Глава I
Петербургское небо особенное.
Даже летом оно может стать свинцово-серым, нависнуть, прижать к земле, окутать пеленой без дождя.
А может при ледяном ветре оставаться ярко-голубым без единого облачка, с пронзительной глубиной, так и зовущей взмахнуть крыльями и улететь вверх.
В тот день небо было ослепительно синим. Сирень уже отцвела, а скульптура императрицы Екатерины надежно пряталась за зеленью деревьев Катькиного садика, мимо которого спешили две девушки.
Младшая, совсем юная, вдохнула полной грудью и восторженно воскликнула:
– Хорошо-то как!
Вторая снисходительно кивнула:
– Да, сегодня тепло…
Легкая походка и прямые спины выдавали в них балерин.
Так и было, старшая из сестер Кшесинских, Юлия, год назад закончила учебу и танцевала в кордебалете Императорского Мариинского театра, а двенадцатилетняя Матильда пока скучала на занятиях в Императорском театральном училище. Семья Кшесинских вообще «балетная», их отец Феликс Иванович – знаменитый танцовщик, исполнивший все главные мужские партии в спектаклях Мариинки, когда-то танцевала их мать, танцевал и брат Иосиф, только что окончивший училище.
Именно к Иосифу в здание училища на Театральной улице спешили сестры, чтобы вместе отправиться на любимую всей семьей дачу в небольшом поместье Красницы.
Девушки опаздывали, но перед Александринским театром пришлось остановиться, пропуская кареты. Что-то задержало выезд на Невский, и один из экипажей остановился рядом с балеринами. Это длилось совсем недолго – меньше полминуты, но Матильда успела рассмотреть девочку, сидевшую в открытом экипаже.
Кшесинскую поразило серьезное выражение лица девочки. Строгие синие глаза бесстрастно изучали юную балерину. Эти глаза были взрослыми, словно юная особа знала все о несовершенстве мира и потому грустила.
Маля подумала, что девочка, наверное, совсем не умеет улыбаться.
Сидевшая рядом с синеглазкой красавица что-то сказала по-английски, девочка повернулась к ней, отвечая. В это время Юлия решила пробежать между экипажами, чтобы не ждать дольше, и потянула Матильду за собой. Сестры Кшесинские уже обогнули коляску, когда, обернувшись, Маля увидела, что грустная девочка осуждающе смотрит на них. Матильду это возмутило, и она неожиданно скорчила зазнайке обидную гримасу:
– Бэ-э…
Та презрительно поморщилась в ответ.
Коляска тронулась, но обе девочки еще раз оглянулись друг на дружку.
– Кто это?
Юлия пожала плечами так, словно сестра сморозила глупость.
– Ты что, не видишь, как они похожи?
– Кто с кем?
– Елизавета Федоровна с младшей сестрой.
Малю недовольство сестры не смутило, она продолжила расспрашивать:
– А кто такая Елизавета Федоровна?
– О господи! Вот что значит не видеть ничего, кроме своего класса и дачи. Елизавета Федоровна – невеста великого князя Сергея Александровича. Скоро свадьба. Вместе с невестой приехала и ее сестра Алиса. Они – принцессы Гессенские.
Синеглазая девочка принцесса…
– Какая она грустная. Не знаешь, почему?
Юлия знала все обо всем:
– Во-первых, они сироты.
– Совсем-совсем?! – ахнула Маля.
– Нет, мать умерла. Я слышала, что эта Аликс живет у своей бабушки – королевы Виктории в Лондоне.
Она еще и внучка английской королевы! Потому такая зазнайка. Было бы отчего зазнаваться, Маля тоже кое-что слышала, например, что английская королева стара и скучна.
Юлия продолжила откровенничать:
– Маша говорила, что их замуж никто не возьмет, у них кровь дурная. Дети будут больные. Или совсем не будет.
Маля усомнилась:
– Но ведь Елизавета Федоровна выходит за великого князя?
Юля чуть подумала и махнула рукой:
– Наверное, ему дети не нужны.
Сестры уже дошли до здания училища, где их ждал брат Иосиф.
