000
ОтложитьЧитал
Кстати, потом мне посчастливилось встретиться с Леонидом, незадолго до его ухода из жизни. Он слышал, как я читаю его стихи, и хотел передать мне права на свои произведения, чтобы я пропагандировал его творчество. Но, к сожалению, не сложилось. Моя вина – как обычно, все некогда, некогда. А потом было уже поздно. И мне очень жаль.
* * *
После третьего тура нас всех выстроили на балкончике – над квадратным репетиционным манежем.
Выходит один член комиссии, второй… их там человек 35 было – педагоги училища, приглашенные звезды, артисты: Анатолий Елизаров, Александр Жеромский, Александр Александрович Анютенков, Илья Григорьевич Рутберг… Помните брошюрки, которые я в Коряжме читал? Мог ли я подумать, что их автор будет моим педагогом целых четыре года…
И вот выходит совершенно очаровательный, кругленький, небольшого росточка человечек. Я тогда не знал, кто он. А был это Анатолий Швачкин, в прошлом – солист Большого театра, теперь – педагог, который преподавал в цирковом училище эксцентрику танца. Проходя мимо, он мне подмигнул. И тогда я понял, что точно поступил! Я был окрылен! Я летал, потому что выполнил обещание, данное родителям!
Но не стоит забывать, что впереди были еще экзамены по общеобразовательным предметам. А там, извините, кто на что учился… Я знал литературу, по истории у меня была четверка. Слава богу, химию и физику не надо было сдавать. После третьего тура в списках осталось примерно 50 человек. Но принять-то должны были 35…
На экзамене по истории мне достался билет, который я только что сдавал в школе, на нем меня засыпал наш вредный директор Рябов. И с того момента я этот материал запомнил навсегда.
Так что я блистательно рассказал про 325-летие воссоединения Украины с Россией. А вот второй вопрос у меня был про то, какой бывает общественный строй. Про первобытнообщинный и рабовладельческий я рассказал. Дохожу до следующего и понимаю, что попал. Вылетело из головы начисто. Передо мной – очаровательный педагог, она меня обожала уже потом. Не помню, к сожалению, фамилии. Она мне и говорит: «Ну как же, вы же знаете, на букву Ф…» Я отвечаю: «Да? Как интересно, какой же там строй-то был на Ф…» «Ну фе… вы же знаете…» А меня просто переклинило! «Не знаю», – говорю. Она не сдается: «Фео… и дальше буква какая?» Я опять: «Не знаю…» Она: «Д! Вы же сказали, Д!» Но даже эта подсказка мне не помогла! Тогда она говорит: «Правильно же вы сказали, феодальный!» И я понял, что меня просто тащат за уши. Что есть приказ сверху – Пескова надо во что бы то ни стало принять в училище! И какая уж там армия – конечно же, учиться, чем быстрее, тем лучше!
Всех нас, поступивших, собрали вместе и… отправили в яму.
Мы сначала не поняли, что за яма, но оказалось, все очень просто. Рядом с училищем, где сейчас стоит здание ВГТРК, был котлован. Когда-то, по проекту, было предусмотрено, что рядом с манежами появится общежитие и учебный корпус. Чего, к сожалению, не случилось, уж не знаю, по какой причине. Но тогда планы еще казались выполнимыми, и мы, новоиспеченные студенты, должны были помочь в строительстве, а точнее, в рытье котлована.
Нам выдали лопаты, ведра, мы таскали землю и песок… Так и сдружились все – почти под землей, как у Горького – на дне. Именно там я познакомился с теми, с кем дружу до сих пор: Валерией Рижской, Сережей Минаевым, Аркашей Насыровым, Мартой Французовой, Виктором Новиковым, Колькой Зыкиным… Он после первого семестра ушел, потому что был двоечником и учиться не особенно хотел – может, по блату поступил… не знаю. Во всяком случае, и Колька до сих пор в моей памяти. Если он читает эту книгу – очень надеюсь, что ты жив-здоров, Коля Зыкин.
