И в аду есть герои

Пролог

Москва, ВНИИПВВЧ при АН СССР

1989 год

– Сколько раз он уже сделал это? – зачарованно спросил Монастырев.

– Не считал, – честно признался ассистент, – точнее, сбился. Но он не слезает с турника тридцать минут.

– Невероятно.

Они сидели за столом перед огромным, во всю стену окном, открывающим вид на большой зал. Штанги, тренажеры, внушительных размеров гантели, гири – в зале было собрано «железо», которому позавидовал бы любой спортивный клуб, а в центре возвышался турник, на котором сноровисто подтягивался среднего роста, голый по пояс мужчина, щедро расписанный синими уголовными татуировками. Его телосложение никак не соответствовало понятию «атлет».

– Показатели? – тихо, словно подопытный мог услышать через плотное стекло, поинтересовался Монастырев.

Датчики были закреплены на теле уголовника и тонкие провода шли на расставленные в зале приборы. Ассистент бросил взгляд на самописцы:

– Он едва начал уставать.

– Невероятно, – повторил Монастырев. – Когда был сделан последний укол «ратника»?

– В субботу.

– Два дня назад! И эффект наблюдается до сих пор!

– Это прорыв, Геннадий Прокопьевич. – Ассистент восхищенно посмотрел на Монастырева. – Это гениальное достижение! Это…

– Это только начало, – прошептал Монастырев, – это только начало.

Уголовник продолжал подтягиваться с равномерной неторопливостью механического поршня. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх… Его лицо, невидимое наблюдателям, было угрюмо, а по низкому лбу медленно стекала первая струйка пота.

///

– Ну, и на какой стадии разработок мы сейчас находимся, любезнейший Геннадий Прокопьевич? – Горелик, толстый, рано облысевший заведующий лабораторией, вальяжно развалился в кресле, неподвижно уставившись на подчиненного круглыми навыкате глазами.

– Я… то есть мы сейчас как раз проходим третий этап испытаний, – сбивчиво сообщил Монастырев. – Подопытные, как вы, Савелий Исаакович, знаете, принимают препарат в течение трех недель и утвержденный план-график предполагает…

– Знаю, знаю, – зевнул Горелик. – Третий этап включает шесть недель непрерывного приема препарата и еще шесть недель наблюдений.

– Да, – облегченно выдохнул Монастырев.

Невысокий, хрупкий, с невыразительным лицом, главным украшением которого были, несмотря на возраст, юношеские прыщи, Геннадий Прокопьевич производил впечатление задерганного клерка, непрерывно ожидающего очередной головомойки. За что? Да ни за что, потому что подвернулся. Каждый вызов к начальству был для Монастырева психологическим шоком и Савелий Исаакович прекрасно об этом знал.

Скромный в быту, замкнутый, одинокий Монастырев не интересовался ничем, кроме науки и вполне мог стать светилом, если бы не врожденная неуверенность в общении с людьми. Геннадий Прокопьевич панически боялся публичных выступлений, был патологически не способен отстоять в споре свою точку зрения, не обладал той долей здоровой наглости, которая необходима для продвижения любых, даже самых замечательных идей. Именно поэтому при всем своем таланте Монастырев до сих пор служил доцентом на мелкой должности заведующего сектором лаборатории в закрытом НИИ, обслуживающем интересы имперской армии.

– Проект «Ратник», – с хорошо отрепетированной «научной» задумчивостью произнес Горелик. – Каковы последние результаты?

Завлаб только вернулся с симпозиума в Варне, был весел, загорел и жаждал досконально разобраться в поднадзорном учреждении, «окунуться», так сказать, в научные изыскания.

– Результаты замечательные, – занервничал Монастырев. – Потрясающие перспективы! Через неделю после начала приема, у подопытных вдвое сократилось время сна! При этом их работоспособность повысилась в три раза! Наблюдается резкое увеличение по таким показателям…

– В первую очередь заказчиков интересует изменение физических возможностей, – веско заметил Горелик. – Последние события, в частности война в Афганистане, наглядно продемонстрировали, что Советская армия крайне нуждается в высококачественном и не вызывающем привыкания стимуляторе.

