Мой отец Абдул-Хамид, или Исповедь дочери последнего султана Османской империи

Copyright © TIMAŞ Basim Ticaret Sanayi AŞ, 2020, Istanbul-Türkiye, www.timas.com.tr

© ООО «Издательство К. Тублина», 2021

© ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2021

© А. Веселов, оформление, 2021

* * *

Издательство выражает благодарность Министерству культуры и туризма Республики Турция и проекту ТЕДА за поддержку в публикации настоящей книги.

Предисловие

Автор книги «Мой отец Абдул-Хамид» Шадийе Османоглу – дочь султана Османской империи Абдул-Хамида II (1842–1918) и Эмсали-нур Кадын-эфенди III (1866–1950).

Шадийе родилась 1 декабря 1886 года в Стамбуле в султанском дворце Йылдыз. Она была пятой из семи дочерей султана. После свержения с трона ее отца, одного из последних представителей Османской династии, в 1909 году Шадийе, как и все члены ее многочисленной семьи, получила фамилию Османоглу (такой фамилией и в наши дни могут пользоваться только представители рода Османов) и оказалась в ссылке в греческих Салониках. Там располагалась одна из сохранившихся за семьей султанских резиденций: дворец Алатини. Год спустя, в 1910 году, Абдул-Хамид остался в ссылке, а трое из его дочерей были отправлены обратно в Стамбул, где Шадийе Султан вышла замуж за представителя состоятельной аристократической семьи Ахмета Фахир-бея, который получил прозвище Зять Султана – Дамат, и супруги поселились в стамбульском фешенебельном районе Нишанташи. От этого брака у принцессы родилась дочь Санийе.

После внезапной кончины супруга, известного дипломата, умершего в возрасте 40 лет, Шадийе Османоглу долгие годы прожила в одиночестве. В 1931 году она снова выходит замуж, и тоже за дипломата – Решата Халис-бея, бывшего посла, представлявшего династию Османов в одной из европейских стран. Решат-бей скончался в Париже в 1944 году. Надолго пережив и второго супруга, Шадийе Султан ушла из жизни в 1977 году в стамбульском районе Нишанташи, у себя дома.

Однажды, в начале 1960-х годов, Шадийе Султан дала интервью крупному турецкому журналу «Хайят». В дальнейшем это интервью послужило поводом к написанию и изданию целой серии небольших книг с продолжением, отдельных брошюр под общим названием «Жизнь в гареме эпохи Абдул-Хамида II». Первая небольшая книжечка увидела свет 1 января 1963 года. Вся серия состояла из одиннадцати частей и печаталась вплоть до марта 1964 года. Брошюры, снабженные большим количеством фотоиллюстраций и интересными комментариями к ним, вызвали любопытство читателей, автор и редакция серии получили множество восторженных откликов. Несколько позже, в 1966 году, эти брошюры были собраны издательством «Бедир» в одну книгу и вышли под названием «Печальные и счастливые дни моей жизни». А еще десятилетия спустя, в 2007 году, эта книга была выпущена стамбульским издательством «L&M» под названием «Мой отец Абдул-Хамид» и еще два года спустя повторена издательством «Тимаш» в серии «Библиотека мемуаров», что говорит о большом и неослабевающем с годами интересе читателей.

В своих воспоминаниях Шадийе рассказывает о жизни в султанском дворце и об отце – великом султане, политике, правителе империи и просто любимом и родном человеке. В каждой строчке воспоминаний любящая дочь стремится создать у читателя светлый образ отца, далекий от сплетен и домыслов, преследовавших султана при жизни. Это главная задача мемуаров, побудившая принцессу взяться за перо. Как будут в будущем оценивать правление последнего султана Османской империи Абдул-Хамида, который сам не до конца понимал время, в котором живет, и всю остроту современной ему политической борьбы, из-за чего его часто критиковали? Живописно изображая время, в котором жила, отца и свою семью, Шадийе Султан возмещает недостаток правды об этой эпохе и ее героях и тем самым исполняет самую главную и важную обязанность, выпавшую на ее долю.

