«…И только притчей тайну сбережешь». Беседы о Померанце и Миркиной

Предисловие

Практика безмолвия – вот тот фундамент, на котором строится глубокий разговор о жизни. Без опыта замолкания ума диалог как перекличка миросозерцаний невозможен. Такой подход более полувека исповедовала чета мудрецов Григорий Померанц и Зинаида Миркина. Мы пытаемся продолжать эту традицию, которая насчитывает, конечно же, не одну тысячу лет, но при этом никогда не становилась протоптанной тропой.

Слышать собеседника означает слушать музыку Сознания. Мы призваны различать голоса всех инструментов мирового оркестра и угадывать гармонию там, где, казалось бы, её нет и быть не может. Если я создаю в себе пространство для симфонии жизни, то тогда я слышу удивительную, умиротворяющую, такую знакомую и вечно новую мелодию. Но если моё ухо настроено только на скрежет амбиций и лязг претензий, на грохот ультиматумов и дребезжание угроз, то о контакте с собеседником можно забыть. А значит, будет утрачен контакт и со своей собственной глубиной. Ведь истинная глубина, последняя глубина у нас общая, одна на всех. Таково кредо Померанца и Миркиной, их духовное завещание нам.

Очень много людей идут по следу, проложенному ими. Вот только все эти люди, я бы называл их прихожанами невидимой церкви, единоверцами по Единому духу, не всегда знают о существовании друг друга. И когда подобные встречи- узнавания происходят, то это воспринимается как чудо. Вот как об этом написала Миркина.

* * *

 
Тишину измеряют сердцем.
Тишиной измеряют сердце.
Все, кто стихли, – единоверцы.
Мы с тобой превратились в слух.
Нам открылись такие дали!
Мы с тобою сейчас узнали,
Не придумали, а узнали,
Как он веет – Единый дух.
 

Вскоре после того, как Зинаида Александровна покинула нас, Мария Красницкая, её горячая поклонница и последовательница, создала интернет- музей «Фея Перели». Так звали персонажа одноимённой сказки Миркиной, которую она написала в феврале 1961 г. Сказка явилась ответом на январское эссе Померанца «Пух одуванчика». Так Григорий Соломонович и Зинаида Александровна объяснились друг другу в любви.

Пространство интернет- музея очень быстро начало разрастаться. Михаил Беркович предоставил в распоряжение Марии огромный видеоархив. На протяжении многих лет Беркович снимал на камеру творческие встречи с мудрецами, которые проходили в Музее меценатов и благотворителей. Нижегородский литератор Анатолий Баляев и питерский поэт Аркадий Вайсберг, которые в 2011 г. организовали площадки «В Контакте» и на Facebook, посвященные творчеству мудрецов, посчитали нужным передать Красницкой права на созданные ими группы.

С Вайсбергом мне не довелось познакомиться, а вот с Баляевым мы однажды пересеклись – он организовывал трансляцию одной из встреч с Зинаидой Александровной. Деликатный, отзывчивый человек с обаятельной улыбкой, которая тонет в книжно- туристической бороде, таким он запомнился мне в нашу первую встречу. Тогда мы успели с ним обменяться лишь несколькими репликами. Померанц с большим сочувствием относился к идеям американского философа и писателя Кена Уилбера. Когда Анатолий узнал об этом от меня, он чрезвычайно обрадовался. Ведь Баляев позиционирует себя последователем Уилбера. Впоследствии из уст Анатолия я услышал это странное выражение «культура взросления взрослых». Но если задуматься, то ничего странного в такой постановке вопроса нет. Всё должно происходить вовремя. Мудрость состоит в том, чтобы быть подростком в подростковом возрасте, а не когда ты уже вырос.