– Он у нас будет, Савелий Исаакович, будет! Проект «Ратник» – это будущее фармакологии! Под действием нашего препарата мышечная активность подопытных поразительно возросла! Сейчас они с легкостью справляются с нагрузками, которые раньше воспринимали как невозможные!

– Очень хорошо, – с прежней «задумчивостью» протянул заведующий лабораторией, – очень хорошо. Но первая неудача…

– Это в прошлом, – испуганно пролепетал Монастырев. – Мы же обсуждали это, Савелий Исаакович! Первая разработка «ратника» была слишком грубой, отнимала у клеток слишком много энергии. Именно этот факт и приводил к преждевременному старению. Клянусь, мы учли ошибки!

– Надеюсь, – буркнул Горелик.

С первыми испытаниями «ратника» возникли серьезные неприятности: через неделю после начала ежедневных уколов двадцать отборных парней из спортроты военного округа превратились в трясущихся стариков, с мышечной атрофией и стремительно деградирующей нервной системой. Начиналось все тоже замечательно: повышение активности, уменьшение времени сна, выносливость, работоспособность, а закончилось двадцатью трупами. Скандал удалось замять с большим трудом, но тему сохранили – слишком хорошими оказались результаты первичных испытаний «ратника». Фармакологам вынесли устное предупреждение и велели добиться результатов. Правда, наученные горьким опытом военные отказались предоставить для следующих испытаний «комсомольцев-добровольцев», пришлось довольствоваться уголовниками, но это даже к лучшему: в осужденных разрешалось вкалывать все, что угодно, и в каких угодно количествах.

«А хорошо, что хмырь до сих пор боится, – подумал Горелик, глядя на поникшего Монастырева. – Хорошо, что он понимает, кому обязан своим благополучием».

Проект «Ратник» Савелий Исаакович спасал не только для того, чтобы удержать при себе теплое кресло заведующего лабораторией и членство в передовом отряде строителей коммунистического завтра – для спасения было достаточно отдать на растерзание провинившегося завсектором. На самом деле Горелик интуитивно, по-звериному чувствовал, что скромный Монастырев оказался на пороге выдающегося открытия и вцепился в него мертвой хваткой. Увы, сам Савелий Исаакович в фармакологии разбирался поверхностно, «красный» институтский диплом получил благодаря сидению в комитете комсомола, кандидатскую писал в соавторстве, воспользовавшись своим сидением в другом комитете – партийном, а докторскую собирался вытянуть с помощью незадачливого завсектором.

«А может быть, и Нобелевскую…»

– Не мне вам рассказывать, любезнейший Геннадий Прокопьевич, о том сложнейшем международном положении, в котором оказалась наша страна. – Завлаб поучительно выставил вверх палец. – В эти трудные времена от нас с вами, да-да, любезнейший Геннадий Прокопьевич, это не высокие слова, от нас с вами зависит судьба Родины…

Монастырев тоскливо посмотрел в окно. Обуздать вошедшего в раж Горелика не представлялось возможным. Савелий Исаакович умел говорить ни о чем часами, плавно переходя от международного положения империи к производственным показателям вверенной ему лаборатории и обратно, ловко увязывая глобальные политические тенденции с планами-графиками, своевременной уплатой партийных взносов и участием в институтской самодеятельности. Таких болтливых скотов в их «научном» институте было больше, чем тараканов на коммунальной кухне.

– Каждый честный советский человек обязан ударным трудом подтвердить свое высокое звание строителя коммунистического общества…

Геннадий Прокопьевич закусил губу – разошедшийся Горелик затронул очень чувствительный для Монастырева вопрос. В последнее время скромный заведующий сектором, никогда не интересовавшийся ничем, кроме науки, с ужасом наблюдал за проходящими в стране митингами, с тоской читал «демократические» публикации, охаивающие все достижения империи и с неподдельным страхом ждал, чем закончится «пиршество духа». Современность безжалостно перечеркивала его жизнь, цинично посмеивалась над внедренными в сознание идеалами, грубо выбивая из-под ног привычную, твердую почву.

