1
Короб, и без того увесистый, сейчас просто гнул к земле.
Он остановился, переводя дух, и в который уже раз обругал себя за жадность.
Ну, отняли бы товар, разве впервой? Зато жизнь почти наверное осталась бы при нём. А теперь – пропадай со всем добром, пропадай, жадный бродячий торговец Луу-Кин, в гордыне и глупости возжелавший сохранить барыш. Богачества захотел, простак.
Это от усталости, усталости и голода приходят в голову недостойные свободного человека мысли. Нужно отдохнуть и подкрепиться.
Он осмотрелся. Вон там, чуть подальше, очень удобное для привала местечко – кустарник густой, скроет от чужого глаза.
Сойдя с дороги, Луу-Кин миновал полянку. Кустарник, действительно, оказался густым, прохлада тени – лучшая приправа к любому блюду.
А блюдо ох как нуждалось в приправе: кусочек вяленого мяса, вот и всё. Нет, ещё три глотка горьковатого отвара из фляги. Фляга и сама была товаром, и травка, на которой готовился отвар – тоже. Ничего фляге не станет, а травки ушло – крохотную щепоть, зато бодрости прибавляет на три горсти. А бодрость ему нужна, ох как нужна.
Луу перевел дух.
Удача ему нужна, а не бодрость. Такого товара в коробе, похоже, не отыскать.
Он решил немножечко посидеть. Подумать. Ну, вдруг умная мысль в голову и набредёт?
Набредали же мысли грустные. Насчёт жадности. Идти, зная, что придётся отдать короб? Так он уже его раз отдавал, взамен жизни. Получается, отдавал годы труда зря, всё одно, что внезапно попал в рабство. Ещё раз начинать сызнова не хватит ни сил, ни воли. А если и хватит, где раздобыть денег? В сегодняшний товар вложилось всё, что у него было, да ещё призанял малость. Малость-то малость, но возвращать нужно. Иначе – обреют голову и ступай в холопы, пока не вернешь долг. То есть – навсегда. Правда, можно перезанять…
Луу припал к земле, прижал ухо. Топот, мерный топот. Кто-то идёт по дороге. Интересно, кто. Очень интересно.
Он приподнялся и, чуть раздвинув кустарник, уставился на дорогу.
Ждать пришлось недолго.
Одинокий всадник в этих местах – всё равно, что одинокий коробейник. Но нет, едет смело, то ли от великой отваги, то ли по глупости. Рыцарь, и рыцарь не бедный. Богатый. Очень богатый, если не в латы закован, а носит шкуру дракона. И тур тоже покрыт этой шкурой, даже ноги, чтобы никто не подсёк, не перерезал жилы.
Такому рыцарю весь короб Луу – тьфу, мелочь. Правда, есть рыцари, что и мелочью не брезгают. Из какого он дома?
Он поискал глазами щит, стараясь рассмотреть герб.
Но щита у рыцаря не было. Может, за спину закинул?
Рыцарь поравнялся с кустарником, двинул дальше.
Нет, за спиной только плащ.
Это был Рыцарь Без Щита.
Нужно будет внимательнее перетряхнуть короб: похоже, удача там всё-таки есть.
Луу накинул лямки на плечи, подхватил посох, медленно поднялся, медленно пошёл сквозь кусты.
– Добрый человек! Добрый человек! – кричал он, но кричал негромко и радостно. Пусть услышат, что сам он – абсолютно безвредный, безопасный торговец, которого можно и нужно – пожалеть.
Рыцарь остановил тура, обернулся.
– А-а! Гляди, Бышка, вот он, Тот, Кто Сидит В Кустах! А ты тревожился…
Тур только фыркнул.
– Дозвольте приблизиться, добрый человек!
– Дозволим, а? Иначе подойдёт без дозволения, и что тогда?
Тур наклонил голову. Рога его сверкнули на солнце, показывая, «что тогда».
– Успокойся Бышка, успокойся. А ты, Сидящий В Кустах, приближайся.