После ухода из жизни Зинаиды Александровны, с которой Баляев состоял в переписке, мы с ним несколько раз созванивались, собирались встретиться, но повод не находился. Ситуация не изменилась, когда я стал приглашать Анатолия на семинарские занятия, которые проходили в музее на Донской. Сначала он с готовностью откликался, но в последний момент вежливо отказывал. «Очень извиняюсь – не удаётся доехать до вас сегодня». А иногда его отказ был и вежлив, и обоснован: «Снова вынужден извиниться. Волею судеб я в Нижнем Новгороде. Прошу не ставить на мне жирный крест». Но в марте 2020 г. в Москве объявили карантин, и жирный крест был поставлен на всех публичных мероприятиях. Музей благотворителей и меценатов закрыли, и семинар «Работа любви» оказался без своего намоленного зала. Мне стало некуда приглашать Баляева, да и не только его. Но вдруг Анатолий объявился сам и в очередной раз протянул руку помощи. «Роман, здравствуйте! Есть предложение. Давайте в силу вирусных карантинов я помогу Вам организовать онлайн. Всю техническую сторону возьму на себя. С Вас – тема, хороший Интернет, микрофон и веб-камера». Между нами завязалась переписка. «Просто я тут тоже взаперти, как и многие, кто мог бы испытывать интерес к Вашим и нашим темам», – писал Баляев. «Все залегли на дно. Но дно обитаемо, это целый мир, о котором мы забыли в спешке», – отвечал я. Так родился интернет- проект «Костёр Померанца и Миркиной». К тому времени книга с таким же названием (над ней я работал) ещё не вышла. Однако костёр, у которого мы все собрались, уже горел.

Неоценимой оказалась помощь Красницкой. На странице созданного ею интернет- музея она давала объявления о наших прямых эфирах. А иногда Мария и сама участвовала в них. Красницкая бережно собирала вопросы. Они приходили из разных уголков залегшего на дно мира.

Наши встречи замышлялись как интервью, но превратились в полноценную авторскую программу. Анатолий Баляев не только задавал мне вопросы, но и активно включался в их обсуждение, а иногда и сам получал вопросы от наших слушателей. Единоверцы по Единому духу из сорока пяти стран подбрасывали веточки в Костёр, и он горел почти всю весну. Я уверен, что Григорий Соломонович и Зинаида Александровна несказанно обрадовались бы такому неожиданному продолжению дела их жизни, которое постепенно становится делом и нашей жизни.

Переводя прямые эфиры в текст, я подверг их значительной редакторской правке. Сначала я собирался сохранить то естественное косноязычие, которое в одном случае может восприниматься как небрежность или повтор, а в другом как весьма удачная находка, но впоследствии я отказался от этой идеи. Живая речь обладает своими достоинствами и недостатками, однако считаться с её законами во всём оказалось бы непозволительной роскошью. Перед читателем текст литературно обработанный, в котором, впрочем, не только сохранены следы разговорной речи, но и заострены речевые характеристики участников диалога.

Удивительно, но мы весь карантин проговорили о Померанце и Миркиной. В ообще-то мы рассчитывали на один эфир, но они стали выходить каждую неделю. Их ждали. Конечно, это окрыляло, давало силы. Аудитория семинара «Работа любви» расширилась в десятки раз. Я даже и не знаю, что от нас с Анатолием требовалось. Вероятно, то же, что и всегда, – оставаться самими собой. Наверное, поэтому мы так щедро делились личным опытом. Ведь иначе невозможно рассказать о своих учителях, о том, как встреча с ними навсегда меняет твою жизнь.

Баляев является автором сразу двух идей – проведения прямых эфиров, посвящённых духовному наследию Померанца и Миркиной, и создания книги на основе этих онлайн- встреч. Мне бы, вероятно, не пришло в голову превратить наш диалог в рукопись. Но Анатолий меня быстро в этом убедил.

Сначала проходила встреча, а потом возникало название: оно буквально снималось с языка. Мы собирались быть серьёзными, но часто шутили. Начиная передачу, мы не знали, чем она закончится. Благодаря Анатолию и Марии видеоматериалы мгновенно попадали в Сеть, продолжая жить своей жизнью.

Пользуясь случаем, я прошу прощения у всех тех, кому я не успел ответить или ответил неполно, и вопрос остался не раскрытым. Когда я сам чего-то не понимаю из услышанного, но очень силюсь понять, я вспоминаю слова арабского писателя и философа Халиля Джебрана: «Половина из того, что я говорю – бессмыслица, но я говорю это затем, чтобы другая половина дошла до тебя». Лично мне совет Джебрана очень помогает.

