000
ОтложитьЧитал
Глава 7. Подарок с того света
Борис был прав – на моей машине ездить опасно. Но это в том случае, если она едет. Когда двигатель отказался заводиться с десятой попытки, я просто закрыла её и бросила на стоянке у офиса, поскольку в пятницу вечером искать человека, способного быстро реанимировать усопшее, было бесполезно. Вызвала такси до дома и пару часов просидела перед ноутбуком, делая скриншоты важной информации. Заодно полностью зарядила телефон, чтобы он снова не отключился в самый неподходящий момент. Оделась, обулась, а потом ещё почти час ждала очередное такси, поскольку ехать на край географии, как выразился Костя, никому из водителей не хотелось.
– Отдыхать на природу едете? – приветливо поинтересовался таксист, изъявивший-таки желание отвезти пассажира в лесную глушь после того, как я сообщила диспетчеру, что готова заплатить за поездку двойную цену.
– Ага, – кивнула я, всем своим видом показывая, что к беседе не расположена.
На часах было без пятнадцати минут двадцать два, когда я попросила остановить машину перед мостом.
– Так ещё километра три ехать, – удивился водитель. – Не страшно ночью одной по лесу гулять?
– Меня леший проводит, – небрежно бросила ему я и рассчиталась за поездку.
Светлую песчаную дорогу было видно хорошо только до тех пор, пока лес не подступил к ней слишком близко, сомкнув вверху кроны высоких берёз и сосен. Я не включала фонарик, поскольку была уверена, что не заблужусь. Странная уверенность, неправильная, но она была. Когда видимость упала почти до нуля, я остановилась и негромко сказала в темноту:
– Ты, дружок, меня веди, а ноутбук и телефон не отнимай, они мне нужны. Обещаю не включать их, чтобы тебя не раздражать и ночную живность не беспокоить.
И пошла дальше. Джинсы, лёгкий свитер, мягкие удобные кеды – так по лесу гулять куда приятнее. Даже ночью. По сторонам что-то трещало, шуршало, пищало и иногда ухало, но я успокаивала себя тем, что нужна этому лесу, поэтому ничего плохого со мной случиться не может. Под ногами сначала чувствовался песок, потом дорога забрала влево, и я пошла по утрамбованной земле, покрытой мягким ковром мелкой травы. Поворот был не крутой, поэтому было несложно догадаться, что я снова иду по двухколейке, ведущей к охотхозяйству. Ну вот почему хозяин леса всё время меня одной и той же дорогой водит? Какой в этом смысл?
– Мяу! – раздалось в темноте слева.
– Батон? – позвала я и остановилась. – Батончик, иди сюда.
– Мяу!
Кот звал меня, чтобы я сошла с дороги в нужном месте – других причин не было. Он не подошёл, а я не включила фонарик, как и обещала, хотя очень хотелось. Ноги почувствовали неровность моховых кочек, при каждом шаге начали хрустеть сухие веточки – ну да, я снова шла через лес к кладбищу. В кромешной тьме и всецело доверяя лесному духу и коту. Спустя какое-то время облака в небе расползлись в стороны, позволив лунному свету беспрепятственно литься сверху на лесную чащу. Видимость стала лучше, и я поняла, что уже почти достигла конечной точки этого маршрута. А когда достигла, присела на импровизированную лавочку и вздохнула.
– Ну привет ещё раз, Марфа Алексеевна, – поздоровалась с могилкой, помолчала немного и призналась: – Мне страшно. Правда, страшно. Позавчера это был неосознанный страх, потому что я не привыкла бегать ночью по лесу, а теперь я боюсь того, чего не понимаю, и во что не верю. Лешие, ведьмы, призраки… Это всё так дико, а я всё равно пришла. Не верю, но пришла. Хочешь, чтобы я сказала твоей внучке, что её выселить отсюда хотят? В этом смысл, да?
