Вернись ради меня

© Heidi Perks, 2018

© Перевод. О. Мышакова, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2020

Остров Эвергрин
9 сентября 1993 года

Мы уезжали в шторм. Море вздымалось гигантскими валами разъяренных волн, ливень лупил по ногам не хуже пуль. Папа наверняка знал, что в такую погоду на материк не переправляются, однако, стоя в лодке, отчаянно взмахивал рукой, чтобы мы могли схватиться за нее и спуститься. Капюшон его красного дождевика сорвало, мокрые волосы облепили голову. Перекрикивая ветер, отец требовал, чтобы мы садились, но мы застыли на краю причала.

Лодку раскачивало так, что трос скрипел, и я заметила, как другой рукой папа покрепче вцепился в стальной поручень лестницы.

– Стелла, спускайся! – позвал он.

Над головой оглушительно раскатился гром, и небо словно раскололось ослепительными изломами молний. Сзади, между высоких сосен, на секунду отчетливо показался наш дом, будто в фильме ужасов. Я крепче прижала под плащом своего серого мишку. Мне не хотелось покидать единственный дом, который я знала, однако я еще не видела папу таким решительным: стиснутые челюсти, желваки на скулах. Я даже не подозревала, что он может быть таким неумолимым и требовательным, и невольно попятилась.

– Я никуда не поеду! – закричала стоявшая рядом Бонни. – Мы все погибнем!

Она придерживала под горлом низко надвинутый капюшон, но я могла различить ее призрачно-бледное лицо в лунном свете. Сестра всю жизнь мечтала уехать с острова, но не так же!

– Никто не погибнет, нужно ехать! – крикнул папа в ответ. Повернув голову ко мне, он добавил чуть мягче: – Все будет в порядке, обещаю.

Папина лодка, на которую мы должны были перебраться, последние шестнадцать лет служила ему паромом. Отец ежедневно за полчаса преодолевал на ней расстояние между Эвергрином и Пул-Харбором, и, если кто-то и мог доставить нас на материк целыми и невредимыми, так это он. Но мы никогда не выходили в море в такую погоду. Мама вообще не выпускала нас из дому в грозу.

– Ну почему нельзя подождать до утра? – взмолилась Бонни.

Я со страхом смотрела на бушующее море – белая пена яростно летела в нас, как плевки.

– Потому что… – начал папа. – Господи, да лезьте уже в лодку, обе! – он протягивал руку то мне, то сестре, поглядывая через мое плечо туда, где мама спускалась по причалу. Опустив голову и спрятав руки под пластиковое пончо, она катила за собой чемодан.

– Где Дэнни? – закричал отец, когда очередная вспышка молнии осветила все вокруг, заставив нас с Бонни подпрыгнуть. Я принялась считать, но успела сказать лишь «два», как оглушительно бабахнул гром. Буря надвигалась все ближе.

Брат нехотя тащился за мамой, закутанный в бесформенный черный плащ, свисавший до земли с его неуклюжего тела.

Бонни снова закричала, указывая на море, где между вздымавшимися огромными валами зияли глубокие провалы. Такого мне еще не приходилось видеть. Новый оглушительный треск расколол воздух, и я взвизгнула, когда крупная ветка с одной из сосен упала рядом. Я отпрыгнула, и порывистый ветер понес ветку по пристани.

На секунду папа замолчал, провожая ее глазами. По моим мокрым от дождя щекам текли слезы – сердце разрывалось при мысли покинуть любимый остров. Мне страшно хотелось, чтобы папа понял – что бы там ни было, оно того не стоит.

– Дэвид, я думаю, нам следует подождать, – произнесла мама срывающимся высоким голосом, глядя на море. – Уедем на рассве…

Мы затаили дыхание, но отец оторвал глаза от упавшей ветки и гневно уставился на маму:

– Нет, Мария, мы едем немедленно!

– Да что случилось? – вмешалась я. Папа всегда был ласковее и покладистее мамы, позволял нам поиграть лишних полчаса или съесть шоколадное печенье, даже если мы уже почистили зубы. – Мама!

