000
ОтложитьЧитал
Она выдохнула и продолжила:
– Мы с Витей встречались уже месяц к тому моменту, как ты его поломал. Все знали, только ты, лопух, не знал!
Зазвенело, осыпаясь, разбитое стекло – но Дима знал, что этот звук – только в его голове. Женя тем временем продолжала:
– А что? Ты разве лучше был?! Вспомни Аню свою! Постоянно к ней таскался, да ещё и врал мне!
Он молча развернулся и побрёл прочь из двора. Он мог бы ей ответить так же, как ответил полчаса назад, но не видел в этом никакого смысла.
В гостинице он сложил покрывало на кровати, забрался под одеяло и заснул, успев приговорить лишь две бутылки пива из четырёх взятых из мини-бара.
– Хоть бы никаких снов, хоть бы никаких снов! – пробормотал он, засыпая.
В комнате было темно и пыльно. Первым делом Дима включил свет, затем распахнул окно – настежь, обе створки, надеясь, что затхлый воздух выйдет как можно быстрее.
Тусклая лампочка без абажура осветила несколько рядов высоких книжных шкафов – старых, потрескавшихся от времени.
Как в библиотеке, – подумал Дима и подошёл поближе.
Нет, первое впечатление было обманчивое. Шкафы оказались витринами с замаранными тусклыми стеклами и фанерными задними стенками. На витринах стояли кубки, лежали медали, то там, то тут перемежающиеся толстыми стопками грамот с загнувшимися от времени краями.
Дима отодвинул ближайшее стекло – оно шло с усилием, туго, истошно скрипя, схватил первую попавшуюся стопку, начал листать.
Кое-где листы слиплись между собой, часть была покрыта влажными пятнами, где-то глянцевая бумага была покороблена и измята.
Вот это – лучшей команде? 199… года рождения, получена, когда им было 15 лет. Вот это с турнира в Кисловодске. Вот – командная, а это – его личная – «Лучшему вратарю». Вот наградные листы футбольной школы. Вот…
Взгляд запрыгал по полке. Кубки, медали, медали, кубки. Разных лет, разной значимости. И ещё грамоты, и ещё… На следующей полке было гораздо меньше наград и медалей. Несколько из Германии, рядок серебряных кругляшей из Франции, одинокая медаль за третье место на Чемпионате Европы, все матчи которого он героически отсидел на скамейке – третьим вратарём…
– Ой, что творится-то! – раздался сзади от входной двери низкий женский голос. – Ой, что вы делаете-то?
Дима обернулся. В комнату неспешно вплыла, помахивая плавниками, пожилая сомиха с гневно растопыренными усами в выцветшем синем платье в пол. На платье были изображены ракушки и кораллы. Увидев в руках Димы грамоты, она ускорилась, широкий рот начал беззвучно открываться и закрываться. Библиотекарша явно не одобряла Димины действия.
– Что вы творите-то? – повторила она ещё раз свой вопрос, подплывая поближе. Пахла сомиха сыростью, книжной пылью и немного тиной.
– Я смотрю, – раздражённо ответил Дима. – Свои…грамоты. Детские. Нельзя?
– Нельзя, извините, – сомиха растерянно и смущённо пожевала ртом воздух. Усы её продолжали гневно топорщиться в стороны. – Простите, но вам нельзя всё это трогать.
Дима рассердился. Плюхнул на полку стопку грамот, развернулся, направился к выходу быстрым шагом.
Но не настолько быстрым, чтобы не услышать последние слова библиотекарши:
– Никак нельзя. Это непорядок. Где это видано, чтобы мертвые свои вещи трогали? Где видано-то?
…Гриньков отдаёт пас вразрез наискосок. Дима ракетой вылетает из ворот, скользит по траве на перехват, уже видя кому адресована передача…понимая, что неправильно рассчитал траекторию, что столкновение неизбежно…
В знакомых до боли глазах форварда мелькает что-то странное – то ли стыд, то ли страх, но Дима не обращает на это внимание, больше его волнует красная бутса adidas летящая ему в лицо.
Бутса, которую форвард и не думает отвести в сторону.
Изогнувшись так, что сводит спину, Дима хватает мяч и одновременно сбивает с ног форварда, влетая ногами и телом под него….
Удар бутсы в грудную клетку заставляет дыхание остановиться, но не это сейчас волнует Диму.