Моей щеки коснулось что-то мягкое и тёплое – сверху вниз кто-то будто рукой погладил. Сердце провалилось в желудок, я громко сглотнула и едва сдержала желание сорваться с места и начать очередной лесной забег. Только и смогла выдавить из себя, втянув голову в плечи:
– Кто здесь?
Ветер шевельнул кроны деревьев, и стало ещё страшнее. И намного холоднее, будто ночь была не июньская, а апрельская. Естественно, мне сразу же начала мерещиться всякая ерунда, но я продолжала сидеть на месте и трястись от страха. Зачем? Не знаю. Могла бы встать и пойти в деревню, но где-то на подсознательном уровне чувствовала, что нужно остаться. Один и тот же путь, ведущий к могиле ведьмы – это ведь не случайность. С вестью я разобралась, и осталось только донести её адресату, но леший почему-то снова привёл меня именно сюда, а не к дому Никулиных. Было в этом что-то такое… «Может, я ошиблась, и Никулины и без меня уже всё знают?» – в который раз пришли сомнения, и лес немедленно отозвался на них теплом и покоем.
У меня не было других причин возвращаться сюда. Я приехала с конкретной целью – поставить Клавдию Ильиничну в известность о том, что на месте этого леса скоро начнут строить какой-то завод. На этом всё, больше я ничего не могла сделать для стариков, которые здесь живут. Просто предупредить. Если это не цель, тогда что?
– Мя-о-о-у-у! – взвыл котяра где-то совсем рядом.
– Батон! – снова позвала его я, но услышала в ответ только характерное шуршание, будто кто-то начал рыть землю.
Кот и правда рыл землю – прямо на могилке Марфы Оленевой. Луч лунного света как-то очень удачно проскользнул через сплетение веток вверху и упал прямо на то место, где толстый рыже-полосатый вандал вовсю орудовал лапами, разбрасывая по сторонам прелую хвою и шишки.
– Батон, прекрати! – шикнула я на него.
Встала с бревна с намерением прогнать негодника, но он даже не посмотрел в мою сторону. Вцепился во что-то зубами, зарычал, потянул…
Со стороны деревни послышались шаги, и в просветах между деревьями замелькал свет фонарика.
– Батон! Ты опять тута, недоразумение усатое? – с облегчением услышала я голос Бориса, а в следующее мгновение свет ударил мне в глаза и прозвучало коронное: – О как!
– Доброй ночи, Борис, – поприветствовала я деда, прикрывая глаза рукой.
– Вернулася-таки? И опять машину потеряла?
– Я на такси приехала, – улыбнулась я в ответ. – От моста пешком шла. Меня Батончик сюда привёл.
Батончик к этому времени уже закончил раскопки и сидел, облизывая лапку, на кучке свежевырытой земли. Прямо перед ним на могилке лежали бусы – крупные, деревянные, покрытые облупившейся ярко-красной краской.
– Это как так? – нахмурился Борис, поднял с земли добычу Батона и с удивлением протянул бусы мне на вытянутой руке. – Это прабабкино. Мать сама их в гроб клала, когда Марфу хоронили. Я точно помню. И целенькие, гляди-ка. И шнурок крепенький.
– Может, кто-то не очень давно такие же в память о Марфе сюда принёс? – предположила я и сразу же снова почувствовала пронизывающий холод. – Борис, вы в курсе, что Лесное хотят снести, чтобы…
– Завод построить, – закончил мою фразу старик и сунул кошачью находку в карман. – Знаем, конечно. Тута все об этом знают. И ты должна была знать, раз с такими предложениями глупыми к матери приехала.
– Я не знала, – покачала я головой. – Телевизора у меня нет, в Интернете новости я не смотрю. Сегодня только коллега рассказал, который документами по пионерскому лагерю занимается.
– Высокий, смазливый, Константином зовут, – кивнул Борис. – Помню я его. Лицом светлый, а душа чёрная.
– Да ладно, он хороший человек, – возразила я.