Я бы хотел поблагодарить всех, кто подбросил свою ветку в белое пламя нашей общей Души, в огонь без дыма, как называла Миркина служение тому, что больше нас. Диалог состоялся, и именно на той глубине, где нет места раздору и распрям. Этому ладу мы обязаны нашим мудрецам, дорогим учителям, надежнейшим проводникам в безмолвие.

«Как Океан я не рождён и не умру»

А. Здравствуйте, друзья! Меня зовут Анатолий Баляев, и со мной вместе Роман Перельштейн. Роман, здравствуйте!

Р. Здравствуйте!

А. Нашу встречу сегодня мы назвали «Костёр Померанца и Миркиной». Роман Перельштейн – ученик Григория Померанца и Зинаиды Миркиной, хранитель их наследия, с которым многие из вас, возможно, знакомы. Я предложил Роману онлайн- встречу для всех участников сообщества на Facebook, посвящённого творчеству Померанца и Миркиной. И он любезно согласился. Поэтому сегодня мы поговорим неспешно, неторопливо, без особого плана наперёд. Вы сможете задавать вопросы под этим прямым эфиром. Наша встреча продлится около часа, и она будет настолько импровизационной, насколько у нас с Романом получится. Мы ни к чему специально не готовились. И если удастся сделать что-то ценное сегодня, мы можем эти встречи продлить. Вот я сижу в одном месте географически, Роман – в другом, но такое ощущение, что мы с ним рядом. Давайте посвятим этот час творчеству двух замечательных людей, которые нас объединили, – Григорию Померанцу и Зинаиде Миркиной. Роман, разрешите вас спросить.

В эти дни с их специфической остановкой, которая стала неизбежной для наших жизней (как у Зинаиды Александровны: «Остановиться как деревья», вот мы остановились как деревья), что мы видим вокруг себя? Тема остановки, тема выхода из повседневной беготни, насколько она важна для вас? Как она отражена в творчестве ваших учителей? Как вы можете прокомментировать такую интересную, странную, естественно возникшую необходимость нам всем остановиться?

Р. Спасибо, Анатолий. Мне кажется, что остановки-то не произошло никакой, а только добавилось суеты и тревоги. И хотя замер некоторый транспорт, и заводы встали, но цивилизация продолжает свои беличьи бега. Когда была возможность двигаться, то это представлялось оправданным и естественным. Теперь же всё только усложнилось. Мозговая активность, она ведь никуда не делась, и людям её некуда выплеснуть. Эта энергия накапливается. Вопрос – как её направить в мирное русло? Этот вопрос, наверное, сейчас самый важный и актуальный.

Знаете, когда ты прикасаешься к чуду, к источнику, к колодезной воде, то какой-то глоток, он самым для тебя становится главным, или через него ты чувствуешь всю воду. Пьёшь долго и много, а именно этот глоток тебя обжигает сильнее. И я помню, когда я читал Григория Соломоновича, меня совершенно поразила мысль, это даже не то чтобы его мысль, но он её разделил со своими великими предшественниками. Мысль эта из индийского ареала, а звучит она так: «Я как волна исчезну, я как Океан не рождён и не умру». И вот как-то я споткнулся об эту фразу и остановился, и несколько дней я не мог дальше читать книгу, потому что я, в общем-то, понял, что всё сказано. Да, можно прибавлять, можно углублять русло этой мысли, даже не мысли, а русло этого состояния, и бесконечно углублять. И я, словно попал в состояние невесомости. «Я как волна исчезну, я как Океан не рождён и не умру». Именно эта фраза потом меня привела к другим учителям и к другим священным текстам. Не нужно думать, что только Веды, Библия или Коран – это боговдохновенные, священные писания. Любые тексты, написанные глубоким сердцем, нашими современниками, это тоже боговдохновенные послания.

Есть замечательная притча про волну и океан. Я хочу сразу её рассказать, от неё оттолкнуться. По крайней мере, мне так будет легче.

А. Да.

