«Надень шапку, Олеж. Маме зябко на тебя смотреть», – шутил, бывало, отец за утренним чаем, пока мама с превеликими препирательствами собирала меня в школу. Так вот, смотреть на солдатика, которого я встретил тем непогожим ноябрьским утром, было зябко, мокро и, как следствие, жалко. Маленький, щупленький, от холода спрятавший ладони под мышки, он напоминал замерзшего суслика, который за какой-то надобностью выбрался на свет, но в любой момент готов юркнуть назад в теплую норку, то есть, в данном случае, в полупрозрачную будку КПП Зенитно-ракетного училища, что на улице Красноказарменная.
Ну и лютые же деды у парня в части, – про себя возмутился я. – Не деды, а звери. Выгнали молодого бойца на мороз в одной гимнастерке! Небось, еще и пошутили вдогонку: «Ты зенитчик или кто? Вот и стрельни для дедушки пару сигарет». И, как назло – воскресенье, начало дня, на улице ни души. Имеется в виду курящей.
С неба мелко моросило, и однотонно-коричневая гимнастерка на сутулой спине мало-помалу приобретала камуфляжную окраску. Налетевший порыв ветра погнал по лужам мелкую рябь и заставил солдатика поежиться. Глядя на него я тоже передернул плечами, из солидарности, поправил шарф и упрятал свободную от зонта руку поглубже в карман куртки.
– Не курю, – честно признался я, едва простое лопоухое лицо паренька обратилось ко мне – единственному прохожему в эту непешеходную погоду, – и буквально перекосилось от отчаянной надежды.
– А? Что? – растерянно заморгал солдатик.
– Не курю, – повторил я и для убедительности слегка развел руками, так и не вынув правую из кармана. При этом в кармане звякнула мелочь, и я подумал, что мог бы помочь пареньку хоть чем-то, хотя вообще-то не одобряю подобную благотворительность. Все равно ведь всю добычу отберут и поделят между собой двадцатилетние старички.
– А… Не курите? – дошло до парня. – Ничего. Я тоже. Вы… скажите, пожалуйста… – Он сделал два шага ко мне и почему-то понизил голос. – Вы… в компьютерах разбираетесь?
Странный вопрос. Даже дважды странный. Во-первых, сам по себе неожиданный, а во-вторых, потому что адресован мне, в двенадцать лет приобщившемуся к волшебному миру железа и софта.
Разбираюсь ли я в компьютерах? Да уж получше, пожалуй, чем этот новобранец в зенитно-ракетных комплексах. С завязанными глазами. За шестнадцать секунд. На восемнадцать частей. Главное, заранее ослабить пару-тройку винтиков на корпусе. Вот как я разбираюсь в компьютерах!
Вслух я, естественно, воздержался от хвастовства, только кивнул из-под зонта, одновременно пожав плечами.
– Само собой.
– Слава Богу! – Надежда в глазах цвета зависшей над нами тучи сменилась возбуждением, граничащим с экзальтацией. – Вы не могли бы… Пожалуйста…
От волнения бедный солдатик не смог закончить просьбу, но хватило и взгляда – так смотрит голодный пес на краковскую колбасу, – чтобы я ответил:
– Мог бы, наверное. Если это недолго. У вас комп накрылся? Надеюсь, не стратегического назначения? Ну, нет у него на консоли такой большой красной кнопки?
Будущий зенитчик помотал головой, растянул в улыбке резиновые губы и несколько раз клацнул зубами. Я и сам понимал: какой уж тут стратегический комп – на нашей Красноказарменной. Скорее какая-нибудь доисторическая рухлядь, ровесница вон той то ли зенитной, то ли ракетной установки, ржавеющей, сколько себя помню, за воротами части. Электронный мастодонт, упакованный в десяток цинковых холодильников на колесиках, с винчестером класса «подставка для самовара» и восьмидюймовым дисководом – если не с перфокартами! С техникой этого типа я тоже, по идее, должен бы справиться. Главное, заранее ослабить пару-тройку… сотен трехдюймовых болтов на задней панели.
– Никаких красных кнопок, – успокоил меня солдат и попытался внести ясность, делая частые паузы, чтобы постучать зубами. – Там… Компьютер у нас… Персональный… Ну, и что-то в нем, значит, того… А нам срочно… Мы, короче, попробовали сами… Всю ночь с ним… Почти получилось, только… Без контролёра этого… твердого диска там никак… Вот меня и послали, говорят… А так мы уж и сами почти…
– Что почти-то? – спросил я, а губы сами скривились в скептической усмешке. Ну не можем мы, профессионалы, спокойно слушать, как явные дилетанты пытаются говорит о том, в чем не смыслят ни бельмеса. «Контролёр твердого диска», надо же! – «У нея в нутре» копались?
– Да нет там уже никакого нутра, – Лопоухий вздохнул печально. – Наружу все… А мы это… Сами, значит… Эму… Как это?… Эму…
– Эму? – Я хмыкнул. Есть, кажется, такая птица в Австралии, но при чем здесь она?
– Да, эму…
Но тут стук зубовный стал совершенно невыносим, и я из соображений сугубо гуманных развернул парня за плечо и подтолкнул в сторону фанерно-стеклянной будки КПП.
– Ладно, на месте разберемся. Веди. Меня, кстати, на территорию-то пустят?
Несмотря на дрожащие губы, рядовой наскреб в сусеках души малую толику сарказма. Он вернул мне мою давешнюю усмешку и в точности воспроизвел слова.
– Само собой!
На территорию режимного, по идее, объекта я проник беспрепятственно. Только скрипнула обиженно вертушка, да гулко хлопнула усиленная пружиной дверь КПП. Скучающий часовой не удостоил меня и взглядом. Видимо, получил на этот счет соответствующие инструкции.
Вдоль асфальтовой дорожки выстроились ровными рядами кустики, чахлые и насупленные, как рядовые-первогодки, и так же безжалостно обстриженные под одну гребенку. Редкие островки травы на газоне перед казармами, неестественно зеленые в это время года, производили впечатление недавно окрашенных. Такого же ярко-зеленого цвета каска украшала трехметровую голову солдата на огромном, шириной в торец здания и высотой во все четыре этажа, плакате. Метровые буквы внизу плаката складывались в утверждение: «ВИНТОВКА ЛЮБИТ ЛАСКУ, ЧИСТКУ И СМАЗКУ». О том же, думается, мечтала и допотопная конструкция у входа, которую я про себя всю жизнь называл «то ли зенитной, то ли ракетной установкой», и только сегодня, проходя мимо, определил как «гаубицу калибра 240 мм». Если, конечно, надпись на ржавой погнутой табличке соответствовала действительности.
– Нам сюда… пожалуйста… – Лопоухий предупредительно придержал дверь, пропуская меня вперед.
По щербатым, но чисто выскобленным ступеням мы поднялись на третий этаж.
Дневальный, скучающий на тумбочке у входа, встрепенулся при виде незнакомого лица, совершенно по-жабьи раздул грудь раза в два, намереваясь рявкнуть что-нибудь вроде «Рота! Смир-р-рна!», но вовремя распознал во мне штатского и с тихим шипением сдулся.