– Для тебя хороший, потому как ему от тебя не надо ничего, – парировал старик. – Мать таких на дух не переносит. От него за версту обманом и подлостью несёт. Ты замёрзла что ли? Тепло же.
Я в это время и правда зябко ёжилась, рефлекторно потирая плечи. Борис снова посветил на меня фонариком да так и застыл, а я опять прикрыла глаза рукой.
– Это как это? – растерянно прозвучало в ночной тишине.
В канаве у кладбища нестройным хором расквакались лягушки, создавая такой громкий и неприятный шум, что мне немедленно захотелось оказаться в другом месте.
– Давайте к вам пойдём, а? – предложила я, поправила ремень сумки на плече и тоже застыла, поскольку наткнулась пальцами на что-то, чего в моём гардеробе раньше точно не было.
Ощупала влажную шершавую находку и навскидку определила, что у меня на шее бусы – крупные, деревянные, испачканные землёй. Борис отвёл фонарик в сторону, похлопал себя по карману штанов и снова резанул светом мне по глазам.
– А ну-ка снимай.
Я бы с радостью, но шнурок в этой штуковине был слишком коротким – его если только разрезать, а через голову это украшение снять никак было нельзя. Холодно, жутко, лягушки квакают, Батон снова разорался на тропе, зовя нас домой… Борис решил, что нужно идти в дом и там разбираться в новых мистических обстоятельствах нашей очередной встречи – вместе с Клавдией Ильиничной, которая в таких делах больше смыслит. Я с ним полностью согласилась. А когда мы выходили с кладбища, шнурок в бусах вдруг порвался, и круглые бусины укатились с дощатого мосточка прямо в канаву. Я одну только бусинку поймать успела и крепко зажала её в кулаке, будто этот маленький деревянный шарик имел в тот момент для меня наивысшую ценность.
Глава 8. Сказка на ночь
Молчание затянулось. Я смотрела то на сонную Клавдию Ильиничну, то на её хмурого сына, то на кота, а они все трое смотрели на меня. Неприятно так смотрели, будто в душу заглянуть пытались. Только у Батона взгляд был довольный и, кажется, ободряющий. Красная бусина лежала на столе, покрытом светлой клеёнкой, и время от времени переманивала внимание присутствующих с моей персоны на себя.
– Дар у тебя есть какой-то, – наконец-то заявила старушка.
– Ага, – немедленно согласилась я. – На ровном месте приключения на свою пятую точку находить и совать нос туда, куда не просят. Ну какой дар, Клавдия Ильинична?
– Ведьмовской.
«Да блин, что ж они такие трудные-то?» – раздражённо подумала я и выложила на стол ноутбук.
– Я к вам ехала скриншоты кое-какие показать. Там написано, что освоение земель здесь начнётся не позднее следующего года. Это значит, что уже по весне или раньше сюда нагонят технику и начнут деревья вырубать. Вас к тому времени здесь быть не должно. При такой широкой огласке хотя бы видимость законности должна быть, и это строительство наверняка согласовано на о-о-очень высоком уровне, иначе за изменение целевого назначения земли под населённым пунктом в администрации с кого-то быстро шапки полетят. Вот послушайте… «На территории урочища располагается заброшенное село, в котором зарегистрированы и постоянно проживают четыре пенсионера преклонного возраста. Это одинокие старики, о которых некому позаботится, и в данный момент администрацией Вырвинского района прорабатывается вопрос о переселении граждан в более комфортные городские условия, где есть и поликлиники, и аптеки, и социальные службы, способные обеспечить престарелым людям должный уход. Речь идёт не о пансионате, а об отдельных квартирах», – я сделала паузу и внимательно посмотрела на Клавдию Ильиничну. – Это январская статья, а сейчас уже июнь. Из выписок следует, что все заброшенные дома юридически уже ликвидированы как объекты недвижимости, а земля под ними переоформлена на одного и того же владельца. Осталось всего пять жилых домов: пятый, восьмой, одиннадцатый, ваш шестнадцатый и двадцать второй. По двадцать второму сделка ещё в декабре прошлого года состоялась, там теперь тот же владелец, что и у остальной земли. Восьмой продан в апреле. Остаётся всего три.