Р. Может быть, и слушателям нашим. Это удивительная притча-сказка. Маленькая волна собралась в путешествие. Она где-то узнала, что существует океан. И она решила отправиться на поиски этого океана. Сначала она подплыла к огромной рыбе. Рыба почесала в затылке и сказала: «Ну да, я, конечно, слышала про это дело, но сама никогда не видала». Волна подплыла к утесу, самому огромному в этих местах. Утес своими седыми бровями повёл, пожевал губами и сказал: «Да-да-да, конечно. В детстве мой папа мне рассказывал про океан, но вот сам… самому не доводилось». И вот она так, бедная, металась между всеми этими творениями Божьими и, наконец, добрела до горизонта. Образно выражаясь, скажем вот так, до горизонта добралась. И наткнулась на старую большую и, конечно же, мудрую волну и задала ей точно тот же вопрос: «Мне нужен океан. Не подскажете, где его можно найти?» И большая волна заворчала: «Шляется тут молодёжь без дела!», разнесла её в пух и прах. А потом сказала: «Лучше вот ты нырни…» – а так как притча индийская, то понятно дальше – «…и помассируй мне пятку. У меня старые ноги». Маленькая волна нырнула. И когда она нырнула, чтобы размять пятку этой старой заслуженной волне, она оказалась совершенно ошеломлена – она увидела океан. И она вынырнула, и, захлебываясь, (волна, захлебываясь, да), воскликнула: «Так вот же, вот же океан! Я всё поняла!» И старая волна посмотрела на неё уже добрым взглядом, такими тёмными глубокими глазами. Я помню, как смотрела Зинаида Александровна, у неё был очень серьёзный, глубокий, чистый, сильный, и даже немножечко вот такой взгляд, от которого могли и мурашки побежать. И она сказала: «Да ты и была всегда океаном. Ты просто об этом забыла или не знала. Или тебе забыли об этом сказать». И маленькая волна пробудилась. Она пробудилась к состоянию океаническому, то есть к своему естественному состоянию. Я даже больше скажу, к той норме, которая и должна быть в нашей жизни. Волна пробудилась к тому, что она есть Океан. Конечно же, она остается волной. И мы остаёмся волнами. У нас есть тело, у нас есть гражданство, у нас есть номер паспорта и номер обуви, и это всё прекрасно. Мы остаёмся волнами, но главное в нас не это, а главное, что мы являемся не просто частью Вселенной или частью Океана, а что мы и есть этот Океан. Мы не можем от него отгородиться, не можем поставить никакую стену, не можем предложить никакую концепцию для того, чтобы сказать: «Вот это – я, а это – Океан». И поэтому, когда я у Григория Соломоновича наткнулся на эту замечательную фразу: «Я как волна исчезну, я как Океан не рождался и не умру», я не то чтобы всё понял, а у меня словно камень с плеч упал. Потому что в этой фразе содержится, наверное, вообще всё!

Ну, скажем, начиная с того, что меня нет как отдельного существа. На уровне персонализма или личности, конечно же, я есть, да, вот я сижу на своей кухне, разговариваю по своему компьютеру с вами. Это абсолютно нормально, но это мне, это нам совершенно не должно мешать быть Океаном. Мы как волна эту форму обрели, или нам она была дарована свыше, и мы от неё не отказываемся, она прекрасна, и она не случайна. И раз она дана нам, то дана для того, чтобы мы успели в этой форме, даже не то чтобы сделать больше хороших дел, они и так делаются, когда мы в состоянии присутствия духа находимся, а чтобы испытать радость и поделиться друг с другом этой радостью. Радостью, что мы – волны, но главное в нас то, что мы – Океан и что мы едины на глубине, на бесконечной глубине нашей жизни. И снова повторюсь, эта глубина – не какой-то эксклюзив, это не что-то из ряда вон выходящее или, как говорят, сверхъестественное, боже упаси! Это норма. Это самое простое, самое органичное, самое легкое состояние, в котором мы и должны пребывать. И тогда всё само собой устроится. И тогда жизнь сама о себе позаботится, и мы не будем мешать жизни заботиться о самой себе, потому что часто мы как раз-таки вставляем палки в колёса жизни, желая что-то улучшить. А всё, что от нас требуется, это пребывать в состоянии океанического вдоха. Не вздоха, вот когда – ой, я вздыхаю, что-то там не ладится, а – вдоха. То есть мы вдыхаем, и мы соединяемся. Мы вдыхаем и выдыхаем, это как прилив и отлив, это как волна, которая поднимается и падает, это один единый ритм жизни. И чувствовать этот ритм, пребывать в нём – невероятно радостное состояние, и оно ни к чему не обязывает, оно очень непринуждённое. И когда мы непринуждённые, мы, скорее всего, не скажем глупость, мы, скорее всего, не сделаем подлость, ну просто потому что у нас так всё хорошо, как, знаете, кто-то сказал прекрасно, что жизнь – она вообще длиной в половину вдоха, а что можно успеть за половину вдоха? а вот – ничего не планируй, кроме любви. Вот и всё. То есть больше никаких и планов-то быть не может. И тогда состояние прекрасное и глубокое, светлое, и тогда нам легко с другими людьми, и другим людям легко с нами. Именно это самое важное. А всё остальное наносное. Все остальные проблемы и тревоги порою чаще всего придуманы.