Весь оставшийся день Маля была непривычно тиха и задумчива, отец даже поинтересовался, не заболела ли.
– Нет, папа́. Сегодня мы видели принцессу, которую никто не возьмет замуж, у нее кровь дурная. Потому принцесса грустная.
– Что за принцесса?
– Гессенская. Сестра невесты великого князя Сергея Александровича.
– Не болтай глупостей и Юлии скажи, чтобы не болтала. Принцессы обе здоровы, а грустные потому, что одни в чужой стране.
Отцу Маля верила даже больше, чем сестре, потому перестала переживать, но забыть серьезную синеглазую принцессу-сиротку не могла долго. И правильно, что ее не возьмут замуж, уж слишком зазнается. Принцесса!.. И ничего в этом хорошего нет.
Матильда не подозревала, что судьба еще столкнет ее с грустной синеглазой Алисой Гессенской, причем так, что будут зависеть друг от друга.
И Аликс Гессенская, в будущем Александра Федоровна, тоже запомнила жгучие темные глаза грациозной девочки.
По своему положению принцесса и балерина страшно далеки друг от дружки, но был один человек, который свяжет их судьбы – Ники, цесаревич Николай Александрович, будущий император Николай II.
И если Матильда видела наследника престола лишь издали, то Аликс уже познакомилась с шестнадцатилетним Ники и успела влюбиться в него. А он в нее.
Юлия Кшесинская права – Гессенская принцесса приехала в Петербург на свадьбу своей сестры Эллы, в России ставшей Елизаветой Федоровной, с младшим братом императора великим князем Сергеем Александровичем. Сестры, несмотря на шесть лет разницы в возрасте, были дружны нежной дружбой, поверяли одна другой сердечные тайны и маленькие секреты и не могли жить в разлуке.
В семье великого герцога Гессенского и Рейнского именно у четвертой дочери Алисы было прозвище «Sunny» – «Солнышко», данное их бабушкой, английской королевой Викторией. Прозвище тем удивительней, что никаким солнышком и даже его лучиком серьезная девочка, на лице которой никто не видел улыбки, не казалась. Скорее уж таковой была Элла.
Елизавету приняли в Петербурге с восторгом, она нравилась всем – улыбчивая, забавно коверкающая русские слова, но умеющая посмеяться над собой, Элла Гессенская была солнышком в непредсказуемом петербургском небе и пришлась по душе императору и императрице, в отличие от своей младшей сестры.
Но младшая Гессенская принцесса мало волновала венценосную семью и двор, в свои двенадцать лет она не была ни для кого интересной партией. Это невеста «из последних», когда уже нет никаких других – даром что внучка английской королевы, но за Аликс не стояло ничего, бедная родственница, не больше. Гессенское герцогство никогда не было богатым и мало что значило, с одной принцессой уже породнились, этого достаточно. А что у младшей глаза синие… так мало ли на свете красивых глаз?
Ко всему примешивались неприятные слухи, о которых сплетничала подруга Юлии Кшесинской: принцессы Гессенского рода – носительницы страшной болезни гемофилии. Далеко не все понимали, что это такое, но поговаривали, что дети, рожденные такими женщинами, умирают либо в младенчестве, либо чуть позже, ведь любое кровотечение у них очень трудно остановить. Малейшая царапина может оказаться смертельной, не говоря уж о ране. Так умер брат Аликс и Эллы – выпал из окна и там, где другой ребенок отделался бы синяком, скончался в страшных мучениях.
Однако Сергея Александровича это не смутило?
И здесь Юлия Кшесинская была права – великому князю не нужны дети и женщины, которые детей могли родить, он предпочитал мужчин. С Эллой-Елизаветой у Сергея Александровича сложились прекрасные… дружеские отношения, не более того, ни больных, ни здоровых детей у пары не было.
Младшая сестра с первой минуты пребывания в Петербурге не спускала глаз с цесаревича Николая. Аликс влюбилась сразу и бесповоротно… И это страшно не понравилось императрице, Марии Федоровне была неприятна девочка, красивые черты лица которой никогда не освещала улыбка. Но переживать из-за возможности увидеть этакую буку, которую Мария Федоровна сразу обозвала «этой немкой» и «гессенской мухой» и никак иначе после не называла, своей невесткой не стоило, наследник слишком молод, чтобы задумываться о браке.