– В восьмом Шурка живёт, у ней хозяйство большое, – сообщила мне Клавдия Ильинична. – Она продала дом, да. Сейчас животину свою распродаёт. Только никто ей квартиру не давал, она к родне в Екатеринбург уехать собирается. К осени велено жилплощадь освободить. Знаем мы это всё, Марфуш. Семёныч в пятом прописан, но он не хозяин. Хозяева где-то в Сызрани живут. А в одиннадцатом нет никого, дача это. Наезжают раз в пару лет хозяева, шашлыки жарят, шумят. В этом году нет вот их. Позже, может, приедут. Тама Ольга была прописана, но она в Мухино давно перебралася. Болела сильно. В марте померла, а теперь вот наследникам полгода наследство своё ждать. Трое нас тута, Марфуш.
– Получается, что по пятому загвоздка в поиске хозяев, по одиннадцатому всё в наследство упирается, а вы свой дом просто продавать не хотите, – подытожила я.
– Получается так, – пожала плечами старушка и широко зевнула.
– Тогда непонятно, зачем на Семёныча вашего метка по ренте поставлена. Он же не владелец, – задумчиво вздохнула я. – Если только ради того, чтобы вывезти его отсюда. Но агентству-то нашему это невыгодно. В вашем доме, кстати, тоже выгоды никакой нет.
– Ни выгоды нет, ни завода никакого тута никто строить не будет, – подал голос Борис.
– Почему? – удивилась я.
– А потому что перед стройкой первым делом проект делается и земля обследуется. Сюда приезжал кто пробы грунта брать? Нет. А я тебе и без проб сказать могу, что на пересохших торфяных болотах ни один завод не простоит долго. Всё в землю провалится. Песок-то не везде, тута торф в основном. И родники. А родники – это грунтовая вода.
– Вот теперь вы меня окончательно запутали, – призналась я. – Зачем тогда все эти махинации с переселением, изменением назначения земель, огласка такая, дезинформация? Корпуса тяжёлые, кстати, строить совсем необязательно. Промышленный комплекс и из ангаров с мини-заводиками состоять может. Мосты вон на винтовых сваях здоровенные строят, и ничего. Пробурят до твёрдого грунта… Ну это ладно, не суть. Вы же понимаете, что если будете и дальше упорствовать, проблему с вашим переселением можно решить быстро и просто. Хвойный лес, сухой торф, ограниченное рекой пространство – тут один раз спичкой чиркни, и через пару дней вы переедете прямиком на мухинское кладбище. И на освоение земель после лесного пожара затрат меньше – вырубать ничего не надо, всё само сгорит. Я не утверждаю, что кто-то будет так делать, это просто предположение. Там, где большие деньги и грандиозные замыслы крутятся, несчастные случаи очень часто происходят.
– А выбор-то у меня есть? – усмехнулась Клавдия Ильинична. – Мне какая разница, где умирать? Здеся в огне, за мостом на свежем воздухе от сердечного приступа… Меня же на этом свете только лес этот и держит. Не пришло ещё моё время, понимаешь? В августе уж сто лет будет, как я живу, а помирать всё одно рано. И на том свете покоя не будет, ежели бабкину волю не исполню.
– Какую волю? – нахмурилась я.
– Хранитель этому лесу нужен, Марфуш. При жизни Марфа его силу оберегала, теперь я, а передать эту обязанность некому.
– А как же леший? – спросила я без тени насмешки.
– Он нелюдь, а мир этот людской. Равновесие нужно, чтобы сила природная сохранялась. Ежели не будет равновесия, то и силы не будет.