А. Замечательно! Это задает такую планку для нашего разговора, это настолько волшебно. Вот это ощущение… Я поделюсь своим воспоминанием. Я с Зинаидой Александровной и Григорием Соломоновичем всего лишь несколько раз имел контакт, потому что я долгое время жил в Нижнем Новгороде. Я приезжал в Москву специально, чтобы с ними встретится. Зинаида Александровна любила одну мою сказку. Я ей послал её и с удивлением обнаружил, что она сказку прочла. Боже, Зинаида Александровна прочла мою сказку, подумал я. И там всё то же самое, как про волну и Океан, только там про нити и про то, что всё связано. То есть там сказка о том, как бабушка учит свою внучку вязать, и вдруг неожиданно выясняется, что весь этот мир связала бабушка, а всё, что вокруг есть, – это всё сделано из одной нити, и всё, что мы называем собой, это такой вот интересный клубочек. А на самом деле, и там есть вот эта фраза, сколько я буду жив, столько я буду эту сказку людям читать и рассказывать, что «я – это нить и всегда была нитью и буду». И вот я помню, что после того как закончилась встреча, я покупаю какую-то книгу со стихами Зинаиды Александровны, протягиваю ей, чтобы она её подписала, а она смотрит на меня, подписывает и говорит: «Анатолий, пишите». И я говорю: «Да, Зинаида Александровна, я вот сейчас приеду домой, я вам обязательно напишу, я напишу вам». Я думал, что она имеет в виду письмо, чтобы я написал ей письмо. А она говорит: «Анатолий, пишите». И меня так накрыло! И вот этот её взгляд мне совершенно знаком. Я очень чётко помню чувство, которое испытываешь рядом с человеком, знающим дорогу в Океан. Эта сказка родилась до моего знакомства с Зинаидой Александровной, но это её образ теперь, бабушки, связавшей весь мир.

Дальше, я даже не знаю, друзья, помогите мне. Пусть наши вопросы прозвучат из той тональности, которую задал Роман. Прямо сейчас, под этим видео, вы можете оставить комментарии, задать свои вопросы. Мы с вами вместе в прямом эфире.

Роман, что мы можем сделать? Или – что вы делаете, кроме того сообщества, в котором мы сейчас находимся? У Гребенщикова есть фраза: «Сгореть и вернуться!» То есть нам нужно побыть Океаном и вернуться волной. Когда вы возвращаетесь, как вы поступаете с тем чувством, которое вы приобрели, будучи Океаном? Что вы делаете, вернувшись?