Как я решила написать воспоминания

Несколько раз мне хотелось написать о моей необычной жизни. Но по разным причинам до сегодняшнего дня мне это не удавалось.

Мне довелось стать свидетельницей важных периодов истории. И пережить их вместе с моей семьей и моим народом. Вынужденно, не по своей воле оказавшись в Америке, под жарким калифорнийским солнцем, я неожиданно ощутила желание записать собственную историю: вся жизнь пронеслась передо мной – ее горькие и ее радостные дни, отец, близкие, природа далекой родины, которую Аллах создал нам на счастье. Воды голубого Босфора и нежная, пастельная зелень его берегов предстают перед моими глазами в воспоминаниях. А за окном – яркое, горящее солнце американского Запада, буйно цветущие апельсиновые деревья, и бескрайние зеленые луга Калифорнии, по которым бесцельно скользит взгляд, заставляют почувствовать себя неописуемо одинокой.

Мое изгнание продлилось так долго, что стало большей частью моей жизни. И хотя Аллах не наделил меня красноречием и писательским даром, но искренняя любовь ко всему тому, с чем пришлось проститься навсегда, стали мне опорой: пока писала, я заново пережила все и забыла о своем одиночестве.

Я пишу свою книгу на склоне лет: я давно достигла зрелости, я проживаю последние дни своей жизни. Дочь, ступившая со мной на землю чужбины совсем маленькой, всего трех лет от роду, вероятно, тоже не сможет никогда спастись от этого чувства одиночества. Однажды оно захватит ее, как и меня. Пусть мои воспоминания помогут ей понять, кем я была, откуда родом, где и как жила; пусть помогут ей задуматься о родине, с которой мы разлучены, и полюбить ее.

У меня немало воспоминаний, связанных с политикой, однако сейчас я не хочу говорить об исторических личностях; ограничусь описанием того, что относится ко мне самой.

Пока отец был султаном, я была обычной девочкой, затем – девушкой, но всегда – безгранично счастливой. На сердце у меня было в те годы спокойно. Вспоминаются, конечно, некоторые дворцовые традиции и даже несколько официальных церемоний, великолепных и богато обставленных, но хочу признаться: они мне всегда не нравились.

Я с детства люблю простоту, искренность и серьезность. У меня довольно чувствительная, но скромная натура, защищенная привитым отцом чувством собственного достоинства.

Мой отец был религиозным человеком. По этой причине религия, вера и в моей жизни – основной стержень, придающий мне сил: вера дает желание жить и вечное счастье. Я ничего не боялась в жизни, потому что совесть моя была чиста. Я была исполнена покоя. Взаимная искренность и любовь, свобода и, наверное, еще музыка – вот что мне дорого. Согласно моим убеждениям, слава, богатство и роскошь – суть пустота и тщета. Поэтому ни дни, проведенные в роскоши во дворце, ни времена, когда мы с отцом находились в страшнейшей нужде, будучи в ссылке в Салониках, – столь резкие перемены в судьбе не оказали на меня большого влияния. Присутствие отца и его нежность позволяли мне не замечать плохого. Я никогда не любила отца только потому, что он падишах. Я полюбила его в детстве, на заре жизни искренней любовью и всем своим естеством. Именно эта любовь и пробуждает во мне сейчас необходимость писать.

Во время переворота на отца бессовестно клеветали – мне кажется, в высшей степени беспочвенно. Этот камень вечно останется у меня на душе. Как его дочь, я не могу принять ничье мнение, кроме мнения тех людей, кто знал его так же близко и хорошо, как знала я. В те дни, когда отец был в силе, в его окружении были люди корыстные и лживые, которые ради собственной выгоды совершали много зла, в чем затем обвинили моего отца. Однако же отец мой был безгрешен – и здесь я поклянусь своей честью. На свете очень мало людей, которые были бы так же исполнительны и ответственны, как мой отец; так же внимательны к людям, как мой отец; так же дальновидны и добросовестны, как османский султан Абдул-Хамид, мой отец. Только его природная мягкость (а вовсе не беспомощность, как писали клеветники) дала возможность некоторым лицам из его свиты злоупотреблять властью от его имени, что стало причиной беспочвенных пересудов.