– Я… Я просто отдыхал. Я мирный торговец, принёс издалека немного диковинок, не встречающихся в здешних местах, и, если доблестному рыцарю будет только угодно взглянуть, я с превеликим удовольствием…
– Мирный торговец? Это хорошо. Мирных торговцев мы любим и привечаем. Вот только времени у меня нет рассматривать твой товар.
– Если доблестный рыцарь торопится, я с удовольствием буду ждать удобного момента. Где-нибудь на привале, на постоялом дворе, в любом подходящем месте…
– На постоялом дворе? Ну, хорошо, можешь идти со мной.
Повезло! Повезло невероятно – рыцарь позволил присоединиться к нему. Теперь он под охраной!
Тур шёл быстро, но Луу-Кин был на ногу скор, трусил вслед и радовался, что загодя пил отвар бодрости. Вот она, щедрость, и сказалась.
Через час весу в коробе прибавилось вдвое – так ему мнилось. Верно, удача тянет. Фунтов сорок весит, не меньше. Но травка действовала без обману, ноги – несли, и только пот лез и лез в глаза, успевай оттирать.
Река дала знать о себе издалека, но показываться не спешила – прибавилось мошки, землица под ногами сделалась сырою. Наконец, открылась.
– С позволения сказать, брод будет чуть ниже, – Луу захотелось стать полезным, а то, неровен час, рыцарь позабудет о мирном торговце.
– Ну, ниже, так ниже…
Дожди шли беспрестанно до третьего дня и река напиталась, потучнела, берега стали тесны. Куда разметаться? Пологий берег принял реку к себе, а с нею и сырость, и ужаков, что раз за разом переползали дорогу. Ужаков Луу не любил – хоть и безвредные, а и бесполезные тож. Или нет под небом совсем бесполезной твари? Может, ужак ест какую-нибудь кусачую мошку и тем облегчает его, Луу, жизнь? А всё-таки – противные. Толстые. Дай время – начнут не мошку – мирных торговцев глотать. В Ра-Амони тоже поначалу думал – ужаки…
Они подошли к самой воде.
– Как, Бышка, пойдем?
Тур опустил голову, принюхиваясь. Рыцарь спешился, предоставляя туру полную свободу.
– Не хочешь?
Тур ударил копытом – раз, другой. А подковы на копытах – те ещё. Боевые подковы.
– Есть такое слово, Бышка – надо. Летать мы не умеем, так что придётся – вброд. Ты, мирный торговец, держись позади, потому как берег тот – крутой…
Ведя тура на поводу, рыцарь осторожно вступил в реку. Тур шёл неохотно, но – шёл.
Луу поставил короб на голову. Хоть и завернуто всё в пузыри, а лучше б не мочить.
Вода холодная. И мутная. Вцепится жженка, заползет под кожу, потом доставай…
Обычно вода достигала пояса, но сейчас подступила к груди, к шее. Этак и плыть придётся…
Опасения оказались пустыми – вот уже опять по грудь, вот по пояс, а вот и конец реки. Подъём крутой, скользкий.
Внезапно тур остановился.
– Что, Бышка, и ты учуял? Ничего, как-нибудь. Эй, мирный торговец, не плошай!
– Что, доблестный рыцарь? – переспросил Луу-Кин.
Но отвечать рыцарю было недосуг.
Подъём вел сквозь дубраву, деревья росли совсем рядом от дороги. Тесное место. Нехорошее место.
Нехорошие люди.
Нет, не люди – муты. Ещё хуже. От мутов откупиться просто невозможно.
Их было шестеро – по трое с каждой стороны. Едва прикрытые волчьими шкурами, с дубинами наперевес, они обступали рыцаря, ожидая сигнала вожака.
– Шли бы вы, ребята, подобру-поздорову, – сказал рыцарь. Без страха сказал, без дрожи.
Вожак словно этого и ждал. Взревел – или крикнул? Говорили, что у мутов и речи-то нет, одно звериное рычание, – взревел и бросился навстречу рыцарю. В тот же миг бросились и остальные.