Почему она больше не пытается его остановить? Она лучше, чем кто-либо другой, понимала, что этот остров был частью меня. Я не выживу без Эвергрина! И мама любила его не меньше.

Она взглянула на меня. Страх, плескавшийся в ее глазах всего мгновенье назад, сменился пугающей бесстрастностью.

– Мама… – повторила я дрогнувшим голосом, ожидая, что она велит нам возвращаться в дом. Однако вместо этого твердая мамина ладонь направила меня к сходням. На последней ступеньке я остановилась, но мама подтолкнула сильнее, и мне ничего не оставалось, кроме как пробежать вперед, оставив без внимания протянутую папину руку. Я с размаху села на одну из скамеек под навесом.

Дэнни молча сошел в лодку и сел позади меня, отвернувшись к оконцу. Он не смотрел ни на кого из нас, хотя в этом не было ничего необычного.

– Я не хочу ехать, – заявила я, поочередно заглядывая в лица старших. Только Бонни посмотрела на меня, присаживаясь рядом. Я чувствовала, как дрожала ее нога возле моей, – впервые мы с сестрой были так близки.

Сбросив капюшон, я в отчаянии глядела на остров через поцарапанное стекло нашей лодки, которую нещадно хлестал дождь. Мое сердце разделилось надвое – казалось, что одна его половина осталась на острове.

Слезы еще текли по щекам, когда от ураганного ветра лодка сильно накренилась. Бонни вскрикнула. Я за что-то схватилась, чтобы не слететь с лавки, и выронила своего серого мишку. Может, сестра и права и мы не доберемся до материка, но отчего-то папа твердо решил попробовать. Мне стало все равно, утонем мы или нет.

В одиннадцать лет я была не готова принять наскоро придуманные родителями объяснения нашего внезапного бегства с острова. Я не верила, что это к лучшему, и не понимала, почему нас куда-то тащат в такой шторм.

– А мы вернемся? – прошептала я сестре.

Дрожащая рука Бонни нашла под дождевиком мою.

– Нет, – ответила она, – не думаю, что мы когда-нибудь вернемся.

Настоящее

Глава 1

Мои клиенты сидят на диване: ее руки намертво скрещены на груди, а он сидит, подавшись вперед и опустив сцепленные кисти между широко расставленных ног. Расстояние между супругами такое, что я легко уместилась бы между ними, и на каждом из сеансов они отодвигаются друг от друга все дальше.

Женщина так сжала зубы, что на ее скулах заметны желваки. Я удивляюсь, что сегодня она не плачет – на прошлых консультациях не обходилось без слез. Муж то и дело бросает взгляды на супругу, и всякий раз у него дергаются брови, будто он либо задается вопросом – когда все так разладилось, либо соображает, что предпринять.

– Я не знаю, что еще сказать, – мямлит он. Жена с усмешкой качает головой, еле слышно что-то буркнув. – Ну, прости меня, – спохватывается он.

– О Господи! – кричит она, вскидывая взгляд к потолку. Видимо, сегодня решила удержаться от слез во что бы то ни стало.

Ненавижу этот момент, однако минутная стрелка миновала цифру шесть – Таня уже ждет, чтобы закрыть офис. Администратор уходит последним.

– Боюсь, что… – начинаю я, но клиентка, не дослушав, вскакивает с дивана и хватает кардиган, уныло свисающий с подлокотника:

– Знаю, наше время истекло.

– Мне очень жаль, – говорю я искренне. Я готова повести их в паб и позволить выговориться, но это абсолютно непрофессионально. – Может быть, в заключение вы хотите что-нибудь сказать?

– По-моему, сегодня он сказал достаточно.

Муж, закусив губу, поднимается и, не глядя на меня, подбирает куртку.

– Вам доводилось раскаиваться в том, что вы спросили о чем-то, чего не желали знать? – тихо произносит клиентка, идя к дверям.

– А вам? – спрашиваю я.

