Добрый царь Ашока. Жизнь по заветам Будды

© ООО «Издательство Родина», 2023

Добрый царь Ашока. Жизнь по заветам Будды

«Все люди – мои дети. Все чего я желаю для своих детей, а я желаю им богатства и счастья, того я желаю и для всех людей».

Царь Ашока

Предисловие

Царь Ашока (годы правления 273 год до н. э. – 232 год до н. э.) – самый знаменитый правитель во всей индийской истории. Он подчинил себе значительную часть Южной Азии от современного Афганистана до Бенгалии и далее на юг до Майсура.

Через восемь лет после восшествия на трон Ашока объявил войну государству Калинга (Орисса). Эта страна имела богатую и плодородную землю, и была важным стратегическим и торговым объектом.

Армия Ориссы воевала с армией Ашоки, проявляя чудеса храбрости, но Ашока все же одержал трудную победу. Во время битвы было взято в плен 150 тысяч и убито более 100 тысяч человек. Суровые меры наказания применялись и к простому народу, и к знати, которая не захотела смириться с властью Ашоки.

Индийское предание утверждает, что, увидев на поле боя множество трупов людей и животных, осознав причиненные страдания и разрушения, Ашока почувствовал сильное раскаяние: «Что я сделал? – Это ужасно! Я, будучи главой обширной империи, стремился захватить маленькое царство и обрек на смерть тысячи солдат; я стал причиной того, что овдовели тысячи женщин и осиротели тысячи детей».

Это раскаяние привело его к принятию буддизма. Ашока поклялся, что никогда снова не возьмет оружие и никогда не совершит подобных преступлений.

«Из всех побед, победа Дхармы [основное понятие буддизма] наивысшая. Можно завоевать часть земли. Но добротой, любовью и жалостью можно завоевать сердца людей. Из острого меча бьет фонтан крови, а из Дхармы бьет фонтан любви. Победа при помощи оружия приносит мимолетную радость, а победа Дхармы приносит вечную радость», – говорил Ашока.

Деятельность Ашоки внутри империи была уникальной. Он запретил жертвоприношения и упразднил принудительные работы. Был составлен список охраняемых животных, запрещена охота ради удовольствия и бесцельное выжигание лесов.

Развлечениям прежних правителей Ашока предпочитал паломничество, раздачу подарков и встречи с простыми людьми. По всей империи Ашока инициировал строительство учебных заведений. Наланда – самое известное образовательное учреждение того времени – стал центром образования в Индии.

Все деньги из государственной казны расходовались на благосостояние людей. «Мое единственное намерение в том, чтобы мои подданные жили без страха предо мной, могли мне доверять, и чтобы я мог дать им счастье, а не горе», – говорил царь.

Ашока развивал сельское хозяйство, торговлю и различные ремесла. Строились каналы для ирригации и шлюзы для торговых кораблей. Ашока прокладывал добротные дороги по всей стране, чтобы помочь росту торговли и развитию ремесел. Для блага путешественников он сажал деревья с обеих сторон дороги. Вырывались колодцы, строились навесы и дома отдыха.

Была распространена бесплатная медицинская помощь – и для людей, и для животных. Ашока – первый в мире, кто построил больницы для лечения животных.

Самой большой своей заслугой Ашока считал деятельность, направленную на исправление нравов, которую он развернул среди подданных. «Вдоль дорог я посадил баньян, чтобы давал тень, и заложил манговые рощи. Через каждые восемь кроса устроил колодцы и гостиницы, и в разных местах водные резервуары для людей и зверей. Но это лишь малые достижения. Подобные блага творили и прежние цари. Я же сделал это для того, чтобы люди следовали Дхарме. Дхарма приумножилась двумя средствами: благодаря основанным на Дхарме повелениям, и благодаря переубеждению. Из этих двух, повеления дают мало, тогда как переубеждение дает много. Основываясь на Дхарме, я повелел защищать животных и многое другое. Но именно благодаря переубеждению в народе возросла Дхарма не убивать живых существ и не вредить им».

