Передай привет небесам

Екатерине Островской в детективных романах удается одинаково живо и колоритно описывать и европейское Средиземноморье, и дождливый Питер, и узбекскую пустыню – а это признак большого мастерства писателя, не ограниченного условностями и опасением ошибиться. У Островской виртуозно получается придумывать невероятные, выдающиеся, фантастические истории, в которые точно можно поверить благодаря деталям, когда-то верно замеченным и мастерски вживленным в текст.

Но Екатерина Островская не просто выдумывает и записывает детективные истории. Она обладает редкой способностью создавать на страницах своих книг целые миры – завораживающие, таинственные, манящие, но будто бы чуточку ненастоящие. И эта невсамделишность идет произведениям только на пользу… А еще все книги Островской нравятся мне потому, что всю полноту власти над собственными выдуманными мирами Екатерина использует для восстановления справедливости наяву.

Из романа в роман Островская доходчивым и простым языком через захватывающее приключение доказывает нам, что порядочность, отвага, честность и любовь всегда победят ненависть, подлость, злобу и алчность. Но победа легкой не будет – за нее придется побороться! Героям Островской – самым обыкновенным, зачастую невзрачным, на первый взгляд ничем не примечательным людям – приходится сражаться за свою жизнь, преследовать опасного преступника, а потом героически, зачастую на краю гибели, давать последний бой в логове врага без видимых шансов на успех и… брать верх, одерживая полную победу. «И в этой пытке многократной рождается клинок булатный»: закаляется характер, простые люди становятся сильными, бесстрашными и по-настоящему мужественными героями.

Татьяна Устинова

Часть первая

Глава первая

Алексей открыл глаза, потому что сквозь сон почувствовал присутствие в комнате постороннего. Хотел вскочить сразу, но какая-то непонятная сила придавила его, не давая пошевелиться, сковала по рукам и ногам, сердце застучало быстрее, как поезд, набирающий ход, и от этой скорости перехватило дух и похолодело внутри. Теперь он знал точно, что кто-то, появившийся тихо и ниоткуда, стоит, таясь во мраке, невидимый на фоне черной стены… Он хотел закричать от проснувшегося в нем страха, даже ужаса, не известного ему прежде, оставляющего только одно желание – звать на помощь. Но не было ни сил, ни смелости, ни воли: все осталось там – за пределами сознания, за гранью его понимания и представлений о сущем. Прежнее пространство исчезло, унеся все с ним связанное: и слова, потерявшие смысл, и значения, и мысли, кроме одной, затухающей в своей безнадежности, – про смерть… Но и это страшное осязание исхода билось все медленнее… Поезд начал останавливаться, возвращая привычные ощущения и осознание самого себя как предмета, застывшего между чужими и страшными мирами. Поезд останавливался, а с ним и сердце. Наконец оно совсем остановилось… И это тоже было страшно…

Тьма начинала редеть и стала превращаться в зернистый отпечаток с плохо проявленной черно-белой фотопленки… Мир начал светлеть, но лишь в одном месте – там, куда направил Алексей свой немигающий взгляд… Появилось пятно, которое разрасталось, превращаясь в силуэт, приближаясь медленно и неизбежно. Все вокруг стало проявляться… И теперь Алексей понял, кто к нему пришел.

– Как тебе, Леша? – спросил тесть с непривычной для него интонацией.

– Плохо, – само собой вылетело слово – единственное оставшееся в памяти.

Мертвый улыбнулся страшно и наклонился над лежащим живым. Или над притворяющимся живым? Жизнь осталась далеко – там, где не было тьмы и страха и куда возврата уже не будет…

– Помнишь? – спросил призрак тестя.

Алексей хотел кивнуть, но вдруг понял, что нельзя, потому что всякое согласие – это долгие годы печали… Но годы все вышли, впереди только вечность, и она, неизбежная, будет мрачной и страшной.

– Помнишь? – повторил тесть и еще раз улыбнулся, но теперь почти весело. – Ведь сегодня ровно двенадцать лет, как ты меня убил.