Она делает едва заметное неопределенное движение головой.

– Теперь я уже не могу этого не знать, не так ли?

Я киваю. Да, отныне ей придется жить с осознанием, что муж ей изменил. Я раздумываю, не предложить ли клиентке прийти на следующий прием одной, но она уже говорит с Таней, записываясь на совместную консультацию через неделю.

Когда супруги уходят, я запираю кабинет и подхожу к столу администратора. Таня, поправляя очки с толстыми стеклами, что-то резво печатает на клавиатуре и не поднимает взгляд, пока я не подхожу к ней почти вплотную.

– Я, пожалуй, пойду, – говорю я. – Простите, что задержалась.

Звонит телефон. Таня смотрит на часы, но берет трубку.

– Офис Стеллы Харви!

Я до сих пор испытываю удовольствие, слыша эти слова. Пока администратор объясняет структуру цен на прием у семейного психолога, я в который раз прикидываю, сколько могла бы сэкономить на ее жалованье. Таня, так сказать, идет в счет аренды – соседние кабинеты снимают физиотерапевт, педикюрша и целитель рейки ^[1], но ни один из нас не работает полный день, и я не верю, что мы не можем обойтись без администратора.

Повесив трубку, Таня поворачивается к компьютеру, чтобы закрыть программу.

– Потенциальные клиенты, – сообщает она. – У молодых супругов проблемы с дочерью. Они собираются перезвонить на следующей неделе.

– Спасибо. Какие планы на выходные?

– Мы с Майком едем к его родителям. А у вас?

– Завтра обедаю у Бонни.

– Как она поживает? – Таня поднимает брови.

Я смеюсь.

– У нее все отлично. Муж в отъезде, вернется через пару дней, – зачем-то добавляю я, хотя не могу и предположить, как скажется на Бонни отсутствие Люка: обрадует ее это обстоятельство или, наоборот, разозлит.

Таня кивает, поджав губы, без сомнения вспоминая тот единственный раз, когда она встретилась с моей сестрой. Таня явно не была очарована, но я давно перестала беспокоиться о защите Бонни. В какой-то момент мне стало безразлично, что думают о ней другие. Я потеряла почти всех близких, поэтому меня нельзя винить за желание общаться с сестрой.

Кроме того, никто никогда не понимал наши отношения. Даже я не смогла бы объяснить все нюансы. Мы полные противоположности, но восемнадцать лет назад, после ухода Дэнни, я поклялась, что никогда не брошу сестру. Тогда мне впервые пришло в голову – может, Бонни не виновата, что она такая?

В детстве мама, думая, что я сплю, заходила поправить мне одеяло. Она опускалась возле кровати на колени, и я чувствовала на лице ее теплое дыхание, а обволакивающий аромат «Шанели» еще долго ощущался в комнате.

– Стелла, мое дитя, – шептала она, мягко поглаживая меня по волосам. – Мне бы вполне хватило одной тебя…

Может, на Бонни мамы просто не хватало.

Мы с Таней вместе выходим из офиса. Она поворачивает направо, а я перехожу улицу, чтобы срезать дорогу через парк, мимо собора. До моей квартиры на окраине Манчестера идти двадцать минут.

Мне нравится ходить пешком, даже в январе, когда улицы освещают только фонари и от холода горят щеки. На ходу я обдумываю сессии, намеченные на следующую неделю, и, как всегда по пятницам, даю себе слово уделять больше внимания развитию собственного бизнеса.

Решение стать семейным психологом и открыть частный кабинет я приняла не под влиянием минутной прихоти. Я не из тех людей, кто с раннего детства знает, кем станет, хотя в школе была круглой отличницей. Понадобилось десять несчастливых лет в компании по подбору персонала и неплохой бонус в связи с сокращением, чтобы решиться.

Одиннадцать месяцев назад я прошла обучение и обязательный курс психотерапии. Мой преподаватель с самого начала подчеркнула важность этого этапа: детские психологические травмы или нерешенные проблемы прежних отношений способны исказить мои суждения и сделать консультирование необъективным.

