. С болью и гневом глядел Убейтур на охоту многорукого духа Воды.

Словно ободранные туши, теснились в унынии голые скалы, усыпанные несметным поголовьем грызунов. За раздвоенной сук зацепилась, да так и повисла молодая косуля, не успевшая стать матерью. Лесной кот с раздутым брюхом медленно съезжал по влажной осыпи – и рухнул в ущелье. Сколько вокруг дичи… Мертвой дичи – падали!

Убейтур растер себе грудь и руки. Жаль, что он не захватил плечегрей. И братья дрожат. Там, в ущелье, крутой завал из длинных стволов, преграждающих путь на Красную Отмель… Дымоставы. Неужели нет ничего – ни дымоставов, ни доброй ворчливой Беркутихи, ни… страшно подумать! Всего рода?!

Убейтур тихо застонал от тоски, обхватив на миг голову. И тут наконец проснулся Рик. «Вот и все, что осталось от рода Беркутов», – вдруг четко и ясно сказал себе Убейтур. Он же не глупыш. Он понимает. Вот и сейчас, пока Рик пляшет от утренней сырости, он понимает, что от той волны спасения внизу не было. Рик под взглядом старшего брата остановился и подошел к краю пропасти. Брезгливо спихнул легкоступом^[4] тушку мертвого глухаря.

Он сказал, стараясь подавить дрожание в голосе:

– Вода ушла.

Он пересек макушку холма и бесстрашно глянул на отмель. И сжалось его сердце, и взмыло высоко, чтобы обрушиться сверху на скалы, больно раня себя. Даже стволов не было на отмели. И сама она стала у́же и острее – как рысье ухо.

Крепкая ладонь старшего брата легла и прижала Рику темя: так Беркуты выражают клекот отчаяния.

Еще миг – и Рик заревел глупышом. В горьком, скорбящем вое тряслись худые черные плечи. И тонко, по-заячьи откликнулся ему Чун в смертной тоске. А старший их брат Убейтур распахнул руки-крылья, и словно тень от умирающего беркута заскользила по низкой траве. «Где вы, сородичи? – слышалось в погребальной тоске. – Где вы – Нерод, Шестипал, Остронюх? Где матери наши и ваши жены – выносливые Кабанихи, где очаги наши и кто ест на Верхних кострищах молодое оленье мясо?..»

И неотвратима, как смерть, перед глазами Убейтура страшная правда: стена водяная, глупыши плещутся у ее подножия, матери бегут за глупышами, а старая Шептала все медлит и снизу не подает ему тайного знака. И Чун никогда не узнает, что означал этот знак.

Внезапно он оборвал танец и сложил руки-крылья, спрятав под ними братьев.

И когда затихло все, вплоть до дуновения самой слабой былинки, Убейтур сказал:

– Пока жив хоть один Беркут – род не погиб! Мы идем к Орлиным Гнездовьям!