Принципы Дхармы, которые отражались в эдиктах Ашоки, должны были стать общими для населения всей империи, независимо от объединений и разных социальных групп. Для распространения принципов Дхармы Ашока даже создал нечто подобное институту правозащитников. Для этого он расширил состав верховных государственных чиновников: эти чиновники встречались с людьми различных религий и жили среди них. Они совершали поездки по империи и посещали суды, где пересматривали дела и, обнаружив ошибки, изменяли наказание. Подобных чиновников никогда более не существовало в истории.

Если верить буддистским писаниям, к концу своего правления царь Ашока, преподнося щедрые дары для процветания учения Будды, разорил государственную казну. В этот период против него возник заговор, в который вошли люди из ближайшего окружения царя.

Царь Ашока. Современный индийский бюст

Немного известно относительно последних лет жизни Ашоки и об обстоятельствах его смерти. Источники говорят: «Царь почувствовал отвращение к жизни, и поэтому он совершил паломничество как буддийский монах со своим наставником, чтобы успокоить свой ум. В конце он пришел в Таксилу и остался там. Ашока оставил землю в возрасте семидесяти двух лет».

Ашока покинул мир две тысячи лет назад, но его царство справедливости, Дхармы, отказа от насилия, сострадания и доброты к подданным осталась идеалом для мира и в наши дни. Как сказал Г. Уэллс: «В истории человечества были тысячи царей и императоров, которые называли себя «Мое Величество», «Мое Высочество» и «Мое Августейшество» и так далее. Они недолго сияли и быстро исчезли. Но имя Ашоки сияет даже сегодня, и его сияние подобно яркой звезде»…

В книге Дж. Перкинса сделана попытка реконструировать события периода правления царя Ашоки в художественной форме.

Книга дополнена рассказами этого автора, посвященными ярким эпизодам древней истории.

Великая победа

– Расступись! Расступись! Дорогу! – кричал всадник, несущийся на хрипящей взмыленной лошади к царскому дворцу.

Осыпаемый проклятиями людей, которые едва не попали под копыта, он добрался до царских ворот, бросил здесь лошадь и со всей силы стал стучать в узкое деревянное окошко:

– Откройте! Откройте во имя всех богов!

Окошко отворилось.

– Кто ты и что тебе надо? – спросили стражники.

– Я посланец от великого царя Ашоки к великой царице Кумари. У меня важное известие, – переводя дух и утирая вспотевшее лицо, отвечал гонец.

– Скажи пароль, – потребовали из-за ворот.

– Я больше года был в походе, – оттуда мне знать, какой сейчас пароль? Неужели вы не помните меня? Сколько раз я проезжал через эти ворота…

– Мы не можем впустить тебя без пароля, – упорствовали стражники.

– О, великие боги! – вздохнул гонец. – Хорошо, я попробую угадать, – раньше у нас были названия деревьев… Баньян?

– Нет.

– Пальма?

– Нет.

– Сандал?

– Нет.

– Бургу?

– Нет.

– Пунки?

– Нет.

– Так, может быть, джамбу? – гонец начал терять терпение.

– Не угадал.

– Гром меня порази! – вскричал отчаявшийся гонец. – Видно, мне никогда не войти!

– Заходи, – сказали стражники, открывая ворота. – Ты назвал пароль.

– Какой же он?

– «Гром». На прошлой неделе пароль был «молния», а перед этим – «ураган».

– Как все переменилось: поди, догадайся, – проворчал гонец, проходя в ворота.

* * *

Царица Кумари отдыхала в нефритовом зале дворца в окружении своих рабынь. Она лежала на сафьяновой расписной кушетке, а рабыни пряли пряжу, вышивали и пересказывали царице дворцовые сплетни. Возле кушетки стояло кресло из красного дерева с вырезанными фигурами богов, – на нем сидел Самади, сын царицы. Со скучающим видом он читал какие-то записи.

– Тебе не нравится история о царевиче Сиддхартхе? – спросила Кумари.

– Нет, – сказал Самади. – По-моему, он просто блаженный. Разве боги сделали его наследником трона для того, чтобы он во имя безумных идей отказался от власти? И чего он достиг, став отшельником и нищим?

