000
ОтложитьЧитал
Борьба в Америке против большевиков и немцев
Для иностранцев Россия всегда была окутана туманом. За небольшим исключением, ее представляли неверно или смутно. Все было преувеличено и искажено. Меньше всего понимали крестьянство, его душу, положение, склонности и требования. Так же и русская революция предстала взору иностранцев в неверном освещении, породила разноречивые мнения, раскол особенно увеличился, когда власть захватили большевики. Скоро все стало ясно, положение России безнадежно.
Победа Ленина враждебно настроила американцев не только против большевиков, но также против всех сочувствующих им в Америке. Довольно значительная часть прессы с какой-то особенной энергией взялась за обработку латышей. Газеты выставляли их в очень неприглядном виде, как наемных убийц, сродни китайцам. Было много оснований полагать, что эти сообщения о латышах поступали от немецких агентов. Им было важно подготовить американское общественное мнение и в дальнейшем оправдать свои цели и стремления, они с полной ясностью раскрылись всего через год.
Германия готовила «поход на восток». Со своей точки зрения немцы рассуждали совершенно логично, чем больше на этом пути будет всякой грязи, тем больше у них прав стать расчистителями этого пути. Поскольку латыши – наемные убийцы и сторонники большевиков, мы, немцы, захватив Прибалтийский край, явимся защитниками культуры, усмирителями, подрывающими большевиков и их сторонников.
В этом смысле пропаганда была так сильна, что более малодушные латыши в Америке стали стыдиться своего же народа. Надо было что-то делать, любыми средствами немедленно взяться за борьбу с этой ложью. За мной были безукоризненно проведенные в работе годы в Америке, обширные знакомства, связи, все это само собой подталкивало к разрушению злой легенды и отпору сознательным и несознательным нападкам на латвийский народ.
Никогда не забуду одной беседы. Из России только что приехал доктор философии, еврей. Как-то при встрече я решил с ним посоветоваться. Он высказал замечательную мысль о роли латышей в большевизме:
«Несчастье латвийского народа в том, что он и негодяю служит за совесть, то есть вполне порядочно».
Нельзя было терять время. И я взялся за новую работу, борьбу за честь моего народа. С искренним подъемом, веря каждому моему слову, опираясь на опыт всей моей жизни, написал статью и послал ее в New York Times. Вот выдержки из этой статьи, появившейся 30 июня 1918 года.
«Давно уже Америка знает русского эмигранта, давно американцы слышали правду и неправду о России, как о стране несчастья, произвола и варварства. Но не так давно узнали они русского интеллигента, представителя старого и нового правительства, некоторых общественных деятелей и русских талантов-художников.
Мнение американцев значительно изменилось, и теперь уже с большим интересом Америка следит за борьбой, которая ведется во имя счастья русского народа, исход которой не может не отразиться на счастье всех народов, на истории всего мира.
Большевики говорят, что русская интеллигенция, русский социалист, в лучшем смысле этого слова, тот же буржуй и враг русского народа, крестьянина и не способен к созидательной работе, а вот они – друзья народа, и с ними весь русский народ, русский крестьянин. Во время постоянных путешествий по Америке меня десятки раз спрашивали, кто такой русский крестьянин, за кого он в этой борьбе, за большевиков, как утверждают последние, или же за идеи, положенные в основу правительства Керенского.
Разрешите же мне теперь, когда этот вопрос принял наиболее острую форму, чем когда-либо, сказать правду о русском, в частности о прибалтийском крестьянстве, истинным представителем которого я являюсь.
Прибалтийский крестьянин – символ горя – больше всех страдал от гнета самодержавного и немецких баронов. Тот, кого русский барин, купец и чиновник держали в кабале, над которым производил разные эксперименты социалист-большевик, сам вовремя удирая за границу и оставляя крестьянина на расправу царским жандармам.
Я родился в крестьянской семье, детство и юность провел в деревне, вставал с восходом солнца, с заходом ложился спать, проводя день на поле. До двадцати одного года я был простым рабочим, разделяя чисто крестьянские горе и радость. На заработанные таким образом деньги покупал книги и самоучкой сдавал экзамены, пока не поступил в институт.
Крестьяне были и остаются моими друзьями. До конца 1915 года, когда приехал в Америку, я каждое лето недели две – месяц проводил в деревне у крестьян. Каждое Рождество был желанным гостем и всегда состоял, и состою, членом их просветительских, земледельческих и общественных организаций. Меня знают широкие слои крестьянства, тесную связь с которыми, даже будучи в Америке, я поддерживал, пока немцы не забрали Прибалтийский край.
