Как закалялась сталь

Давно хотел написать о своих впечатлениях, рожденных этой книгой. Я читал её в начале 80-х, летом, накануне 10 класса, я всегда прочитывал предстоящий годовой курс по литературе на летних каникулах, во-первых, я очень любил читать, а во-вторых, летом я не был ограничен рамками прочитать очередные две главы к среде, можно было не торопиться, всё равно успеется. Зато, когда одноклассники будут страдать от необходимости читать заданное, я смогу от всей души погрузиться в Дюма, Скотта или Конан Дойля.Признаюсь, что отношение к роману Островского изначально у меня было критическим, к тому времени я уже смотрел оба фильма, снятые в СССР по книге, и главный герой не произвел на меня большого впечатления. Причем, причина была не в нем, а во мне самом, точнее, во времени, на которое пришлась моя юность. Начало 80-х – это самый расцвет застоя, выражавшийся в глубоком цинизме большинства граждан страны в отношении правящей партии и её идей. Ведь недаром через какие-то 3-4 года грянет перестройка, кто жил тогда, тот помнит с каким воодушевлением большинством были приняты идеи «молодого и прогрессивного» Михаила Сергеевича.То, что всё это окажется большим и убийственным предательством, которое приведет в развалу страны, никому из нас не приходило в голову. А тут на нас еще обрушили кучу «новой» информации, раскрывающей «страшные преступления» советской власти, разоблачающих вождей как «параноиков» и «упырей». А главное пообещали 50 разновидностей колбасы в магазинах. И понеслась.....Тупая лобовая пропаганда легко добилась необходимого ей результата, советские люди, которых 70 лет воспитывали другой – советской пропагандой, как те крысы на дудочку пошли за новой мелодией. И никакие книги и фильмы не спасли от этого ослепления.А виновата в этом сама пропагандистская машина той власти, что пошла под слом. И роман Островского был её составляющей частью. Всё дело в том, что мы ему не верили, а не верили не потому, что он написан плохо, или потому, что там была неправда, а потому, что вокруг была другая правда, не та, за которую боролся Павка. И это было настолько очевидно, что ни у кого не вызывало сомнений, ни у взрослых – наших родителей, ни у нас – детей.Помню, в 1978 году (мне было 13 лет), на классном часе читали «Целину» Брежнева. Там по тексту идет упоминание товарищей Пономаренко и Кулакова, кажется. Сейчас эти фамилии ничего не говорят, а тогда портреты их носителей висели в каждой школе на стенде «Члены Политбюро ЦК КПСС». И вот Серега Овсянников, услышав знакомые фамилии, тут же отреагировал: «О! Они теперь все там!», имеется в виду Политбюро. А я так язвительно: «Ага, Серег! Поезжай на целину, и ты там будешь!» Классная, ради приличия шикнула на меня, а сама сидит от смеха давится, начала дальше читать и опять пырснула. Небольшая сценка, но о многом говорящая.Поэтому роман Островского имел своеобразную константу восприятия. Книга разбивалась на две резко отличные друг от друга части. Первая – романтичная и героическая, напоминающая местами страницы лучших приключенческих романов, рассказывающая о временах «комиссаров в пыльных шлемах», воспринималась с большим интересом и воодушевлением, читалась легко, Павка вызывал доверие каждым своим поступком, каждым словом. Патетике героизма мы верили и не сомневались в ней, пересматривать историю Гражданской войны и менять в ней акценты, никому из нас не приходило в голову. Так что, повторюсь, первую часть романа большинство из нас откровенно любили и читали с интересом.А вот вторая – комсомольско-организационная – дышала искусственностью и неискренностью, такими же, как комсомольский и партийный актив, которые существовали вживую перед нашими глазами. Все эти бесконечные заседания ячеек, которые описывал Островский, нагоняли смертную скуку в реальной жизни, а читать о том, как всё это начиналось, нам – школьникам – было совсем неинтересно, поэтому вторую часть романа мы откровенно не любили. А, кстати, можно было бы присмотреться повнимательнее к этой части, ведь здесь Островский описывает зарождение и формирование советской идеологической бюрократической машины, которая к моменту прочтения мною романа, будет уже вовсю пробуксовывать.В связи с последним доводом, хочу вспомнить анекдот тех времен, когда я читал роман. Идет поезд, в котором едут по очереди вожди страны, и каждый раз он попадает в одну и ту же ситуацию – кончаются рельсы. Как же ведут себя вожди? Ленин: сделать всё возможное и невозможное, мобилизовать все ресурсы, позвать всех Корчагиных, но чтобы путь дальше был!Сталин: виновных – расстрелять! подозрительных арестовать – пусть строят дорогу дальше.Хрущев: снять рельсы сзади, поставить их вперед и продолжать движение.Брежнев: занавесить окна, нагнать тумана, и делать вид, что движемся дальше.Вот потому, что создавался вид, что страна движется дальше, мы и не верили книгам, которые были написаны, когда для реального, а не изображаемого движения делалось все возможное и невозможное…