– А-а-а, – застонал Алексей и проснулся.

Он очнулся, но боялся открыть глаза, чтобы не оказаться там, откуда только что выпал. Не хотел смотреть, потому что действительность могла оказаться еще ужаснее. Он чувствовал под собой жесткую шконку, тяжелыми веками ощутил свет ночной лампы над дверью спального помещения барака… Чей-то тихий стон прозвучал совсем неподалеку, кто-то перевернулся с боку на бок… Пахло мужским потом и лизолом, словно кто-то лежащий совсем рядом на долгие годы пропитал им свои ноги, спасаясь от грибка. Все становилось привычным, обыденным и не таким страшным. Алексей попытался вспомнить, сколько дней осталось до окончания срока, но не смог. И это было удивительно, потому что каждое утро он знал, считал, надеялся… А сегодня не помнил, словно надежда пропала, вывалилась из дырявого кармана, как связка ключей, без которых не войти ни в одну знакомую дверь, не вернуться к прежней жизни, ожидающей его за стальными воротами колонии.

Снова застучало сердце. И опять пришел страх. Алексей понял, что проснулся не там – не в бараке, а совсем в другом времени, когда он, молодой, полный сил и любви, пробудился в камере следственного изолятора на рассвете того самого дня – перед вынесением приговора. Тогда он надеялся, но теперь знает точно, что оправдательного решения не будет и срок ему дадут не условный… Будет двенадцать лет строгача. Но если он в камере, значит, все повторится снова? Все вернулось на круги своя, на двенадцать лет назад – в такой же год Крысы. В год подлой и мерзкой крысы, которая бежит по колесу, накручивая день за днем двенадцать лет, а потом возвращая Леху в тот день, с которого все началось, отмеряя ему новый срок и новые испытания. Сегодня День сурка – 2 февраля. День рождения и смерти тестя. День, когда тесть, успевший уже хряпнуть вискарика, сказал ему:

– Лешик, кто-то со счетов фирмы деньги крысит. Не знаешь кто?

– Не знаю, – честно ответил тогда Алексей.

– Правда? – весело ухмыльнулся Виктор Петрович. – А сдается мне, что эта крыса – ты.

Это было за полчаса до его смерти.

И все повторяется заново.

Раздался звонок. Знакомый и нудный, как напоминание о ничтожности человеческого бытия. Сейчас в коридоре ночной дневальный истошно заорет: «Отряд, подъем!» – и все пойдет по привычному кругу. Шесть утра.

Он на зоне, и это уже легче.

Глава вторая

Алексей открыл глаза, сел в постели и осмотрел комнату. Квадрат четыре на четыре с выгоревшими обоями, старым сервантом и древним креслом с хлипкими деревянными подлокотниками, перемотанными синей изоляционной лентой. Письменный стол, пара стульев и пустота, не считая тахты, на которой он сейчас сидит, – на ней четыре года назад умерла мать, не дождавшись…

Будильник на столе продолжал надрываться. Алексей поднялся и отключил его. Два месяца он на свободе, время идет, но только для других, для Лешки Метелина оно топчется на месте. Он скреб щеки тупой одноразовой бритвой, понимая, что надо купить приличный станок и хорошие лезвия, но средств на такую роскошь не было. Деньги, полученные при освобождении – почти полмиллиона рублей, – разошлись быстро: на обустройство могилы матери, на памятник, на стол, накрытый для соседей, которых не знал, но заставил их праздновать свое освобождение. Соседи говорили хорошие слова о его маме. А одна старушка, разглядывая несчастного парня, вдруг заплакала, что взбесило его. А еще пришлось покупать одежду: джинсы, майки, рубашки и даже приличный костюм, потому что он тупо надеялся найти приличную работу. Спортивный костюм «Пума» и фирменные кроссовки – дорогие, но он привык когда-то к таким… А первые десять тысяч Алексей потратил еще в Вятке на проститутку, которую снял на вокзале. Она стонала и вскрикивала всю ночь, и царапала ему спину, отчаянно скрипели пружины старого дивана, а за стеной плакал от страха проснувшийся ребенок.