Одновременно с ударом слышатся сухой оглушительный щелчок и мгновением позже недоумевающий, но уже всё в глубине души понимающий крик нападающего…
Глава 8
ВИКТОР
В кинотеатре пахло тлением и гниющим деревом. Бархатные шторы свисали с карнизов разорванными кусками, в тёмном гардеробе копошились змеи – мелкие, неразумные, но оттого ещё более опасные. В центре холла лежал расколотый пополам заячий череп. Рядом – разбитые тем же ударом очки.
Промашка вышла, – Виктор вышел на улицу буквально через минуту после того, как зашёл в заброшенное помещение. Он вытащил блокнот из левого кармана, открыл, оставил короткую пометку.
Именно левый карман, а точнее, его содержимое привело к тому, что в прошлое просветление Виктор приобрёл блокнот и заполнил пару его страниц рисунками и заметками.
Стоя тогда на остановке, он рассеяно запустил туда руку и обнаружил пластиковый кругляш. Достал, покрутил в руках – вспомнил: фишка из злопамятного казино. Дальше последовала короткая цепь рассуждений, завершившаяся приобретением блокнота и карандашей, а также подвешиванием в сознании большой жирной галки: НЕ ЗАБЫТЬ, что бы ни случилось, положить блокнот в карман.
И это сработало!
Придя в себя после потери сознания – на этот раз он находился на прекрасно ему знакомой запущенной кухне в квартире с анфиладой комнат – он первый делом полез проверять карман пальто, висящего на вешалке у входной двери. Но даже со стула, на котором он очнулся, он чётко видел проступающий сквозь ткань прямоугольник.
Блокнот был на месте! Первый раз за всё время…– Виктор подумал и добавил кавычки – …за всё «время» пребывания в Городе он сумел сохранить какую-то вещь. Точнее, второй– фишка из казино продолжала лежать там же.
Прежде, насколько он помнил, ничего подобного ему сделать не удавалось. С другой стороны – а задавался ли он раньше вопросом сохранения чего-то? Действительно, после последней встречи с гаргульей голова его действительно стала работать по-другому.
Он раскрыл блокнот, уставился на записи. Опасных вопросов – а он смутно помнил, чем закончился день в магазине – он старался не задавать. Сегодня задача должна была быть иной. Он должен выбраться, выбраться во что бы то ни стало из этого клятого Города.
А для этого, – он ещё раз осмотрел схему, – есть одно очень подходящее место.
Зачем нужен вокзал, если с него нельзя уехать?
Правда, Виктор смутно помнил, что вокзал, когда он забредал в тот район, был заброшен – кассы и зал ожидания скрывались под полотном густой паутины, а из темноты, сгущавшейся над выходом, на платформу блестели чьи-то круглые багровые глаза…
Но всё это помнилось смутно и не факт, что было правдой. Да и делать что-то надо было.
Вообще обследовать тот район – хорошая идея! – подумал Виктор. Ведь кроме вокзала, на пути есть ещё кинотеатр и магазин электроники…
Может быть, что-то в заброшенной части города изменилось…
Как оказалось, он был совершенно прав.
В прошлые разы эта часть была просто заброшена и являлась каким-то подобием комнат из анфилады с одинаковыми бюстами и видом из окна. Теперь она выглядела иначе, гораздо хуже.
Уже на подходе к кинотеатру, он заметил, что куда-то исчезли прохожие. Затем небо побагровело, налилось тёмными, аспидными тучами. Пошёл холодный, пронизывающий до костей дождь. Виктор всё шел и шёл, запахнув покрепче пальто, а проспект всё длился и длился. Здание кинотеатра – кичливый памятник прошлой эпохи – не становилось ближе.
В конце концов он закрыл глаза и побежал.
Пробежал не более пяти метров, раскрыл глаза, и вовремя: ещё чуть-чуть – и он грохнулся бы, споткнувшись о ступени кинотеатра.
Район изменился до неузнаваемости. Эта часть города была больна.
Скелет в холле кинотеатра был только первым, но отнюдь не последним из встреченных Виктором на пути. То там, то сям ему встречались обугленные остовы машин, внутри которых скалились жёлтыми улыбками звериные черепа. Пара остовов лежали просто на проезжей части.