Девочка казалась настойчивой и добилась внимания цесаревича, не просто внимания, но признания в сердечной привязанности.
И все равно мать только посмеялась, юношеская влюбленность ничем не грозит.
Мария Федоровна недооценила Аликс Гессенскую, серьезная синеглазая принцесса твердо решила, что цесаревич Николай будет принадлежать только ей, и настойчиво писала юноше, получая в ответ письма, полные любви. Аликс умела внушать свою волю, особенно мягкому и впечатлительному Ники.
Но идея сделать Аликс женой наследника пришлась по душе Елизавете Федоровне, она постоянно напоминала Николаю о сестре, дарила фотографии Аликс, передавала приветы и какие-то памятные записочки, поддерживая уверенность, что они с Аликс влюблены друг в друга независимо от неудовольствия родителей.
Матери у Аликс не было, умерла давно, а отец против замужества младшей из дочерей с российским цесаревичем отнюдь не возражал, но Елизавета убеждала Николая, что Аликс героически противостоит недовольству родни, что на все готова ради любви к своему Ники. Отчасти это было правдой – брака любимой внучки с наследником российского престола не желала ее «главная» родственница – королева Виктория, но тогда, в 1884 году, до такого противостояния было еще далеко.
Мария Федоровна поняла, насколько сильна атака на старшего сына со стороны сестер Гессенских, только когда Елизавета открыто заговорила о возможности брака Николая и Аликс. В ответ прозвучало резкое: «Нет!» – императрица и император были единодушны и тверды в своем отказе. И дело не в том, что юная принцесса не умела улыбаться, о том, что она возможная носительница гена гемофилии, знали не одни болтливые кумушки.
– Саша, поговори с Ники. Мне кажется, он не представляет опасности.
Император вздохнул, ему вовсе не хотелось беседовать со старшим сыном на такую тему, но Минни права, придется.
Никто не знал, каким был этот разговор, объяснил ли Александр Александрович сыну, что подвергать опасности будущее империи, выбирая себе в жены носительницу страшного гена, тот не имеет права, просто ли сказал о своем несогласии с подобным браком, но Николай остался при своем:
– Я люблю Аликс, и больше никого.
Александр Александрович успокоил супругу:
– Ничего, повзрослеет, забудет эту немку. А пока мы подыщем ему другие увлечения. Повзрослел, пора не только портрет немки разглядывать.
Мария Федоровна беззаботности супруга не разделяла, но согласилась подождать, надеясь, что юношеское увлечение старшего сына все же пройдет.
В небольшом имении Красницы, что в шестидесяти верстах от Петербурга по Варшавской дороге, у Кшесинских готовился праздник – день рождения отцовской любимицы Мали. Младшей из девяти детей Кшесинских с днем рождения повезло – он 19 августа, в лучшее летнее время. Феликс Иванович обычно устраивал пир на весь мир с приглашением не только гостей из Санкт-Петербурга, но и дачников, и крестьян из соседних деревень. Вечером обязательный фейерверк, на который Кшесинский был большой мастер, обильнейший ужин, опять же в исполнении самого Феликса Ивановича, множество сюрпризов и розыгрышей.
Праздник ждали все вокруг.
Поздравив дочь с самого утра, Феликс Иванович, однако, не забыл напомнить:
– Маля, даже день рождения не отменяет урока.
Двенадцатилетняя Матильда поморщилась:
– Но папа́… мне скучно. Сколько можно выполнять одни и те же движения?
Взгляд обожавшего дочь Кшесинского стал твердым.
– Столько, сколько нужно. Пока ты занимаешься балетом, ты будешь ежедневно их выполнять.
– Зачем, чтобы потом, как Юля, стоять в кордебалете?
– Если не станешь выполнять урок, то и в кордебалет не попадешь.
Услышавшая обидные слова младшей сестры, Юлия фыркнула:
– Она мечтает стать примой-ассолютой.