Р. Вы спрашиваете как вернуться к состоянию волны, то есть к состоянию того человека, который что-то делает, который несёт ответственность перед своими близкими. Я отвечу, может быть, парадоксально. Вообще никуда не надо возвращаться. В состояние волны не нужно возвращаться. Нужно думать о том, как оставаться в океаническом состоянии. Мы не можем не быть волной. Но это не нашего ума дело, как нам быть волной получше. Нам нужно думать, как оставаться Океаном – не получше и не похуже, а просто оставаться. Просто быть Дома, быть в центре самого себя, в центре своей души. Потому что дела повседневные, они так или иначе нас как-то выманят из этой глубины. Но выманят ровно настолько, чтоб глубина не пострадала, чтоб она оставалась целостной. И, конечно же, у меня, как и у всех нас, есть куча разных дел, обязанностей, и это прекрасно. Но это совершенно не отменяет того состояния, из которого эти дела делаются. И вот именно это состояние всё определяет. Оно невидимое, оно невыразимое. Оно в тебе. Ты сам это состояние.

Немножко отойду в сторону. Поколение моих родителей, которое я бесконечно уважаю, а это люди, выросшие в советское время, могу сказать сразу, по крайней мере о тех людях, которых я знаю хорошо, это очень порядочные люди. Вот слово «порядочность» – оно определяющее. Это, как правило, высокие профессионалы, люди скромные. Но это люди, чаще всего, не религиозные и вообще относящиеся с большим подозрением к разнообразным религиозным темам. И в том числе настороженно относящиеся к слову «Бог», например, или – «Божественное». Они, как бы это сказать, они отводят глаза, они немножко снисходительно улыбаются, они понимают, о чём идет речь, но они это не пережили или пережили в других понятиях, через другой опыт. И я это очень уважаю и всегда очень серьезно к этому отношусь. И мне тяжело бывает донести до них, а что же такое происходит, когда произносится слово «Бог», о чём вообще идет речь. Чаще всего им кажется, что это где-то далеко, это где-то вовне и это нависает, и это подавляет, и это ограничивает.

А. Осуждает.

Р. Осуждает. И наказывает. И это самое большое заблуждение, наверное, какое может быть. И я примерно понимаю, это уже не мои слова, а слова Антония Сурожского, когда он говорит, что иногда люди продвигаются очень далеко в своём ремесле и в человеческом даже плане, но их религиозное мировоззрение остаётся на уровне восьмилетнего ребёнка. И это, говорит он, очень свой ственно человеку и очень удивительно. То есть просто люди никогда не копали в эту сторону и никогда не погружались в эту глубину именно через традицию. Через философскую, мистическую и культурную традицию не погружались. И если ты говоришь с человеком и пытаешься донести до него, что Бог – это незримая внутренняя опора, без которой тебя просто не существует, то всё становится на свои места. Спросишь человека: у тебя есть суть твоя, суть человеческая? Он скажет: «Ну, – очень скромные люди сначала покивают головой, а потом скажут: – Ну, конечно, есть». Как же ты можешь утверждать, что нет Бога, если у тебя есть твоя суть. А что такое твоя суть? Это то, что тебя связывает со всеми другими людьми, со всеми живыми существами. Это то, что даёт тебе ощущение, что ты Океан, а не отдельно взятая волна, живущая какой-то автономной жизнью. Вот и всё. Но человек начинает приводить доводы, взятые из какого-то своего древнего багажа: а вот как же это, это, это? Я говорю: ты забудь про всё это, давай это всё отпустим. У тебя есть суть, у тебя есть твой духовный стержень. Я тебя знаю много лет. Я знаю, что в тебе есть Бог. Человек удивляется: «Да?» Так я сказал одному своему коллеге, преподавателю, а он говорит: «Да? Надо будет жене сказать, что вы во мне Бога увидели». То есть, это так вот дико для него прозвучало, нелепо и дико, что в нём есть Бог.

Нам просто не нужно покидать состояния океанического, которое называется Присутствием, которое называется Вечной Жизнью. Когда Христос говорит: Я ЕСМЬ Жизнь Вечная, Он говорит: Я есть тот Океан, который не рождался и не умрёт, Я – в недрах Отчих, то есть этим недрам нельзя нанести урон. Вот о чём всегда идет речь.

А. Спасибо. Роман, что вы планируете в будущем? Какой вам представляется работа с наследием Григория Соломоновича и Зинаиды Александровны?