Дома по обе стороны улицы были не лучше. Некоторые скалили на него тёмные провалы выбитых окон, другие– являлись не более чем руинами, внутри которых громоздились лишь проломленные и сложенные друг на друга бетонные перекрытия. Пара домов выглядела на первый взгляд не плохо, но только на первый взгляд: подойдя ближе, Виктор увидел сквозь окна нечто пульсирующее и кровоточащее, занимавшее полностью все внутренности дома. Было ли это живым, он выяснять не стал, а только ускорил шаг.
Первое и единственное живое существо встретилось ему, когда он проходил мимо магазина электроники.
Внутри витрины бродил хомячок в несоразмерном синем комбинезоне со слонятами. Хомячок скалил рожицы тусклым экранам старых ламповых телевизоров и выглядел совершенно безумным. Шерсть на его мордочке и лапах была свалена, по всему телу виднелись язвы и струпья.
Заметив движение на улице, зверёк отвлекся от навсегда потухших экранов и повернул голову в сторону Виктора. Их взгляды на мгновение встретились.
Виктор испуганно вскрикнул и бросился бежать, несмотря на колено. К счастью, хомяк за ним не последовал.
Ты не повернёшь обратно! Ты смелый, смелый и храбрый! Вот он, вокзал! Самое страшное, что случится – опять придёшь в себя на остановке или на кухне, ну же, давай!
…. На вокзале кто-то сражался. Давным-давно.
Четырёхметровые железные двери были выбиты взрывом, стены изрешечены пулями. Купол зала ожидания зиял пробоинами от снарядов, следы от них же там и тут усеивали мраморный пол. Всюду лежали разбросанные хаотично кости и чемоданы.
Зато пусть к поездам был открыт. Темноты с красными глазами больше не было.
– Стой! – окликнул его хриплый голос. – Не иди туда!
Спина моментально стало мокрее. Он обернулся. Конечно же, это был она – гаргулья.
– Мне надо уехать отсюда! – ответил он, оставаясь на безопасном расстоянии от монстра и одновременно понимая, что со скоростью её полета ни одно расстояние не может быть безопасно.
Виктор попятился назад, уперся в скамью. Та рассыпалась в прах.
– Ты не захочешь уехать отсюда таким путём, – Гаргулья взмыла в воздух. Виктор сжался в комок, готовясь отбиваться, но она перелетела через его голову и опустилась перед выходом на платформу, перекрыв ему дорогу.
– Почему? – с вызовом спросил он.
Она покачала головой:
– Ты так и не понял, куда ты попал. Это, – она обвела когтистой лапой разрушенный вокзал – Умирание.
– Умирание? – переспросил он.
– Да, герундий. А, я забыла, что тебе никогда не давался английский. Это и глагол, и существительное. Это процесс. Он начался в этой части города давно, но вскоре он завершится и перейдёт в другую часть, быть может, в ту, в которой ты обитаешь, – Виктор вздрогнул. – Потом круг замкнётся и, возможно, эта часть оживёт, а другая – напротив – будем умирать, но, – она покачала головой, – ты это вряд ли увидишь.
Если ты пойдёшь дальше, ты, безусловно, найдёшь свой поезд, – продолжила гаргулья – Но… – она окинула взглядом разорённый холл вокзала – разбросанные истлевшие вещи, скелеты зверей в нелепых позах, воронки от бомб. – Не надо тебе туда. Пока не надо. Оттуда возврата не будет. И торопись, – добавила она. – Чем дольше ты здесь, тем сложнее уйти. Не только из Умирания, из Города в целом.
Она не врала. Страшный монстр не врал ему – Виктор откуда-то знал это. И вообще – монстр ли она? Не спрятан человек ли под этой стальной шкурой? И не знаком ли ему этот человек?
– Я вижу, что ты мне веришь, – усмехнулась гаргулья. – Это хорошо. Было бы глупо, если бы создатель погиб от собственного творения. Тебе надо идти, Витёк, – она впервые назвала его по имени. – Давай, уходи! Здесь нельзя долго быть. Уходи и думай, выход гораздо ближе!
Он сглотнул, торопливо обернулся к выходу, затем всё-таки, поборов отвращение, обратился к монстру ещё раз:
– Может быть ты пойдешь вместе со мной?
Гаргулья хрипловато рассмеялась:
– Куда? Туда! – улыбка исчезла. – Я уже не могу. – Голос монстра резко похолодел: – Разве ты не понимаешь, что там меня ждёт мой поезд, а не твой? Ну, что ты застыл! Давай, иди!
Он, не прощаясь бросился к выходу. Затем остановился:
– Спасибо, – в пустом холле эхо повторило его выкрик. – Может… – пауза, – тебе нужна какая-то помощь?