Утром он посмотрел на мальчика, которому было лет пять, и спросил девчонку:

– Во сколько же ты родила?

– В восемнадцать, – ответила та, – с первого раза залетела. Мать к тому времени уже в другой город уехала: у нее новый муж и своя жизнь. А я перебралась к бабушке. Потом она умерла, и мне квартира досталась…

Она рассказывала, готовя ему завтрак, улыбаясь чему-то при этом. Алексей старался смотреть в сторону, потому что чувствовал себя неловко: улыбка случайной знакомой была светлой и доброй. Она не назвала цену за свои услуги, но он дал десять тысяч. Девчонка пошла его провожать и даже взяла с собой сына: на грязной от растаявшего снега платформе они смотрелись как семья. Девчонка улыбалась, а мальчик бегал по декабрьским лужам, разгоняя голубиные стаи. Перед тем как сесть в вагон, Метелин подставил ей щеку для поцелуя.

– Ты очень добрый, – шепнула она, – я таких людей не встречала никогда.

Тут же сняла с себя и повесила на его шею темный крестик на тонкой серебряной цепочке.

– Прощай, Алексей – божий человек, – сказала она, улыбнулась радостно и смахнула слезу.

Но вся эта мелодрама осталась далеко, не оставив ничего в душе и на сердце. Сердце Лехи давно уже стало каменным, а душа сгорела, превратившись в покрытый копотью свечной огарок. Крестик Алексей снял с себя еще в поезде, бросил в боковой карман старой спортивной сумки.

Работу начал искать сразу по возвращении. Сначала съездил на кладбище и обо всем договорился, потом накрыл стол для соседей, еще пару дней мотался по магазинам. Получив паспорт, облачился в костюм и галстук, засунул ноги в приличные корочки и отправился в сторону светлой жизни. Но дорога туда была ему заказана. В хороших местах просили справку об отсутствии судимости, а в очень хороших не пускали на порог, как будто у него на лбу было написано «105 статья»^[1].

Деньги кончились, работы не было, и вот уже две недели толкался Метелин возле гипермаркета, карауля пустые тележки, которые ленивые покупатели бросали на парковке. В каждой такой тележке в специальную прорезь была вставлена монетка – пятерик или десяточка. Тележку можно было вернуть в отведенный для них ряд, а монетку достать. В первый день за двенадцать часов привалило немного – меньше четырехсот рублей. Зато он прихватил оброненный кем-то пакет с тремя яблоками, пачкой риса, упаковкой сосисок, банкой армянской аджики и коробочкой с тампаксами.

На второй день монеток было меньше, но Метелин подсуетился и подскочил к вышедшему из гипермаркета крупному мужику с нагруженной тележкой. Тот посмотрел на него и махнул рукой, показывая на припаркованный в пятидесяти шагах черный «Рендровер»:

– Помоги подкатить!

Уже подходя к своему внедорожнику, мужик спросил:

– Давно откинулся?

– Больше месяца как.

Мужик открыл багажник, Алексей загрузил туда покупки, а когда повернулся к хозяину машины, тот протянул ему тысячную:

– Держи косую.

На третий день он уже спешил к людям, чьи тележки были перегружены товаром. К старушкам, к молодым расфуфыренным фифам, к переполненным собственным достоинством барыгам, к мажорам на спортивных тачках… Кто-то давал деньги за помощь, кто-то – нет… Чаще всего говорили «спасибо», а могли и этого не сделать…

Метелин подошел к молодой паре. Беременная девушка и такой же молодой парень – неуклюжий, к тому же интеллигент в очках. Очкарик пытался толкать тележку, но колесики вывернулись и заблокировались. Интеллигент пыхтел, но сдвинуть тележку с места ему не удавалось. Алексей подскочил и спросил:

– Куда катить?

Ему указали на новенький белый паркетник.