Теоретически здравомыслящим реалистам вроде меня лесная природная сила в совокупности со всей обитающей там нечистью нужны как собаке пятая нога. Лес – это свежий воздух. Лес – это грибы и ягоды. Лес – это источник древесины. Для меня лес – это просто лес, и относиться к нему как-то иначе было бы странно. Есть в этих дебрях какая-то сила, нет её – не моё это, не понимаю я этого. И спорить с теми, кто в подобное верит, тоже никогда не пыталась – это всё равно, что пытаться с разбегу головой открыть дверь, на которой висит табличка с надписью «На себя».
– Мать… – неожиданно просветлело заросшее седой щетиной лицо Бориса. – А помнишь, как вы с батей однажды меня из трясины вытягивали? Сколько мне тогда было? Лет десять, наверное. Мы на каникулах тогда с ним приехали сюда забор ваш чинить.
– Ну помню, и что? – вопросительно приподняла бровь старушка. – Марфа тогда тебе русским языком сказала в болото не лезть, а тебе, дураку, тропу её поискать приспичило. Тама бы и утоп, если бы она не всполошилась, что нет тебя долго.
– У меня здеся друг был Колька, – улыбнулся мне Борис. – Тогда дороги ещё по берегу не было, болотина только клюквенная от самой развилки и почти до деревни. Лесновцы все в обход этого болота по той дороге ходили, где теперь шлагбаум стоит. А Марфа тропу через болото знала. Никто не знал, а она не только знала, но и с сухими ногами по ней пройти умудрялась. Мы тогда с Колькой с рыбалки от моста возвращались и поспорили на его улов, что я через болото быстрее до дома доберусь. Делов-то – палкой перед собой в мох тыкать, чтобы не провалиться.
– Ага, и Колька, сорванец, смолчал тогда, что ты через болото попёрся, – поморщилась Клавдия Ильинична. – Ты к чему это вспомнил-то?
Борис улыбнулся и ей тоже, а потом оба снова на меня так неприятно уставились, что по моей спине мурашки поползли размером с горошину.
– Что? – нахмурилась я.
– Сказку я тебе сейчас расскажу, – многозначительно пообещала старушка. – Любишь сказки?
– Не очень, – честно призналась я. – И по-моему, для сказок сейчас не очень удачное время, не находите? У вас реальных проблем выше крыши. Вы мне лучше покажите, где до утра поспать можно, а утром я домой поеду. Всё равно пользы от меня здесь никакой, вы и так всё знаете.
– А я всё-таки расскажу, – упёрлась Клавдия Ильинична. – Она не длинная, успеешь выспаться потом.
Я тяжело вздохнула, смирилась со своей участью и закрыла ноутбук.
– Ну рассказывайте, раз вам заняться посреди ночи больше нечем.
– Давным-давно…
* * *
Давным-давно на месте нынешнего посёлка городского типа Мухино стояла барская усадьба, принадлежавшая, естественно, Мухиным. А там, где теперь находится деревенька Лесное, не было ничего, кроме единственного домика лесника. Лесника этого звали Остапом, жену его – Фёклой, а сына их единственного – Михаилом. И фамилия этой лесной семейки была, конечно же, Оленевы.
Барин Мухин рано овдовел, а потом решил второй раз жениться, чтобы наследниками обзавестись. Привёз откуда-то молодую жену-красавицу Полину и решил в честь свадьбы охоту большую устроить, гостей своих потешить. Охотничьи угодья располагались тогда там же, где и сейчас – на большом острове, который река с двух сторон рукавами обходит. Полинка на той охоте благополучно свалилась с лошади и сломала ногу. Нашёл её Мишаня – сын лесничего. На руках чуть ли не до самой усадьбы нёс, пока их люди не заметили и помогать не примчались.
Так началась тайная, запретная любовь молодой барыни и сына лесника. Встречались они нечасто, всё по кустам от посторонних глаз чувства свои прятали, а через два года барин прискакал на лошади к лесному домику и корзинку с собой привёз, в которой младенец лежал. Умерла Полинка в родах, а перед смертью покаялась мужу во всех своих грехах. Барин дочку новорожденную даже видеть после этого не захотел. Не его это ребёнок, и всё тут. Мишаню сгоряча кнутом до смерти запорол, а младенца Остапу и Фёкле отдал – мол, что хотите, то теперь с этим ребёнком и делайте.
С той поры в охотничьих угодьях стали странные дела твориться. Люди говорили, что леший завёлся. Кто-то плач женский слышал. Кого-то по лесу так запутывало, что потом с собаками только отыскать можно было. А девочка-то росла потихоньку в лесничьем домике. Оленевы все светленькие были, и Полинка тоже, а она тёмненькая – в отца-барина пошла. И глаза тоже у неё отцовские получились – голубые-голубые. Дарёнкой её старики назвали – подарок мол. И начала со временем Дарёнка эта всем подряд рассказывать, что её папа Михаил после смерти своей в лешего превратился, чтобы дочку оберегать. В лесу-то опасностей много, звери дикие, болото гиблое, а она маленькая, ей без защиты никак не обойтись. «Внучка у Оленевых блаженная», – так о ней говорили. Чокнутой считали и побаивались. Сколько народа в болотах этих гиблых сгинуло, а она через них прямиком шастала и не заблудилась ни разу.
Барин о Дарёне слышал только, а в лицо не видел её ни разу. Как охота начиналась, так старики внучку от посторонних глаз прятали – боялись, что признает Мухин в ней свою кровь и заберёт девочку. Он и попытался после того, как однажды её увидел, да только не ушёл далеко – его и двух крепостных волки загрызли, хотя волков в этих местах отродясь не водилось. Лисы были, кабаны, лоси, а волков не было. Мухинские крестьяне долго логово волчье искали тогда, но так и не нашли. А Дарёнка начала рассказывать, что папенька-леший никому её не отдаст. Мол, люди его любимую Полюшку погубили, а в лесу она с ним жила бы, как у Христа за пазухой. Лес её не обидел бы. Потом и правда молва пошла, что Полина Мухина могла бы долгую жизнь прожить, если бы в родовой горячке не призналась мужу в измене. Задушил её Мухин. Собственными руками. До этого молчали все, потому что барина боялись, а после его смерти бояться-то нечего стало.
Дарёнка любила лес, лес любил Дарёнку… В травах она разбиралась, взбесившуюся лошадь могла успокоить, душу людскую насквозь видела. Ей уж замуж выходить срок давно пришёл, а она всё в девках ходила и о замужестве слышать ничего не хотела. Где и от кого сына нагуляла, так и не сказала никому. А потом Остап слёг, и на его место нового лесничего назначили – молодого и крепкого. За него Дарёна замуж и пошла, чтобы в лесу остаться. Стала она Лапина, а сын её так Оленевым и остался.
* * *
– И? – вопросительно приподняла я бровь. – Мораль-то где? В любой сказке есть мораль. Исключение разве что «Курочка Ряба» составляет.
– Мораль в том, Марфушенька, что весть твоя на виду лежит, а мы её в упор не видим. Преемница ты, а не вестница. Тропой Марфы по болоту ходишь, на могилку её приходишь, бусы вот свои она тебе отдала, потому как быстолковые мы и намёков не понимаем. Только из тебя хранительница, как из Батона белый лебедь. Ты ж лес не любишь.
– Не люблю, – согласилась я.
– И жить здеся не станешь.
– Не стану. И в сказки не верю, и ведьмой лесной быть не хочу. В любом случае здесь скоро никто жить не будет, а лес этот с землёй сравняют, поэтому, я думаю, вопрос исчерпан.
– Угу, – поморщилась Клавдия Ильинична. – Исчерпан. Спать надо. Утро, как говорится, вечера мудренее.