Поэтому цель моих мемуаров – изобразить те качества моего отца, которые я хорошо помню. Отец никогда не творил зла, никогда не приказывал казнить, никогда не совершал жестоких поступков. Если кто-то и подвергся гонениям и был несправедливо обижен от его имени, то отец об этом совершенно ничего не знал. Некрасивые разговоры, ходившие об отце в то время, в наши дни так или иначе опровергнуты вновь открывшимися свидетельствами.

Справедливость восторжествовала, увы, слишком поздно: все зло, что обрушилось на отца, вся лживая молва о нем, преувеличенная в тысячи раз, забыты, и истина легко всплыла на поверхность и стала очевидна народу. Ведь, как известно, беспочвенная клевета рано или поздно померкнет перед правдой.

Шадийе Османоглу,

дочь султана Абдул-Хамида II

Мои дни во дворце

Разумеется, родилась я во дворце. Отцом моим был великий султан великой Османской империи Абдул-Хамид Второй. Самое раннее мое воспоминание, точнее сказать, первый сохранившийся в памяти образ из детства состоит из двух великолепных вещей: «отец и дворец».

Из раннего детства я помню немного: только ласковые объятия отца. Но после того, как меня начали учить, лет восьми, память моя окрепла, воспоминания этого времени ярче и образнее.

Помню, во дворце Долмабахче^[1] был большой просторный зал, где стоял трон отца. И конечно, зал именовался Тронным. Трон из чистого золота был искусно инкрустирован алмазами и рубинами. Единственный изумруд, использованный в его богатейшей отделке, был размером с яблоко. Подобного ему не было на всей земле, и он притягивал взгляды к верхней части трона. Истинную ценность этого трона не мог определить никто. Отец восседал на нем, словно совсем не замечая его ценности, как и до него все его предшественники из рода Османов.

На трон было накинуто шелковое покрывало, на котором были вытканы три слова: «АЛЛАХ, МУХАММЕД, ШАХАДА». Эту священную реликвию, содержащую основы нашей веры, торжественно держали самые опытные, самыми великие воины империи и борцы за веру, стоявшие во время приемов рядом с отцом.

Среди тех, кто удостоился почетной обязанности – держать святыню халифата над троном отца, – были такие важные государственные деятели, как герой Плевны Гази Осман-паша и главнокомандующий Рыза-паша.

Церемонии, которые устраивались в Тронном зале, особенно праздничные церемонии, были великолепны – все они являли собой такую грандиозную и красочную картину, что, когда я их вспоминаю, испытываю такое же волнение и трепет, как и тогда.

Тронный зал венчал огромный купол, и из-за него в зале был прекрасно слышен любой шепот – такая великолепная была акустика. Как бы тихо и осторожно ни шагали люди по устланному дорогими коврами полу, звуки шагов отзывались эхом в грандиозном куполе, а знаменитая хрустальная люстра в центре зала покачивалась и разбрызгивала миллионы светящихся искр, чем вызывала восторг всех собравшихся. Когда зажигался свет, от сияния, распространявшегося кристаллами люстры, слепило глаза, а драгоценности – особенно на отцовском облачении и на троне – переливались всеми цветами радуги.

Султан Абдул-Хамид II

В дни празднеств собравшиеся для поздравлений высшие государственные и иностранные чины занимали строго обозначенные им места в зале. Церемония начиналась, когда они подходили к трону моего отца и останавливались перед ним.