Обсидиановые брови удивлённо поднялись.
– Нет, но спасибо, – гаргулья тяжело вздохнула. – Ну давай, иди! Пока тебе есть куда идти!
В проёме арки он обернулся третий раз:
– Прощай! – крикнул он в пустоту. В зале уже никого не было.
Пошла на поезд? – сердце Виктора похолодело. И тут сверху, откуда-то из-за пробитого снарядами купола раздался хриплый возглас:
– Иди! Времени мало!
Виктор припустил со всех ног.
ДМИТРИЙ
Когда Дима ехал в такси, позвонил Пауло.
Неужели Арон добрался до агента? Дима не ответил ни на один из звонков тренера, так же, как и не прочитал многочисленные сообщения – быстрым движением большого пальца сбрасывая их в «прочитанные».
Ладно. Надо ответить.
Он снял трубку, морально готовясь к продолжению недавней ссоры:
– Здравствуй, Пауло! – Дима на всякий случай держал телефон в отдалении от уха – вдруг опять с первой же секунды на него польётся поток ругани. Внезапно ругани не было.
– Дружище Дмитрий, как твои дела? – начал с вопроса агент. – Где ты, в Хайфе?
– На родине. Меня же отстранили.
– Ох, да, беда… большая беда. Но это мы решим, – в голосе агента слышалась какая-то совершенно ненатуральная радость. – Скажи, дружище Дмитрий, что ты думаешь о Виго?
– Об актере? – уточнил на всякий случай Дима, уже понимая о чём речь.
– О городе. О славном испанском городе, где так любят русских парней, умеющих обращаться с мячом.
– Так они же в Сегунду (*Вторая лига Испанского Чемпионата) вылетели!
– Как вылетели, так и вернутся. Да и ты, дружище Дмитрий, давай будем честными, на Примеру сейчас не тянешь. Не прима-балерина, так сказать, – Пауло неприятно рассмеялся.
Дима проглотил обиду:
– Слушаю тебя дальше.
– В общем, они хотят видеть тебя у себя в составе. Будешь новым Tzar! – с акцентом произнёс русское слово агент.
– Я предпочитаю, чтобы меня звали его сиятельство князь Серебряный! – внезапно ответил Дима.
Пауло поковеркал на языке незнакомые слова:
– Yegou si-yatelstvo?
Yebo si – ya- des… Боже мой, дружище Дмитрий, о чём ты говоришь? Будь серьёзным!
– Если серьёзно – то на фига я им нужен?
– Nafiga? – было буквально слышно, как мучается артикуляционный аппарат итальянца. – А, понял. Клуб купил какой-то ваш русский олигарх, – Пауло назвал фамилию. Диме она была знакома, правда, он всегда считал упомянутого человека узбеком. – Он почему-то хочет тебя в состав. Помнит по играм за сборную России. Считает, что ты… – агент замялся, – можешь ещё быть magnifico! Но, дружище Дмитрий, твоя задача – вернуться в состав своего клуба. Это обязательно! И играть тебе надо будет как раньше, а не как последний год, ты меня понял?
– Не надо повышать голос, Пауло, – ответил Дима. – Я буду думать.
Интересно, каковы условия контракта. Агентские, вероятно, велики.
– Думать?! Что тут думать, stupido russo!
Да, агентские однозначно велики!
– Пауло, я больше не могу говорить, – прокричал в трубку Дима, даже не пытаясь прервать поток итальянский междометий. – Туннель! Я въезжаю в туннель.
Он повесил трубку. Покосился на водителя такси – они уже пять минут как доехали до места назначения. Тот пожал плечами.
– Время-то идёт…
– Вас понял, – Дмитрий вытащил пару сотенных, протянул таксисту. Распрощался, вышел из машины и направился к старой хрущевке.
Слишком много травм голов в моей жизни. Слишком много – Дима поднимался по замызганной лестнице пятиэтажки, повторяя эту мысль снова и снова.
Клавдия Павловна уже ждала его. Последние годы они общались исключительно по сети. Он отправлял деньги, она пыталась их вернуть. Виделись вживую они… да, получается лет восемь назад, никак не меньше.
Анина мама постарела и осунулась, выглядела опустошённой и потерянной. Такой же выглядела и квартира, где она жила – грязной, усталой, зияющей своей пустотой.