Луу-Кин нажал потаенный сучок, из посоха выскочил клинок, обоюдоострое жало. Задаром не дамся!
Но биться ему не пришлось – всё окончилось в мгновения. Один мут пал в кусты с распоротым турьими рогами брюхом, а остальных посёк рыцарь. Он оказался двуруким, и сабли, с шипением рассекавшие воздух, рассекли и мутов – кого надвое, кому только отделили голову от тела.
– Я ж предупреждал… – рыцарь спешился, вытер дымящиеся клинки о траву, ещё и ещё.
Обезглавленное тело вожака ползало по земле, тур хрипел, норовя и этого поддеть на рога, но рыцарь положил руку на холку.
– Оставь, Бышка, это лишнее. Ну, – он обратился к Луу-Кину, – ты, я вижу, в полной боевой готовности? Молодец!
– Я не успел, – пробормотал Луу-Кин.
– Бывает, – рыцарь наклонился над телом, присматриваясь. – Племя Серых Шакалов. Странно, как их занесло сюда? И с каких пор они нападают средь бела дня?
Безголовый вожак вцепился в соплеменника, павшего от рогов тура, и они оба продолжили бой, уже мертвые, но ещё не понявшие собственную смерть.
– Я слышал… – начал было Луу-Кин и запнулся.
– Говори, говори.
– Я слышал от других торговцев, что встречали мутов и на других шляхах. На Куу-рском, на Луу-ганском. А на Муур-омском они даже напали на отряды Дорожной Стражи. Правда, ночью.
– Вот как, значит. А ты чего же? В такие времена добрые люди в одиночку по дорогам не ходят. И недобрые тоже.
– Я подумал, что одному проскочить легче. Незаметнее, – Луу-Кин подумал, что и рыцарю негоже в одиночку-то, но вслух сказать не посмел. Не положено простолюдину зря рот раскрывать, когда не спрашивают.
– Хорошее объяснение. Зовут-то тебя как, мирный одинокий торговец редкостями?
– Луу-Кин, о доблестный рыцарь, – это «о» должно было придать речи торжественность и величавость. Луу-Кину очень хотелось показать своё отличие от прочих торговцев, тёмных, невежественных, только и думающих, как выжилить лишний грош.
– Меня можешь звать Кор-Фо-Мин.
– Да, о доблестный рыцарь.
Кор-Фо-Мин. Название дома в имени – значит, рыцарь является послом этого дома. Третьего дня в придорожной корчме толковали, что посол этот едет в Замок. Отличить его от прочих рыцарей можно по отсутствию щита. Зачем щит, если шкура дракона отразит и стрелу, и копьё, и топор? А обе руки свободны. И что он в бою этими руками делает…
– Вот и познакомились. Теперь пора и дальше идти, а то вечер близок.
По счастью, постоялый двор тоже был недалече. Часа два прежней ходьбы. Но рыцарь придерживал тура, и Луу-Кин шёл шагом обычным, долгим.
– Однако, пошаливают тут у вас. И действуют лесовички не так, как прежде, стаей, а по правилам военной науки. Засада, нападение с флангов… Шесть душ всего (Луу-Кин вздрогнул – рыцарь сказал что у мута есть душа! Ну, им, рыцарям, и не такое позволено), идеальное количество для засады.
– Осмелюсь сказать, доблестный рыцарь Кор-Фо-Мин, для меня одного их было слишком много, а для вас – слишком мало.
– Молодец, подметил верно. Значит, поджидали они не нас, а просто – кого судьба пошлёт. Или, может быть, определенную пару? Ты как думаешь, мирный торговец?
– Не знаю, о доблестный рыцарь. Этим проклятым мутам лишь бы мясо… – Луу-Кина затрясло. Запоздалый страх высосал все силы, хорошо, у частокола постоялого двора. Из последних сил тащился он вслед рыцарю.
– Какое счастье, какая радость! – непритворно ликовал хозяин. Конечно, улыбка размером с месяц предназначалась не ему, бедному торговцу, с него какой доход – медный грошик за ночлег. Но рыцарь дома Кор!
– Счастье, как счастье, – рыцарь спешился, но повод тура отдавать не спешил.
– Доблестный рыцарь может не беспокоиться – мой слуга прекрасно обиходит вашего прекрасного тура.
– Да? – рыцарь посмотрел на тура. – Ты, Бышка, как считаешь?
Тур, похоже, не возражал.
– Ладно, старайся, – рыцарь позволил слуге отвести тура в конюшню. – А двуногих у вас обихаживают?
– Дву… Ха-ха-ха! Рыцарь изволит шутить! Лучший стол невозможно найти до самого замка!
– Это, конечно, обнадёживает… Руки у вас мыть принято?
Луу-Кин бочком-бочком пошёл было в сторонку.
– Полагаю, мирный Луу-Кин, ты не откажешься разделить со мною вечернюю трапезу?
– Почту… Сочту за честь… – залепетал он. В старых былинах говорилось о том, как рыцари в походах, бывало, делили хлеб с простолюдинами, так в былинах много чего говорилось. Простолюдины вдруг оказывались утерянными или украденными в детстве принцами или, напротив, добрыми чародеями, а он, Луу-Кин ни принца, ни чародея в себе не ощущал. Разве потайной, неведомый? Любишь ты, брат, мечтать, оборвал он себя. О другом мечтай – распродать товар с выгодой…
Вымытый – а мыть пришлось и шею, – сидел он за господским столом. Стол, как стол, даже меньше чёрного, для людей простых, обыкновенных. Но – с видом на очаг. Прежде, чем зарезать курицу – принесли, показали, вот-де она какая, живая, здоровая, одна голова, две ноги, два крыла. Так же показывали и траву, и плоды, и ракушек. Рыцарь ракушки забраковал, уж больно злыми были на вид, остальное велел готовить на кухне скорой, походной, а покамест кушанья доспеют, подать чего-нибудь хмельного для мирного торговца, поскольку сам он по обету ничего крепче воды пить не может. Только подать не чего-нибудь, а именно рыцарского вина, поскольку пить-то он не будет, а попробовать – попробует.
Луу вина избегал: не один торговец терял и товар и жизнь из-за лишнего стакана, а лишний стакан – это первый стакан. Но сейчас, когда он сидел за столом, отказаться было невозможно. Ну, он не один, с рыцарем, так что можно… За спасение.
Рыцарское вино, красное, прозрачное, шло необыкновенно легко, но Луу пил чинно, не хватает только нахрюкаться. Хотя в этой таверне… Наконец, подали и еду. Вкусно. Побегай этак день за днём, корку хлеба с пальцами слопаешь…
А хозяин, пока не поспели новые кушанья, суетился вокруг рыцаря, стараясь болтовней заменить неготовые блюда. Да и что ему ещё делать – хозяину? В дальнем, чёрном углу сидела троица нищебродов, вся еда которых – кружка браги да кусок хлеба с луком. Луу одёрнул себя – нищеброды, как же. Обыкновенные вольные люди, как и он. Он так и водой бы обошёлся, вместо браги-то. Достойная бедность – счастливый удел. Раз в жизни сел за господский стол, и нос дерёт. Это он от вина занёсся, не иначе, от чего же ещё.
А хозяин по-прежнему суетился вокруг:
– Вы не смотрите, что людей мало. Случай, всех в Замок потянуло. До сего дня всякого люду было, и знатного, и подлого, и чужого, потому как с солнечной стороны его двор никак не миновать. А с солнечной стороны в Замок все и идут. Почти подчистую припасы вымели, хорошо, хозяйство поставлено на путь, а то бы нечего и подать было. Но никто ещё не говорил, что Сол Нафферт не может угодить проезжему да прохожему, особенно рыцарю. Уж какие проезжие были, какие проезжие! Жаль, доблестный рыцарь не пожаловал хотя бы вчера – общество такое, что впору наизнатнейшим господам.
– Какое же общество? – спросил рыцарь. Он, Луу-Кин, помалкивал, знал, не для него разоряется хозяин.