Пришло время сообщить родителям о моем поступлении. Телефонный звонок – не вариант, мобильников тогда не было. Чтобы позвонить, надо было бежать на Центральный телеграф, ждать там час-полтора-два, когда тебя соединят с городом Коряжма… И я решил сделать по-другому, не будь я Песковым! Я взял билет домой и дал телеграмму, что возвращаюсь такого-то числа таким-то поездом. Подъезжаю к Коряжме с трепетом, с необыкновенным чувством гордости перед отцом – я сдержал обещание, поступил. Но надо же создать интригу, я без этого не могу – я же хулиган, Водолей.
Приезжаю с кислой мордой, чуть ли не со слезами на глазах, с цветами для мамы, в какой-то соломенной шляпе, помню… Меня встречает отец и везет домой. Спрашивает: «Ну как?» Я молчу как партизан. «Ну ты скажешь что-нибудь?» – Молчу. Приезжаем домой – я выдержал паузу по Станиславскому и только тогда признался, что поступил. Меня, конечно, обняли, расцеловали и, по-моему, с этой минуты стали мной еще больше гордиться.
Конечно, на начало первого в моей жизни учебного года в цирковом училище мама поехала со мной.
София Анатольевна, мама Александра Пескова:
«27 августа к 10 часам утра надо было явиться в училище. Приехали, подходим к педагогам – они с Сашей здороваются, обнимаются, как родные. Я смотрю и думаю: «Какие хорошие учителя, как любезно встречают!»
Потом пошли в общежитие. Там было собрание. Оказалось, я – единственная мама, которая приехала провожать своего сына на учебу. По этому поводу меня посадили в президиум. А студенты – в зале, на стульчиках.
Директор училища меня поприветствовал, похвалил, что приехала. А то как это так, ребята отучились четыре года, а родители даже не знают, где они живут, как учатся.
1 сентября всех собрали на торжественный митинг, посвящение в студенты. На манеже накрыли большой стол, на одном его конце лежала куча гладиолусов. Зачитали приказ о выпускниках, а потом – о зачисленных студентах. В тот момент, когда директор сказал, как много было абитуриентов, 252 человека на место, я заплакала… Эту цифру не забуду никогда.
Рядом со мной сидел мужчина, видимо, работник училища. Спросил, кто у меня, я сказала – сын. Когда приказ зачитали, ребятам начали вручать студенческие билеты и дарили гладиолусы. Когда вручали Саше, я показала этому мужчине – вот он. А у самой слезы текут, не знаю почему. Я тогда подумала: «Значит, мой сын для чего-то годен, раз такой конкурс прошел…»
А мужчина мне отвечает:
– Да, хороший у вас сын, одна походочка чего стоит…
Сроду мне не забыть этого».
Вот так я поступал в цирковое училище. Тогда я еще не признался Рутбергу, что я учился по его книгам, тогда я еще не сказал Жеромскому, что я его видел по телевизору. Я не имел никакого права сказать Елизарову, что у меня есть его открытка, которая до сих пор хранится у меня в архиве, с подписью «Великому миму, Анатолий». Сейчас у меня даже есть совместное фото с ним – с очередного выпуска училища. Но я до сих пор почему-то не сказал ему об открытке. Надо успеть взять автограф. Мы же все рано или поздно уходим. Надо успевать, ребята.
«Саше Пескову, будущему клоуну…» (Юрий Никулин)
1980 год. 100-летие Цирка на Цветном бульваре. Все билеты на представление проданы, попасть туда невозможно. Но нет ничего невозможного для студента циркового училища. Мы проникали в цирк отовсюду: лезли через заборы, находили какие-то хитроумные лазейки… Но я решил идти своим путем, как, впрочем, всегда. Встал у служебного входа, думаю, ну все равно ведь, кто-нибудь да пройдет из знаменитых, а там буду действовать по ситуации. И только я так подумал – подъезжает машина и из нее прямо на меня выходит Олег Константинович Попов. Я тут же к нему, с улыбочкой, как старый знакомый (потом, через много лет, мы с ним действительно подружимся, и он будет слать мне фотографии из Германии):
– Здравствуйте! Я – студент циркового училища, клоун по профессии, – затараторил я, зная, что Попов тоже когда-то заканчивал его. – Я хочу попасть на представление, понимаю, что это невозможно, но ведь надо же!