– Надеюсь, любезнейший Геннадий Прокопьевич, вы, как коммунист, как советский человек, понимаете сложность момента?

Отвлекшийся на собственные чувства Монастырев пару секунд тупо смотрел на Горелика, пытаясь осознать вопрос, а затем послушно кивнул:

– Конечно, Савелий Исаакович.

– Тогда идите, – царственно взмахнул рукой Горелик. – И еще. Занесите мне все материалы по проекту «Ратник». Я хотел бы более внимательно ознакомиться с результатами последних исследований.

– Конечно, Савелий Исаакович.

Выйдя из кабинета, Монастырев осторожно прикрыл за собой дверь, облегченно передохнул и тут же вздрогнул: громкий вой сирены наполнил пустой коридор института.

– Тревога! Тревога! Завсектором Монастыреву срочно прибыть на рабочее место!

– Что случилось? – Из кабинета вылетел Горелик.

– Нарушение режима безопасности! Завсектором Монастыреву срочно прибыть на рабочее место!

По коридору, на ходу расстегивая кобуру, бежал офицер внутренней охраны.

Глава 1

«Сегодня днем Общественный комитет «Народ против Остапчука» получил существенную поддержку: мэр Москвы заявил, что полностью разделяет позицию комитета и приложит все усилия для достижения заявленных им целей. Напомним, что Общественный комитет «Народ против Остапчука» добивается, чтобы, несмотря на объявленный Россией мораторий, в отношении Поволжского Людоеда была применена смертная казнь. На сегодняшний день комитетом собрано свыше шести миллионов подписей по всей стране, которые будут представлены Президенту…»

(«Известия»)

«Как отмечают наблюдатели, широкие торжества, посвященные двухсотлетию великого магистра Ордена Леонарда де Сент-Каре были в первую очередь призваны продемонстрировать Тайному Городу мощь Великого Дома Чудь, что в принципе, соответствует хвастливому характеру доблестных рыцарей. Приглашенных на церемонию в Замок особенно впечатлил парад гвардии, в котором приняла участие половина боевых магов Ордена, но который тем не менее…»

 

(«Тиградком»)

* * *

муниципальный жилой дом

Москва, улица Люсиновская, 29 июля, воскресенье, 22:31

Несмотря на прекрасно проведенный день, а может, как раз из-за этого сон не приходил.

Воскресенье прошло весело. С самого утра родители повели Настю в парк, позволили от души покататься на каруселях, накормили мороженым и накупили целую охапку разноцветных воздушных шаров. Затем, наскоро пообедав – даже не стали настаивать, чтобы Настя доела суп! – отправились на пляж и вернулись домой затемно. После ужина Настя посмотрела мультики, послушала очередную папину сказку – папа классно рассказывает сказки, гораздо лучше мамы, но только по воскресеньям, – уже почти заснула… Но сон не приходил.

Какое-то время Настя ворочалась, пытаясь удобнее устроиться под одеялом, но не помогло и в конце концов девочка решила, что надо сходить в туалет. Для этого ей не требовалось будить родителей: ведь она уже взрослая, целых шесть лет, и в этом сентябре пойдет в школу. Настя выбралась из кровати, набросила халатик – если мама увидит ее в одной ночной рубашке, то наверняка рассердится – и осторожно выглянула в коридор.

В квартире было тихо и темно, но не настолько, чтобы испугать взрослую девочку. Настя сделала несколько шагов к уборной и остановилась – дверь в спальню родителей была открыта. Они тоже не спят? Девочка заглянула в комнату.

Папа лежал на спине, подложив под голову руку, а в его правый бок упиралась голова мамы. Девочке уже доводилось видеть спящих родителей и картина, которую она увидела, ничем не отличалась от обычной. То же мерное дыхание, те же расслабленные тела… Вот только над кроватью нежно переливалось легкое, едва заметное, голубоватое сияние, словно кто-то рассыпал над головой родителей снежинки и подсветил их фонариком.