– Выше и не бывает. У него, – гордился Большой Сол, – остановилась сама принцесса Ки-Ева. Конечно, здесь она не сидела, пребывала в покоях наверху, но сопровождавшие её посланники, рыцари Юга, все такие из себя знатные, важные, закованные в латы, с мечами и щитами, в простоте слова не скажут, промеж себя все с галантностью, с политесом, а на простого человеком зыркнут – мороз по хребту!
– Что ж, это можно устроить – по хребту… – протянул рыцарь, и так протянул, что – поверилось.
Хозяин заюлил, пригнулся, стараясь умалиться до величины неощутимой.
– Оно конечно, каждый, имеющий понятие, знает – что ни дом, то норов. Рыцарям Юга предписано быть жестоковыйными, иной и захочет снизойти до простого, честного человека – а не моги, нельзя. Вот другой рыцарь, вроде вашей милости, снисходит, потому – дом такой порядок установил.
– Порассуждай… – но сейчас в голосе слышалось благоволение, и, приободренный, хозяин продолжил:
– Они ведь, рыцари Юга, не сами по себе, а – свита. Везут, значит, невесту. Тут им, получается, особая ответственность, не уронить чести.
– И много их, свиты?
– Три рыцаря, шесть стражников. Да челяди, что прислуживает принцессе, три души. Вместе-то счастливое число как раз и получается.
– Ну, отряд не малый. Но и не великий.
– Так их тут встретил замковый отряд, ещё полдюжины стражников и рыцарь – послушник, сегодня утречком и отбыли. А с ними ещё много гостей, благородных рыцарей, оруженосцев, стражников, простого люда – целая армия. И всех, всех он, Сол Нафферт, сумел приютить и обиходить. Сколько дней он не то, что выспаться – присесть не мог…
Луу слушал внимательно, понимал, не жалуется хозяин – хвастается. За дни эти заработал он больше, чем за весь год. Но прямо говорить о том негоже, найдется добрый человек, облегчит мошну. Первая заповедь бродячего торговца – плакаться на разор и убытки. Впрочем их, первых-то заповедей, много… Держатель постоялого двора не был бродячим торговцем, слишком уж умаляться нельзя – гость стороной обойдет, убоявшись запустения. Вот и хвалится обиняками хозяин. Луу он не то, чтобы нравился, но внушал доверие. Лицо – зеркало души. Ну, не всегда, конечно, немало молодых душегубов с ангельским ликом встречал он на пути, но с годами натура своё берет, проступает на роже. Так и у хозяина – охоч до денег, ради них готов не спать, тиранить слуг, понемножку мошенничать, но смертного греха на душу не возьмёт, страшновато, да и невыгодно это по нынешним неспокойным временам. Нет, тряхнул он головой, это опять вино – оно размягчает и душу, и мозги, от него и думы такие путанные. Впрочем, он ведь не один, с рыцарем, и не просто рыцарем, а с рыцарем дома Кор. И этот рыцарь ему жизнь спас, а потом рядом с собой усадил! Хватит, остановил он себя, вино хоть и важное, а душа меру знать должна. Ещё только одну кружку…
А рыцарь натуры широкой – налил вина и хозяину. Тот поломался – поломался, да и выпил. И ещё. И ещё. Луу отставать неудобно, вежество не позволяет.
– Только принцесса эта… – хозяин понизил голос до тишайшего, наидоверительнейшего, – она приболела в дороге, видно. Приболеть немудрено, путь-то какой… Её, почитай, на руках внесли, никого не пускали. Дочка-то моя, что воду им подавала да прочее, говорит – в лихорадке принцесса, ломало, знобило, крутило её. А отдохнула – и наутро сама спустилась, бледная и слабая, но здоровая. Место тут у меня такое, целебное место… Помнится, позапрошлым летом раненого рыцаря привезли, повздорил он с кем-то, может, с другим рыцарем, весь изрубленный был – так за неделю поднялся, уехал крепче прежнего. А ещё был случай…
Хозяин превозносил достоинства своего дома, своей еды, своих слуг, своего сена, своего колодца, рыцарь изредка ронял слово-другое, а затем опять вступал хозяин.
