Новый век начался с понедельника

Надо же? Опять наверняка пришлый до Москвы! Ну и развелось их здесь, халявщиков! – подытожил довольный Платон.

Время шло, залечивая душевные травмы. Особенно этому способствовала новая работа и эмоции получаемые на ней.

На очередных дневных производственных вечеринках, проходивших с небольшим временным интервалом всего в несколько дней, виновниками торжества оказались Иван Гаврилович Гудин и Инна Иосифовна Торопова.

И если на дне рождения начальницы накрывать стол помогали Марфа и Платон, то теперь, в основном, это делали сами составители стола.

Платона сразу покоробило отсутствие у них какого-либо вкуса в сервировке. Пришлось вмешаться самым решительным образом, что было сразу оценено присутствующими, особенно любительницей и почитательницей красоты и изысканности Инной, публично высказавшей Платону подобающие комплименты.

На шестидесятилетний юбилей Ивана Гавриловича Гудина коллектив собрался в расширенном составе. Пришли ещё и сотрудники-коллеги из основного здания института.

Для празднования юбилея Гудина выделили специальный кабинет для руководства – своего рода малый банкетный зал на втором этаже здания.

С этих пор, периодически в их коллектив и стала как-то незаметно и естественно вливаться комендант здания Нона Петровна Барсукова (до замужества Приходько).

Это была уроженка казачьего края – брюнетка лет пятидесяти, которые ей было затруднительно и дать-то.

Когда-то она была очень красива, фигуриста, шикарна и даже фундаментальна. Но с годами она несколько растеряла былые формы и форму, но всё ещё сохраняя сексуальную привлекательность.

Недаром многие мужчины, особенно крупного и крепкого телосложения, посещавшие здание медицинского центра и общавшиеся с, внешне немного похожей на Мэрилин Монро, Ноной, мечтали с удовольствием и наслаждением предаться с нею любовным утехам.

Но и не только они, а и более субтильные мужчины также были бы не прочь окунуться в её заманчивые формы и ощутить все её прелести.

Из всего коллектива ООО «Де-ка» Нона Петровна поначалу больше дружила с Инной Иосифовной.

Они дружили не так, как дружат красивые, зрелые, интеллигентные женщины средних лет, не обременённые взаимными обязательствами и личными интересами. Они дружили, как дружат красивая женщина, не знающая, что она королева, с некрасивой, как раз считающей себя оной.

Но совершенно по-другому дружили Надежда Сергеевна и Инна Иосифовна.

Платону часто приходилось слышать, поначалу шокирующее не только его, но и изредка приходящих к ним посетителей, слишком панибратское, дружеское и даже излишне любовное, если только не лицемерное, их взаимное обращение друг к другу, как «Инусик» и «Надюсик».

Внешне можно было подумать, что здесь царят мир, дружба, порядок, взаимоуважение и любовь.

Однако на деле всё было не так просто. Оказывается ещё до прихода Платона, внутри этого коллектива медленно и верно зрел конфликт между Инной и остальными сотрудниками.

Первые, слабозаметные признаки этого начали тускло проявляться ещё со дня рождения Инны, а затем и других.

Во время таких мероприятий Платона больше всего поражали довольно дорогие ежегодные подарки, которые в советское время дарили работникам только на большие юбилеи или при уходе на пенсию.

Очевидно, изменились времена, нравы и возможности.

Но изменились не только они, а и культура поведения и общения, приняв в себя больше пошлости и развязности.

Именно почувствовав это во время празднования дня рождения Инны, Платон, чтобы несколько разрядить обстановку был вынужден выйти из-за стола, якобы, по нужде.

Этим он предоставил возможность Инне, задавшей уже изрядно выпившим коллегам вопрос о вышедшем на минутку из комнаты Платоне, перевести разговор на его персону:

– «И почему ему всегда удаётся уговорить женщин? По всем вопросам! Почему он пользуется неизменным успехом у них?».

Марфа, совершенно без задней мысли, желая показать свою мудрость и осведомлённость, непринуждённо ответила:

– «А потому, что у него есть волшебная палочка!».

– «А! попиралочка!» – уточнила всегда догадливая Инна, переводя разговор во фривольную плоскость.

– «Щаз!» – почему-то раздражённо отреагировала Марфа.

Тут же эту половую тему подхватил Иван Гаврилович, предложив соответствующий давно затёртый тост.