Обнялись, поздоровались. Дима снял дождевик, отдал Клавдии Павловне. Долго, чересчур долго мыл руки, водил пальцами по бруску, затем вымывал мыльные крошки из-под ногтей. Затем выдохнул и открыл дверь в маленькую комнату.
– Привет, – поздоровался он с лучшей подругой.
Та продолжила смотреть в стену. Ещё более худая, чем даже в детстве, она была похожа на птицу, с переломанными крыльями, умирающую от голода на пустом, холодном асфальте. По черепу с редкими волосами наискось проходил длинный страшный шрам.
– Как дела? – сказал он, вглядываясь в лишённые всякой мысли мутные серые глаза, и на этот раз получил ответ. Клавдия Павловна решила, что Дима обращается к ней.
– Спасибо, Димочка, твоей помощи, всё неплохо. Ведь столько процедур надо делать, и врачи, и медсестры, и массаж нужен, и упражнения надо за неё делать, руки, ноги сгибать…
Дима не слушал. Он смотрел на лучшую подругу. Смотрел, не узнавая. Он помнил нескладную девочку – верного товарища каждого бесконечного лета их детства. Он помнил её, с вечно разбитыми коленками, спутанными волосами, упрямым, весёлым взглядом.
Он не помнил Аню взрослую – хотя тогда они общались уж точно не меньше. Помнил только острый пряный запах её духов, к которым постоянно примешивался специфический аромат моторного масла. Помнил голос – низкий, с приятной, необычной хрипотцой. Помнил, как она тушила сигареты – всегда с третьей-четвертой попытки, истаптывая, изламывая окурок в пепельнице.
Но сейчас перед ним был третий человек. Больной, потерянный, сломленный. Будто совершенно чужой.
Уродливая поломанная незнакомка, умирающая – если процесс умирания можно растянуть на десять лет.
Сорвавшись со стула, он кинулся к девушке со шрамом, обнял её, прижал к себе. Она никак не отреагировала. Зато в воздухе появился неприятный запах.
– Ой, Димочка, прости нас, так неудобно. Сейчас мне переодеть её придётся, – сказала Клавдия Павловна. – Сможешь выйти на секунду? – и тут же затараторила дальше. – А может тебе уже и ехать пора, ты же не только к Анечке прилетел?
– Не только, – покачал головой Дима и спустя очень долгую паузу добавил: – Я помогу! Давайте, что делать?
Пока Клавдия Павловна меняла подгузник, Дима стоял, придерживая Аню. Её кожа была сухой и горячей. Глаза с совершенно пустым взглядом, видно, взбудораженные переменой положения, медленно обводили комнату кругами. Замерли на Диме, поехали дальше. В этот момент он прижал губы к её уху и прошептал:
– Если ты меня слышишь, и ты там же, найди его, прошу.
Они долго сидели на грязной, такой же опрокинутой и потерянной, как и вся квартира, кухне, пили чай. Точнее, пил Дима, занимая требующие рюмку и сигарету, руки, кружку за кружкой вливая в себя практически прозрачный и безвкусный напиток. Клавдия Павловна едва притронулась к своему чаю, лишь то и дело начинала размешивать отсутствующий в нём сахар.
Дзинь-дзинь ложечкой. Дзинь-дзинь.
Повспоминали былые годы, дачу в Пушном, речку. Обсудили новости, которые, похоже не интересовали не только Диму, но и Клавдию Павловну тоже. Помолчали. Снова вспомнили дачу, красную смородину, наглого рыжего кота – Аниного любимца. Замолчали.
– Димочка, скажи, пожалуйста, мне честно, – спросила она, когда тишина на кухне сгустилась до невозможности. – Ты… и Анечка, у вас ведь что-то было, да?
Димины руки вздрогнули. Он на мгновение задумался – что сказать, затем решил ответить правду:
– Ничего не было. Только дружба, – он слабо улыбнулся в подтверждение своих слов.
– Только дружба… – покачала головой Клавдия Павловна. – И в детстве тоже?
Дима вздохнул:
– Мы всегда только дружили…
– А вот Аня, – Клавдия Павловна вздохнула, промокнула глаза салфеткой.
– Не знаю, – смущённо пожал плечами Дима и как в спасательный круг, вцепился в кружку с чаем, – для меня она всегда была другом. Лучшим, – добавил он спустя паузу. – Самым близким.