И Метелин поспешил туда. Когда подошли к автомобилю, молодая женщина достала кошелек.

– Спасибо вам за помощь.

Она подняла глава и обомлела:

– Алексей Николаевич?…

– Вы обознались, – ответил Метелин, глядя в сторону.

– Алексей Николаевич, вы меня не узнаете? Я – Лиля, ваша бывшая секретарша.

Молодая женщина смотрела на него с ужасом и сочувствием, губы ее дрожали, словно Лиля собиралась расплакаться.

– Вы обозна…

Метелин замолчал, потому что смысла продолжать не было.

– Как дела у тебя? – спросил он и поправился: – У вас?

– Все очень хорошо. Я теперь возглавляю секретариат заместителя директора юридического департамента. Фирма разрослась, у нас теперь холдинг, так что работы…

– Мне это неинтересно.

Он хотел убежать, исчезнуть, но молодая женщина схватила его за куртку.

– Постойте!

Она раскрыла кошелек и стала выгребать из него бумажные деньги. Но их было мало.

– Артем, – обратилась она к мужу, – у тебя наличка есть?

– Не надо, – попытался остановить ее Алексей, – зачем? Не надо мне ваших подачек.

– Это не подачки, – замахала руками бывшая его секретарша, – это вам в долг. Когда сможете – вернете.

– У меня все на карточке, – произнес ее муж, глядя в сторону.

Лиля стала запихивать купюры в карман куртки бывшего босса.

– Алексей Николаевич, я так рада, что вы на свободе…

Голос ее сорвался. Она закрыла руками лицо и затряслась, сдерживая слезы. Очкарик открыл дверь машины и стал запихивать туда жену. На Метелина он смотрел с презрением и ненавистью.

Леша направился к гипермаркету, не оглядываясь. Узбеки в голубых комбинезонах смотрели на него почти так же, как муж бывшей секретарши. Он взял бутылку пива и выстоял очередь. Потом вернулся на парковку, отошел подальше от входа, присел на заледеневший до твердости бетона сугроб…

Он пригласил секретаршу на свою свадьбу. Лиля присутствовала на регистрации. Потом отправилась на квартиру к генеральному, чтобы помочь накрыть на стол, а затем подавать разные блюда. Виктор Петрович наотрез отказался от свадебного ужина в ресторане, сказав, что в кабаке не расслабишься, да и вообще самый лучший ресторан – это дома. Гостей пригласили немного: человек сорок. Только тесть не одобрил приглашение Лили.

– Зачем ты свою секретутку сюда притащил? – возмутился он. – Ты же знаешь, Лешик, что придут солидные люди, высокие чиновники, которым западло светиться в кабаках.

Зато Лиля не знала о недовольстве генерального и сама светилась радостью, словно присутствовала не на свадьбе босса, а на своей собственной.

– Вы так смотритесь с Александрой Викторовной! – восхищалась она. – Вы такая прекрасная пара! Вас вдвоем надо в кино снимать – Голливуд просто отдыхает!

Тогда Лиле было восемнадцать, она училась на первом курсе заочного юридического и была по уши влюблена в своего начальника, о чем знали все сотрудники процветающей фирмы. Теперь ей тридцать, и она ждет ребенка от невзрачного очкарика.

Бывший заместитель генерального директора сидел на ледяном сугробе и пил пиво. К нему подошли четверо узбеков и начали разглядывать.

Но пришли они явно не затем, чтобы наблюдать, как посторонний им человек, погруженный в свои печальные философские размышления, без всякого видимого удовольствия потягивает пивко.

– Слюшай, брат, – обратился к Метелину самый крепкий из них, – тут и ты понимаесь и наш территория тоже. Если ты денег у людей забирай, то и нам давай тож. Делисься надо, а то нехорошо так.

– И ты мне скажи, родственник, – ответил Алексей, – почему во всем городе снега нет и мороза тоже, а у вас на территории целый сугроб образовался?

– Мы тут не убирай, – ответил другой узбек, – тут машина приезжай.