Поддатая Марфа, в ответ на этот похабный призыв уже сильно захмелевшего Гудина: «Выпьем за счастье тех ворот, откуда вышел весь народ!», не злобно, но с ехидцей, спросила, невольно повторяясь:

– «Гаврилыч! А ты сам-то, из каких ворот вышел? Какое всё-таки твоё гинекологическое дерево?».

Уже вернувшийся на место Платон, удивившийся повтору, тут же органично подключился к общей теме:

– «Марф! Память у тебя прям девичья! Как у той, которая после дефлорации спросила: «Я девушка?».

Марфа задумалась непонятно на что, тут же не стесняясь вопрошая:

– «А что такое дефлорация?».

Платон, теперь уже смеясь, разъяснил старухе:

– «Ну, это, когда девственности лишают!».

Понятливая Марфа тут же поправила слишком заумного коллегу:

– «Ну, да! Это когда целку ломают!».

Платону, опешившему от такой её откровенной бесцеремонности, осталось только поддакнуть Марфе.

Вообще говоря, Марфа Ивановна, в той или иной мере, никого по работе не любила и не уважала. И было, за что. И каждого – за своё.

Поэтому общение с Платоном, их совместное зубоскаление, было для неё своего рода психотерапией.

Одно время у Марфы и с Платоном тоже сложились сложные, натянутые отношения.

Видя в нём конкурента, опасаясь его, она невольно ревновала коллегу к безусловным успехам в работе, к быстро заработанному авторитету среди сотрудников и посетителей, была недовольна его советами и, в конце концов, сорвалась на нудное его подкалывание, граничащее с простым хамством.

Когда Платону надоели Марфины наскоки, он возвёл своё отношение к ней в матерную степень.

Не ожидая такого от, как она считала, паршивого интеллигентишки, Марфа поначалу даже потеряла дар речи, а потом уже и вовсе прослезилась от обиды. Старуха поплакала над своим разбитым хамством, но постепенно успокоилась, затихнув, как мышка, спрятавшись в свою психологическую норку.

Это, в итоге, надолго выбило Марфу Ивановну из седла её любимого, старого, матерщинного конька.

Как-то раз Гудин в присутствии Платона поругался с Марфой.

Он орал на неё, при этом невольно тужился, став красным, как рак.

Язвительная Марфа, тут же стараясь остудить оппонента, просто ошарашила его:

– «Ты чего это воздух испортил? Старый пердун!».

Вмешавшийся в разговор Платон вместо сглаживания конфликта невольно подлил масла в огонь, неожиданно для себя прокомментировав:

– «А это он свой адреналин выпустил со злости!».

Обиженный и опозоренный Гаврилыч срочно был вынужден выбежать покурить.

К счастью для Платона, да и для всех сотрудников, других куряк в их коллективе не было.

После дней рождения Гудина и Тороповой в празднованиях наступал перерыв аж до декабря – до дня рождения Алексея.

В конце этого лета неожиданно в больницу попала Ксения.

Ей сделали срочную операцию по поводу женских болезней.

Причины этого были исключительно возрастные и ни как не связывались с Платоном. Воспользовавшись пребыванием в больнице, Ксения заодно сознательно и навсегда лишила себя способности беременеть, тем самым, получив возможность больше не думать о предохранении.

Этот тривиальный вопрос постоянно осложняет отношения между женщинами и мужчинами, кроме всего прочего, вызывая необходимость всё время высчитывать, выкраивать, подстраиваться, сдерживаться, переживать.

Однако, как не редко бывает, полученная полная свобода действий в сексуальных отношениях с мужем, поначалу никак не сказалась на их количестве и качестве. По-прежнему в этих отношениях ещё некоторое время действовали стереотип поведения и сила привычки.

Ксения невольно вспомнила своих старших сестёр Варвару и Клавдию, поочерёдно бывших возлюбленными Платона.

Они не могли в своё время так свободно вести себя с ним, за что во времена своего девичества Варвара и поплатилась своей первой, ранней и незапланированной беременностью.

Периодические рассказы сестёр о качествах Платона надолго и надёжно засели в мозгу их младшей сестрёнки, уже с детских лет мечтавшей о нём, и настойчиво, годами, шедшей к своей заветной цели.

Таким образом, получалось, что её сёстры, Варвара и Клавдия, в своё время оказались для Ксении надёжными пробир-дамами.

Поначалу, не на шутку испугавшийся Платон, ощутив отсутствие жены, впервые понял, что явно любит и жалеет её.