Потом подали, наконец, и курицу, зажаренную на вертеле. Большая курица, не какой-нибудь недоспелый цыплёнок. Но сколь не велик кусок, а и он кончается… Луу, сытый и пьяный, всё-таки на ногах держался крепко, он и сам удивился подобной крепости – землю качало и кружило, но он, с лёгкой помощью стола и стен, сумел устоять. На свежем воздухе стола не было, зато оказались деревья. Хотя среди них тоже попадались разные, некоторые так и норовили боднуть, однако ж Луу-Кин не уронил достоинства, удержался, гордо взглянул на хозяина и с опаской на рыцаря – не разгневался ли на его заносчивый вид.
– Мы, рязанские, не сдаемся, – похвалялся он, – и не к тому привычные. У нас и грибы с глазами, их едят, а они глядят…
Что дальше было, помнилось смутно, но одно Луу знал твердо – до лежанки он таки добрался сам, без подмоги.
*
Первой утренней мыслью было – где короб. Он встрепенулся, вскочил, оглядываясь. Нету! Украли! Сам потерял, пропащая душа! Вот и вино, вот и хозяин…
И рыцаря нет. Привиделось?
Он заглянул под лежанку. Рыцаря там, конечно, никакого не оказалось, но короб, короб был. А это главное – короб, бог с ним, с рыцарем. Рыцарей-то на свете много, в каждом замке, почитай, штуки по три, по пять, а короб у Луу-Кина один-разъединственный, другого, может, и в жизни никогда больше не будет.
Он проверил завязки; петелька, хитрая, для чужого неразвязная, казалась нетронутой, да и вес прежний, Это хорошо. Это просто замечательно, Вот он, товарец-то, весь здесь! Почти донёс!
Луу-Кин пытался утешить себя. Эк, действительно, чего он, собственно, ждал? Что рыцарь распрощается с ним? Может, откроет вдобавок тайну происхождения? Наслушался ты, брат, в детстве длинных красивых баек, а в жизни дорога у каждого своя, если и пересеклись вдруг случайно с хорошим человеком, тому радуйся, а на большее надеяться – век дураком прожить.
– Проснулся, мирный торговец? – Рыцарь подошёл неслышно, и Луу-Кин вздрогнул. Ну, как тать?
– Про… проснулся, доблестный рыцарь…
– Тогда, если думаешь попасть в Замок, поторопись с завтраком.
– Да… Конечно, сей момент, – забормотал он несвязно, не решив окончательно – радоваться, нет. Он уж было настроился остаться в таверне да ждать, когда люди на обратном пути завернут сюда, тут можно будет и расторговаться. Придётся, конечно, взять в долю хозяина таверны, так это в порядке вещей… А в Замке, в Замке… О! Он не смел и надеяться… То есть, вчера-то он надеялся твердо, но твердость разбилась мгновенно, стоило ему, проснувшись, не увидеть рыцаря. Идти в одиночку? Как ни крепко он спал, а слышал, как неподалеку – ну, не совсем и близко, иначе проснулся б – выла семья вурдалаков: сначала старшой, басово, протяжно, затем вторила марва, забираясь голосом своим до самой до луны, а затем, в терцию и квинту подтягивали остальные. Нет, в одиночку ходить – даже и днём… Теперь же надежда опять явилась. Вместе с рыцарем. Странная она штука, надежда, нестойкая и неистребимая одновременно, думал он, лихорадочно собираясь.
Внизу, опять же на красном, господском столе ждал их завтрак совсем простой – кислое молоко, хлеб да сыр.
И съеден был не по-вчерашнему быстро. Хозяин суетился, но дальним путём уже не стращал, лишь вздыхал жалостливо.
– Ладно, ладно, сколько за постой?
Хозяин пустился в длинные рассуждения о скудости окрестных земель, героических усилиях его самого и необыкновенной щедрости всемилостивейшего рыцаря, а ещё о могучем туре, могучем, но и прожорливом, съевшем столько сена и овса, что…
– Короче, два червонца, – перебил алгебру хозяина рыцарь.