Я попыталась увильнуть, но безуспешно, и поняла, что если продолжу отказываться, это вызовет недоверие. Немалую часть своей биографии я аккуратно разложила по «коробочкам» и глубоко их спрятала. В нашей семье это отлично умели делать все, я училась у настоящих виртуозов. Правда, это шло вразрез с тем, чего я ожидала от своих клиентов.

– Почему вас привлекает семейная психология? – было первым вопросом, который задала мне психотерапевт.

Я ответила, что у меня было очень счастливое детство, любящие родители и идиллическая жизнь на Эвергрине, что меня интересуют семейные отношения и я считаю, что обладаю врожденной способностью выслушивать и помогать. В целом я рассказала правду, опустив только отъезд с острова и несколько дней перед этим.

Консультант, как и большинство людей, сразу заинтересовалась Эвергрином.

– Неужели там живут всего сто человек? – изумилась она.

Я кивнула:

– Сто с чем-то. Я всех знала, и все знали меня.

Услышав в моем голосе искреннее восхищение, она уставилась на меня с открытым ртом.

– Мне правда нравилось, – засмеялась я. Кому-то в такой обстановке покажется тесно, но для меня на земле не было лучшего места, чем Эвергрин.

– А вы не чувствовали себя отрезанными от мира?

Еще один популярный вопрос. Хотя на пароме до материка всего полчаса, с побережья Дорсета Эвергрин не видно.

– Я – нет, – ответила я.

А вот моя сестра ходила мрачнее тучи, когда зимой сообщение с Большой землей ограничивалось единственным рейсом папиного парома в день. Впрочем, Бонни всей душой ненавидела остров, который я обожала.

– Вы говорите, что на момент отъезда вам исполнилось одиннадцать? – продолжала психотерапевт. – А сколько лет было вашим брату и сестре?

– Дэнни пятнадцать, а Бонни семнадцать, – сообщила я. – Я – младшая.

Консультант кивнула, хотя я не поняла, что она для себя вывела. Широко улыбаясь, я прикидывала, как бы не сболтнуть лишнего, когда она станет интересоваться нашим последним летом на острове и годами после нашего отъезда. Она захочет узнать, отчего распался брак моих родителей, а я не смогу ей ответить. У всех нас были свои секреты, которые каждый держал при себе. Мы никогда не говорили о них, и в конце концов они раскололи нашу семью на части.

Я хотела помогать людям разговориться, потому что на молчании наша семья и споткнулась, но я не собиралась выкладывать это психотерапевту. Вместо этого я вкратце рассказала, как сложилась наша жизнь после отъезда с острова, упомянув лишь голые факты.

От воспоминаний о нескольких консультациях, которые мне пришлось вытерпеть, меня отвлекают первые увесистые капли дождя. Приходится зайти в первый же магазин, чтобы не промокнуть: видимо, зонтик остался в офисе. Бродя вдоль винных стеллажей маленького универмага в ожидании, когда стихнет дождь, я выбираю белое «Совиньон» за семь фунтов.

Придя домой, я наливаю себе бокал и сажусь у окна, наблюдая, как частые капли усеивают стекло. Несмотря на то, что у меня мало дел на выходные и я, строго говоря, работаю не пять дней подряд, на душе все равно ощущение пятницы. Я с удовольствием думаю, как сейчас допью «Совиньон» и приготовлю карри, а потом поднимусь к Марко, который живет этажом выше, и мы выпьем с ним еще по бокалу. Так я и делаю, при этом не поддавшись на уговоры пойти с ним в клуб.

К себе я возвращаюсь только в десять, но спать еще не хочется, поэтому, устроившись на диване, я укутываюсь в плед и включаю телевизор, рассеянно листая журнал.

Начинаются новости, и я поднимаю взгляд на экран: девушка-репортер стоит перед неким домом, держа большой зонт, – ветер яростно треплет ее волосы, собранные в «конский хвост». Я смотрю на бегущую строку и снова на девушку. Сперва я не замечаю ничего особенного и уже собираюсь вернуться к журналу, когда кое-что в кадре привлекает мое внимание.

У камеры необычный ракурс, но в верхнем углу экрана отчетливо видно характерное окно – круглое, с матовым стеклом. Не веря своим глазам, я подаюсь вперед, хватаю пульт и прибавляю громкость, чтобы сквозь бешеный стук в висках расслышать, что говорит журналистка.

Странно, как я сразу не узнала наш дом, навсегда отпечатавшийся в моей памяти до мельчайших деталей. Мне достаточно только подумать о нем, и я смогла бы нарисовать его во всех подробностях с разрешением в тысячу пикселей. Впрочем, дом уже не совсем похож на себя.

Внешние подоконники выкрашены в насыщенный бирюзовый цвет, а когда камера поворачивается, я разглядываю белые, в колониальном стиле, карнизы под сточными желобами и пристроенную спереди оранжерею. Дом сильно изменился, однако это, несомненно, он: белый штакетник слева ставил отец, чтобы отделить двор от тянувшейся с краю общей тропы. Справа по-прежнему шумят высокие сосны.

Сквозь шум в ушах я сосредотачиваюсь на словах журналистки.

– Судя по всему, жители острова напуганы произошедшим.

Я перевожу взгляд на бегущую строку, едва успев прочесть: «…острове вчера ночью». Далее следуют новости о Сирии, но уже очень скоро телерепортеры вновь возвращаются к сенсации на острове.

– Значит, других подробностей полиция пока не сообщает? – спрашивает диктор в студии. На экране появляется наш сад и белый полицейский тент, аккуратно уместившийся как раз между домом и деревьями, отделявшими наш участок от опушки леса.

– Пока нет, но эксперты работают с раннего утра, – отзывается корреспондент.

В бегущей строке идет повтор: «Тело найдено на острове вчера ночью». Я до хруста стискиваю руки, желая, чтобы кровь поднялась к неприятно немеющим предплечьям.

На острове нашли тело. Хотя корреспондент не сообщила прямо, я поняла, что останки были зарыты в саду за нашим домом.

Глава 2

С болезненным любопытством я ловлю все новые обрывки новостей: нынешние хозяева задумали сделать пристройку к дому и копнули, получается, глубже, чем ожидали. Накануне вечером один из строителей заметил в земле кости, оказавшиеся человеческой рукой, а рядом, соответственно, лежало остальное.

Журналистка сообщает, что событие ошеломило как строителей, так и владельцев дома. Зайдя за белую палатку полицейских экспертов, она показывает точное место, где были найдены останки. В потрясении уставившись на экран, я подмечаю каждую мелочь, невольно комкая свой мягкий джемпер. Любому, кто не знает остров, может показаться, что яма буквально у нас за домом, но я, уроженка Эвергрина, отлично вижу, что тело зарыли за садом, где уже начинается лес.

Дело в том, что на Эвергрине у большинства домов нет заборов, отделяющих частную территорию от общей. Там, где жили мы, – в Квей-хаусе, «Доме у причала», построенном в двух шагах от пристани, – папа в конце концов поставил штакетник с той стороны, где непосредственно под окнами проходила общая тропа. А с трех остальных сторон мы ориентировались по деревьям, потому что границы на острове – понятие условное. Неискушенный зритель решил бы, что тело было зарыто в саду, и именно так это пытаются преподнести телевизионщики.

Я не могу оторвать глаз от экрана, потому что сегодня я вижу наш дом впервые с той ночи, когда мы в спешке уехали с острова.

Нашарив телефон, я дрожащими пальцами набираю номер Бонни и подношу трубку к уху. Сестра отвечает за секунду до того, как у нее включается автоответчик:

– Да!

– Новости видела?

– Нет, мы уже ложимся. Люк приболел, и…

– Включи телевизор, – перебиваю я. – Би-би-си.

– Ладно, ладно, дай мне минутку, – бурчит сестра.

Я представляю, как она идет в кухню и включает маленький плоский телевизор, висящий на стене над стойками.