– Да, я тоже никогда не понимала этого, – сказала Кумари. – И почему твоему отцу полюбилась эта история?

Самади не ответил, но на его лице промелькнуло странное выражение.

– Так вы говорите, Джита вышла замуж? – обратилась царица к рабыням.

– Да, великая царица, – отвечали рабыни, – ее выдали за водоноса. Парень очень недурен собой, но беден. Для Джиты и это большая удача, – ведь она проклята!.. Да, она проклята, родилась в плохой день, – такая девушка может принести несчастье и даже смерть своему мужу.

– У нас верят в это? – улыбнулась Кумари. – Какой же выход?

– Ее выдали замуж сначала за глиняный горшок, потом знахарь прочитал заклинания и разбил его, а уж затем Джита вышла замуж за водоноса. Свадьба была бедной – у водоноса мало денег, но дело не только в этом: лишившись первого мужа, Джита осталась вдовой, а вдове неприлично устраивать пышную свадьбу… Подумать только: выйти замуж за глиняный горшок, – вот уж не хотела бы я такого мужа!

Рабыни рассмеялись.

– Я знала ее мать, это была достойная женщина, – сказала Кумари. – Напомните мне, чтобы я отослала подарки Джите – для утешения и на радость. Ну как же, она потеряла одного мужа, но нашла другого!

Рабыни расхохотались больше прежнего. Кумари весело взглянула на сына, но тот сидел все с тем же недовольным выражением лица.

В зал вошел главный дворцовый распорядитель, он отвесил земной поклон и доложил:

– О, богоподобная царица, к тебе прибыл гонец от великого царя! Прикажешь впустить?

– Да, немедля! – Кумари встала с кушетки, подошла к креслу и сказала Самади: – Освободи мне место. Нет, не уходи, встань рядом!.. А вы ступайте, – приказала она рабыням.

…Гонец пал к ногам Кумари:

– Целую пол, по которому ходила великая царица!

– Ты привез вести от царя?

– Я загнал трех лошадей, великая царица! И четвертая лошадь, наверное, издохнет, если ее еще не украли. Я оставил ее у ворот дворца.

– Твое усердие будет вознаграждено. Говори же, что велел передать царь.

– Полная победа, великая царица! Войско Ориссы разбито, эта страна теперь наша!

– Слава богам! Я непрестанно просила их о милости, – Кумари возвела глаза и молитвенно сложила руки. – Что ты молчишь? Ты понял, что произошло? – спросила она Самади. – Наше государство теперь самое большое и сильное в мире. Ты рад?

– Я рад за великого царя, – ответил Самади, изобразив подобие улыбки на лице.

– Как прошла битва? Расскажи нам со всеми подробностями, – повернулась Кумари к гонцу.

– О, это надо было видеть! – воскликнул он. – Я участвовал во многих битвах, но скажу тебе прямо – это была самая страшная и великолепная изо всех битв. А наш царь был подобен Индре…

– Вот как? – перебил Самади. – Ты считаешь, что кто-нибудь из смертных может быть подобен предводителю небесного воинства?

– Царь Ашока подобен ему! – горячо сказал гонец. – Если кто сомневается в этом, пусть посмотрит на его деяния.

Самади промолчал.

– Так что же битва? – сказала Кумари гонцу. – Поднимись и рассказывай.

– Да, великая царица… Благодаря мудрости и заботам царя Ашоки мы имели лучшую армию, чем Орисса. Одних боевых слонов у нас было более трехсот, когда у противника не насчитывалось и пятидесяти, – и каждый слон был облачен в доспехи из воловьей кожи, а лоб закрывали бронзовые наголовья. Хоботы слонов были прикрыты железными пластинами с острыми шипами, а бивни – стальными наконечниками, пропитанными ядом. Кто мог устоять перед такими грозными животными? Страшно было видеть, как они наступали, но чтобы слоны еще больше рассвирепели, царь приказал перед битвой вдоволь напоить их цельным вином. Вино дали и стрелкам, что сидели на спинах слонов в плетеных корзинах, метая дротики и стреляя из луков. Это придало бесстрашия воинам, и наша атака стала неотразимой.