В глазах Клавдии Павловны – практически таких же серых, но неуловимо чуть других, мелькнул незаданный вопрос.
Но если бы он прозвучал, Дима бы знал, что ответить.
Просто о близких надо заботиться, – сказал бы он. – Надо – и точка. Эта не та вещь, которая требует пояснения и объяснения. Не та вещь, которая требует оправданий и предлогов. Близких надо ценить, хранить и любить.
В прихожей он на мгновение замер. Над тусклым, пыльным зеркалом висели рядом фотография и рисунок.
Рисунок был Диме прекрасно знаком, равно как и его автор. Высокая нескладная девчонка бьёт по мячу. Тот летит в сторону самодельных ворот – два деревца да прибитая палка на высоте двух метров. В воротах – он, Дмитрий. Редкий случай, когда нарисованы были люди, а не звери. Дима даже мог смутно припомнить, как они с Аней уговаривали нарисовать их не в виде антропоморфных животных.
А вот фотография его неприятно удивила. На нём Аня, уже совсем взрослая, стояла на берегу залива, облокотившись на хромированного двухколесного монстра.
Деньги на него ей одолжил Дима. Тогда он уже получал хорошо, да что там, тогда на руки выходило больше, чем сейчас в Израиле, и почти столько же сколько он получал во Франции.
Клавдия Павловна поймала его взгляд:
– Это за день до аварии снято, – виноватым голосом пояснила она. – Не могу снять, каждый раз прохожу мимо – и глаза сразу мокрые, но снять не могу… – она покачала головой.
Дима протянул руку, сдернул фотографию с булавок.
– Могу забрать?
Клавдия Павловна кивнула и быстро отвернулась, поднося к глазам очередную салфетку.
Гостиница, где остановился Дима, располагалась на набережной Мойки. Ещё в первый день он заприметил спуск к воде, прямо напротив входной двери. Туда он вечером и отправился, с непочатой пачкой сигарет и бутылкой отвратного Рэд Лэйбла, взятого втридорога в гостиничном баре.
Только уселся, – опять зазвонил телефон. Это был Арон.
Дима снял трубку:
– Наконец-то! – вздохнул облегчённо тренер. – Ты читал мои сообщения? Ты вообще где?
– Рядом с квартирой Пушкина, – не соврал Дима.
– Кого? Ладно, неважно. Возвращайся в клуб.
– Я в России, – пояснил Дима.
Арон протяжно выругался на иврите. Затем пояснил:
– В общем, не знаю, как, но завтра ты нам нужен.
– У вас Ариэль есть и Давид. И вообще – я, как тебе известно, травмирован, – без особой уверенности в голосе ответил Дима и, удивляясь своему поступку, отставил в сторону закрытую бутылку. Почему-то выпить больше не хотелось. Возникло желание прямо сейчас, щелком пальца, перенестись в Хайфу, в свою квартиру… домой? Да, домой, поужинать с Ксенией, хорошенько выспаться, а с утра сесть в машину и поехать на стадион. И побриться, – он провел ладонью по щеке, – обязательно побриться…
– Ариэль надорвал паховую. И вообще, разве ты не хочешь в среду быть в воротах?
Так, – подумал Дима. – Кто-то недавно уже говорил о среде…
– А что в среду? – спросил он, одновременно вспоминая, что вчера ночью должна была проходить жеребьёвка Кубка Конфедераций. – С кем мы играем? – спросил он. – Арон, я действительно выпал из жизни, я не в курсе.
Арон ответил. Дима сглотнул, огляделся.
Можно не прощаться с родным городом, – подумал он, глупо ухмыльнувшись. – Всё равно возвращаться на следующей неделе.
– Я вылетаю первым рейсом, – ответил он тренеру. – Считайте, что я был на разведке в городе будущего противника.
– И как оно? – спросил тренер.
– Да как всегда. Дождливо и сыро.
Размахнувшись, Дима швырнул в Фонтанку бутылку. Ему хотелось играть. И было плевать, сам ли тренерский штаб поменял решение или Пауло, не желая упускать сделку, сделал им особое предложение. Ему хотелось на поле. Ему хотелось в свои ворота.
Лететь трезвым впервые за долгое время было непривычно. Всё мешало. Кресло было узким и неудобным (зарплаты в клубе не позволяли летать бизнесом), двигатели шумными, кондиционер – слишком сильным, соседи – полными и говорливыми, стюардессы – мрачными и малосимпатичными.