– А иначе зачем идти на сцену? – парировала сестренка. – Но я не буду танцевать, я выйду замуж за принца и буду наслаждаться жизнью.
– Маля?! – буквально взвыл Кшесинский. – Разве этому я тебя учил? А ну марш выполнять урок! Сегодня в два раза больше, чем обычно.
– Но папа́, у меня день рождения, – возмутилась теперь уже Матильда, но разгневанный отец остался неумолим:
– Не сделаешь – никакого фейерверка вечером.
Глядя вслед понуро бредущей наверх в комнату, где закреплена репетиционная палка, Мале, Юлия успокоила отца:
– Это пройдет. Просто она еще маленькая.
– Я знаю, – вздохнул Феликс Иванович. – Но Мале скучно в училище, как бы ее заинтересовать балетом по-настоящему?
– Стоит ли, папа́? Она не самая стройная, и выворот у нее обычный, и подъем тоже.
Отец понимал, что старшая дочь просто ревнует его к младшей, и попытался объяснить:
– Юля, выворот можно разработать, подъем у Мали хорош, тут ты не права. Но у нее есть самое ценное – чувство музыки и ритма, и еще упрямство, без которого, сама знаешь, в нашем деле никуда.
Феликс Кшесинский знал, о чем говорил, он уже много лет был ведущим танцовщиком Императорского театра, лучшим исполнителем мазурки, ради которого даже великий Мариус Петипа ставил балетные вариации. А уж сколько ролей!..
Дети Феликса Ивановича стали танцовщиками, вернее, Юлия окончила училище на Театральной улице год назад, Иосиф только что, а младшая строптивая Матильда пока училась. Девочке и впрямь скучно в классе, она все давно освоила дома вместе со старшими сестрой и братом. А если Мале скучно…
И все-таки что-то подсказывало Кшесинскому, что младшая дочь непременно станет великой балериной.
Глава II
В Севастополе сначала в порту, а затем на железнодорожном вокзале переполох – императорская семья в полном составе возвращалась с Кавказа. В городе надежно спрятаны все, кому попадаться на глаза Александру III нельзя, превентивно посажены под арест местные бунтари и пьяницы, перебиты даже бродячие кошки и собаки. По набережным прогуливались исключительно офицеры в белых парадных кителях под ручку с дамами в элегантных платьях, для чего пришлось задействовать актрис и весь гардероб местного театра. Город готов к пребыванию, пусть и краткосрочному, императорской семьи.
Император с цесаревичем побывали на нескольких кораблях Черноморского флота, пообедали с турецким послом, посетили Морское собрание и, наконец, отправились на вокзал, чтобы присоединиться к императрице и остальным членам семьи и покинуть гостеприимный Севастополь. Хотелось домой…
Как в гостях ни хорошо, а дома лучше. Все соскучились по родным стенам, по своей Гатчине, по Аничкову дворцу, даже по осенней питерской непогоде. Впечатлений было море, делиться ими в письмах устали, скорей бы вернуться в Петербург и все рассказать и показать.
Когда локомотивы императорского поезда дружно дали гудок, объявляя об отправлении, местное начальство вздохнуло с облегчением – Его Величество замечаний не высказал.
В Севастополе еще стояла летняя погода, было тепло и сухо, но все равно торопились, радуясь, что скоро будут дома. И вот последний взгляд на море, уходящий назад перрон, потом тоннель, где великая княжна Ксения притворно ойкала и пугала младшую сестру Ольгу, мол, можем и не выехать на свет из темноты, и ощущение дальней дороги. Но домой она всегда короче. Колеса выстукивали: «Едем-едем-едем…»
Уже с утра на следующий день все почувствовали, что в России осень – погода резко изменилась, пошел дождь, к которому то и дело примешивалась снежная крошка. Оставалось радоваться, что они внутри вагона, где тепло и светло, и было жалко солдат, стоявших вдоль всего полотна на постах.
Два больших локомотива от товарных поездов тянули императорский состав резво, но Александру Александровичу все равно казалось, что едут медленно. Он требовал поторопиться.
– Домой, домой!