Сама не ожидала, что эта книга подарит такой упоительный отдых моей голове. Здесь всё так просто, что и думать почти не надо. В самом деле: никаких тебе подтекстов, никакой экзистенциальной тошноты – только душевный подъём. А если уж скорбь – то деятельная, если уж гнев – то праведный, если уж борьба – то, ясное дело, никак не душевная. Почти никакого стилистического буржуйства: предложение за предложением, правильные, обтёсанные, будто из контрольного диктанта в седьмом классе, сами собой льются в расслабленное сознание, как вода сквозь сито. Персонажей не приходится разглядывать под лупой – никаких оттенков и полутонов: красные да белые, да ещё разве что жовто-блакитные, и сразу понятно, кто протагонист, а кто контра. Все характеры простые, яркие, энергичные, как цвета на полотнах кубистов.При этом читать было на удивление не скучно, напротив, меня прямо заворожила раннесоветская экзотика. Все эти КП(б)У, таинственные ревкомы-укомы-предчека, не говоря уж про дивный «Агитпроп подива» звучат какой-то фантастикой в нашем бетонно-стеклянном будущем. Сегал уже два месяца работал завагитпропом губкомпарта.Впечатляет? А чего добился ты?Ещё экзотичней – их нравы и логика, когда джульетта в гимнастёрке-хаки выдаёт своему ромео:– Видишь небо? Оно голубое. А ведь у тебя такие же глаза. Это нехорошо. У тебя глаза должны быть серые, стальные. Голубое – это что-то чересчур нежное.Невольно задумаешься: неужели люди и правда так жили, так думали и так любили?.. Но, хотя в ту эпоху, как она описана в книге, верится не больше, чем в страну атлантов, я в который раз с удовольствием убеждаюсь, что не так страшен соцреализм, как его малюют. Впрочем, в этой книге ещё присутствует хорошая доля соцромантизма, – может быть, в этом и секрет её бодрящего, какого-то оздоровляющего эффекта.

Несмотря на то, что книга у меня давно, я сильно сомневался, нужно ли мне ее читать.. Нашел в интернете аудиоверсию, смотрю – читает Вячеслав Герасимов. Ну, думаю, Герасимов плохие книги не станет озвучивать, можно слушать. И прав оказался. Очередная книга, очень странная по структуре, по стилю повествования, а вместе с тем – хорошая. И похоже, очередной серьезный удар формалистам в споре, что важнее – содержание или форма. Тут форма размытая – есть и элементы документалистики, и эпистолярка, и последовательное художественное повествование. А не оторваться! Потому что написано интересно. И расставлены очередные точки над очередными I. И с опозданием, и с сожалением от опоздания понимаешь сказанные много лет назад и случайно всплывшие фразы взрослых и прочитавших эту книгу друзей, что «надо быть таким, как Корчагин». Ну, я-то понимал, что значит – преданным, честным, деятельным. А теперь еще вижу – горячим. Устремленным. Уверенным в себе. Несокрушимым. Не жалеющим себя. И еще десятка два слов. Роман прост до крайности, и это правильно, это в духе времени и политики. Большевики, как известно, тоже рассуждали крайностями. У них либо да, либо нет, либо белое, либо чер… простите, красное. Розового между ними нет. и быть не может. Эсерам и троцкистам свойственны рассуждения и полумеры… так что-ж, роман не про них, и нечего жить этими мерками. Сейчас говорю это совершенно искренне, без всякой иронии.И все-таки немного жалко их, самоотверженных, глядящих вперед. Черт возьми, неужели они, любящие все человечество, не могли полюбить просто человека. Как может быть так, что у Корчагина, прожившего… (сколько? по моему, 24 года)… ни разу не захотелось (я извиняюсь) женщину. Прямо Чернышевским отдает с его семейными платоническими отношениями.В конце книги я начинал ненавидеть Островского за то, что так мурыжил беднягу Корчагина. Все казалось – тот заслужил лучшей доли, и если не почетной старости в кабинете первого секретаря ЦК, то быстрой смерти от пули, пущенной каким-нибудь бандитом. Дочитав, вспомнил биографию автора и – всё сошлось. Ну надо же так успеть завернуть!..