– А царь? Где был он? – спросила Кумари.

– В начале битвы великий царь взошел на башню, которая располагалась сразу на двух слонах. Отсюда он мог видеть все поле боя, а сигнальщики передавали его приказы флагами и барабанным боем. Однако в решающий момент битвы царь велел подать себе колесницу и понесся на ней на врага. О, если бы видели это! – гонец восторженно всплеснул руками. – Его золоченая колесница неслась как молния, белоснежные вымпелы трепетали на ветру, а сам царь был грозен и прекрасен, как бог войны, – и я готов поклясться, что так оно и было!

– Но были и другие колесницы, атаковавшие врага? Или царь ринулся на целое войско в одиночку? – заметил Самади.

– Были и другие колесницы, – подтвердил гонец, – но они остались позади, не в силах угнаться за царской. Именно она влетела, как вихрь, во вражеские ряды; лучшие воины ориссцев были истреблены, их царь бежал, – и это обеспечило нам окончательную победу.

– А конница, а пехота? – продолжал допытываться Самади. – Разве они не участвовали в сражении?

– Что может пехота? Ополчение, мужичье, они и сражаться-то как следует не умеют, – презрительно ответил гонец. – А конница у нас была превосходная, числом до десяти тысяч, – посмотрели бы вы, как она сшиблась во встречном бою с вражеской! Кони на всем скаку грудью били друг друга и падали наземь, подминая всадников, – хруст костей был слышен за пятьсот шагов! Небеса сотрясались от жуткого лязга мечей, от дробящих ударов булав, от яростных воплей сражающихся и их предсмертных криков. Ах, какая это была битва!

– Да, мужчины любят драться, без войны им скучно, – сказала Кумари. – Я думаю, что многие войны начинаются только из-за того, что мужчины скучают без них. Нам, женщинам, война приносит одни страдания, но мужчины находят в ней какой-то особый гибельный восторг. Если бы не мы, мужчины разрушили бы весь мир, – он держится только на женских плечах и под защитой женщин.

– Кто же начал битву, как все было? Расскажи с самого начала, – приказал Самади гонцу, не обращая внимания на слова матери. – Пока мы слышали от тебя мало дельного.

Гонец обиделся.

– Твоя воля, царевич, – поклонился он, приложив руку к груди, и стал отрывисто рассказывать:

– Оба войска выстроились на равнине. Наше положение было выгоднее: мы встали по солнцу. Воинам орисской армии приходилось щуриться, чтобы разглядеть нас. Первыми начали они: выпустили вперед метателей копей и лучников. Мы укрылись щитами, и вред был небольшой. Затем наши копьеметатели и лучники обстреляли орисское войско: враг понес значительно больший ущерб, чем мы.

Тогда на нас двинули слонов, но они не шли ни в какое сравнение с нашими – были плохо обучены и пугливы. Мы кололи их копьями в брюхо и пускали стрелы по ногам; слоны обезумели и бросились назад. Строй орисского войска был нарушен, и этим тут же воспользовался великий царь, – все более оживлялся гонец. – Он приказал направить в атаку наших слонов; их удар был сокрушителен, орисская пехота побежала.

У врага остался последний шанс добиться успеха – использовать конницу. Она сумела обойти наше войско и атаковала нас с тыла. О, это был решающий момент, – все могло плохо кончиться для нас! Но царь сразу же бросил навстречу врагу нашу конницу, – какой это был бой, какой страшный и великолепный бой!..

– Ты это уже говорил, – прервал его Самади.

– Да, царевич… – запнулся гонец, но тут же продолжил: – И вот тут-то великий царь нанес последний смертельный удар по врагу: я говорю об атаке наших колесниц прямо на ставку орисского царя. Колесницы противника, пытавшиеся преградить нашим дорогу, были сметены и повержены, а телохранители орисского царя, хотя и сражались храбро, все погибли… Победа, полная победа! – вновь воскликнул гонец. – Слава великому царю!

Самади хотел что-то сказать, но Кумари перебила его:

– Так столица Ориссы теперь наша?

– Да, великая царица. Там сейчас находится великий царь, который шлет тебе низкий поклон и сердечный привет, – гонец поклонился до пола.

– Город был, наверное, разграблен? – продолжала спрашивать Кумари.

– Да, на три дня великий царь отдал его нашим воинам.

– Представляю, что там творилось. Мужчины, распаленные войной, ведут себя, как дикие звери, – сказала Кумари. – А царь? Воспользовался ли он плодами своей победы?

Гонец вопросительно посмотрел на нее.

– У него было пиршество? К нему привели женщин? – спросила Кумари.

– Да, великая царица. Пир был роскошен, а женщины…

– Ну, говори! Чего остановился? Мне ты можешь сказать все.

– Царю привели самых красивых женщин; он выбрал двенадцать из них, – они были с ним на пиру и в опочивальне.

– Двенадцать? Какой пыл вызвала у него победа! – по лицу Кумари нельзя было понять, говорит она серьезно или шутит. – Он отдал предпочтение какой-нибудь из них?

– Нет, великая царица. Царь был ровен со всеми, ни одна из них не тронула его сердце, – ответил хитрый гонец.

– Что же, иди, отдыхай… Ты принес нам благую весть; зайди к моему казначею, пусть он даст тебе столько золота, сколько ты сможешь унести в руках.

– О, великая царица, твоя милость безгранична! – гонец пал ниц перед царицей, а потом, пятясь и непрерывно кланяясь, исчез за дверьми.

– Почему ты такой мрачный? – спросила Кумари сына. – Разве тебя не радует победа царя?

– Это его победа, а я… – не закончил Самади.

– А ты – наследник царя! Все что он завоевал, рано или поздно перейдет тебе. Так почему же ты не радуешься? – Кумари погладила сына по щеке.

– Рано или поздно… – угрюмо ответил он.

– Наша жизнь – во власти богов. Только они знают, сколько и чего нам отмеряно, – загадочно произнесла царица.

* * *

Царь Ашока, пресыщенный и усталый, возлежал на роскошной кровати в парадной спальне захваченного дворца орисского правителя. Царь был полуобнаженным, шелковое покрывало было накинуто на его чресла. У ног царя свернулась клубком молодая наложница, она положила голову на его колени, – он гладил ее, а она томно мурлыкала, изображая кошку. Остальные наложницы спали на разбросанных по полу подушках.

Царь лениво разглядывал убранство спальни, – оно было роскошнее, чем в его дворце. Потолок был из темно-зеленой, желтой и голубой яшмы; стены от потолка отделял карниз из сандалового дерева с золотым орнаментом; сами стены были из нефрита, таких же оттенков, что яшма на потолке. Пол устилали искусно вырезанные плиты из сандала и хлебного дерева; они были так плотно пригнаны друг к другу и так гладко отшлифованы, что казались одной блестящей твердью.

Огромная резная кровать из горного кедра стояла на столбцах, сплошь покрытых лазуритом, – этот же камень был пущен по краям кровати и по изогнутому каркасу балдахина, а сам балдахин был выткан из тончайшей кисеи нежного голубого цвета, с золотыми шнурами. Из горного кедра, покрытого лазуритом, были и низкие широкие кресла и скамьи, что стояли вдоль стен.

Подлинным украшением спальни была бронзовая фигура богини Лакшми в рост человека, – ожерелья и браслеты богини были из чистого золота и украшены изумрудами, на голове сверкал алмазный венец. Богиню окружали четыре слона из аметиста, высотой ей по пояс; хоботы слонов были серебряными, клыки – из настоящей слоновой кости, а на спины накинуты попоны из золотой филиграни.

Глаза царя слипались, ему мерещилось, что богиня Лакшми ласково улыбается ему, а слоны трубят в его честь, – но тут раздалось чье-то острожное покашливание, и Ашока проснулся. Он увидел начальника своей стражи, почтительно склонившегося перед кроватью.

– Что тебе? – сонно спросил Ашока.

– Великий царь, к тебе просится Питимбар, – сказал начальник стражи. – Он говорит, что у него срочное дело, и ты знаешь, какое.