Я знаю прибалтийского крестьянина-латыша, мне дороги его идеалы, как и судьба всей России, верными подданными которой были латыши Прибалтийского края.
Теперь, когда большевики утверждают, что крестьянские массы с ними, и на основании этого часть десятитысячного собрания в Нью-Йорке требует признания их правительства, скажу в ответ им: это ложь и клевета. Эхо моего голоса раздается по окровавленным долинам Прибалтийского края и доходит до каждой крестьянской хижины, почти двухмиллионного населения крестьян-латы-шей края, политическая зрелость и культура которых известна всей Европе. Их рот зажат немецким кулаком, и я слышу, как народ повторяет со мной: «Ложь, клевета, тысячу раз клевета!»
Ни в темные дни реакции, ни в светлые дни революции крестьянские массы не были большевистскими и не будут ими никогда. В последнем письме, полученном мной от старика крестьянина, говорится: «Если ты вернешься, найдешь свой народ несчастным. Нет счастливых лиц, радости, я часто думаю и гадаю, что это за страшная болезнь сделала нас такими несчастными».
Еще не так давно все прибалтийское крестьянство объединилось в день торжества, когда был воздвигнут грандиозный памятник крестьянскому борцу за свободу, против немецкого влияния, с надписью: «Отечество и свобода – драгоценнейшие сокровища на свете».
За эти идеалы, а не идеалы большевиков, которые бесстыдно продали латышей их вековым врагам немцам, прибалтийское крестьянство боролось и будет бороться.
Душа моя, душа русского крестьянина, исстрадалась, я не могу больше молчать. Хочу бросить хотя бы соломинку погибающему народу, авось другие подадут корабли».
Признаться, я не надеялся на то, что голос мой будет услышан массами, статья окажет какое-нибудь влияние. Мне важно было, чтобы кто-нибудь, все равно кто, где, в каком органе, сказал бы правду, попробовал рассеять хоть немного эти тяжкие тучи лжи. Результат оказался совсем непредвиденным. Со всех концов Америки я стал получать письма, больше всего, конечно, от латышей. Какая-то женщина, Марголик из Детройта, написала, как со слезами читает и перечитывает мою статью, чуть ли не молится на нее. Рассказывает о себе, о том, как приехала в Америку после ранения в ногу, а на войне сражалась простым солдатом, желая разделить участь своих четырех братьев, из которых двое остались без рук, а двое других пропали без вести. Письмо произвело на меня глубокое впечатление. При всей выдержке и крепких нервах я заплакал. Эти признания, растроганность женщины, сердечный тон письма как-то невольно и неожиданно даже для меня самого разбудили воспоминания о собственной семье, а от нее я давно уже не получал никаких известий.
Я не опускал рук. Взявшись за борьбу, должен был ее продолжать. После первой статьи я отправил вторую, тоже о большевиках, в ней, между прочим, написал:
«Государство Российское делилось на «мы» и «они». Мы царствующие, они подчиненные, мы барствующие, они, крестьяне, рабствующие. Вот источник всех ужасов и несчастий. Однако вековая страшная туча рассеялась, ярко засияло солнце, пробудились творческие силы страны, и всем будто стало тепло и хорошо. Увы! Ненадолго.
Снова начали собираться грозные тучи, снова Россия погрузилась во мрак, снова стали «мы» и «они». «Мы» с дьявольским наслаждением уничтожающие все лучшее, созданное веками, «они» ограбленные, истерзанные, изнасилованные. «Мы» большевики, царствующие и живущие во дворцах, «они», лучшие силы народа, снова в тюрьмах, в изгнании.
И тогда нужно было доказывать, что крестьянин – царский верноподданный, и теперь повторяется ложь, теперь уже не царскими приверженцами, а большевиками. Крестьянин их верноподданный.
Всех крестьян России, по культурному и материальному состоянию, можно разделить на две категории: крестьяне-хуторяне и крестьяне-общинники.
Кто знаком с Россией и наблюдал за этими видами хозяйства, не мог не заметить резкой разницы между хуторянином и общинником. Первый энергичный, зажиточный, более культурный, второй менее энергичный, в большинстве случаев бедный, часто голодный, словом, несчастное существо. Я знаю вдоль и поперек Балтийский край, где крестьяне только хуторяне, я знаю хутора латышских и малороссийских колонистов в разных частях страны, знаю также хозяйство крестьянина-общин-ника.
Я межевал крестьянские земли на Урале, в Самарской губернии и делил их общины на хутора. Наблюдал за жизнью хуторянина и общинника, живущих рядом, с равным количеством земли одинакового качества и вынес глубокое убеждение, что несчастье России – страдания русского крестьянина в большей мере зависели от формы хозяйства. Россию губила община.