Улемы и шейхи во главе с шейх-уль-исламом^[2] в официальном одеянии – в тюрбанах, с которых свисали золотые кисточки, и белых пелеринах – по очереди подходили к трону и, склоняясь, целовали священную реликвию.

Отец принимал приветствия и поздравления улемов стоя, с улыбкой обращая к каждому несколько приветливых слов.

За улемами следовали делегаты христианской и иудейской религий, чьи представительства были в нашей в столице, – патриархи, епископы и раввины – в своих традиционных облачениях. Отец принимал их точно так же, как и улемов, – стоя и с тем же благосклонным выражением лица.

Затем к церемонии присоединялись чиновники, военные и их адъютанты, придворные и, наконец, иностранные посольские делегации. Приглашенные в составе посольских делегаций жены дипломатов, «мадам», по османской традиции находились в глубине зала и наблюдали церемонию только оттуда, однако после официальной части их принимали особым образом, оказывая всяческие почести и расточая любезности.

Члены династии стояли за троном в следующем порядке: мужчины, дядья и братья, впереди, мужья моих тетушек и сестер за ними. В ходе церемонии они представляли первый круг придворных. В самом конце и они поочередно подходили к трону и выражали правителю благоговение.

Султан Абдул-Хамид II в Тронном зале на троне

Для женщин династии выделялись балконы на самом верхнем этаже Тронного зала, построенные с большим мастерством. В то время как мы разглядывали церемонию с высоты птичьего полета и могли видеть все до мельчайших деталей, те, кто находился в зале, не видели нас.

Я посетила все европейские дворцы, однако ни в одном месте не встретила зала, равного по роскоши Тронному залу с куполом дворца Долмабахче.

По окончании церемонии мы возвращались домой, во дворец Йылдыз, на повозках, которые ждали нас у входа. Мы, дети, возвращались вместе со всеми в основную резиденцию отца, входили к себе в покои и, сняв яшмак и ферадже^[3], в официальных одеждах входили в кабинет к отцу, целовали ему руку, а он в ответ целовал нас в щеки, делал каждой из нас особые комплименты, выказывая ласку и нежность. Дабы не утомлять его, мы быстро покидали отцовские покои, давая ему возможность отдохнуть.

Затем вместе с нашей матушкой мы шли к другим матушкам и целовали им руки. Какое бы уважение мы ни выказывали своей кровной матери, мы испытывали такое же уважение и выказывали точно такое же почтение и матерям наших братьев и сестер. «Вторые» матери, все женщины гарема, ценились и почитались нами в равной мере.

В гареме существовали довольно тонкие нюансы в отношениях. Тем, кто не знал ничего об этой жизни или не жил в подобной среде, этот закрытый мир казался таинственным, но это был мир моего детства и юности.

Жизнь во дворце протекала в своем особом ритме и стиле и не имела связи с внешним миром. Это была жизнь, погруженная в роскошь: гигантские парки с чудеснейшими цветами, огромные особняки, стоящие среди бескрайних садов, в центре которых сверкали пруды с диковинными рыбами… И все это великолепие – для каждой обитательницы гарема, все жены и дети моего отца наслаждались им в равной степени, как и любовью и нежностью властителя. Жизнь наша текла безмятежно.

В этом дворце у нас с мамой была своя комната. У нас с сестрами была своя отдельная маленькая школа. У моих братьев были отдельные покои, они располагалась в селямлыке^[4] дворца, а наши покои находились в гареме (так называемый Малый мабейн)^[5].

В устроенной специально для нас школе было три учителя, а ученицами были я и две мои единокровные сестры-ровесницы. Наш класс располагался в большом зале. Преподаватель по чтению был глубокий старик, мы играли и баловались на его уроках, но бедняга не мог повысить на нас голос, обращался с нами почтительно и снисходил к нашим шуткам.

Шадийе Султан в юности

Однако другие преподаватели были серьезными и не потакали нашим шалостям, так что на уроках мы скучали. Как всяким детям, нам хотелось, освободившись пораньше, как можно скорее выйти в сад играть с друзьями, возиться с игрушками.