Сон пропал окончательно. Несколько секунд Настя удивленно смотрела на странные блестящие искорки, а затем медленно подошла к родительской кровати и прикоснулась рукой к ноге отца.

– Папа!

Ответом ей стало безмятежное похрапывание.

– Папа!

– Они спят.

Настя ойкнула, резко повернулась на голос и снова ойкнула, изо всех сил вцепившись в ногу отца.

В дверях спальни стоял высокий румяный старик с длинной, до пояса, седой бородой и в красном тулупе. На голове старика была отделанная мехом шапка, а в руке он держал позолоченный посох.

– Они спят, – повторил старик густым, но очень добродушным голосом. – Это я так сделал.

Настя была достаточно взрослой, чтобы понять, что перед ней стоит Дед Мороз. Тем не менее, догадку следовало проверить.

– Ты кто? – строго поинтересовалась девочка, не отпуская ногу отца.

– Дед Мороз, – не стал разочаровывать Настю гость.

– Сейчас лето, – подумав, сообщила девочка и недоверчиво прищурилась. – Что ты здесь делаешь?

– Летом я путешествую, – усмехнулся в усы Дед Мороз, – и ищу хороших девочек, которые зимой станут Снегурочками. Хочешь стать Снегурочкой?

– Я уже была Снегурочкой, – чуточку высокомерно ответила Настя. – Странно, что ты не помнишь. На елке в детском саду.

– Гм… – Дед Мороз смущенно кашлянул.

– Я знаю, почему ты этого не помнишь. – Девочка освоилась и спокойно взобралась на родительскую кровать. – Потому что в детском саду был не ты, а дядя Петя, наш дворник. Это он переоделся Дедом Морозом. А ты настоящий?

Слегка растерянный гость оглядел свой костюм и почесал в затылке:

– А ты как думаешь?

– Я думаю, что настоящий, – решила девочка. – Потому что дядя Петя не умел вот такие искорки делать. – Она кивнула на голубое сияние. – Он только елку сумел включить, а она электрическая.

– Логично, – пробормотал настоящий Дед Мороз. – Я дядю Петю специально к вам послал… э-э… потому что… э-э… не успевал…

– Мы не обиделись, – великодушно махнула рукой Настя. – Нам все равно было весело.

– Рад, что все э-э… так хорошо получилось, – выдохнул Дед Мороз и зачем-то посмотрел на часы.

В спальне вновь воцарилась тишина, украшенная дыханием и похрапыванием спящих родителей. Девочка, запрокинув белокурую голову, любовалась сиянием, а Дед Мороз переминался.

– Зачем ты приехал? – спросила Настя.

– Я… – Дед Мороз опомнился. – Я… э-э… путешествую и иногда катаю послушных детей на своей сказочной повозке. Ты была послушным ребенком?

– А повозка действительно сказочная?

– Самая настоящая, – подтвердил Дед Мороз и снова бросил взгляд на часы. – Посмотри в окно.

Настя спрыгнула с кровати, подбежала к окну, отдернула штору и восхищенно замерла: прямо за стеклом в воздухе висела расписная повозка, запряженная шестеркой белых оленей.

– Ух ты! – не удержалась девочка. – А почему она не падает?

Что такое восьмой этаж, ребенок понимал хорошо.

– Потому что я – Дед Мороз. – Ночной гость протянул Насте руку. – Хочешь покататься со мной?

Девочка кивнула.

* * *

институт им. Сербского

Москва, Кропоткинский переулок, 29 июля, воскресенье, 22:32

– Остапчук! – Надзиратель неприязненно смотрел в маленькое зарешеченное окошко. – Заключенный Остапчук, встать в центр камеры!

Тишина.

– Остапчук…

– Убью, сука!!!

Оскаленная морда арестанта резко вынырнула снизу. В лицо надзирателю ударило смрадное дыхание, брызнула слюна, перед глазами мелькнули крупные желтые зубы.

– Убью!!!

Когда-то давно, когда Василий Румянцев только пришел на службу, подобные фокусы заставляли его отскакивать от дверцы и выводили из себя. Теперь привык. И даже то, что кривлялся перед ним настоящий зверь, не заставляло пульс надзирателя биться чаще. Работа есть работа.

– Остапчук, встать в центр камеры!

 
Мы поедем, мы помчимся,
На коленях утром ранним…
 

Заключенный, брызгая слюной и отчаянно перевирая слова, пустился в пляс. Несколько мгновений надзиратель наблюдал за разгулявшимся Остапчуком, затем с силой захлопнул окошко и злобно сплюнул на пол.

За восемь лет в институте Сербского Румянцев повидал всякого. Помнил он и хладнокровных убийц, на счету которых были десятки трупов, и педофилов-насильников, тоскливо завывающих среди бездушных серых стен, но кривляющийся в одиночной камере маньяк вызывал у Румянцева настоящую ненависть.

Как и у всей страны.

Емельян Грицаевич Остапчук, Поволжский Людоед. Почти год двуногий зверь наводил ужас на жителей и больших, и малых городов от Астрахани до Нижнего. Почти год продолжались безумные оргии, каннибальские пиршества, кровь которых бурным потоком вливалась в волжские воды. Десятки растерзанных детей, жестокое убийство собственных родителей, несколько случайных жертв. Остапчук с каждым месяцем убивал все больше и больше, но звериная хитрость позволяла ему избегать ловушек. Его взяли два месяца назад в Самаре, и вся страна недоумевала, почему полицейские не пристрелили маньяка при задержании. Неделю Остапчук охотно позировал перед телекамерами, с улыбкой рассказывая о своих жертвах и показывая места еще неизвестных захоронений, а затем, опомнившись, начал изображать сумасшедшего. И его привезли в Москву для психиатрической экспертизы.

«Неужели выкрутится, гнида? – Из-за железных дверей донеслись вопли маньяка. – Неужели его в психушку определят?»

Несмотря на свою должность, а может, наоборот, благодаря ей Румянцев хорошо разбирался в том, что такое права человека, что такое ценность жизни, ценность свободы. Но считать Остапчука человеком надзиратель не мог. Не мог, и все. И то, что Поволжский Людоед до сих пор жив, считал подлой гримасой демократии.

Василий опять сплюнул, растер сапогом плевок и направился к следующей камере.

///

– Ушел, падла? – Остапчук прислушался к шагам надзирателя и улыбнулся.

Ушел.

«Боится, потому и ушел. Меня все боятся! И будут бояться!!!»

Очень не хотелось отпускать надзирателя живым, но добраться до его горла через железную дверь не представлялось возможным. А в камеру надзиратели входили минимум вчетвером.

«Боятся!»

– Добрый вечер.

Поволжский Людоед резко обернулся и не удержался от удивленного крика. Посреди камеры стоял очень высокий черноволосый мужчина в элегантном белом костюме. Белоснежная сорочка, дорогой, ручной работы галстук, светлые туфли… Он был настолько чужд тюремному пейзажу, что казался призраком.

«Привидение! – Остапчук почувствовал, что у него подкосились ноги. – Привидение! Кто еще здесь может оказаться?»

Маньяк тихонько завыл. Мужчина поморщился:

– Емельян Грицаевич, не надо так пугаться. У меня к вам дело.

– И… изыди. – Подбородок Поволжского Людоеда дрожал.

– Вы еще перекреститесь, – буркнул черноволосый.

Не обращая внимания на трясущегося убийцу, он подошел к дверям камеры и деловито прислушался.

– Надзиратель закончит обход нашего крыла минут через двадцать. После этого он отправится на пост и будет пить чай. В любом случае, Емельян Грицаевич, у нас есть не менее полутора часов, в течение которых вас никто не хватится.

– Зачем… – Остапчук слегка успокоился. – Зачем ты это говоришь?

– Разве вы не хотите выйти на волю?

Секунду маньяк обдумывал щедрое предложение черноволосого, затем облизнул губы:

– Подстава?

– Никаких провокаций, Емельян Грицаевич, – улыбнулся гость. – Мы на самом деле крайне заинтересованы в сотрудничестве с вами, и я могу вывести вас из этого гм… заведения.

Остапчуку очень хотелось верить этому странному, щегольски одетому франту с повадками аристократа.

«На полицейского не похож. Тогда кто? ФСБ?»

– Ты кто?

– Неважно, – легко взмахнул рукой черноволосый и перед глазами маньяка мелькнул крупный черный бриллиант на запонке.

Одновременно с этим жестом приоткрылась массивная дверь камеры.

Черноволосый улыбнулся:

– Вы идете?

* * *

Москва, улица Пяловская, 29 июля, воскресенье, 23:23

Несмотря на то что опустившаяся на город ночь была необычайно теплой и ласковая темнота, изредка прорезываемая фонарным светом, манила в свои объятия потаенной романтикой, людей на улице практически не было. Поздний воскресный вечер не располагал к гуляниям. Изредка проезжали автомобили, стучали торопливые шаги и хлопали двери подъездов, откуда-то издалека доносился приглушенный шум молодежного веселья, но большая часть жителей предпочитала находиться дома, в постели, стараясь отоспаться перед наступлением новой трудовой недели.

Воскресная Москва. Добродушная, расслабленная, дремотная. И неудивительно, что никто из обитателей окрестных домов не обратил никакого внимания на черный микроавтобус, скромно стоящий у спрятавшейся среди многочисленных тополей электроподстанции. У обычной электроподстанции, с серыми металлическими дверями, надписью «Осторожно, высокое напряжение» и белыми стенами, которые местные подростки бездумно украсили дурацкими граффити во славу футбольных клубов.

Электроподстанция стояла во дворе всегда. Старожилы припоминали, что она появилась на Пяловской задолго до того, как возвели здесь муниципальные дома, хотя какая разница, что было первым – яйцо или курица? Главное, чтобы работала исправно. А о том, что своими размерами подстанция несколько превосходила подобные типовые постройки, никто и не задумывался.

///

– Куда вы меня привезли, суки? – Остапчук, сидящий на одном из мягких кресел в салоне микроавтобуса, беспокойно заерзал. – На нары хочу! Вези обратно!

– Емельян Грицаевич, прошу вас набраться терпения, – вежливо попросил черноволосый щеголь в белом костюме. – Мы должны провести здесь еще некоторое время, и поверьте, ваша выдержка будет вознаграждена по достоинству.

Щеголь разместился на переднем сиденье, причем его голова едва не упиралась в потолок микроавтобуса и до сих пор молчал, внимательно глядя на здание электроподстанции. А водитель и вовсе дремал, положив голову на руль. Самое странное, что никто из них абсолютно не интересовался поведением маньяка: дверь в салон микроавтобуса не закрыта на замок, а руки Остапчука не скованы. Казалось – беги. Но Поволжский Людоед успел оценить легкость, с которой странный щеголь вывел его из тщательно охраняемого института Сербского и решил не рисковать.

«Уроды! – Остапчук постепенно наливался злобой. – Истуканы проклятые! Сколько можно просто сидеть?»

Они даже не курили. А на просьбу дать сигарету Емельян получил корректный отказ, сопровождаемый просьбой «воздержаться на некоторое время от демонстрации этой вредной привычки».

«Идиоты!»

Остапчук откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза, но тут же снова распахнул их – дверца микроавтобуса открылась и в салон, согнувшись почти пополам, проник еще один черноволосый мужчина в костюме. На его руках безмятежно спала белокурая девочка лет шести.

– Гы, – осклабился Остапчук. – Это для меня?

Пришелец молча закрыл за собой дверь, сел в ближайшее кресло и заботливо поправил на девочке сбившийся халатик.

– Все в порядке, Ортега? – поинтересовался щеголь.

– Да, комиссар.

– Замечательно.

Остапчук заерзал, не спуская глаз с девочки.

– Какая сладкая, маленькая… неужто и впрямь для меня?

Черноволосые молчали. Оба длинные, оба темноглазые, оба в дорогих костюмах. Только тот, который «комиссар» – в белом и чуть повыше, а этот, с девчонкой – в черном.

«Братья, что ли?» – Емельян покосился на переднее сиденье.