Ашока вздохнул:

– Пусть войдет… Отдохните в других покоях, мои красавицы, – прибавил он, обращаясь к наложницам. – Ваши ласки дорогого стоят, вы будете щедро вознаграждены… А ты, моя кошечка, получишь самый красивый перстень из казны орисского царя, – потрепал он по щеке наложницу, лежавшую у него на коленях. – Иди, я еще призову тебя…

В спальню вошел высокий человек несуразной наружности: он имел непомерно большую круглую голову, его маленькие глазки были похожи на плошки; узкий, будто обрубленный подбородок был скошен в правую сторону, а длинный кривой нос – в левую. Это был Питимбар, которого с раннего детства приставили к Ашоке, дабы развлекать его, а также выполнять различные мелкие поручения. Когда Ашока стал царем, Питимбар остался при нем на должности то ли царского шута, то ли порученца, – во всяком случае, Ашока безусловно доверял ему.

– Ну, нашел? – спросил царь.

– Смотря что, – ответил Питимбар, сильно покачнувшись и едва не завалившись на кровать.

– Фу, опять напился! – поморщился Ашока.

– Но не до состояния свиньи, тигра и даже попугая, – гордо сказал Питимбар. – Знаешь эту притчу?.. Решил как-то один человек наварить вина. Сложил очаг под большим деревом, развел огонь и поставил на него горшок с настоем цветов дерева махуа. Долго держал он горшок на огне, но за целый день не добыл вина ни единой капли. Пошел он тогда к знахарю и попросил у него совета.

– Сруби дерево, под которым ты сложил очаг, наруби из него дров и этими дровами топи свой очаг. Тогда вина будет столько, что у тебя для него и посуды не хватит.

Поспешил человек обратно, срубил дерево, нарубил дров и стал бросать их в очаг.

А то дерево давало приют четырем живым тварям: скворцу, попугаю, тигру и дикой свинье. По утрам они отправлялись куда кому надо было, а с заходом солнца возвращались к дереву и проводили ночь под его защитой.

В тот вечер они, как всегда, спешили к своему дереву. Первым прилетел скворец. Увидел он, что дерево срублено на дрова и их бросают в печку. Жалко стало скворцу дерево, которое защищало его, и с горя он бросился в огонь. Сразу закапало вино из горшка.

Потом вернулся попугай и тоже увидел, как горит в очаге дерево, на котором он жил. Жалко стало попугаю дерево, и с горя он тоже бросился в огонь. Еще быстрее стало капать вино.

Потом пришел тигр. Ему тоже горько было видеть, как горит дерево, и в великой печали тигр тоже бросился в огонь. Еще быстрее потекло вино у винокура.

Страница из древнеиндийской книги

Вернулась, наконец, и свинья. Она, как и другие, вне себя от горя бросилась в огонь. Струей хлынуло вино из горшка в посуду. Обрадовался винокур, что много добыл вина.

Говорят, что с того самого дня от этих четырех лесных тварей вино и получило главные свойства. Потому-то когда человек выпьет вина одну чашечку, то начинает речи вести весело и радостно, будто певчий скворец. После второй чашки разговор идет еще веселее, но делается он крикливым, будто трескотня попугая. Человек порывается петь и песни поет во все горло. После третьей чашки он мнит себя тигром: начинает хвастаться и задираться, кулаками машет и рыком своим показать хочет, будто на свете нет никого сильнее. А в конце концов становится он свиньей. И себя не помнит, и всякое соображение теряет, – не понимает, что хорошо, а что плохо. Несут его ноги неведомо куда, и валится он где попало.

Так вот, я – скворец! Мне весело и радостно.

– Как же ты надоел мне со своим пьянством, – гляди, прикажу всыпать тебе десятка три палок по пяткам, вмиг протрезвеешь, – нахмурился Ашока.

– Да, чтобы потом напиться вдрызг от огорчения. Тогда хоть крепостной башней бей, ничего не почувствую, – отозвался Питимбар.