Р. Вы знаете, опять же, я думаю, что не стоит ломать голову, что делать. Если ты находишься в состоянии благодати, то жизнь, действительно, она сама о себе позаботится и воспользуется твоими руками и руками других людей. Если ты в состоянии полноты, твои руки обязательно пригодятся. И ими будут сделаны хорошие вещи. Опять же, ты не будешь деятелем, но через тебя будут эти дела делаться. Ну вот мы выпустили книжку «Открытая дверь». Итоговую поэтическую книжку Зинаиды Александровны. Сейчас в печати находится книга, которая называется «Тоска по Богу». Это сборник эссе и лекций Миркиной. Книга уже на рабочем столе у меня лежит, последние какие-то правки, и как только вся эта ситуация напряженная разрешится, я думаю, что маховики жизни опять закрутятся в штатном режиме. Мы её обязательно издадим. А со своей стороны я тоже книжку сделал, которая называется «Костёр Померанца и Миркиной». Туда вошли лекции, которые были прочитаны в музее, ряд статей и предисловий к книжкам Зинаиды Александровны, работы, посвящённые Григорию Соломоновичу. И планируется, конечно же, и дальше выпускать книги. Большая задача и не на один год – это издать избранное Зинаиды Александровны, поэтическое избранное. Мы уже вели разговор с издателем. Это будет двухтомник. Он будет красиво оформлен. Но, конечно же, сначала нужно его создать. Это очень непростое дело, очень радостное, но потребует времени. То есть всё это делается, но без натуги. Без вот такого – я должен это сделать. Да что я должен? Я должен быть просто. Я должен быть Океаном. А всё остальное вообще меня не касается. Океан сам всё решит, что надо, чего не надо, что будет, чего не будет… Ну, да, Океан, Бог…

Вот, когда говоришь с поколением родителей, если скажешь «Океан», они смягчаются. Океан – это что-то понятное, а «Бог» опять напрягает, поэтому я использую разные слова, но они ровно значат всё одно и то же. Смерти нет, вот что они значат. Океан не рождён и не умрёт.

А. Светлана Алексиевич, получая Нобелевскую премию, сказала, что будущее, которое уже здесь, которое очень быстро наступило, требует от нас нового языка. Требует новых подходов, новых игр социальных, и в первую очередь нового языка, потому что старые модели и теории, будучи даже увешаны какими-то новыми модными рюшечками, не могут описать то, что приходит с будущим. Нам нужны новые мифы, новые сказки. В этой связи, может быть, то поколение, о котором вы говорите, которое скукоживается при слове «Бог», может быть, оно также заставляет нас задуматься о каком-то новом языке, о тех океанических вещах, которые есть в стихах Зинаиды Александровны, поверх которых написаны строки Григория Соломоновича. Потому что, когда мы говорим «Бог», то вся историческая, мифическая, магическая мифология, весь бэкграунд, который был вместе с инквизицией, с какими-то там расистскими, сексистскими, националистическими, бог весть какими историями, всё это вываливается перед нами, и мы говорим: «Нет, спасибо». При этом великие пророки, они же эту историю про Океан и про волны в полной мере осознавали, и сами были Океаном. Однако мы, пытаясь приземлить, уложить в прокрустово ложе своих привычных пониманий, ритуализировать, превратить в социальные нормы вещи, которые из чистоты приходили пророкам, мы на это навешиваем свои магические ярлыки. И в этом контексте нам теперь нужно много слов. Нам недостаточно только Бога, то есть нам недостаточно только этого одного слова, чтобы прикоснуться к мистическому мировосприятию, которым вы замечательно делитесь. Спасибо вам большое.

Не согласитесь ли вы… Я услышал такое смелое утверждение, что понятие Бога устарело. Вот именно это слово устарело. И что нам нужны новые слова для этого. Или нам нужно в совершенно другой фрейм помещать это. Нужен ли нам радикально новый язык для того, чтобы описывать это? Не пора ли нам изобретать новые слова для этого? Как нам идти в будущее, осознавая, что мы неизбежно прежний бэкграунд с собой приносим всякий раз, когда употребляем слово «Бог»?

Р. Этот вопрос, конечно, очень актуален…

А. Извините, что мои вопросы длинноваты.