Щеголя маньяк побаивался, но запах ребенка сводил с ума.

– Ты, покажи мне девку! Сними с нее халат, я ведь два месяца взаперти!

Без ответа.

– Ну, я тебе говорю! Телку покажи!

Тот, кого комиссар назвал Ортегой, поднял на Остапчука холодные черные глаза. Людоед слегка смутился. Ему приходилось видеть взгляды, переполненные и ненавистью, и страхом, и злобой, но то, что Емельян прочитал в сумрачных глазах длинного, было гораздо хуже. Полное отсутствие эмоций, никакой агрессии и в то же время – огромная сила, еще ленивая, но уже слегка раздраженная неумным поведением маньяка.

А еще Остапчук подумал, что в этих глазах очень мало человеческого. Можно сказать – совсем ничего человеческого.

– Чего пялишься?

Ортега продолжал молчать.

И смотреть.

– Чего пялишься, сказал! – В голосе Остапчука зазвучали панические нотки. Он был не в силах оторваться от пронзительно черных глаз. – Чего…

Тоскливый вой окутал салон микроавтобуса. Побелевший маньяк схватился за голову и вывалился из кресла. Из его ушей текла кровь.

– Не надо… не надо…

Рот скривился, глаза закатились, были видны лишь желтоватые, быстро наливающиеся кровью белки, казалось, еще чуть-чуть, и резко возросшее внутреннее давление взорвет голову маньяка.

– Ортега, хочу напомнить, что чел пока нужен, – бесстрастно произнес щеголь в белом.

– Конечно, комиссар, – буркнул черный костюм и отвел от Остапчука взгляд. – Извините.

– Ничего страшного.

Девочка засопела и Ортега вновь поправил на ней халатик. Микроавтобус погрузился в тишину, изредка прерываемую негромкими стонами окровавленного, насмерть перепуганного Остапчука.

///

Возможно, жители Пяловской улицы гораздо внимательнее отнеслись бы к своей необычной электроподстанции, если бы среди них нашелся хоть один старожил, который помнил, что именно находилось на месте этой типовой коробки семьдесят-восемьдесят лет назад, до того, как деловитые бульдозеры начали вгрызаться в дегунинскую землю. Но таких старожилов в районе, увы, не оказалось, и некому было вспомнить, что раньше на этом самом месте располагался большой каменный амбар, еще раньше – амбар деревянный, а еще раньше высился поросший бурьяном холм. И стоит ли говорить о том, что размеры амбаров и холма в точности совпадали с размером современной электроподстанции? Возможно, если бы люди были более внимательны, они сопоставили эти странные факты и попробовали, невзирая на надпись: «Осторожно, высокое напряжение», проникнуть наконец в расположенное в их дворе здание.

И были бы крайне удивлены.

Потому что в «электроподстанции» не было и намека на сложные, высоконапряженные устройства энергетических систем. Не было никогда, ибо за разрисованными стенами электроподстанции располагался Дегунинский Оракул – одно из древнейших строений Тайного Города. Старинный артефакт, созданный еще асурами, пришедшими на берега Москвы-реки много тысяч лет назад.

Внутреннее помещение «электроподстанции» представляло большой зал, пол которого покрывал великолепный ларнайский мрамор, черный, с прожилками из чистого золота, любимый камень асуров. Каменоломни, на которых добывали этот удивительный сорт мрамора, давно погрузились на дно океана, а он продолжал украшать зал, напоминая о былом величии создателей Оракула. Стены помещения были выложены плитами зеленой яшмы, а куполообразный потолок отделан нежно-голубым лазуритом, демонстрируя удачную попытку создать иллюзию небесного свода. В центре зала, на небольшом постаменте из того же мрамора, только белого, стояли четыре изящные колонны прозрачного горного хрусталя, поддерживающие вырезанную из цельного золотистого берилла сферу. Исходящее от нее сияние освещало зал, и в его слегка мерцающем свете была отчетливо видна красноватая дымка, извивающаяся между колоннами – сердце Дегунинского Оракула.

///

– Хотел бы я увидеть твои сны.