– Саша, у тебя же вся Россия дом, – улыбнулась Мария Федоровна, которая тоже радовалась возвращению.
Император погладил любимую лайку.
– Так-то оно так, да ведь надоело по большому дому мотаться, в свой маленький хочется, правда, Камчатка? – Пес в ответ сладко зевнул. – Минни, скоро ли завтрак?
Императрица подтвердила:
– Скоро, сегодня чуть пораньше, чтобы к Харькову успеть переодеться.
– И то славно. Пойдем, Камчатка, немного в кабинете поработаем.
Императрица с понимающей улыбкой посмотрела им вслед, погладила своего шпица:
– Тип, знаем мы их работу… Ты пойдешь завтракать? – Глядя, как песик зарывается в подушки, рассмеялась: – Ладно, лентяй, оставайся досыпать.
Александр Александрович не собирался заниматься бумагами, но что можно считать работой для Хозяина Земли Русской, как позже назвал себя его сын-преемник? Наверное, все, в том числе и… разглядывание фотографий.
Занимался император этим не один, за столом сидел цесаревич Николай, увлеченно работающий карандашом.
– Ники, смотри, какие красотки. А? Одна другой лучше.
Император протянул цесаревичу очередную пачку снимков балерин. Поставлял эти фотографии великий князь Владимир Александрович, большой любитель театра, вернее, артисток балета. Они действительно изящней других, умней и как-то… лучше воспитаны, что ли.
Зная об интересе великого князя, директор балетной труппы Иван Карлович частенько устраивал фотографирование своих «розанчиков» и отправлял снимки Владимиру Александровичу. Внимание членов императорской семьи еще никому не вредило, а вот помогало труппе нередко.
– Ты что это делаешь? – наконец заметил занятие старшего сына император.
Николай старательно пририсовывал под очаровательными носиками тараканьи усы, а на подбородки портретов прилаживал бороды. Впрочем, не у всех они были одинаковы, цесаревич проявлял фантазию, то топорща усы, то завивая их колечками, то вытягивая в стороны прямыми стрелами до самого края фотографии. И бороды были разного фасона – какая какой идет.
Александр Александрович постарался сдержать улыбку, его насмешила фантазия сына, но внимание привлекла следующая фотография.
– Какая красивая! Ники, посмотри. – Император перевернул снимок, прочитав фамилию на обороте: – Кшесинская. Хм… почему на сцене не видел? Надо спросить Всеволожского. Новенькая, что ли?
– Или но-ги ко-ле-сом, – с расстановкой произнес Николай, продолжая уродовать изображение очередной красавицы.
Александр Александрович положил снимок Кшесинской перед сыном:
– Вот! И взгляд лукавый. Не то что у твоей немки.
Николай, не глядя, отодвинул снимок на край стола. Чтобы избежать дальнейшего разговора, суть которого он предвидел, цесаревич поднялся из-за стола, но твердая рука императора вернула его на место.
Впрочем, у императора вообще тяжелая рука.
– Ники, за последние сто лет только один царь не жил с балериной. Знаешь, кто? – Он шутливо ткнул пальцем в грудь: – Это я. Не повторяй моих ошибок.
Такая фраза означала, что настроение у Александра Александровича прекрасное. Называть ошибкой верность своей обожаемой Минни – Марии Федоровне – он мог лишь в шутку. Если императора и интересовали балерины, то исключительно для его сына Ники, Александр Александрович даже в театр ходить не любил, как вообще не любил светские мероприятия, но терпел их ради все той же обожаемой «душки Минни». Лучшую супружескую пару, более крепкую и любящую, не найти не только в России, но и в мире.
Николай упрямо возразил вполголоса:
– Я люблю Аликс.
Император нахмурился, его раздражало упрямство сына, когда дело касалось Гессенской принцессы. Вбил себе в голову, что влюблен! Эта вечно серьезная и глядящая с укором немка категорически не нравилась жизнелюбивым родителям Ники, но цесаревич и слышать не желал ни о ком другом.
– Может, ты и жениться на ней хочешь? Зачем, Ники, чтобы крутить эти спиритические тарелки, скучать, страдать и самому разучиться улыбаться?