До обеда мы проводили время в школе, после обеда – у себя в дворцовых покоях. Туда ко мне приходил учитель музыки, и я с большим желанием играла на фортепиано, совершенно не уставая. Еще мне нравилась игра на мандолине, и мой преподаватель с удовлетворением поддерживал этот интерес к музыкальному инструменту и помогал мне его осваивать.

Признаюсь, меня не увлекали восточные мелодии и напевы. Я росла поклонницей классической европейской музыки, говорят, у меня были способности, меня часто хвалили преподаватели, и от этого я чувствовала восторг и вдохновение. Храбро осваивала трудные пассажи и сразу начинала готовиться к новым и более трудным вещам. Ближе к вечеру, часа в четыре, наступало время для детских игр, а по вечерам мы обычно ходили в дворцовый театр.

Моя мама предпочитала музыку на турецкий манер, и, когда мои братья и сестры организовывали у себя в покоях концерты, где солировали на сазе^[6], мы с мамой тоже приходили послушать этот необыкновенный инструмент, но я ходила на эти концерты только потому, что следовала традициям, а не потому, что получала от этой музыки настоящее удовольствие.

В гареме вместе с нами росли несколько маленьких евнухов. Воспитывая среди нас и в общении с нами, их готовили к высоким ответственным поручениям для личных дел династии. Этим мальчикам предстояло стать верными служителями гарема.

В каждых покоях, занимаемых одной матерью с детьми, росли четверо-пятеро мальчишек, которых обучали мастерству служить евнухами. Невозможно описать уровень их верности и самоотверженности. Но наряду с чистосердечной преданностью в их душах зрела и чудовищная ревность. Прислуживая и бегая по мелким хозяйственным поручениям, они зорко следили за тем, чтобы ни один мужчина не видел нас даже краем глаза!

Множество наших сверстниц и девочек помладше, принятых во дворец для услужения, составляли нам компанию в играх. Они носили стянутые на талии длиннополые платья, шлейф которых тянулся, словно хвост. Шлейф можно было сложить и для удобства прикрепить к поясу с бахромой. На головах у них были шифоновые хотозы^[7] разных цветов в форме тюрбана. Девочки и юные девушки в таких изысканных нарядах обычно прислуживали гостям.

Служительницей самого высокого ранга в гареме была Казначейша-уста. Я знала ее с детства. Она помнила еще эпоху султана Азиза^[8] и была очень пожилой, а потому прямолинейной и неподкупной. Даже отец целовал ей руку, так что ее положение и авторитет были на уровне кадын-эфенди^[9].

Каждую неделю она отправлялась на пятничное приветствие моего отца в карете, маленькие окошки которой, в форме яйца, были оправлены серебром.

В обязанности девушек из свиты Казначейши-усты входил неусыпный надзор за нашим садом и особняком, для чего они разделялись на группы по четыре-пять человек и дежурили днем и ночью. Этому дозору придавалось большое значение, что было связано с печальным опытом: несколько раз девушки спасали от внезапно начавшегося ночью пожара мирно спавших обитателей гарема. Этих дежурных, которых называли «стражницами владыки», щедро угощали днем и ночью. Мы всегда делились с ними всем самым вкусным: летом приносили фрукты на маленьком серебряном подносе, а зимой – каленую кукурузу.

Казначейша-уста ходила с тростью из слоновой кости, украшенной алмазами, изумрудами и рубинами. В помощницах у нее были три гувернантки-калфы^[10], у которых были трости похожей формы, но алмазы были поменьше, а украшения попроще. Наряды Казначейши и ее помощниц были из розового и белого атласа.

Казначейша-уста носила свободный жакет наподобие хырки^[11], края которого были расшиты серебряными нитями. Кружевной хотоз на голове, россыпь драгоценных камней на груди: роскошные броши и булавки. Почтительные и робкие позы, принятые окружающими, с легкостью позволяли издалека заметить приближение Казначейши-усты, ее величавая поступь и важный вид довершали церемониал.