Крестьяне Балтийского края, латыши и эсты, несравненно раньше были освобождены от крепостничества, нежели крестьяне остальной части России. И те и другие были общинники. Но балтийские крестьяне скоро убедились, что постоянное несогласие в общине, вечные споры и прочее губят энергию и предприимчивость, нищета здесь вечный спутник, и уже около 60-х годов начали делиться между собой, покупать новые земельные участки у помещиков не общиной, а отдельными единицами. Балтийский край достиг такого высокого культурного уровня благодаря хуторскому хозяйству. Старики крестьяне с любовью теперь вспоминают тех мудрых пионеров, которые положили основу хуторскому хозяйству. Действительно, трудно найти во всей России такие цветущие, хотя и бедные по природе поля и луга, как в Балтийском крае. Частная инициатива и предприимчивость, не связанная с общиной, сотворили чудо. Теперь у балтийского крестьянина одно желание, одна мечта, которая звучит как молитва: «Мой уголок, мой кусочек земли, здесь я стою и отсюда я начну строить мое и моего потомка будущее».
В остальной России дело обстояло по-другому. Обширны были девственные поля, мало населена страна. Сколько земли хотел крестьянин, столько и брал. Границы определялись по полету птиц или «куда соха, коса и топор ходили». И воспел он в своих песнях землю-кормилицу, как мать родную, как Божий дар. Это была религия старого крестьянина. Община, образовавшаяся хотя и под различными видами, уже в раннюю эпоху истории России, не в результате экономического прогресса, а совершенно по другим причинам, продолжала свое существование, но постепенно поработила крестьянина и отняла у него землю. Земля Божья, народа, общества, но только не его, в этом весь трагизм крестьянина. «Сход», которым часто управляла водка, решал все дела, уничтожал энергию и предприимчивость крестьянина. Полагаясь на Бога и капризную мать-природу, «мучился» русский крестьянин на земле.
Наконец старое правительство осознало, что надо улучшить материальное положение крестьян, и в результате этого была проведена большая реформа в крестьянском землеустройстве.
Большевики обрушились на правительство, ибо видели в этой реформе опасность для их безжизненных теорий, опасались, что крестьянину привьется правильное понятие о собственности и он скорее увидит результаты своей работы и, таким образом, почувствует некоторую самостоятельность и перестанет быть слепым орудием в их руках. Устраивались крестьянские восстания, чтобы провалить эту реформу, писалось и доказывалось, что правительство сознательно разрушает крестьян и т. д.
Во многом большевики оказались правы, кое-где на местах руководители землеустроительных работ были людьми с чисто чиновническими взглядами, без знаний и опыта. Не реформа виновата, а ее бездарные руководители. Но, как ни старались они прививать крестьянам свои голодные теории, с годами они все больше и больше осознавали, что надо стать более неприкосновенными и уверенными в завтрашнем дне. Крестьянство стало делиться на отдельные хутора и перед войной целыми деревнями обращалось в правительственные учреждения с просьбой их размежевать.
Началась война, пришли и неурожайные годы, прекратились все землеустроительные работы, изголодался и устал крестьянин. Временные вожди народа ограничились обещаниями крутых земельных реформ. Большевики говорили: «Все, что ты видишь вокруг себя, бери, это твое». Велик соблазн дьявола, были преданы огню и разрушению организованные хозяйства, дома, земля поделена на правах сильного между деревнями.
Вот земельная реформа большевиков, которая даст плоды полного оскудения, ибо разграбленные имения находятся в колоссальном неравновесии. Есть уезды, где вся земля находится в руках общин, и тут же рядом другой уезд изобилует частными владениями. Стало быть, первому из них не придется воспользоваться разделенной землей в соседнем уезде, этим большевики положили начало бесконечному насилию и несправедливости среди крестьян. Уже приходят сообщения о вооруженных столкновениях между деревнями.
Главари большевизма утешаются тем, что революция не приходит в бальном платье, и во всех ужасах видят акт возмездия. Но они забывают, что революция возвещает зарю новой жизни в стране, пробуждение ее творческих сил на началах равенства и братства свободных граждан. Вместо этого они стараются насильно привить русскому крестьянину принцип социальной коммуны в то время, когда обширные поля уже пустуют и страшный призрак, голод и порабощение немцами, встал на горизонте и грозит накрыть своей тенью молодую свободу России.
Ни один сознательный крестьянин не может примкнуть к большевикам, ибо хочет, чтобы ему дали землю, но так, чтобы ее не отнимал сосед и он знал, что земля его навсегда. Только тогда он успокоится, а вместе с ним и Россия».