Николай продемонстрировал, что уже кое-чему научился у своей так называемой невесты, которая невестой, к счастью родителей, пока не была:
– Как наследник, я всегда должен быть готов…
Разговор становился тягостным, хотелось сказать, что наследник должен быть готов править страной, но император перевел все в шутку, он вскочил и стал наступать на щуплого сына своей массивной фигурой:
– К чему готов? Ты хоронить меня собрался? Не рановато ли?
Но Николай шутку не поддержал.
Александр Александрович со вздохом бросил остальные карточки на стол:
– Эту хоть запомни: Кшесинская.
Глядя на широкую спину отца в двери кабинета, Николай упрямо произнес:
– Я люблю Аликс.
Император вздохнул себе под нос:
– Ну и дурак.
В столовой почти все уже собрались, ждали лишь императрицу.
Император с цесаревичем стояли, глядя, как за окном пробегают перелески с темными фигурами в шинелях по сторонам дороги.
– Вот, смотри, какая Россия огромная, едем-едем, а конца пути не видно. Не то что у твоей Аликс – все владения перепрыгнуть можно, хорошенько разбежавшись.
Николай разговор не поддержал. Он упрямо не желал обсуждать крошечные размеры Гессенских земель.
– Впрочем, как и у твоей матери… – Александр вздохнул и вдруг рассмеялся, вспомнив, что-то забавное. – Хочешь, расскажу, как Минни русскому языку училась? Читала уже прилично, только все путала русские и латинские буквы, «р» произносила как «п». Вышли мы в Финский залив, навстречу две баржи «Рюрик» и «Ижора». Минни громко читает первое название: Пюпик. Пришлось схватить ее за руку, чтобы второе так же не прочла.
Николай уже слышал это семейное предание – мать утверждала, что Александр, тогда еще цесаревич, поспешил громко прочесть второе название вместе с ней: «Ижора», раскатисто произнеся это «р-р-р»… Так в один момент и переучилась.
Наконец, собрались все, пришли великие княжны Ксения и Ольга, даже верный пес Камчатка уселся подле стула хозяина. Шпиц императрицы остался в спальном вагоне, находиться на руках у хозяйки за столом не позволяли, а мельтешить под ногами на этом дрожащем полу маленькой собачке не очень приятно.
Александр Александрович постарался незаметно сунуть брату стопку фотографий, испорченных Ники.
– Благодарю, не помогло.
Мария Федоровна покосилась на снимки, ей не нравилась идея супруга знакомить цесаревича с балеринами по фото. Вернее, идея принадлежала великому князю Владимиру, но ведь «душка» поддержал. Все это попахивало борделем.
– Что это?
Князь Владимир несколько стушевался, поспешно пряча фотографии в карман:
– Э-э… секретные материалы, Ваше Величество. Фотосъемка немецких дирижаблей.
Он произнес «дирижаблей» с французским прононсом.
Александр постарался придать лицу исключительно серьезное, даже озабоченное выражение:
– И породистые русские кобылы.
Но Марию Федоровну это не обмануло.
– Саша, твой брат опять показывал балерин? Ники, я не знала, что ты увлекся балетом!
Княжны хихикнули, фыркнул и младший брат Николая Михаил, Георгий, считавший себя взрослым, постарался спрятать улыбку. Бедного Ники то и дело терзали разными намеками по поводу женского пола, словно у цесаревича других интересов не имелось.
Сам Николай сокрушенно вздохнул:
– Я или женюсь, или сбегу от вас в монастырь!
Образ брата в монашеском одеянии окончательно развеселил княжон, и те рассмеялись громко.
Проходя к большому столу, Александр Александрович, словно извиняясь, шепотом объяснил жене:
– Все по своей немке сохнет. Скучная она…
Императрица вздохнула:
– Мне тоже не нравится эта гессенская муха.
– Значит, никаких разговоров о женитьбе. Может, забудет?
– Среди балерин? – скептически усмехнулась императрица.
– Поживем – увидим… Власов, остановка скоро?
– Почти через час, Ваше Величество, – отозвался полковник.