– Восемь… оди…сколько вашей милости будет угодно, – хозяин склонился, но Луу приметил – доволен. Ещё бы – два червонца. Эх, тяжело, наверное, всё-таки быть рыцарем – за все плати щедро, втрое-вчетверо против обыкновенной цены. Хотя – опять же какой дом. В некоторых поощряется рачительность, экономность, если не сказать – скупость, например, дом Кви. Тот бы торговался – вернее, торговался б оруженосец – до полудня, и хорошо, если бы выгадал хозяин хоть что-нибудь.
А, впрочем, чего это он – не о своём думает. О своём, о своём, поправил Луу себя. Ведь он поедет в Замок, где множество всяких высокородных господ, и его дело так распорядиться содержимым короба, чтобы и с долгами расплатиться, и ещё с барышом остаться. А уж тогда…
Вот здесь точно начинаются бесплодные мечты. Духи Зависть и Злосчастие чуют их за семь вёрст, налетят, прилепятся – и не будет удачи, потому Луу поскорее стал думать о делах мелких, но насущных – как бы ноги не натереть, переход предстоял большой. Казалось, пустяк – ноги, а заботиться о них пристало не менее, чем о боевом туре. Луу видел, как хлопочёт вокруг того рыцарь, как суетится и подворачивается под руку слуга, не сколько помогая, сколько изображая рвение, вот он, готов всем сердцем услужить, не его ж, слуги, вина, что тур такой злой, что и подойти-то нельзя. Заработает серебряную монетку, щедр рыцарь, ох, щедр. Почему у такого щедрого господина нет своего оруженосца? Доблестному рыцарю приходится и драконью шкуру на тура натягивать самому, и поножи пристегивать, и драконьей икрой морду покрывать, чтобы стрела глаз турий не поранила. Таков уж дом Кор. Всё сами. Не родился ещё оруженосец для рыцаря дома Кор, говаривали странники-сказители, зубы съевшие в описании подвигов, битв и турниров. Ох, любил слушать их Луу мальчонкой, казалась ему жизнь странника завидней даже доли барона – всюду они, странники, бывают, всё видят, всех знают, водят дружбу с самыми прославленными героями, иначе откуда ж им знать каждый помысел геройский, кроме как из их собственных уст…
Наконец, рыцарь подготовил тура к походу, положил поперёк переметные сумы.
– Готов, мирный торговец?
– Да, доблестный рыцарь, – подскочил к стремени Луу-Кин. До последней минуты боялся он – вдруг рыцарь передумает пускаться в такой опасный путь, или вдруг передумает и не разрешит идти торговцу рядом с собой, и ещё неизвестно, чего больше боялся.
– Тогда в путь. А ты, Большой Сол, не горюй, мы с мирным торговцем уж как-нибудь постараемся уцелеть и на обратном пути опять заглянем пропустить кувшин-другой твоего вина.
Хозяин рассыпался в пожеланиях доброго пути, но глаза его полны были грусти. То ли судьба путников печалила его, то ли окончательное прощание с надеждой удержать у себя столь щедрого гостя, то ли просто всегда подобными глазами смотрел на мир Сол Нафферт, хозяин постоялого двора «Поросячий рай».
Идти было легко, помогали утренняя свежесть, сытый, но лёгкий завтрак, да и тур шёл немешкотно. Рыцарь молчал, молчал и Луу. Действительно, о чем говорить доблестному рыцарю с торговцем? Если вчера связывал их общий бой, то сегодня – лишь дорога.
– Устанешь, скажи, – нарушил молчание рыцарь верстах в десяти пути.
– Не, я привычный, – ответил Луу. Украдкой он сунул за щёку кусочек Красного корня, и оттого, действительно, не чувствовал томления, слабости. Недаром каждый такой кусочек меняется на золото – не по весу, по размеру. А что делать? Жалко есть золото, а ещё жальче – отстать от рыцаря. Да ничего, последний переход…