– Боже мой! – ахает она. – Это что, наш дом?

– На острове нашли тело, – произношу я. – Прямо за нашим садом.

Бонни молчит.

– Почти что в саду, – отзывается она наконец.

– Неправда, приглядись, там уже опушка леса!

– Черт побери… Кого же там зарыли?

– Они не сказали. Почти никаких подробностей.

Слышно, как Бонни втягивает воздух сквозь зубы.

– Даже не сообщили, мужчина это или женщина, хотя уже наверняка установили, раз криминалисты возятся с утра.

– Ну, на острове-то знают, кто это, – говорит сестра. – Боже мой, – добавляет она с коротким смешком, – представляешь, что там сейчас начнется? Налетят, как стервятники!

– Должно быть, это для них ужасно, Бонни.

– Да на этом острове задницу не почешешь без того, чтобы сразу все не узнали! Когда у меня началась менструация, все мальчишки знали об этом через двадцать четыре часа!

Бонни права. Я не могла и ногой поболтать над обрывом без того, чтобы мама не узнала об этом прежде, чем я успевала вернуться домой. Дэнни не мог свалиться с дерева, где он прятался, чтобы на острове не начали шептаться. Впрочем, к Дэнни всегда проявляли повышенный интерес.

– Это сделал кто-то из местных, – вдруг заключает Бонни, увлеченная происходящим, точно мы наблюдали какой-то спектакль.

– Еще неизвестно.

– Да брось ты. Кто станет туда приезжать и закапывать труп?

Я не нахожу ответа, но сама идея мне не нравится.

– Как думаешь, это кто-нибудь из наших знакомых? – спрашиваю я. – Я про труп.

– Вряд ли. Мы так давно уехали.

Я киваю, однако вслух ничего не говорю.

– Или, – продолжает Бонни с драматической интонацией, – труп мог лежать там все время, пока мы жили в том доме. А мы ходили по могиле и знать ничего не знали. И ведь никто мне не верил, когда я твердила – там что-то неладно!

– Там не было ничего необычного.

– Из ямы, наверное, сейчас достают целую гору останков.

– Бонни!

– Без паники, Стелла, мы не живем там уже четверть века.

– Знаю, но… – Я замолкаю.

– А мне нравится, что они сделали с домом, – заявляет вдруг Бонни.

Я замираю:

– Что ты имеешь в виду?

– Его покрасили, и теперь он выглядит нарядно.

– Да? – говорю я. – Я и не заметила.

Бонни, разумеется, знает, что я лгу. Разве можно не заметить насыщенный бирюзовый цвет, который делает дом удивительно современным и совершенно непохожим на наш?

Сестра фыркает, прежде чем спросить:

– Ты собираешься звонить отцу?

– Наверно.

Я знаю, что должна, но делать этого совершенно не хочется, и не в последнюю очередь потому, что мы с папой больше не говорим про Эвергрин.

– Ты давно разговаривала с ним?

– Да, – отвечаю я, испытывая привычное чувство вины. – Мне давно пора к нему съездить. Может, сделаю это вместо звонка.

– Когда дома не будет ведьмы.

– Оливия, кажется, вышла на работу, и в будни у меня есть шанс с ней разминуться. Может, поедешь со мной? – с надеждой спрашиваю я, хотя заранее знаю ответ.

– Нет, – категорически отрезает Бонни.

– Ладно, позвоню отцу утром, – вздыхаю я, уже ощущая знакомое напряжение – будто что-то сжимает легкие, из-за чего я начинаю дышать с трудом. Да, я хочу поговорить с отцом, однако сейчас уже все по-другому. Он очень изменился и давно не тот папа, каким был на острове моего детства. Изредка мне удается пробудить в нем прежнюю личность, но я даже не знаю, хорошо мне от этого или еще тяжелее.

– Поневоле задумаешься, скажи? – Голос Бонни в трубке возвращает меня в настоящее.

– О чем?

– Узнаем ли мы, кто это сделал, вот о чем!

Закончив разговор, я продолжаю переключать каналы в поисках новых репортажей об Эвергрине, но больше нигде ничего не сообщают, и я не замечаю, как засыпаю на диване. Во сне, как часто бывает в последнее время, я вижу Эвергрин. Я бегаю по лесу с подружками, мы беззаботно смеемся, но вдруг они исчезают, и вот уже кто-то преследует меня. Я просыпаюсь с колотящимся сердцем и затекшей шеей.

Остров перестал мне сниться спустя несколько лет после нашего отъезда, однако сны вернулись после нескольких сеансов у психотерапевта, которые мне пришлось пережить во время обучения. Теперь я не знаю, как от них избавиться. Всякий раз, проснувшись, я слышу голос преподавательницы: «Вот почему так важно избавиться от своих демонов!»

Но на Эвергрине никогда не было «демонов». В одиннадцать лет свои счастливые воспоминания на острове я могла бы сложить в пирамиду высотой до неба. На одной из консультаций я вскользь упомянула о разводе родителей, решительно заявив, что проблемы у них начались гораздо позже переезда, когда мы давно перебрались в Винчестер, и отец продал свою душу офису с кондиционером и матовыми стеклами. Я повторила это несколько раз, убеждая заодно и себя, потому что откровенничать была не готова.

Сейчас нет и трех часов утра, надо ложиться досыпать, но я медлю, поглядывая на айпад. В последнее время меня не оставляло желание найти наш дом в Интернете. Вернувшись с первого сеанса у психотерапевта, где мы разбирали Эвергрин подробнее, чем я была готова, я загрузила «Райт мув» ^[2], набрала в строке поиска адрес «Дома у причала», но тут же удалила: мне не хотелось видеть наш дом изменившимся.

Однако я искала кое-кого из островитян. Много раз я пыталась найти свою лучшую подругу детства Джилл, но безуспешно. Не принес результатов и поиск Тесс Карлтон и Энни Уэбб, которую в нашей семье звали тетушкой, хотя она не была нам родней. Я не удивилась, что Энни нет в «Фейсбуке», – сейчас ей уже за восемьдесят.

Сны оставляют горечь во рту, и вместо айпада я достаю свой детский альбом, хранящийся в корзине для журналов за диваном. Рассматривание сувениров детства неизменно приносит мне утешение, напоминая о блаженном времени, и сердце постепенно начинает биться ровнее.

Альбом распахивается в том месте, где я остановилась в прошлый раз: посреди страницы коричневым скотчем, закручивающимся на концах, наклеено птичье перо. Я приглаживаю скотч, но едва отпускаю, как его края снова отстают. Однажды я займусь альбомом – заново прошью страницы и надежнее приклею содержимое, прежде чем все окончательно развалится.

Я знаю каждую страницу наизусть, и мне трудно сказать, хранит ли дневник реальные воспоминания об острове или же фотографии и памятные вещицы создали собственную легенду. Переворачивая страницу, я успеваю поймать выпорхнувшую из альбома фотографию.

Моя мама сфотографировала меня и Джилл последним летом на острове: мы сидим на песке, склонив друг к другу головы, и наши кудри спутываются, подхваченные ветром, – мои, позолоченные солнцем, и янтарные локоны Джилл. Переплетаясь, наши такие разные волосы создают нечто удивительно красивое.

Кончиками пальцев я провожу по лицу Джилл. Если закрыть глаза, я отчетливо вспомню ее смех, но на фотографии она даже не улыбается. Мама застала нас врасплох, и я до сих пор слышу, как Джилл настойчиво шепчет мне на ухо: «Никому не говори», прежде чем мама крикнула нам: «Ну-ка, скажите «сыр»!» Интересно, заметила ли мама тогда что-то неладное?

Захлопнув альбом, я делаю глубокий вдох, от которого перехватывает горло. Я держала свое обещание целое лето, но в конце концов не смогла молчать вечно. Возможно, я совершила ошибку, однако сейчас уже поздно об этом думать.