Союз русских инженеров
События шли своим чередом.
Распадались прежние русские учреждения, созданные в Америке, появлялись и исчезали новые лица. У русских в душе возникали сомнения, их угнетала полная неясность завтрашнего дня. Жить в атмосфере такого распада становилось все труднее. В таких условиях создавался Союз русских инженеров в Америке, и я был избран его первым председателем. В союзе состояло около ста инженеров, в том числе министр А. Бубликов, граф С. Шуленбург, Нарушевич, впоследствии ставший литовским посланником в Лондоне, Степанов, известный инженер колчугинских заводов, и многие другие инженеры с именем и стажем. Общество сразу заняло совершенно определенную позицию и стало проводить ясную и прямую линию. Свои задачи формулировало точно и кратко, борьба не только против большевиков, но и всех неурядиц, господствовавших в русских миссиях, посольстве и других русских организациях.
За моей подписью было послано официальное письмо чрезвычайному российскому послу в Америке:
«Общее собрание Союза русских инженеров и техников поручило мне, как председателю, довести до Вашего сведения о том ненормальном состоянии наших заготовительных учреждений, которое не может остаться без внимания тех, кому еще дорога Родина.
В январе текущего года русское посольство и представитель государственного контроля, учитывая, с одной стороны, размеры текущих заготовительных работ, с другой – размеры кредитов, которыми располагало посольство, поставили на очередь срочное рассмотрение вопроса о сокращении штатов наших заготовительных учреждений, равно как и рассмотрение размеров окладов, получаемых отдельными лицами. Как следствие этого, кое-что было проведено в жизнь и сделаны кое-какие сокращения. С тех пор прошло девять месяцев.
За этот срок положение России не только не улучшилось или осталось хотя бы в прежнем состоянии, но приняло оборот в худшую сторону. Тем не менее штат служащих заготовительных учреждений и размеры окладов отдельных лиц не только не согласуются с ответственностью исполняемой работы, но и явно ложатся тяжелым бременем на ограниченные остатки русских народных кредитов в Америке. Находя подобное явление ненормальным, Союз русских инженеров и техников обращается к Вам, господин посол, с просьбой, на основании «Положения об отделе по снабжению при российском посольстве», пересмотреть вновь упомянутые штаты служащих.
В начале войны, когда Россия была еще могучей страной и разрешала финансовые вопросы с неизмеримо большей легкостью, чем они решаются нашим посольством, наши представители довольствовались половиной, порой одной третью того, что получают теперь, в период бездействия. Все мы настолько ознакомились с условиями и требованиями местной жизни, что без труда можем определить размер нормального оклада и для начальника, и для инженера, и для студента, и для низшего служащего. Устраивать же свое личное благосостояние в такое для России время, то есть за счет разоренной страны, несовместимо со званием русского гражданина.
Сейчас наша страна представляет собой сплошное море сражения, и нам, находящимся здесь, нельзя далее оставаться безучастными к напряженной борьбе. Наш нравственный долг спасать то, что можно. Несмотря ни на что, жизнь в заготовительных учреждениях все еще течет по-старому. Предоставляются отпуска «для отдыха» с сохранением содержания, несмотря на высокие оклады, выдаются пособия, доходящие порой до двухмесячного содержания.
Когда Ваш первый призыв к сокращению штатов и кредитов на их содержание стал проводиться в жизнь, получилось странное, быть может случайное, явление, одними из первых увольнялись в Россию командированные лица и почему-то прочно оставались на своих местах нанятые здесь.
Когда в России назрел вопрос о посылке в Америку приемочных партий, общественные организации, в которых состояли и Вы, господин посол, поддерживали мнение о желательности посылки в качестве чинов этих приемочных комиссий, молодых инженеров и студентов старших курсов, на которых одновременно возлагалась надежда за время пребывания в Америке познакомиться с высокоразвитой американской промышленностью. К сожалению, их работа протекала в условиях, не позволивших оправдать возложенные на них надежды.
Впоследствии эти лица стали пропагандировать идею образования отдельных групп по изучению тех или других вопросов техники.
Эта идея была подхвачена бывшим главноуполномо-ченным миссии П. С. и проведена в жизнь, но, к глубокому сожалению, на чисто чиновничьих началах новейшей формации. В образовавшиеся группы брали первых попавшихся людей, без всякого критического к ним отношения, не обращалось достаточно внимания, соответствует ли данное лицо по своей технической подготовке тому делу, которое ему поручается изучить, будет ли заниматься этим впоследствии, поедет ли в ту самую Россию, которая выделила средства для его обучения.