Он часто навещал Ксению в Боткинской больнице, надёжно обеспечивая семейные тылы – необходимый уход и воспитание двенадцатилетнего сына Иннокентия.

Особенно проявившаяся в эти дни нежность и заботливость по отношению к Ксении трансформировалось у него в стихотворение о любимых глазах жены:

 
Да они всегда, везде со мною.
В них могу взглянуть я сотни раз.
Дорожу возможностью такою:
Видеть блеск родных, любимых глаз.
 
 
Не глаза мы любим, любим очи.
Ценим же открытые глаза.
Мы о них мечтаем дни и ночи.
Бережём их в жизни лишь… раза.
 
 
Любим мы, когда из глаз струится ласка.
А стеклянный взгляд, прикрыв рукой,
Мы не любим – это только маска.
Ближе нам лишь облик дорогой.
 
 
И скажу, в порядке заключения.
И скажу, пожалуй, без прикрас:
Вы всегда, везде, и без сомнения
Берегите блеск родных Вам глаз!
 

Вскоре Ксения вернулась домой и быстро окунулась в обычный жизненный ритм. На этот раз беда прошла стороной. Однако ненадолго.

Осенью на Платона обрушились совершенно новые, неожиданно страшные заботы и проблемы. И принёс их ему его четвёртый ребёнок, первый от официального брака с Элеонорой, третий из сыновей – Даниил.

До этого бывшая жена несколько лет не давала их общему сыну общаться с отцом. И это пришлось на самый трудный период в формировании личности и гражданственности молодого человека – отрочество и юношество.

Но теперь его сын Даниил, недаром в детстве звавшийся «папин хвостик», став относительно взрослым – двадцатилетним парнем, соответственно ершистым, непреклонным, напористым максималистом, берущим для себя всё от родителей и общества, эдаким молодым волчонком, – требовал к себе повышенного внимания. Особенно сейчас, в связи со случившейся с ним бедой.

Теперь, когда в своей жизни он совершил грубые, непростительные ошибки, и оказался просто на краю пропасти, между жизнью и смертью, он обратился за помощью к отцу, как к последней надежде, невольно вспомнив о его существовании. А произошло с Даниилом следующее.

После окончания школы мать убедила его поступить на кулинарные курсы для быстрого получения востребованной специальности и заработка.

Даниил, всегда делавший всё основательно, с отличием окончил училище, получив квалификацию повара, а по просьбе руководства ещё и повара-кулинара, после чего ему предложили остаться на научную и преподавательскую работу.

Но планы у Даниила были другие. Немного поработав по распределению, он перешёл на, в финансовом отношении более выгодную, работу официантом в ресторан.

Попутно Данила занялся культуризмом в спортивной секции.

Именно там его и приглядели лихие люди, видя его успехи в силовых занятиях, его упорство и силу воли.

Как одиноко блуждающего волчонка, его завлекли в стаю.

Они предложили молодому человеку заняться ещё и боксом. Бывший самбист Даниил и в новом виде спорта также преуспел. Его успехи в первом же соревновании, быстрота реакции и воля к победе, вскоре привели его и в борьбу без правил.

Новоявленные тренеры-самозванцы опекали подающего надежды парня, формируя из него настоящего бойца.

И, в конце концов, выставили его на бой против 35-летнего чемпиона Москвы в боях без правил, предварительно детально обучив Данилу верному способу быстрой и безусловной победы над фаворитом, сделав на него большие ставки в тотализаторе.

Хотя Данила по природе был немного трусоват, но в то же время он мог в нужный момент найти в себе силы и волю для преодоления страха и трудностей. А, скорее всего у него был просто хорошо развит инстинкт самосохранения.

Даниил проявил смелость и вышел на ринг против чемпиона, дав уговорить себя на опасную авантюру.

Бой длился всего несколько секунд. Поначалу, уверенный в быстрой победе, чемпион решил немного покуражиться над новичком.

Вальсируя по рингу, не вкладываясь в удары, он пытался малой кровью, особо не напрягаясь, относительно быстро закончить бой в свою пользу.

Новичок, как мог, поначалу ловко уворачивался. Тогда чемпион, разозлившись, стал удары наносить резче и жёстче. И это вскоре дало результат.

Как его и учили, против удара противника с правой, Данила сделал резкий нырок вниз и влево, пропуская бьющую руку мимо своей головы. Тут же, будучи вдобавок ещё и левшой, он нанёс противнику мощнейший удар с левой в район печени, с разворотом всего своего тела.