Метелин одним глотком выпил остатки пива, поставил бутылку на сугроб рядом с собой, достал из кармана купюры, которые ему сунула Лиля, и начал пересчитывать. Пересчитал два раза, и оба раза получилось три тысячи семьсот рублей.

Узбеки считали тоже. А самый крепкий даже руку протянул, не сомневаясь, что мужчина хочет поделиться с ними.

– Давай на всех ровно делить, – поторопил узбек, – так совсем честно будет.

Алексей положил ему в ладонь пустую бутылку и сказал:

– Отнеси в мусорку!

Крепкий узбек опешил и спросил зло:

– Ты зачем так, а? Ты же порядок знаес? Тут наш территория…

Метелин поднялся и пошел прочь с парковки. Все четверо шли за ним, очевидно, не собираясь нападать на виду у камер. Они бросились на него разом, как только Алексей зашел за бетонную коробку автобусной остановки. Он легко разметал их всех, ни разу не ударив. Просто уворачивался от их тычков, потом хватал и переворачивал. Узбеки вскочили и убежали, крутя головами, очевидно, проверяя, не гонится ли он за ними.

Подошла маршрутка. На табличке под стеклом конечной остановкой значилось Южное кладбище. Вообще маршрут был весьма примечательным: начинался он в поселке Металлострой, где располагалась исправительная колония № 5, проходил мимо завода, торгово-развлекательного комплекса с теплым названием «Лето», больницы и заканчивался там, куда люди по своей воле не очень-то спешили. Но Метелин ехал к матери.

Красивые и веселые машины обгоняли дребезжащий старый автобус, мелькали рекламные щиты, призывающие народ посещать «Макдоналдсы», фитнес-залы, премьеры американских фильмов про зомби и отдыхать исключительно на турецких пляжах.

Водитель слушал музыку, она звучала приглушенно и ненавязчиво, но одна песня, очевидно, проникла в шоферскую душу, и он повернул ручку громкости, оглушая немногих пассажиров.

 
…Только ждет меня мать в этом мире бездушном
Жизнь свою простоит у глухого окна.
А невеста моя в белом платье воздушном
Посреди дискотеки вальс танцует одна…
 

Метелин поднялся и подошел к кабине, постучал по стеклу, а когда водитель обернулся, сказал ему:

– Сверни гармошку!

Неподалеку от кладбищенских врат стояла церквушка. Алексей зашел внутрь и снял бейсболку. В церкви было пусто, перед иконами горели одинокие свечи, пахло ладаном и воском так сильно, что у Метелина начало першить в горле. Он купил две свечки и покрутил головой, раздумывая, куда их лучше поставить. Тут же к нему подошел немолодой седенький священник невысокого роста и тихо поинтересовался:

– Свечи за здравие или за упокой?

– За упокой.

– Тогда к распятию, ставьте на канун. Это стол прямоугольный.

– Я молитв не знаю, – признался Алексей.

– Я дам вам текст, – сказал священник и спросил: – Свечи родителям?

Метелин кивнул и сказал:

– Николай и Ольга.

– А вас как зовут?

– Алексей.

– Алексей означает «защитник», – напомнил священнослужитель.

Метелин снова кивнул: это он знал.

Он стоял у иконы и тихо, почти про себя читал, запинаясь:

– Господи, Иисусе Христе, Боже наш! Ты – сирых хранитель, скорбящих прибежище и плачущих утешитель. Прибегаю к Тебе аз, сирый, стеня и плача, и молюся Тебе: услыши моление мое и не отврати лица Твоего от воздыханий сердца моего и от слез очей моих. Молюся Тебе, милосердый Господи, утоли скорбь мою о разлучении с родившим и воспитавшим мя, родителями моими …

Он запнулся и замолчал. Не завершив молитвы, неумело перекрестился тяжелой рукой и пошел к выходу. Остановился возле священника и отдал ему книжицу с текстом молитвы.