Подобное ненормальное явление не могло не отразиться на результатах, в которых и сами они начинали сомневаться. Между тем при должном отношении к делу со стороны высших руководителей результаты могли быть несравненно большие при меньших затратах, поскольку труд лица изучающего, понятно, не может оплачиваться в том же размере, что и труд лица, передающего знания, опыт и ответственного за свои действия перед законом.
Когда догорают последние остатки нашей родины и дикая, необузданная, грубая сила разрушает плоды вековой работы культуры, пировать нельзя. Только больной ум может находить себе оправдание и превращать в эти кровавые дни русской истории действительность в праздник.
Заканчивая обращение, Союз русских инженеров и техников глубоко верит и надеется на то, что и Вы, господин посол, следуя демократическим стремлениям русского народа и чувству справедливости, вместе с представителем государственного контроля не откажете в благосклонном внимании и примете все зависящие от Вас меры по вышеизложенным вопросам».
Как видит читатель, это письмо не могло понравиться послу, хотя, по существу, не заключало в себе никаких резкостей. Его тон был решительным, поскольку необходимо было открыть глаза послу на действительное положение вещей, совершенно ненормальное. Посол не возмутился, хотя и упрекнул меня. Это мало огорчило, я был вполне удовлетворен тем, что правда наконец достигла ушей посла.
Когда я покинул Союз инженеров, его председателем избрали графа Шуленбурга. Все русские организации кончались, их жизнь обрывалась. Лучшую участь имел наш союз. Он вошел в контакт с Союзом американских инженеров, тот принял его под свое покровительство. Так при всемирно известном Союзе инженеров в знаменитом Карнеги-доме появился русский отдел.
Президенту Вильсону Союз русских инженеров отправил следующую телеграмму:
«Союз русских инженеров, состоящий из людей с установившимися взглядами, не преследующих политических целей и посланных в Соединенные Штаты русскими учреждениями и обществами с целью приобретения знаний на пользу России, обсудив ужасные условия в России, единогласно постановил обратиться к Вам не только как к главе великой свободной страны, принявшей нас как друзей, но и как к вождю истинной демократии, стороннику мира и международного правосудия.
Мы чувствуем, что русский народ, истощенный голодом, лишениями и непосильной борьбой с врагами истинной свободы, пришел в отчаяние и Россия находится на пути бедствий, которые могут отразиться на поколениях, если для ее спасения не явится быстрая помощь.
Мы убеждены, что русский народ, обманываемый в течение долгого времени теориями, обещаниями и неудачами бессильных преобразователей, нуждается в материальной помощи для спасения от гибельного немецкого засилья.
Поэтому мы просим Вас, господин президент, использовать Ваше влияние на пользу России в деле организации американским правительством гражданской экспедиции в
Россию для помощи русскому народу, необходимой для успешной борьбы с немецким засильем.
Мы уверены, члены нашего союза могут многим помочь в осуществлении этой задачи, освещая русскому народу американские нравы и обычаи, идеалы, бескорыстность и искренность.
Мы уверены, в совместной работе с такой экспедицией появится возможность изменить чувство недоверия по отношению к союзникам, внушенное, без сомнения, значительной части русского народа немецкими пропагандистами, и организация подобной экспедиции отметит начало новой эры для России, станет основой взаимной дружбы между обеими странами и явится базисом объединения русского народа в борьбе с немецким засильем.
Не личные выгоды, но долг и осознание угрожающей гибели понуждают нас к этому выступлению, и мы надеемся, что Вы не оставите его без внимания».
Таким образом, поле борьбы с большевиками, в которой я решил принять самое деятельное участие, все расширялось и расширялось. Но самое большое удовлетворение давали результаты моих статей. Скажу без преувеличения, они восстановили против большевиков почти всех американских латышей. В самый короткий срок была основана Латышская национальная лига с отделами в Нью-Йорке, Бостоне, Чикаго, Филадельфии, Кливленде. Разумеется, цель этих организаций была одна и та же, борьба с большевиками и немцами. В своем первом воззвании Латышская национальная лига говорила:
«Ужасная борьба на поле брани во имя демократии и свободы народов отняла у нашей родины лучших сыновей и имущество всего народа. Ни один из населяющих Россию народов не боролся столь мужественно и самоотверженно против немцев, как латыши, ни один из народов теперь так не «обрабатывается» при помощи враждебной пропаганды, как латыши.
Недалеко то время, когда германская военная сила будет сломлена и, подобно вешнему снегу, растает. Вместо кровавого света, который годами освещает нашу родину, «серебристое солнышко взойдет», как поется в нашей народной песне».