Глухой, чуть шипящий голос исходил от высокой, закутанной в черный плащ с низко надвинутым капюшоном фигуры, медленно вошедшей в зал и остановившейся в нескольких шагах от подиума. Берилловая сфера вспыхнула ярче, красноватая дымка сначала замерла, а затем переместилась к тем колоннам, которые стояли ближе к гостю.

– Поменяемся душами?

Оракул ответил точно таким же голосом. Абсолютно таким же. И красная дымка, сгустившись между колоннами, приняла вид высокой фигуры в черном плаще.

– Это лишнее. – Низко надвинутый капюшон качнулся. – Мне просто интересно.

– Странно, я думал, ты отдал любопытство кукле.

– Сантьяга не кукла, – спокойно ответил гость. – Он – это я.

– А я – это он! – Теперь между колоннами стоял высокий черноволосый мужчина в элегантном белом костюме. – И кто из нас ты?

Голос, жесты, свободная поза – хозяин идеально скопировал щеголя из микроавтобуса. Фигура в черном плаще кашлянула. Хотя, возможно, то был легкий смешок.

– Ты по-прежнему забавен, Оракул.

– И по-прежнему голоден. – Между колоннами снова извивалась красноватая дымка. – Ты пришел по делу, князь?

Вместо ответа гость медленно развел в стороны длинные руки.

– Хорошо, – прошептал Оракул, – хорошо.

Фигуру князя окутал плотный черный туман. Он продолжал поднимать руки, и облако, изредка прорезываемое сверкающими черными искрами, начало сгущаться над его головой.

– Чувствую, вопрос серьезный.

Неопытный наблюдатель мог услышать в замечании Оракула издевку, но князь хорошо знал, что скрывается за внешней суровостью и снисходительностью Оракула. Заключенная в артефакт всезнающая и всевидящая душа тосковала в одиночестве и была искренне рада любому посетителю, способному заплатить цену за ее откровения. Князь Темного Двора – мог.

Черное облако над его капюшоном приняло форму правильного шара, не уступающего размером берилловой сфере. Князь запрокинул голову, свел руки над головой и теперь испещренное молниями облако танцевало на кончиках его пальцев. В нем было достаточно энергии, чтобы снести с лица Земли средних размеров город.

– Ты согласен принять мою цену? – поинтересовался князь.

– Это только часть цены, – ответил Оракул.

– Я знаю.

– Ты готов платить дальше?

– Готов.

– Тогда я согласен принять твою цену.

Князь медленно опустил руки перед собой на уровень глаз и облако послушно поплыло к колоннам.

– Я согласен…

Красная дымка выскользнула из-за колонн и резким, стремительным броском дотянулась до облака.

– Я согласен…

Облако остановилось и стало быстро втягиваться в красноватую дымку, на глазах уменьшаясь в размерах.

– Хорошо!

Берилловая сфера запылала гораздо ярче, ее свет залил помещение, и князь, пробурчав что-то невнятное, глубже надвинул капюшон.

– Хорошо!!!

Прозрачные колонны побелели, словно наполнились густым молоком. Остатки облака исчезли, красноватая дымка не спеша вернулась на место, какое-то время покрутилась между колоннами, словно наевшаяся и ищущая место для отдыха змея, затем снова сгустилась и приняла форму толстого, самодовольно улыбающегося мужчины в ниспадающем белом балахоне.

– И о чем ты хотел спросить?

– Нужно посоветоваться, – глухо произнес князь. – Зеркало Нави принесло странные знаки.

– Что в них было? – осведомился Оракул. – Кровь?

– Не только, – спокойно ответил гость, – хотя знак большой крови присутствовал. Главное, что подобное сочетание дает неопределенность. Зеркало не может вычислить источник будущих событий.

– Странно, что оно вообще дало тебе хоть какой-то знак, – усмехнулся Оракул и погладил большой живот. – Я не ожидал, что ваш артефакт сумеет уловить те робкие следы грядущего, которые вижу я. Настолько робкие, что даже лучшие маги-прорицатели Тайного Города не способны их почувствовать. Неудовлетворенность и обида дают странные всходы…