– Да я просто прикажу утопить тебя, как шкодливого кота, а не то запру в темнице без капли хмельного, на воде и хлебе, – с нарочитой угрозой произнес царь. – Что ты выбираешь?

– Захлебнуться водой или погибнуть от воды? Какой же здесь выбор? – удивился Питимбар. – Все считают тебя мудрым, великий царь, а я вижу, что ты не блещешь умом. Больше того тебе скажу…

– Поговори у меня! – оборвал его царь. – Много себе позволяешь! Пользуешься моей добротой.

– Ха, добротой! – пьяно рассмеялся Питимбар. – Если ты думаешь, что ты не только мудр, но и добр, ты ошибаешься еще больше. Спроси у жителей этого города, коли мне не веришь.

– Хватит! Не лезь, куда тебя не просят, – сказал Ашока уже всерьез. – Расскажи лучше, что ты нашел.

– Правда глаза колет, – пробурчал Питимбар. – Ладно, не хочешь слушать про то, что действительно важно, слушай про то, что тебе интересно… Значит, разыскал я дворцового смотрителя, который знает все тайные ходы подземелья. Старик оказался крепким и несговорчивым: пытайте, поджаривайте на медленном огне, говорит, а ничего от меня не добьетесь. Ну, пытать я его не стал, а завел с ним душевный разговор; сперва он ни в какую не хотел со мной разговаривать, а после, слово за слово, и разошелся, – а уж когда мы с ним распили третий кувшин вина, тут и вовсе никаких тайн не осталось!.. Понял, отчего я пьяный? Твой же приказ выполнял, а ты меня этим попрекаешь, да грозишься еще жизни лишить, – Питимбар всхлипнул.

– Вот шут! – усмехнулся Ашока. – Сладу с тобой нет. Не валяй дурака, продолжай.

– Если я шут, то как раз должен валять дурака, – сказал Питимбар. – Это опять к вопросу о твоей мудрости. Интересная вещь получается – глупцы считают себя мудрецами, а мудрецы – глупцами. Выходит, что мудрость вообще не существует?

– Перестань! Продолжай свой рассказ и не мудрствуй напрасно, – оборвал его царь.

– Да, это бесполезно, – согласился Питимбар. – Продолжаю. Старик призвал своих помощников, и мы пошли в подземелье. О, боги, как там было страшно, что нам довелось испытать! Вначале мы шли длинным узким ходом, который весь был опутан липкой паутиной. Мириады насекомых хрустели под нашими ногами, а некоторые из них забирались под одежду и ползали по телу, поднимаясь до самой шеи. В конце тоннеля была массивная дверь, покрытая толстым слоем плесени; в тусклом мерцающем свете факелов я увидел, что эта отвратительная слизь шевелится и вспучивается. Старик нажал какой-то потаенный рычаг и дверь отворилась; перед нашими глазами была темная бездна, оттуда пахнуло могильным холодом. Мы привязали веревки к вбитым в стену железным крючьям, и стали спускаться; мне казалось, что внизу нас поджидает нечто ужасное, какое-нибудь чудовище со щупальцами, которое в любой момент может схватить меня.

Мы спускались долго, и когда, все же, достигли дна, старик совсем изнемог: он прохрипел, чтобы дальше мы шли без него. Помощники явно боялись идти одни – и было отчего! Смертельные ловушки подстерегали нас на каждом шагу, едва мы двинулись вперед, как пол разверзся у нас под ногами. Пришлось ждать, пока старик отдышится и сам поведет нас; без него мы погибли бы. Чего тут только не было: откуда-то падали массивные камни, вылетали острые стрелы, начинали вращаться огромные жернова! В довершение всего в этом подземелье было столько запутанных коридоров, что без старика мы остались бы здесь навечно.

Наконец, мы подошли к еще одной двери, старик отворил и ее. Мы очутились в громадной пещере, которая была вся заставлена коваными сундуками. Там были золотые монеты, бесценные украшения, золотая посуда с дорогими камнями и такое же оружие. Два сундука были доверху наполнены алмазами, из которых некоторые превышали своими размерами голову ребенка.

– Ну уж, – недоверчиво сказал царь.