– А поскорей нельзя? Надоело в вагоне. Пройтись хочется. Поторопи, голубчик, своих кочегаров, не спят они?
Власов немедленно исчез, видно, приказывать поддать жару. Впрочем, вернулся он быстро – не его дело самому к паровозам идти, отправил адъютанта.
Мария Федоровна поморщилась, вагоны и без того раскачивались, временами становилось не по себе.
– Саша, зачем добавлять ходу, разве мы не быстро едем?
– Пройтись хочу. А то на отдыхе да вот тут за столом никогда не похудеешь.
– В Харькове и разомнешь ноги.
– Мы опаздываем.
Дольше обсуждать вопрос отставания от графика и скорости движения не стали, разговор сосредоточился на завтраке и предстоящих в Петербурге делах.
Когда подали любимую императором гурьевскую кашу, за отдельным столом, где сидели младшие, снова послышался смех – княжна Ольга представила брата в схиме и развеселилась.
– Тише, вы, сороки! Наследник хандрит, а вы смеетесь. Гуляй, Ники, гуляй, пока я жив! Потом будешь серьезным. – Наблюдая, как лакей наливает сливки в кашу, поинтересовался: – Одобряешь, Васильич?
Тот серьезно кивнул:
– Очень даже одобряю.
Впрочем, Васильичу было не до веселья, вагон сильно дернуло, он едва не расплескал сливки на императора.
В следующий момент несчастному было уже вообще ни до чего.
Последовал страшный удар, грохот, треск, и… пол не просто ушел из-под ног, стальная плита оказалась на путях вместе со всеми, кто находился в вагоне, а сверху на них рухнула крыша! Несущая балка вагона попала точно на Васильича, другой конец ее удержался, и основная масса крыши застыла в нескольких сантиметрах над головами сброшенных со стульев пассажиров.
Грохот, скрежет, треск, железо наезжало на железо, крошило деревянные части вагонов, сминало металлические, давя при этом и тех, кто оказался внутри.
Первой мыслью у всех было: теракт, взрыв бомбы.
– Саша! Дети! – Мария Федоровна кричала, но ее голос потонул во множестве страшных звуков.
– Мама́! – отозвалась Ксения. – Вы живы?
Мария Федоровна пыталась в царившем ужасе разглядеть детей:
– Отзовитесь все.
– Я здесь, – выбрался из-под обломков Георгий, – Миша тоже здесь.
– Я жива, – откликнулась Ксения.
– Я тоже… – подал голос Николай.
– Саша? – беспокойно позвала императрица. – Саша?! САША?!!!
– Минни, я жив. Васильича убило.
Живыми среди этого кошмара оказались все члены царской семьи. Но державшие край крыши опоры трещали и проседали, крыша начала опускаться.
Оказаться раздавленными после того, как они выжили при ударе, ужасно. Александр Александрович приказал:
– Надо выбираться! Я подержу. Ники, забирай Олю и остальных!
– Папа́, я с вами!
– Нет, хотя бы один из нас должен выжить. Вытаскивай всех, пока я держу. Уводи всех, я сказал!
По голосу чувствовалось, как ему тяжело.
Ники принялся выталкивать в небольшой лаз, образованный полурухнувшей крышей и вагонной осью, младшую княжну:
– Оля, поторопись.
– Ники, мне страшно!
– Лезь, я сказал!
Он буквально вышвырнул сестренку наружу, та покатилась по откосу.
– Только бы не попала под колеса…
Существенное беспокойство, самые разные детали, в том числе колеса вагонов, катились по насыпи.
– Ники, быстрее!
Мария Федоровна вылезла вместе с Ксенией и тоже покатилась по склону. Вытолкнув младших братьев, Николай последовал за ними.
– Господи, спаси и сохрани! – Александр Александрович чувствовал, что уже дольше не сможет удерживать проклятую крышу.
Но сознание, что семья успела выбраться, успокаивало.
Николай оглядел мать и сестер с братьями, бросился обратно наверх:
– Надо помочь папа́!
Сверху звал великий князь Владимир:
– Ники, на помощь!