Гарем не занимался политикой и не имел к ней никакого отношения. В современном мне гареме не бывало безнравственных выходок и раздора, потому что мой отец категорически не потакал таким вещам. Единственным исключением из мирного течения жизни были редкие споры и мелкая ревность попавших в близкое окружение султана: кого любили больше, а кого меньше. Однако это естественные и незначительные неурядицы.

Без приглашения ни одна из женщин гарема не могла посещать отца. Только мы, его дочери, были свободны и могли прийти к отцу в любое время, когда пожелаем. Кто бы из гарема ни был в тот момент в его покоях, мы могли зайти и сесть рядом с ним. Отец с удовольствием говорил с нами, но время от времени уходил справиться о неотложных делах в селямлык^[12].

Для пополнения гарема Казначейша-уста лично осматривала новеньких девушек, которых приводили во дворец собственные родители, дотошно выясняла, благородно ли происхождение их семей. Тех, кто ей нравился, она представляла отцу. Большинство в гареме составляли черкешенки.

По пятницам вечерами во дворце обычно устраивали развлечения и показывали спектакли. На спектакли мы приходили по приглашению Казначейши-усты, приглашения же разносили ее прислужницы, обходя наши покои один за другим.

Из Европы к нам привозили особенные представления. Знаменитая актриса той эпохи, Режан^[13], многократно приезжала из Парижа и давала спектакли, но мы, будучи юными и веселыми, больше любили комика Абди^[14].

Мать хедива^[15] Египта, Аббаса Хильми-паши^[16], Валиде-паша, приезжая летом в Стамбул, каждые пятнадцать дней оказывала честь дворцовому театру своим посещением. Казначейша-уста вместе со своей свитой встречала Валиде-пашу в особняке Шале и лично помогала ей снять яшмак и ферадже.

Мы с моей сестрой Наиле Султан наносили ей визит, вместе ужинали и сопровождали ее в театр. Отец приходил раньше, принимал нас у себя в ложе и затем провожал нас в соседнюю ложу к нашим местам. Самые доверенные слуги моего отца, мусахип-агалар^[17], во время спектакля приносили на подносах чай, печенье или мороженое и, беззвучно оставляя все это у нас в ложе, удалялись. Мы угощали всеми этими яствами Валиде-пашу и нашего отца через перегородку, отделяющую ложи, как гостеприимные маленькие хозяйки.

Аббас II Хильми-паша

Мать хедива Египта, Аббаса Хильми-паши, Валиде-паша

Валиде-паша была милейшей женщиной, мы подолгу вели с ней приятнейшие беседы. После свержения отца с престола она не изменила своего к нам расположения и искренне сострадала.

Однажды, когда я пришла навестить ее в ялы^[18] в районе Бейлербеи, она показала мне в специальной витрине сотни аккуратно сохраненных сигарных окурков и сказала: «Каждый раз, когда мой господин курил сигару, сначала он прикуривал сигару мне, потом себе; как видите, я не выбросила ни одну из них, все так сохранила».

У пятничных дней были и другие привлекательные для нас, юных девочек, обычаи. Вот почему мы так ждали пятницу: рано утром прислужницы Казначейши-усты приносили каждой из нас две большие коробки. Из одной из них они доставали новое нарядное платье, из второй – новую игрушку.

Мы каждый раз делали вид, что это сюрприз. Каждую неделю я молча ожидала подарка в один и тот же час, не отрывая взгляда от двери. Бывало и так, что платье, которое мне приносили, не нравилось мне. Было слишком яркого цвета или из блестящих, переливающихся тканей по моде тех лет. Я предпочитала простые однотонные платья.