– Да не «ну уж», а так и есть! – возразил Питимбар. – Я не был пьян, хмель выветрился по дороге; я видел все это сам.

– Когда же ты успел снова напиться? – удивился Ашока.

– А когда мы вылезли из этого проклятого подземелья, вот тут и выпил на радостях, – объяснил Питимбар.

– Причина всегда найдется, – усмехнулся Ашока.

– На твоей службе – да, великий царь, – нахально ответил Питимбар.

Ашока сделал вид, что не заметил его дерзости.

– Надо перевезти эти богатства в мой дворец, – сказал он. – Но так, чтобы об этом никто не знал.

– Я уже распорядился от твоего имени. Старик и его помощники все сделают, – ответил Питимбар. – Только они просят приставить их стражами к сокровищам и в твоем дворце.

– Этим людям можно доверять? – спросил Ашока.

– Хранить сокровища – смысл их жизни. Эти люди будут служить тебе столь же верно, как они служили орисскому царю, – сказал Питимбар.

– Хорошо, да будет так, – согласился Ашока. – Но что же ты молчишь о главном? – он со значением посмотрел на Питимбара.

– А нету главного, – отвечал Питимбар. – Нету.

– Но мне рассказывали, что оно хранится именно здесь, – царь не сводил глаз с Питимбара.

– Мало ли, кто чего рассказывает! – махнул рукой Питимбар. – Я тебе могу такого порассказать, – особенно после выпивки.

– Нет, я верю этим рассказам, – упрямо сказал Ашока. – В «Махабхарате» говорится, что небесная повозка царя Майасуры имела двенадцать локтей в длину и использовалась для метания пылающих снарядов. В «Рамаяне» сказано, что небесная повозка Раваны, повелителя ракшасов, напоминала Солнце или облако, блещущее в небесной выси. Она была способна домчать Равану в любую точку земли и неба. В других поэмах говорится о небесных колесницах, подобных цветку лотоса и таких больших, что на них перевозили слонов. Когда Сурьяпрабха воевал с раджой Шруташарманом, он приказал доставить на небесных колесницах слоновье войско, – а когда началась битва, Сурьяпрабха перебросил подкрепление по воздуху своему союзнику Прабхасе.

На небесной повозке путешествовала Сомапрабха, дочь асуры Майя, к своей подруге Калингасене, чтобы помочь ей найти мужа. Раджа Хемапрабха построил такой небесный корабль для того, чтобы доставить дочь к зятю. Раджьядхара построил небесную колесницу, чтобы помочь царевичу Нараваханадатте перелететь через океан и найти на острове Карпурасамбхава свою невесту.

Разве всего этого недостаточно, чтобы поверить в то, что летающие повозки были у наших предков? А есть и много других свидетельств…

Но если небесные колесницы существовали, то должна же остаться хоть одна из них? А если осталась, то где ей еще быть, как не в Ориссе? Ведь известно, что ориссцы водили дружбу с всезнающим народом йонов, которые являлись наиболее искусными строителями небесных колесниц. Ориссцы, в силу своей природной трусости, боялись летать на такой колеснице, они где-то спрятали ее.

Что касается ваджры, священного меча, то наш лазутчик сообщил мне, что видел его у здешнего царя. Это мощное оружие: он может резать что угодно, и разит, как молния. От самого Индры, царя всех богов, ваджра был вручен его потомкам, а затем потомкам их потомков, – и так в течение тысяч лет, пока хитрый и коварный царь Ориссы не овладел священным мечом. Напрасно, однако, этот ничтожный смертный возомнил себя могущественным наследником Индры, ведь ваджра проявляет свою силу лишь в руках достойного человека. Вот ориссцы и потерпели поражение, а их небесная повозка и священный меч теперь по праву будут принадлежать нам. Ты понимаешь, как важно их найти? Ты хорошо искал?

– Говорят тебе – нету! Вот привязался! – возмущенно воскликнул Питимбар. – Старик знал бы, если бы это было здесь. Никогда в этом дворце не хранились ни небесная колесница, ни священный меч.

– Где же они тогда? – сказал Ашока. – Где их искать?