Поёрзав на кресле – мадам, сидевшая сзади, в категорическом тоне попросила его не откидывать спинку, – он кое-как умудрился задремать.
У собора была выставка картин. Выставка, одновременно являющаяся и ярмаркой.
Ассортимент прекрасно знакомый – прежде всего однотипные виды на разведённые мосты, затем бесталанные копии известных картин – «Утро в Сосновом лесу», «Бурлаки на Волге» – в детстве он никак не мог понять, при чём тут машина Горьковского автозавода, – наконец, бесчисленные ангелочки и домовята.
При просмотре более десяти картин – рвотный рефлекс гарантирован, – усмехнулся Дима. При просмотре двадцати пяти – неизлечимое поражение головного мозга.
А ведь можно было перейти двор с картинами, нырнуть в переулок, а там – гостеприимный английский паб…
Он покачал головой, глотнул купленной тут же у добродушного рыжего котяры диетической колы. Он ведь не пьёт больше. Ничего крепче колы!
Щелкнув зажигалкой, он углубился в ряде картин. Время надо было как-то занять.
Художники смотрели на него оценивающе – клиент, не клиент.
«Не клиент», – убеждались они почти сразу, и доброжелательные улыбки на мордах сразу же сменялись равнодушными минами. Какой-то петух с гребнем, заляпанным масляной краской раскукарекался по поводу зажжённой сигареты. Дима мысленно послал его в задницу, но курить всё-таки перестал.
Внезапно его привлекла странная реакция старой таксы в очках с треснутыми стёклами. При виде потенциального покупателя художник не начал скалить зубы, а напротив, дёрнулся в сторону, словно испугавшись.
Это было необычно.
Дима направился к художнику, одновременно окидывая взглядом его творения. Ничего интересного – натюрморты, площади, шаржи. Но почему тогда в глазах такой испуг, почему такса, видя приближающегося, Диму вжимается в мольберты и оглядывается, словно ищет помощи.
– Здравствуйте! – поздоровался Дима.
– Добрый. День, – испуганно протявкала такса.
– Вы на меня странно смотрите, – Дима решил не ходил вокруг да около.
– Нет! Ничего. Хотите картины посмотреть? – с надеждой в голосе спросил художник.
Дима ради вежливости ещё раз посмотрел на выставленные работы:
– Хочу понять, почему вы меня боитесь.
Морда таксы исказилась в гримасе. Нижняя челюсть дрогнула.
– Ну, я не кусаюсь! – Был забавно говорить такое собаке.
– У меня… есть тут…– прерываясь, всё же начал говорить художник. – … Одна картина, не моя… моего друга…
– Что за картина?
Такса взвыла:
– Только обещайте не драться!
– Не буду. Что за картина?
Такса вздохнула, полезла куда-то в заднюю часть палатки, зашумела багетами и холстами. Наконец вернулась.
Дима сразу же понял реакцию животного.
Это был его портрет.
Но разве он так выглядит в жизни?
Эти хитрые злые глаза, безумно глядящие в разные стороны?
Эта бледная кожа в каких-то багровых тенях?
Эти скрюченные хищные пальцы, к которым привязаны какие-то нити, уходящие вниз, за границы холста?
– Что. Это? – раздельно спросил Дима.
– Вы обещали не драться… – напомнила такса, предусмотрительно оставаясь в глубине палатки и прикрываясь ужасной картиной, словно щитом.
– Я помню. Что. Это?
– Это… ваш портрет. Мой друг рисовал. От друга осталась. Не могу выкинуть. Его последняя работа.
– Прекрасно, – покачал головой Дима. – Можно ли увидеть вашего друга? Где он сам?
Такса ещё раз вздрогнула:
– А сами-то не помните? Вы же его и убили!
Мир вздрогнул. Дима опустился на асфальт и закрыл лицо руками.
За спиной что-то решительно зазвенело. Он убрал руки, огляделся.
Художники исчезли, а прямо за его спиной пролегли две тускло сияющих рельсы. Они не были вделаны в асфальт, они как бы нависали над асфальтом. Между землей и рельсами оставалось место – пара сантиметров, не более.
Трамвай был здесь же. Тёмно-красный, с двумя семафорами – белым и зелёным, которые, стоило Диме пристально них посмотреть, мигнули и сменились на зеленый и красный.
Дима засунул руку в карман, нащупал бумажку, сунутую ему Гарри Андреевичем, и поспешил к передней двери.