– Конечно, надо. Пошли!
Все, дело сделано! Проходим охрану, Олег Попов кивает: «Это со мной». Зашли, он говорит:
– Ну дальше давай сам.
И пошел по своим делам.
Так я попал в святая святых, закулисье цирка на Цветном. Естественно, заглянул в каждый уголок, поднимаюсь, смотрю, на гримерке – фамилия «Никулин». Ну думаю, судьба, надо брать автограф! Стучусь, заглядываю. Юрий Владимирович сидит, гримируется, Татьяна Николаевна, супруга его, там же, и огромная черная собака. Всем известно, что Никулин обожал собак.
– Можно?
Никулин обернулся.
– Ты кто?
– Клоун.
– Тогда заходи, садись.
Еще не веря своему счастью, просачиваюсь, начинаю тараторить что-то про столетие цирка, мол, поздравляю вас, а я из циркового училища, клоун, Саша Песков…
– Так, понятно. Танюш, дай-ка мне…
Татьяна Николаевна подает ему книгу «Почти серьезно», он открывает и пишет: «Саше Пескову, будущему клоуну, с самыми наилучшими пожеланиями». Рисует свой портрет и подписывает: «Юрий Владимирович Никулин». Протягивает мне.
– Вот, держи.
Счастью моему не было предела…
* * *
Прошло 11 лет. Юбилей Цирка на Ленинских горах (ныне – Большой Московский цирк. – Прим. ред.). В программе – все известные мастера, конечно, среди них – Юрий Никулин и… пародист Песков.
Я отработал свой номер, выхожу из цирка. Через минуту за мной выходит Никулин. Подходит ко мне, хвалит мое выступление, а похвала такого человека дорогого стоит! Я благодарю и отвечаю:
– Юрий Владимирович, а можно я вам одну историю расскажу?
– Ну давай, пока машину жду.
И я рассказываю ему о том нашем давнишнем знакомстве. Он, конечно, этого эпизода не помнил. Мало ли в его жизни было таких мальчишек из циркового… Он обнял меня и говорит:
– Вот видишь, как здорово получилось? Когда-то была эта книга, ты был студентом, а сейчас я тебе говорю, какой ты талантливейший артист. Ты посмотри, как мы с тобой все правильно натворили.
Это было очень трепетно. Видно было, что эта история его действительно тронула. Видимо, потом он рассказал ее и Татьяне. После ухода Юрия Владимировича мы с ней много общались, и я всегда чувствовал ее особое ко мне отношение. В последний раз мы с ней виделись в Цирке на Цветном – ее туда привезли уже в коляске, она с трудом передвигалась. Но мне, конечно, как всегда, обрадовалась.
Сейчас у нас очень теплые отношения с Максимом Никулиным и его славными детьми. И я горжусь тем, что наша история продолжается.
«Теперь ты в армии…»
В армию меня забирали прямо из училища. Я же не воспользовался предложением Бориса Бреева, так что пришлось мне в какой-то момент из клоуна переквалифицироваться в солдаты.
За несколько дней до отбытия на службу ко мне приехала мама. И я повел ее по всем концертам, которые проходили в тот момент в Москве. Были в Лужниках, там как раз выступали Валерий Леонтьев и Надежда Бабкина. Это сейчас я их пародирую, и мы любим друг друга. А тогда для меня это были недосягаемые звезды…
Сидим, слушаем, смотрим. Мама в восторге, я рыдаю, потому что в армию не хочу идти.
Проводы устроили в квартире моего друга Володи Никольского (была такая восхитительная пара на эстраде в те годы – танцовщики Татьяна Лейбель и Владимир Никольский), там же, где, кстати, окончательно сложился мой образ Пугачевой.
Ночь. Мама, мой друг Иосиф Петрович Потапенко, режиссер театра МГУ, который сегодня возглавляет молодежный театр в Израиле (когда-то он меня учил актерскому мастерству, я бегал к нему в театр МГУ на репетиции) – все они провожают меня в армию. Утром просыпаемся. Ноябрь месяц. Холодно. Мерзко. Погода – жуть. Какая армия?! Вчера было так весело! Но в 9 утра, как штык, нужно быть в военкомате на Белорусской.
Поцелуи, слезы-сопли – в строй и на перевалочную базу в Тушино. Три дня нас мурыжат: никто не знает, куда распределят, что будет… Меня должны были отправить в учебку, в Ковров. Я уже настроился как-то. Тут подходит молоденький лейтенант:
– Песков?
Я мычу:
– Угу…
– За мной, товарищ солдат.
– Я еще не солдат, я присягу не принимал.
– Молчать!
И меня опять в военкомат. Я ничего не могу понять. Там говорят: тебя, Песков, отправляют в Таманскую дивизию. А это Подмосковье, час езды от столицы! Совсем другая песня!
Оказывается, все выпускники циркового проходят службу в Таманской дивизии. Там ансамбль песни и пляски, который когда-то Людмила Зыкина создала с двумя баянистами.
Приехал. Пришел в казарму. Первая ночь. «Рота, подъем!» Холодно. Нам выдали такое старое, затертое солдатское белье, рубашки хэбэшные, то, что осталось от дембелей. Надевайте, побежали! И мы в противогазах, пять километров… не поверите, помню это ощущение, как сейчас. Бегу, а впереди светится Москва. Ореол света. А ты в какой-то глуши, холодно, бежать пять километров, противогаз на тебе, и тут команда: «Товарищ солдат, запевай!» И пели. Прямо в противогазах. Жутко…
Мы прибегаем, там, оказывается, душ. Нам говорят: три минуты на человека. Как под одним душем 15 человек может помыться? Я не понимал этого тогда и не понимаю до сих пор. Короче, помылись, вышли, голые стоим. Перед нами – куча грязного белья. Приказ: одевайсь! Во что?! Да вот в это. А там все перепутано, сжечь это тряпье надо, по-хорошему. А мы – чистые, помылись хоть как-то хозяйственным мылом…
Оказалось, не привезли одежду со склада. Опять это же самое надели – и обратно, в казарму. Пять километров в противогазах. Чего бегали мыться? Но так надо – первый день в армии.
Потом чего только не было: и яблоки подвешивали к тополям, и травку кисточкой от клея красили, когда приезжало командование. Каждую травинку надо было покрасить…
Единственное, что мне хорошо давалось из армейских премудростей – красиво ходить по плацу. У меня всегда пятерка была. Это я умел, танцор же.
И вот я неделю провел в армии. Первое воскресенье – дают сахар, яйца, болтушку какую-то. И я… падаю в обморок, прямо в столовой. Оказалось – от жирного сразу заболела печень, почки, поджелудочная (мучаюсь, кстати, до сих пор). Меня отправили в медсанбат.
Хорошее было время. Меня лечили, как могли. Сначала лежал, потом ходить начал, сняли все болевые синдромы. Но меня держали, не выписывали. Все доктора стали моими друзьями. Я ходил королем, помогал медбратьям, которые тоже служили. Помню, Витька был, Сережка и Андрюшка, они работали посменно. Говорю: «Я здоров, выписывайте». Смеются:
«Ну и куда ты пойдешь? В казарму? Иди, вон, перейти плац только…»
Ну ладно, что делать? Рисовал плакаты для медсанбата, доставал билеты в театры в Москве – у меня же связи, все администраторы «схвачены». И два года они через меня попадали на лучшие спектакли – взрослые, детские… Да и для меня съездить в Москву было как через изгородь перескочить. А чего тут – вышел, попутку поймал, солдат тогда бесплатно подвозили, из уважения.
Пока я лежал в медсанбате, у меня была своя палата. Когда мама приезжала ко мне на день рождения, на присягу, ей устраивали собственное койко-место. Кормили хорошо, уважали. Так что время моего «лечения» мне запомнилось, как одно из самых приятных в армии.
Кстати, присягу я принимал прямо в медсанбате, почему-то в душевой. Меня вызвали, я пришел, прочитал текст, расписался. «Товарищ солдат, я вас поздравляю, вы приняли присягу». И все, никакой торжественности.
Бывали и грустные моменты. Как уже говорил, я помогал медбратьям, готовил ребят к операциям. Я еще числился больным, но уже работал. На моих руках умерли три человека. Все трое от несчастных случаев. Особенно запомнился один. Мальчика привезли с полевых учений. Танк ехал и дуло пушки его как-то нечаянно задело. Не успели спасти. Пока я его раздевал, кровь смывал, он скончался. Тяжко было очень… Слезно…
* * *
Наш полк располагался на территории гарнизонного поселка. Там же был медсанбат всей Таманской дивизии и Дом офицеров. Я служил в гарнизонном Доме офицеров, а в полку был клуб, там у меня друзья служили, и к ним я ходил в гости по ночам, перелезая через дырку в заборе.
В общем, после медсанбата казарму я больше не видел. Жил прямо в Доме офицеров. Я ведь был художником, а у художника должна быть мастерская. А чтоб спать – шинелька есть. Холодно – ничего страшного, зато не в казарме.
Единственное, каждое утро, в семь ноль-ноль, я должен был быть со взводом на построении, это как «Отче наш». Привел взвод, увел, они спать пошли, а я рисовать: плакаты, афиши для фильмов, которые привозили в Дом офицеров.
А еще мы устраивали концерты. У нас был свой ансамбль, куда входили в основном цирковые. Еще посчастливилось – так как я хорошо рисую, командир дивизии как-то говорит: «Ладно, Песков, будешь бегать в свой Дом офицеров, но ты мне нужен».
И определил меня в подразделение при штабе, где занимаются секретными документами. Я служил там топографом, рисовал военные карты.
При этом у нас был постоянный контакт с гражданскими: в Дом офицеров приходили все, кто жили в поселке, – жены офицеров, дети, мы для них устраивали праздники, разные мероприятия.
Вот так: у меня солдаты охраняли склады, ездили на учения, а я рисовал карты. А еще портреты великих полководцев и военных деятелей, писал их биографии.
Однажды был случай: пишу биографию под портретом, тушью. Три часа ночи, я не заметил, как заснул, но рука продолжала писать. В какой-то момент открываю глаза и вижу – вместо биографии доблестного командира я там свой сон записал! А в шесть утра надо сдавать работу! Сон как рукой сняло, я взбодрился и давай быстренько переписывать! Успел.
Однажды мне поручили нарисовать огромный плакат на какое-то мероприятие, посвященное Варшавскому договору. Сделал, мероприятие прошло, вызывает меня командир.
– Нда, Песков…
– Что такое, картинка не понравилась?
– Ты понимаешь, что ты натворил? Ты нарисовал Землю и вокруг нее – Варшавский договор. Такое ощущение, что Варшавский договор держит в руках всю мировую военную структуру. Это же политически неграмотно!
Но, видимо, кроме моего командира, этой творческой вольности никто не заметил.
* * *
В медсанбате я познакомился с Алексеем Боничем. Очень юморной парень, до безобразия, прямо оторва. Он меня «обезьяной» называл. «Обезьяна, порами подвигай!» – это означало «улыбнись».
«Обезьяна, опять все сожрешь у меня?» У него мама была главным военным врачом-анестезиологом. Она приезжала к сыну, привозила покушать. И очень прониклась ко мне. Первое, что спрашивала, когда приезжала: «Где Саша? Так, убери руки! (Это уже ему). Сашу позови».
Приходил Саша, она ставила передо мной еду, а Бонич ходил кругами и ворчал: «Жрет, жрет мою еду! Понятно…»
Мы дружим с ним до сих пор. Все праздники отмечаем вместе, мама его в гости приезжает, они дружат с моей мамой, приветы передают друг другу. Вот такая армейская дружба.
* * *
Не зря говорят, армия – это великая школа жизни. Так и есть. В ту самую первую ночь, после бега в противогазе, я понял, что повзрослел. Психология резко меняется, когда надо выживать. Вокруг тебя совершенно разные люди, по-разному воспитанные или невоспитанные вовсе. И среди них надо как-то выживать. Тяжко очень. Но, наверное, полезно.
Армия для меня – это, во-первых, люди. Это командиры. Отношения со всеми строились по-разному, но, во всяком случае, меня уважали. Потому что я всегда был справедлив. И никогда никого не давал в обиду.