Старичок заглянул ему в глаза и спросил, склонившись к плечу Алексея:

– У вас тяжелая жизненная ситуация?

– Справлюсь, – ответил Метелин.

– Обратите душу свою к Богу и Он поможет, – посоветовал священник.

– Сам управлюсь.

Хотел уйти, но вспомнил.

– Что такое «Алексей – Божий человек»?

– Не что, а кто. Это величайший святой. Алексий был сыном богатых родителей, его отец был римским сенатором, если быть точным. В день свадьбы он ушел с брачного ложа и отправился в Сирию к святым местам. Роздал свое имущество нуждающимся и стал жить милостынею и подаянием, вознося молитвы, питаясь только хлебом и водой. Он бродил с нищими, молился о сирых, болящих и усопших. Родители его искали почти семнадцать лет и однажды, увидев на улице нищего, привели домой и накормили, так и не узнав, что это был их родной сын… Когда Алексий умер…

– Я понял, – остановил его Метелин, – спасибо вам.

Надел бейсболку и вышел из церкви.

Глава третья

Могила преобразилась. Теперь бугорок, заросший бурьяном, выровняли, сделали бетонные бордюры и чугунную оградку, поставили крест из серого гранита. Алексей положил букетик на мраморную крошку и посмотрел на фотографию матери в центре креста.

– Прости, – прошептал он.

Обернулся и увидел спешащую к могиле соседку. Очевидно, она окликнула его, но он не услышал. Теперь она замахала рукой. Подошла и попыталась отдышаться.

– Вот, пришла к Оленьке, – начала объяснять она, – я приходила прежде. Травку подстригала. Сорняки вытаскивала. Хотела цветы посадить. Но…

Она взглянула на букет и удивилась:

– А что же ты стебли не обломал? Тут ведь ухарей ой сколько! Ты уйдешь, они прихватят и продавать побегут.

Соседка посмотрела на могилку.

– Красиво ты сделал! – оценила она.

– Это не я…

– Ну-ну, а кто же платил? Ты! Значит, ты и сделал. И правильно: Оленька заслужила в такой красоте лежать. Бедная, бедная… Пятьдесят четыре всего было. Но вишь как – онкология она такая. Даже химия не помогла. Такие дела.

Алексей молчал. Разговорчивая тетка мешала ему.

– А папа твой где лежит?

– Не знаю. Он как только узнал, что я родился, выпросил отпуск на пять дней и поспешил к нам. Под Гератом вертолет сбили… Все, кто в нем был, сгорели вместе с машиной. Там же их и похоронили…

– Герат – это где?

– В Афганистане.

– О-о, – покачала головой соседка, – беда какая.

Какой-то шустрый мужичок ходил кругами рядом. Краем глаза Метелин наблюдал за ним, а тот постепенно сужал круг и, когда Алексей обернулся, тут же бросился к ним.

– Видите, какая работа! – закричал он и широко улыбнулся. – Здравствуйте для начала. Мы с ребятами очень старались. Отличные материалы, лучшие мастера, как говорится… Мы все другие заказы отложили… Со сметой только прогадали, дороже нам обошлось… Вот меня и прислали предупредить, что за вами должок.

Метелин шагнул к мужичку, взял его под руку и повел в сторону.

– Что я тебе должен?

– Так, это… Не мне, а мастерам: они старались, душу вложили…

– Повторяю вопрос. Лично тебе я должен?

– Так, меня ребята прислали, чтобы я заказчика нашел и договорился.

Алексей посмотрел по сторонам, а потом взял пройдоху за горло и приблизил к себе.

– Слушай сюда, сявка!^[2] Вали отсюда, да побыстрее, а то огребешь по полной.

– Х-х-р-р-р-понял, – едва выдавил из себя мошенник.

Они выходили из ворот, когда рядом прокатил старенький «Шевроле-блейзер». Проехал, а потом остановился и сдал назад. Водительское стекло поползло вниз, и на Алексея посмотрел немолодой мужчина.