В месяц Рамазан^[19] каждый день во всех покоях читали теравих^[20] в сопровождении имама, двух муэдзинов и двух евнухов. После молитвы имама и муэдзинов угощали ледяным шербетом. Мой отец совершал теравих в сопровождении улемов и муэдзинов в той части дворца, которая примыкала к его личным покоям. Сыновья султана, а иногда и наши дядюшки, присоединялись к молитве, а после намаза беседовали. Отец часто приглашал зятьев и моих братьев на ифтар^[21], а после обеда им вручали мешочки с щедрым подарком в честь праздника Рамазан, именовавшимся «подношением после трапезы» или «подношением на зубок».

Ежегодно в годовщину восхождения отца на престол проводили пышные церемонии и устраивали празднество. Это празднество называлось «Джулюс» – «Торжество восхождения на трон», и в честь него перед нашими покоями всегда выступали артисты, а мы любовались их мастерством.

За стенами дворца устраивали замечательные гуляния в честь «Джулюса»: ночью запускали «огневые шутихи», фейерверки, организовывали торжественные факельные процессии. А в покоях звучал личный марш султана – «Марш Хамиди».

Дворцовые девушки на этот праздник наряжались в особенные костюмы, карнавальные. Например, помощницы Казначейши-усты приклеивали усы, бороды и становились купцами. А мы с удовольствием подшучивали над ними.

Раз в год, в месяц Рамазан, наступал священный день поклонения Священной Мантии пророка Мухаммеда. Хранилище священных реликвий, содержавшее личные вещи пророка, располагалось в особых покоях дворца Топкапы и оберегалось с большим усердием.

Поклонение Священной Мантии было одной из важнейших религиозных традиций. В тот день мы все рано вставали и в богато украшенных каретах, запряженных лучшими лошадьми, отправлялись во дворец Топкапы. В гаремных комнатах старого дворца мы видели умудренных опытом пожилых придворных женщин, живших во дворце со времен правления прежних падишахов. В поклонении и молитвах проводили они последние годы своей жизни в этом дворце, где хранились священные реликвии пророка.

Увидев нас, они радовались, словно наши родные матери, и принимались нас нежно гладить и обнимать. Мы все тоже были рады их видеть, и покидали мы их с теми же нежными чувствами, с какими ехали на встречу в этот торжественный день.

У отца были отдельные покои в хранилище священных реликвий. В этих покоях на большом столе, завернутые в расшитый золотом кусок материи, находились самые важные и ценные священные реликвии, принадлежавшие некогда пророку Мухаммеду. Стол наполовину был скрыт покровом, на котором большими буквами были вышиты айяты Священного Корана.

Пример карнавального придворного костюма во время праздника «Джулюс»

Сначала отец с религиозным благоговением некоторое время стоял на некотором удалении от стола, затем становился рядом; за ним следовали наследные принцы-шехзаде, затем улемы, министры, мои замужние сестры, мужья моих тетушек, паши, главный секретарь, прислуга, адъютанты и военные в строгом и неизменном порядке. Они с благоговением замирали перед священными реликвиями и отцом.

Когда церемония для избранных в селямлыке Топкапы заканчивалась, открывались двери гаремного зала, где находились мы. Мы присоединялись к процессии с почтительностью, шествуя сообразно нашему статусу рядом с матушками. На нас были соответствующие дню торжественные наряды, короны на голове и медали на груди.

За нами следовали доверенные дамы, дворцовые распорядительницы, наши пожилые и молодые служанки.

Затем мы приступали к ифтару – трапезе разговения за столами, которые накрывали для нас в отдельных покоях, общались с дамами, с которыми только что познакомились, и заводили новых подруг.

Совсем юной, в то время я думала о том, как соединяла нас друг с другом в любви и дружеской беседе духовная радость и душевное счастье, наполнявшее наши души во время посещения священных реликвий. Самую главную пищу моя вера получала именно во время этих торжеств.