Р. Все в порядке. Конечно.

А. Я еще и перед зрителями извиняюсь.

Р. Я понимаю.

А. То есть, это важно с разных сторон рассмотреть. Всё. Умолкаю.

Р. К ак-то в одном рассказе я написал, что, если два человека поговорили о самом важном, – при этом они могут быть разных вероисповеданий, культур, – если они встретились, поговорили, а потом обнялись и расплакались от благодарности за этот разговор, то они говорили о Боге.

А. Да.

Р. И никакие слова можно не произносить специальные.

Что касается нового языка… Вы знаете, для меня таким образцом является эссеистика Григория Соломоновича, который говорил на темы религиозные, на темы мистики ещё в семидесятые годы, и он предвидел всё, что нас будет ждать в девяностые и далее. То есть его язык был настолько современен, что он совершенно выпадал из тамошнего научного контекста и сегодняшнего тоже. Он был на шаг впереди науки, и поэтому его тексты воспринимаются как некие пророчества, как пророческие откровения. И вы совершенно точно определили, что его книги, словно бы, накладываются на стихи Зинаиды Александровны. Померанц и Миркина соединены, они друг сквозь друга прорастают.

А. Да.

Р. Как и мы должны, видимо, и родственные души, и даже люди, которых я не знаю, мы все должны друг сквозь друга прорастать. Я помню вашу сказку о бабушке, об этой нити, и мы с Зинаидой Александровной ещё её обсуждали, когда вы её только показали. Я тоже был в восторге. Это абсолютно то самое, тот самый образ.

Есть замечательное напоминание о том, что нельзя выбирать достойных любви. Как только мы начинаем выбирать: а вот этого человека я – да, я могу любить; а этого нет, этот – не очень достоин; но этот – ещё меньше; а вот этот – больше, то тогда можно о Боге больше не говорить вообще ничего. Наша разборчивость, она нас делает той самой отдельной волной. И в связи с этим я хотел бы вот что рассказать.

Первое, что я услышал от Зинаиды Александровны, это было сказано, знаете, я так любил этот её голос, это было сказано требовательно, строго и с таким бесконечным доверием, и с такой глубокой любовью… Я к ней пришёл, мы заговорили о Христе и о Будде, она посмотрела так на меня, я до сих пор помню этот взгляд, никогда его не забуду, так вот посмотрела, так, что я пошевелиться не мог, и сказала: «Кто бросит камень в Будду, тот не любит Христа». Эти слова меня совершенно перевернули. Кто может бросить камень в Будду, тот не любит Христа. То есть, тот не знает Христа.

Есть замечательная история, которая малоизвестна. Я начал с того, что нельзя выбирать достойных любви, нельзя быть разборчивым. Вот Будда приходит в конце жизни к своему ученику, и тот подносит ему угощение. А когда тебе подносят угощение, ты не можешь отказаться, это всё равно, что человек посвящает тебе нечто, это – отдавание, ты не можешь это не принять, этот дар. А то, что было поднесено Будде, по разным источникам, где-то сказано, что это была свинина, но она была уже несвежая, где-то сказано, что это были грибы, которыми лакомятся свиньи, то есть лакомство свиное. В общем, непонятно, но скорее всего, я думаю, это были грибы, и скорее всего эти грибы были ядовиты. И Будда, зная, что они несъедобны, чтобы не обидеть своего ученика, и чтобы семья ученика не отведала этого кушанья, и чтобы они не отравились, и чтобы блюдо не было выброшено, потому что оно уже было поднесено, он его съел. После этого он и умер. То есть, мы никогда не задумывались, что даже в этом был акт жертвенности. Даже в этом! Я понимаю, что это может звучать немножко для нашего уха странно, но вот для той традиции, в которой это всё существует, это совсем не странно. Я узнал об этом из одной буддийской книжки от весьма уважаемого человека, который повторил бегство Будды из дворца. Он также ушёл из своего монастыря, из своей общины, и также был на границе жизни и смерти. Но вот только он спасся, не то чтобы спасся, он не покинул этот мир и продолжает сейчас наставническую деятельность, а Будда – ушёл.