– Леша? – спросил тот. – Метелин, если не ошибаюсь?

Это был первый тренер Алексея, впрочем, единственный, им уважаемый: он сделал из него чемпиона страны.

– Ты на машине? – спросил Альберт Иванович.

– Своим ходом, – обрадовалась возникшей оказии соседка, – вот мы Лешенькину маму приходили проведать.

– Ну тогда садитесь ко мне, подброшу до дома.

Сначала ехали молча, словно разговаривать им было не о чем. Первым нарушил молчание тренер.

– Давно освободился?

– Два месяца почти.

– Чем занимаешься? Работа есть?

Метелин покачал головой.

Альберт Иванович долго молчал. Алексей подумал, что и здесь ничего не получится.

– Хорошо, – наконец произнес старый тренер, – поговорю по поводу работы. На ринг, разумеется, выходить не будешь: это ты и сам прекрасно понимаешь. Во-первых, возраст. Тебе же сорок почти…

– Тридцать семь, – поправил учителя Метелин.

– То же самое почти, но не это главное: вон люди и в сорок дерутся. Но ты столько времени потерял. Это же не восстанавливается. Потом скорость, реакция уже не та, что в двадцать пять. Опыт помогает, но у тебя его нет. Одного желания мало. Помощником тренера тоже не могу, потому что я сейчас и сам числюсь помощником… Мы же к бою с Оласьело готовимся. Слышал про такого?

– Конечно. Самый достойный из всех последних чемпионов мира.

– Согласен. Парень ни одного боя не проиграл и все заканчивал нокаутом…

– Так с ним должен был драться Джереми Майерс за титул.

– Слился твой Майерс, – засмеялся Альберт Иванович, – совсем, что ли, не следишь?

– У меня телевизора нет, а на… простите, на зоне смотрел все поединки, которые у нас показывали.

– Ну вот, Майерс заявил, что заканчивает карьеру, у него со здоровьем проблемы. Сейчас практически любой пропущенный им в голову удар приведет к кровоизлиянию. Третьим номером в рейтинге стоял англичанин Филдинг, но он с Оласьело уже встречался и во втором раунде ушел в глубокий нокаут. В больнице месяц лежал, так что повторения не хочет… Ты Юру Шепелева знаешь?

– Не знаком лично, но слышал.

– Он шестым претендентом был. И вдруг все пятеро других отказались, и теперь он в очереди.

– Вы серьезно?

– Вполне. Он парень смелый.

– Он медленный. Удар хорошо держит, не пробитый еще, но это до поры до времени. Тем более что Шепелев прет как бык… Все, что в него летит, все долетает: защиты никакой…

– Согласен, но мы работаем над этим. Прогресс очевидный, а до боя осталось еще почти полгода.

Метелин молчал, пораженный.

– Согласен с тобой, – вернулся к разговору тренер, – на победу никто не рассчитывает. Но там призовой фонд десять миллионов, и это пока без стоимости рекламных контрактов, продажи эфирного времени и выручки от продажи билетов. Три четверти победителю, а четверть проигравшему. Понимаешь, какие деньги на кону?

– Вы – помощник, а у кого на подхвате?

– Гарри Хук. Старый американец: он даже меня на пять лет старше. От дел отошел, но наш промоутер позвал его в команду, и Гарри согласился. Мужик грамотный. Сам был профессионалом, и неплохим, только когда это было… С менеджером по поводу тебя он будет говорить, если я попрошу очень: у меня с Хуком хорошие отношения. Он боксер, я тоже. Мы ведь все как братья, сам знаешь.

Альберт Иванович замолчал, а потом спросил:

– Мама давно умерла?

– Четыре года назад, – ответила соседка, – мы с мужем и хоронили ее. И еще одна была из нашего дома. Ни родственников, ни…

Она покосилась на Метелина и замолчала.

– Помню я ее, – продолжил тренер, – лет двадцать назад или даже больше видел твою маму. Симпатичная очень была и выглядела молодо: даже не верилось, что у нее взрослый сын.