После веселого ифтара мы вновь рассаживались по каретам и торжественной процессией возвращались во дворец Йылдыз. Фонари наших карет ярко горели, а мы раз в год, по случаю праздника, получали счастливую возможность и удовольствие с любопытством понаблюдать за ночной жизнью огромного города.

Одна из дочерей Абдул-Хамида II, Наиле Султан

Во время праздников Рамазан и Курбан-байрам^[22] во дворцовом гареме царила исключительная душевная атмосфера. Взаимные поздравления происходили в специальном месте: поздравительная церемония первого дня праздника начиналась в Тронном зале дворца Долмабахче и продолжалась во внутренних покоях гарема. В дворцовом театре играли праздничные спектакли. На этих представлениях отец восседал в собственной ложе с двумя сестрами, честь служить им возлагалась на меня и на мою сестру Наиле Султан.

Родственники жительниц гарема, которые жили далеко, приезжали на второй день праздника.

Эти люди непременно оставались на одну ночь во дворце и бывали приняты Казначейшей-устой. В гостевых покоях главные счетоводы подносили гостям на серебряных подносах подарки, выбиравшиеся согласно рангу одаряемого и степени его близости к отцу.

Когда гости уезжали, то, помимо полных золота мешочков, они увозили в своих каретах еще и украшенные коробки со сластями от Хаджи Бекира^[23].

После каждого праздника и каждого дня особых церемоний следовали дни затишья. Это затишье и было нашей обычной жизнью. Главным занятием и главной обязанностью обитательниц гарема было наряжаться и украшаться; все остальное по сравнению с этим было второстепенно.

Чистоту в наших покоях каждое утро аккуратно наводили служанки во главе с евнухами. Еду из общей кухни в определенное время на подносах нам разносили под наблюдением евнухов специальные калфы, называвшиеся «лотошницами».

Мы обедали вместе с мамами, стол был обилен и разнообразен. На большом круглом серебряном подносе располагались разделанный ягненок, курица, супы, пироги, различные сезонные овощи, рис, сливки; на подносе поменьше были закуски – икра, сыр, различные фрукты; все это подавалось на наш стол каждый день на обед и ужин.

Всем известно, что такое яшмак и ферадже, редко какая одежда придает женскому лицу такое изящество. Яшмак – накидка из тонкого тюля, край ткани искусно прикалывали алмазной шпилькой к волосам, добиваясь изысканного силуэта. Как только получалась красивая форма, так другим концом прикрывали нос и рот, оставляя открытыми глаза и брови. Так как тюль был прозрачным, он служил не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы выигрышно подчеркнуть черты лица, и часто особенно удачно наброшенный яшмак служил причиной того, что мужские взгляды надолго задерживались под вуалью.

Позже, когда я уже давно покинула дворец, множество раз мне доводилось обсуждать тему обязательного ношения хиджаба с европейскими подругами. Они выражали восторг по поводу яшмака и ферадже и говорили: «Если бы мы были на вашем месте, никогда бы не отказались от такой одежды».

Я нетерпеливо ждала, когда пройдет пора детства, чтобы почувствовать себя взрослой и наконец надеть и яшмак, и ферадже. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, в моей жизни наступила пора взросления, а вместе с ней пришло счастье новой жизни.

Мое сердце было полно радости, все, что скрыто от глаз за толстыми стенами гарема, возбуждало мое любопытство: иная жизнь, иные люди. Я досыта надышалась воздухом родительского гнезда, напоенного нежностью и заботой. Пришла пора моей шестнадцатой весны. Общение с миром вне стен дворца стало моей новой целью и тайной грезой.

Из всех особняков нашей семьи особенно я любила бывать в особняке в районе Кяытхане^[24]. Там вовсю кипела жизнь, и из окон особняка можно было разглядеть прогуливающихся горожан, радующихся жизни, и вместо увеселительных прогулок в карете по району Кяытхане я получала бесконечное удовольствие от подглядывания из окон особняка за тем, что происходит на улице, за стенами дворца между людьми.