Туда же сбегались уцелевшие слуги.
– Государь-император?!
– Там! – ткнул князь Владимир пальцем в разрушенный вагон.
В это мгновение крыша окончательно обвалилась, придавив собой Александра Александровича.
– Саша!!! – раздался снизу крик Марии Федоровны.
– Поднимай! – скомандовал князь Владимир. – Давай! Еще! Выше!
Он протиснулся в образовавшуюся щель и отозвался оттуда:
– Живой, только нога застряла. Поднимите выше. И доктора сюда!
Николай со слугами и подоспевшими солдатами наконец сумели приподнять крышу настолько, чтобы удалось освободить ногу Александра Александровича и вытащить его из разрушенного вагона.
Врача не было, в этом месте не было никого. А вокруг ужас – сошедшие с рельсов, разрушенные вагоны, покореженный металл, сброшенные вагонные тележки и крики, стоны, призывы о помощи. Настоящий ад!
Мария Федоровна прижала к себе дочерей, боясь даже подумать, какие известия получит сверху.
Наконец Николай сообразил крикнуть матери, что император жив и даже не очень пострадал.
Тогда Мария Федоровна сообразила поинтересоваться травмами у детей. Это невероятно, но они отделались ссадинами и синяками. Оля, скатившись по насыпи, не пострадала вообще, у остальных поцарапаны лица и порезаны осколками руки, у самой императрицы страшно болела левая рука, но двигать можно, значит, не сломана.
– Ничего, остальное заживет. Главное – живы и целы, – успокоила она себя и детей.
Увидев няню маленькой княжны Ольги, подозвала ее к себе:
– Целы? Присмотрите за детьми.
Больше дети ее не видели, императрица бросилась заботиться о пострадавших.
Александр Александрович видимых повреждений не получил, не считая тех же царапин и порезов.
Все в крови, но целы – что могло быть чудесней!
– Ники, как ты? – запыхавшись от подъема, поинтересовалась императрица.
– Я хорошо. Папа́, кажется, цел, только ногу придавил сильно. Ты в крови.
– Ты тоже. Нет, я не ранена, только порезы. Посмотри, – Мария Федоровна кивнула на предыдущий вагон. Если вагон-ресторан был разрушен, пол его провалился на насыпь, а крыша рухнула вниз, то вагон перед ним просто не существовал! Среди груды вагонных тележек, покореженного металла торчал лишь обломок деревянной стены. Стало понятно, что уцелеть в нем едва ли возможно вообще.
В пух и прах разлетелся вагон министра путей сообщения Посьета, шедший следом за локомотивами и электрическим вагоном. Сам министр завтракал, а потому уцелел, хотя и поранился. Находившиеся в его вагоне управляющий дорогой и инспектора вообще отделались испугом, оказались выброшены из разрушенного вагона на насыпь.
Больше всего досталось прислуге, ехавшей следом за вагоном Посьета, их просто расплющило напиравшими сзади частями состава. Именно там оказалось больше всего погибших.
К императорскому вагону спешили уцелевшие:
– Как государь, он спасен?
Узнав, что выжил, крестились окровавленными руками, забывая о собственных бедах:
– Слава богу, все в порядке!
Сам Александр Александрович, едва выбравшись из-под обломков, принялся командовать. Было ясно, что такому количеству раненых помочь своими силами невозможно, нужно подкрепление. Кроме того, не было простых перевязочных средств. Ошарашенные свидетели катастрофы, солдаты Пензенского пехотного полка, стоявшие вдоль всей насыпи, были слишком немногочисленны, чтобы справиться с ситуацией.
– Стреляйте в воздух!
– Что? – не понял приказания императора ближайший солдат.
– В воздух стреляйте, чтобы сбежались остальные. Помощь нужна как можно скорее.
Пальба по цепочке действительно привлекла внимание, вскоре прибежал и полковой врач, у которого нашлись перевязочные материалы. Но всего этого было недостаточно, а помощь требовалась срочно.
Убедившись, что вся семья уцелела и никто серьезно не ранен, Мария Федоровна бросилась помогать доктору. Она подозвала кого-то из слуг: