Завоевания в Центральной и Южной Америке XV—XIX веков. Под властью испанской короны

J. H. Parry

The Spanish Seaborne Empire

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2018

© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2018

* * *

Вступление. Традиция завоевания

Испанское господство в Америке было продуктивным источником драматического материала для летописцев и сбивающих с толку парадоксов для историков. Испанская империя была первой во времена великих, рожденных морем, империй Западной Европы, самой богатой и самой огромной – объектом зависти, страха и ненависти. Она была создана с поразительной скоростью чуть более чем за два поколения благодаря ряду рискованных импровизаций, действиям отдельных малоизвестных авантюристов, которые исследовали огромные территории, переходили через громадные горные хребты и завоевывали густонаселенные и высокоорганизованные местные королевства. Несмотря на характер своего происхождения, империя просуществовала поразительно долго. Государство и общественное мнение в Испании отреагировали со скоростью и энергией, которые соответствовали скорости завоевания. Сам факт завоевания через два поколения людей привел к возникновению политики стремящегося произвести впечатление ответственного империализма, который оказал глубокое влияние на развитие как политической теории, так и административной практики. Управление империей после начального этапа завоевания, доступного для всех, стало централизованным, педантично добросовестным и по меркам того времени эффективным. Его целью было защитить интересы завоеванных народов чужой расы и религии, которые тем не менее считались прямыми подданными королевской власти, и обуздать конкистадоров, которые извлекали прибыль из своих достижений, сохранить для королевской власти источник богатства и военной силы, которую может купить богатство и которая в то время вселяла удивление и страх в европейцев. Цели империи оказались несовместимыми, и ни одна из них не была полностью достижима. Напряжение, связанное с необходимостью поддерживать систему в рабочем состоянии, сильно способствовало обнищанию и дальнейшему поражению Испании. Сама эффективность управления была отчасти причиной его окончательного краха. Все аристократии поселенцев, особенно если они зависят от труда подневольных народов, склонны возмущаться централизованной властью, и испано-американские креолы не были исключением. Управление осуществлялось обязательно испанцами с полуострова. Когда же империя переросла свою мощь, как это случается в конце концов со всеми империями, и сломалась под ударами войны и вторжения в центр^[1], ее администрация, не имеющая местных корней, распалась, сделав все эти обширные территории жертвами экономической нестабильности и политических беспорядков. И не порабощенные индейцы, не завистливые европейцы, а потомки конкистадоров воспользовались случаем и из осколков империи создали целый ряд государств со своими революционными теориями и либеральными конституциями, но аристократических по своей общественной структуре, консервативных по характеру, католических по религии, испанских с точки зрения государственного языка, культуры и традиций. Завоевание и предшествовало созданию империи, и пережило ее; и взаимодействие между завоеванием и империей и есть тема этой книги.

История завоевания и империи в Вест-Индии понятна только на фоне предыдущей истории завоевания и установления монархии в Испании. Армии арабов и берберов, которые с начала VIII века вторглись в вестготскую Испанию из Африки, были сравнительно малочисленны, но их завоевание было основательным, а влияние – долговременным. Они так и не подчинили себе весь полуостров. Их власть на засушливой горной Кастилии никогда не была крепкой, так как это плато их мало привлекало, а на север Кантабрийских гор они вообще практически не проникли^[2]. Толедо был самым северным из основных мусульманских городов. Однако южная половина полуострова с VIII по XIII век была преимущественно мусульманской. Под властью мусульманских правителей христианская, мусульманская и еврейская общины жили бок о бок, хотя зачастую они и не испытывали друг к другу большого уважения и симпатии. Многие урожденные испанцы приняли ислам, и такое обращение в другую веру привело к смешанным бракам и смешению крови. Вскоре развилась богатая, разнообразная и сложная цивилизация, состоявшая из римских, арабских и испанских элементов, среди которых преобладали арабские. Берберо-арабское влияние особенно заметно проявлялось в огромном и разнообразном словаре испанского языка, обычаях вроде изоляции женщин, в архитектуре и планировке городов, торговле и широком круге практических приспособлений – ирригации и водоподъемных механизмах, дизайне и оснастке кораблей, шорно-седельных изделиях и лошадиной сбруе. Многие мусульманские города Испании веками были известны всей Европе и на Ближнем Востоке своими товарами: Толедо – оружием и доспехами, Кордова – изделиями из кожи, Гранада и Альмерия – шелками, Малага и Валенсия – керамикой. В менее материальном отношении Южная Испания – Аль-Андалус – многому могла научить грубую и неразвитую Европу, культура которой зависела от полузабытого наследия римлян. Греческие наука и знания пробили себе дорогу в средневековой Европе – та их часть, которая вообще была известна, – в основном благодаря арабским переводам. Даже замысловатые условности средневекового рыцарства были в какой-то степени скопированы с арабских обычаев. Когда мелкие царьки с севера Испании, провозгласившие себя наследниками вестготских королей, стали продвигаться через Кантабрийские горы на юг, они нападали на цивилизацию, которая им не нравилась из-за ее неверной религии и ее чужеродного присутствия на испанской земле, но которой они восхищались и завидовали ее познаниям, утонченности и богатству.

На протяжении значительных периодов времени в Средние века Аль-Андалус имела единую политическую организацию и обладала военной силой, соразмерной своему экономическому и культурному превосходству. Кордовский халифат, созданный в начале X века Абд ар-Рахманом III, бросал вызов сравнению с великими империями Ближнего Востока. Это была не только правящая власть, в том числе политическая и духовная, над всей мусульманской (и большей частью христианской) Испанией, но и защищающая власть большей части Магриба. Халиф в силу своего титула был полусвященной фигурой, окруженной замысловатыми церемониями и недосягаемой, за исключением узкого круга чиновников и приближенных. В отличие от европейских правителей он защищал свои территории не с помощью феодальных рекрутов или наемников, взятых на время на службу, а с помощью профессиональной регулярной армии, состоявшей из воинов-берберов из Северной Африки^[3]. Он требовал от своих подданных почитания и повиновения. Это повиновение помогает объяснить поразительное богатство и успешность андалусской экономики. Это была экономика, основанная на орошении, которая производила в изобилии не только традиционные пищевые культуры – пшеницу, оливки, виноград, но и субтропические – цитрусовые, шафран, шелковицу. В обществе, где не хватало мощных механических приспособлений, крупномасштабная ирригация – фактически любая крупномасштабная система общественных работ – зависит от способности правителей руководить и организовать большое количество рабочих рук более или менее добровольно. Это требует наличия многочисленного и чрезвычайно покорного крестьянского населения, которое имелось в Аль-Андалусе. В этом были ее слабость и сила. Покорные крестьяне – источник мощи и богатства у сильного правителя, который может организовать их способность к труду и уплате налогов, установить порядок среди своих вассалов и загнать захватчиков в угол. Но при слабом или недостаточно последовательном правлении это крестьянство, не оказывая существенного стихийного сопротивления, будет пассивно подчиняться захватчику извне или восставшему местному магнату. В таком обществе дорога, пройденная правящей династией от неизвестности к всемогуществу, а от него к поражению и краху, часто бывает короткой. Механизм производства и управления постоянен и находится под рукой только у такого правителя, который может захватить власть.

Халифат Омейядской династии просуществовал чуть более ста лет. Его последний великий правитель аль-Мансур (Победоносный) сам не был членом династии, но по крайней мере номинально был ее высокопоставленным чиновником. После его смерти начался распад халифата: местные губернаторы объявили себя независимыми правителями, и Аль-Андалус распалась на 20 или 30 государств-наследников, или taifas. Князья в этих taifas были разного происхождения – арабы, берберы или принявшие ислам испанцы – и постоянно воевали друг с другом. Со временем более сильные taifas, такие как арабское княжество Севилья и берберское государство Гранада, начали поглощать своих более слабых соседей. Мусульманская культура Андалусии продолжала процветать в этих независимых городах-государствах, несмотря на политическую неопределенность, и более сильные taifas сохранили характерные черты халифата: отлаженную городскую жизнь, высокоразвитые ремесла, продуктивное сельское хозяйство, основанное на орошении и принудительном труде, и высокоорганизованную аристократию. Однако ни один правитель taifas не обладал такой военной силой, как Абд ар-Рахман или аль-Мансур. Taifas были неодолимым искушением для захватчиков, будь они с христианского Севера или из Марокко. Их правители, как и христианские короли на Севере, стремились заключать союзы, когда это было возможно, которые часто выходили за рамки религиозных границ. Некоторые из них, чтобы обеспечить себе поддержку или защиту от набегов, платили союзникам-христианам суммы денег, которые согласно широко распространенному балансу сил можно было рассматривать либо как дань, либо как денежные ассигнования наемникам. Но когда требования этих агрессивных и алчных союзников становились слишком обременительными, князья taifas иногда приглашали вместо них воинственных вождей из Северной Африки. Так, аль-Мутамид в Севилье отверг требования Альфонсо VI, заявив, что он «скорее будет ухаживать за верблюдами альморавидов, чем пасти свиней в Кастилии». Полководцы берберов были такими же чужаками для испанских правителей taifas во всех отношениях, кроме религии, какими были для них и христианские короли, но они были грозными воинами. Халифат Аль-Андалус дважды восстанавливался такими захватчиками из Африки, объявлявшими священную войну, династиями и государствами Альморавидов в конце XI – начале XII века (1050–1146) и Альмохадов в XII веке (1121–1169). Каждая династия успешно изгоняла из Аль-Андалуса вторгшихся христианских правителей и вела против них боевые действия, пока те не убирались к себе на Север. Однако оба берберских государства просуществовали относительно недолгое время. Каждый раз после их развала к ним на смену приходили новые taifas и новые союзы. Именно в такой обстановке между началом XIII века и концом XV северные королевства завершили завоевание Испании силой христианского оружия^[4].

Среди христианских королевств Северной Испании самое упорное сопротивление Альморавидам, а позднее самую агрессивную экспансию повело не древнее королевство Леон, а недавно появившееся королевство Кастилия, правителям которого в X веке сначала удалось создать отдельное наследное государство, а при Фердинанде III в XIII веке – включить Леон в свои владения как второстепенное королевство в объединенном королевстве. Кастилия во всех аспектах своей жизни демонстрировала резкий контраст с развитыми государствами мусульманского юга. С самого своего появления это было пограничное королевство, жители которого, движимые воинственностью, нехваткой земли и религиозным пылом, стремились к экспансии и завоеваниям для удовлетворения своих амбиций. Его неплодородная земля и засушливый климат, обширные и однообразные ландшафты с повторяющимися вкраплениями обнаженных рыжевато-коричневых горных пород – все это побуждало людей к движению, вселяло неудовлетворенность оседлой трудовой жизнью на полях. За исключением Старой Кастилии – региона давних крестьянских поселений вокруг Бургоса – хозяйство на плато было преимущественно пастушеским; это была единственная преимущественно пастушеская экономика в Западной Европе. Она основывалась на выпасе огромных стад овец, свиней и полудикого крупного рогатого скота. Такая экономика хорошо согласовывалась с политикой передвигания границ и бесконечных сражений. Выпас большого количества скота в полузасушливых условиях обязательно означал перегон скота с зимних пастбищ на летние, что было сопряжено с покрытием больших расстояний по открытой местности. Стада паслись в южной части плоскогорья и в Эстремадуре зимой и перебирались на летние пастбища в северных горах. Их миграционный цикл совпадал с чередованием мира зимой и войны летом. Хозяин стад прекрасно вписывался в такую неспокойную картину. Крестьянин же, наоборот, был привязан к своей земле и был экономически уязвим и презираем в обществе.

Подобно экономике, общественное устройство Кастилии отличалось от общественного устройства на остальной территории Западной Европы. На всей территории Кастилии на каждом подходящем утесе высился замок – либо цитадель могущественного человека, либо небольшой укрепленный монастырь какого-нибудь военного церковного ордена – все они были главным образом крепостями. В большинстве своем они не были административными центрами местных феодальных поместий, так как их богатства были в постоянном движении. Феодальные связи были слабыми и основывались больше на личной верности, чем на территориальной зависимости или юрисдикции. Дворянин изначально не был человеком, который владел землей, доставшейся ему по наследству. Он был человеком, который имел в собственности коня и был готов отправиться на нем сражаться, чтобы поддержать своего феодала. Его конь не меньше, чем его меч, отличал дворянина от крестьянина, связанного с землей: это был символ его мобильности, гордости и независимости как военного человека. Отсюда и любовь к лошадям и чувство товарищества с ними, характерные для класса воинов, мелкой знати Кастилии. Великий народный герой средневекового кастильского эпоса Сид^[5] принадлежал к этому классу, классу infanzonía. Его родовое имение было небольшим, а его личный авторитет – огромным. Его конь Бабьека был почти таким же знаменитым, как и сам герой. Такой человек признавал долг верности и повиновения своему королю или сюзерену, но он ожидал от короля, что тот будет уважать его личное достоинство и советоваться с ним при принятии важных решений. Дисциплинированная сдержанность, удачно сочетающаяся с воинской храбростью и придающая благородство характеру Сида, не имела ничего общего со страхом или надеждой на покровительство.

Королевство Кастилия было крепким, жизнерадостным и хищническим. Ее рыцари считали богатые княжества Юга своей законной добычей. Сдача Толедо королю Альфонсо VI в 1085 году была великим поворотным пунктом в истории экспансии Кастилии. В следующем веке кастильцы уже уверенно обсуждали на переговорах с другими христианскими государствами вопрос об установлении границ их будущих завоеваний не только на полуострове, но и в Северной Африке. Волна войн вздымалась и опадала несколько раз после падения Толедо, но Кастилия со своими крепостями и конницей успешно отражала нападения Альморавидов и Альмохадов и в XIII веке вступила в войну, которая расширила ее территорию до южного побережья Испании. Мурсия была взята в 1243 году, а король Арагона, сам уже завладевший Валенсией, признал право Кастилии на это новое приобретение. Ибн аль-Ахмар, правитель Гранады, купил ограниченную независимость, предложив платить дань и оказывать содействие в борьбе против Севильи. Благодаря этому Гранада выстояла еще 200 лет как единственный мусульманский taifa, связанный с Северной Африкой узеньким плацдармом на Гибралтаре и в Альхесирасе^[6]. Севилья сдалась Фердинанду III Святому (р. 1199, умер в 1252, король Кастилии с 1217 и король Леона с 1230 г.) в 1248 году. Трудно преувеличить важность этого события. Самая богатая, плодородная и цивилизованная территория во всей Испании, самый крупный и трудолюбивый город, процветающий порт, который впоследствии станет вратами атлантической торговли и открытий, вошли в состав Кастилии – самого воинственного, могущественного, а с точки зрения экономики и общественного устройства самого отсталого королевства в Испании. Целый арсенал нового оружия был вложен в руки преемников Сида.

После завоевания Андалусии судьбы иберийских королевств разошлись. Наварра, долгое время не делавшая заметных успехов в развитии, уже повернулась к Франции. В составе королевства Арагон Каталония начала создавать свои торговые колонии вслед за теми, которые основывала Генуя по всему Средиземноморью, а королевская власть в Арагоне занялась присоединением к своим владениям средиземноморских островов и завоеванием Южной Италии^[7]. Леон, передав свои имперские притязания Кастилии, стал терять свою политическую индивидуальность. Португалия оставалась связанной с Кастилией, но только до тех пор, пока Гибралтар и Тарифа (на мысе Марроки) не оказались в руках христиан; как только появился не связанный с риском транзит между океаном и внутренним морем, слияние средиземноморского и атлантического мореходства в Лиссабоне открыло португальцам новые перспективы океанической торговли и открытий. Гранада, находившаяся между двумя жерновами – Кастилией и Марокко, сохраняла зыбкую независимость путем интриг и заключения союзов. Сама Кастилия со своей примитивной общественной и экономической системой и традицией военных походов придерживалась политики колонизации и завоевания.

Как только Андалусия была завоевана Кастилией, она была быстро и в значительной степени колонизирована. Более ста лет Севилья была излюбленным местом проживания кастильских королей, и, естественно, они стремились населить Андалусию верными себе подданными. Кастильские дворяне завладели большими феодальными поместьями на юге, включая огромные пастбища для скота в более засушливых гористых районах, а в долинах – плодородные орошаемые территории, возделываемые покорными крестьянами mudéjar. Вслед за армиями освободителей шли колонисты со всей Северной Испании, из Кастилии, Леона, Арагона и Страны Басков, привлеченные хорошими землями, благоприятным климатом, богатой и рафинированной жизнью южных городов и перспективой помыкать мусульманским населением, которое из-за завоевания было низведено до более низкого положения в обществе. Моряки с побережья Бискайского залива, Галисии и Португалии селились не только в Севилье, но и во многих небольших портах графства Ньебла, которые со временем стали вспомогательными портами Севильи и имели скромную долю от ее торгового процветания. Все эти поселенцы приносили с собой свои местные обычаи и речь, но в андалусийском плавильном котле они постепенно теряли свои региональные различия и стали испанцами, переняв язык Кастилии, который стал доминирующим в Испании. На протяжении более двухсот лет это неуклонное смещение на юг продолжалось, а вместе с ним – медленный, но верный сдвиг центра экономического притяжения. В Андалусии кастильцы создали свои собственные внутренние имперские отношения и сформировали традиции завоевания и поселения, которые они неизбежно рано или поздно будут стремиться переносить и за пределы Испании.

Гранада оставалась мусульманским анклавом, существование которого более или менее терпели. Король Кастилии Фердинанд III изначально терпимо относился к этому горному эмирату как сопернику Севильи и Мурсии. После завоевания кастильцами всей остальной Андалусии Гранада осталась под защитой своей вассальной зависимости, и, хотя ее правители из династии Насридов иногда утаивали дань и бросали вызов своему сюзерену Кастилии, война за столько лет приобрела характер турнира. Независимое существование Гранады способствовало тренировке военного искусства кастильцев и поддержке их боевого духа крестоносцев и не представляло собой сколько-нибудь опасной угрозы Кастилии. Северная Африка была более явным объектом алчности кастильцев, но во второй половине XIII века новая энергичная династия Маринидов объединила Марокко, захватила южную оконечность Испании и представляла собой слишком грозную силу, чтобы можно было с легкостью нападать на нее. При случае Мариниды совершали набеги на Андалусию, что заставляло кастильцев быть благодарными за нейтралитет своего вассала – Гранады. К тому же в XIV-XV веках Кастилию неоднократно раздирали внутренняя борьба, выступления меньшинств, спорные регентства, ряд войн. Наступление на ислам не возобновлялось на протяжении более двухсот лет после захвата Севильи и имело успех не раньше, чем Изабелла вышла замуж за Фердинанда Арагонского и прочно уселась на кастильский трон после жестокой Войны за кастильское наследство с королем Португалии. Изабелла была истинной наследницей Фердинанда III Кастильского и возродила военную и религиозную политику, сторонником которой он был, но с важными отличиями.

К XV веку европейская цивилизация развилась до такой степени, что она больше не зависела от арабского мира, чтобы черпать в нем вдохновение и учиться у него, и в Испании мода с африканскими штрихами постепенно становилась пустой манерностью. При безалаберном королевском дворе Генриха IV Кастильского Бессильного (правил в 1454–1474 гг.) эта манерность дошла до крайности, а война с исламом велась недостаточно энергично (хотя в 1461 г. испанцы и взяли Гибралтар). Война за наследство и восхождение на престол Изабеллы все резко изменили. Королевой двигали не только ее собственные сильные религиозные убеждения, но и необходимость предотвратить опасность новой священной войны.

Турки Османской империи, взяв в 1453 году Константинополь, окончательно уничтожили Восточную Римскую (Византийскую) империю и вступили на путь завоевания и объединения мусульманских государств Восточного Средиземноморья. Они уже с XIV века завоевывали королевства на Балканском полуострове; в 1480 году Мехмед II вторгся в Италию, и вторжение остановилось только из-за смерти султана. Кастилия вряд ли могла себе позволить то, что в более поздней испанской истории стали называть «пятой колонной». Изабелла приняла решение поторопиться с подготовкой к походу против Гранады (правители которой, ободренные соседней Войной за кастильское наследство, снова не выплатили дань) и, если получится, в конечном счете перенести войну в Северную Африку, как португальцы уже сделали в Сеуте в 1415 году. Систематические боевые действия с целью завоевания Гренадского эмирата, деревня за деревней, началось в 1482 году. Испанцы начали этот последний европейский крестовый поход, испытывая сложные чувства по отношению к мусульманскому врагу. Здесь были и сильный религиозный подъем, и отвращение к иноверцам, смягченное (со стороны феодальных сеньоров) уступками экономической целесообразности, и жажда наживы не только в смысле надежды на грабеж, но и решимости эксплуатировать мавров как вассалов, и социальная неприязнь, смягченная давним близким общением, и экономическая зависть (так как мавры обычно были более успешными фермерами и ремесленниками и зачастую более энергичными торговцами, чем их испанские конкуренты), и, наконец, политические опасения – внушаемые не столько Гранадой, сколько мощной поддержкой, которую Гранадский эмират может получить от других мусульманских стран, если ее не привести под власть христиан. Что касается самого эмирата, изолированного и разделенного изнутри, исход войны никогда не подвергался серьезным сомнениям. Столица эмирата Гранада сдалась в 1492 году. Вся Испания впервые за много веков оказалась под властью христианских монархов. Территория Гранады была отдана под управление Кастилии.

Карта 1. Королевства Испании в конце XV века

Однако Изабелла по совету окружавших ее бескомпромиссных церковников не была слишком расположена позволять маврам в Гранаде мирно осесть там в качестве вассалов-мусульман христианских владык. Ее религиозное рвение должно было найти выражение не только в завоевании и обретении власти сюзерена, но и в обращении мусульман в христианскую веру. После захвата Гранады она повела политику решительной христианизации. Эта политика, если сводилась только к проповедям и убеждению, имела очень ограниченный успех, несмотря на преданность исполнительных францисканцев, которым это было поручено. Нетерпение королевы и ее советника Сиснероса вскоре привело к введению более жестких мер: систематическому преследованию и резкому ужесточению церковной дисциплины. Последовали изгнание евреев, насильственное крещение мавров в Гранаде, чрезвычайные полномочия, вверенные организованной в 1480 году инквизиции. А ведь в предыдущие века во многих регионах Испании бок о бок жили в отдельных, но соседних общинах три «библейских народа» (иудеи, христиане, мусульмане). Испанские правители, желая подчинить неверных, все же ценили уровень их цивилизационного развития, способности и знания. Архиепископ Раймунд Толедский в XII веке основал школы, в которых мусульманские, иудейские и христианские ученые работали сообща. И когда такое сотрудничество распространилось в центрах учености в Европе, то открыло новую эру в средневековой науке. Альфонсо X (р. 1221, правил 1252–1284) собирал при своем дворе ученых, исповедовавших три религии, так как желал тщательно проанализировать мудрость как Востока, так и Запада. Фердинанд III, король и святой, как гласит его эпитафия, был королем, который достаточно терпимо относился к нехристианским культам в мечетях и синагогах. Но времена изменились. Строгости, введенные Изабеллой, в целом одобрялись обществом, чего не случилось бы столетием раньше. И в Кастилии (но не в Арагоне) их энергично проводили в жизнь точно так же, как столетием раньше не стали бы этого делать. Они являлись реакцией на возросшее мусульманское давление на христианский мир после падения в 1453 году Константинополя и были выражением усиления религиозного рвения и религиозной нетерпимости в Испании. Они также представляли собой намеренный отказ со стороны королевы от африканского элемента в испанской культуре и в равной степени намеренное утверждение испанского общества в остальной христианской Европе, а также косвенно – новое утверждение социального и расового превосходства. Это были чувства уверенных в себе людей, подходящие для империи. Гранада была для испанцев тем, чем был Константинополь, уже ослабленный, в последние годы своего существования, для турок: кульминацией одной череды завоеваний и началом следующей.

Завоевание не избавило Испанию от страха перед исламом. Не сделало этого и испанское вторжение в Северную Африку, которое началось с захвата Мелильи в 1492 году, опередившего нападение на город турок. В начале XVI века турки завоевали Сирию и Египет и распространили свою власть почти на все побережье Северной Африки. Огромная мощь Османской империи тогда могла быть призвана на защиту мусульманских правителей на побережье и, возможно, даже на помощь недовольным восставшим маврам в Испании. На тот момент эта мощь была слишком велика, чтобы бросать ей вызов только силами испанских королевств. Тем временем энтузиазм и амбиции, подогретые войной с Гранадой, не угасали, лишь частично удовлетворенные победой. Выход для этой сдерживаемой воинственной энергии был предложен лишь год спустя после падения Гранады в донесении Колумба об островах в Западной Атлантике и его настойчивом утверждении, что эти острова можно будет использовать как стартовую площадку на пути в Китай. Через поколение чувства, которые сплотили испанцев против Гранады, превратились в оголтелый методичный империализм, который в поисках новых объектов для завоевания увидел свой шанс за океаном. Пока португальцы в своем стремлении создать империю искали в Западной Африке, помимо других целей, «черный ход» для нападения на арабов и турок, испанские имперские амбиции благодаря своевременному открытию устремились в новый мир.