Как и предсказывали учители Данилы, от такого удара противник, испытав болевой шок, просто задохнулся, потеряв всякую ориентацию в пространстве и контроль над ситуацией.

Тут же он получил от Даниила ещё и завершающий нокаутирующий боковой удар с правой в челюсть.

Бой был выигран, а «тренеры» Данилы сорвали на тотализаторе солидный куш, частично одарив и новичка.

«Умные люди» посоветовали Даниилу немедленно уйти с ринга, пока его не подставили одни и не убили другие, предложив ему заняться новым, более прибыльным и, якобы, менее опасным делом.

Тут же объявились и старые друзья по спорту, которые его в своё время нашли, обучили и воспитали, вовлекая в итоге в свои дела.

Так ненавязчиво молодой человек попал в сети и был завлечён в бандитское сообщество.

Его стали персонально обучать экстремальной езде на автомобиле, готовя, якобы, в автогонщики. Впоследствии оказалось, что учителем Данилы был сам главарь банды.

И началось!

Банда специализировалась на угоне дорогих иномарок, часто по заказу.

В обязанности Даниила входило перегон автомобиля с места угона до отстойника.

Быстрые, лёгкие, непривычно большие, шальные деньги вскружили парню голову.

Получив как-то раз сразу 50.000 $, он принёс их домой и в эйфории подбросил все вверх. Наслаждаясь зелёным листопадом, накрывающим его самого, мебель и пол, Данила был безмерно счастлив. В этот момент он не мог ни о чём больше и мечтать.

Этим платежом Данилу совсем привязали к банде. За этими угонами последовали другие.

Но иногда случались и срывы. Один раз ночью, после неудачной попытки угона, банде пришлось спасаться бегством от преследовавших их оперативников.

Под свистом пуль они, как бешеные псы, врассыпную разбежались от гаражей. Убегая, перепрыгивали через рельсы, шпалы и канавы, скрываясь в придорожном леске.

После этого Данила стал опасаться, ожидая самого печального исхода своей новой деятельности.

И вскоре ещё два события привели его на край пропасти.

Один раз ему пришлось вести автомобиль, в котором его подельники увезли в лес, убили и закопали одного из своих проштрафившихся сообщников, своего же бывшего товарища.

Другой раз, при неудачной попытке угона, один из бандитов вынужден был стрелять в сторожа, к счастью лишь только ранив его.

Последняя ходка банды была сорвана системой спутниковой навигации и обнаружения, установленной на одной из дорогих угнанных иномарок.

Милиция устроила засаду на шоссе в ближнем пригороде Москвы и спокойно взяла так ничего и не понявших угонщиков.

Завели уголовное дело. Всем участникам грозили приличные сроки. Но они откупились от следователей.

Сначала, после передачи первых взяток друзьями и родственниками, для сбора дальнейших откупных, подследственные получили подписки о невыезде.

Кое-что для начала набрали.

Даниилу пришлось срочно продать только что купленную дачу и две иномарки, чтобы отдать следователю и его коллегам.

Всем оставшимся членам банды, после гибели их главаря, оставалось внести ещё по 30 – 50 тысяч $ для выплаты компенсаций пострадавшим и полного прекращения уголовно дела.

Поэтому, для сбора оставшейся относительно уже небольшой суммы, он обратился к родственникам, в том числе давно им забытым. Очередь дошла и до отца.

К тому времени Данила уже серьёзно рассорился со своей матерью и больше не посвящал её в свои дела.

Платон, конечно, помог сыну, чем мог. Также помогли старший брат Владимир и другие ближайшие родственники, оказавшие Даниилу в его тяжёлую минуту свою посильную помощь.

Для психологического воздействия на отца Даниил даже озвучил ему свою позицию:

– «Я в тюрьме сидеть не буду! Лучше смерть!».

Зная твёрдый и волевой характер сына, учитывая его возрастные особенности, его импульсивность, и критичность создавшейся ситуации, Платон решил не искушать судьбу и, пока не поздно, решительно вмешаться в ход дела, взяв ещё дополнительно в долг суммы у своих друзей, знакомых и коллег. Но при этом отец оговорил с сыном обязательное и непременное условие этих кредитов. Даниил навсегда порывает с уголовщиной, независимо от каких-либо последствий, условий и обстоятельств.

До самого конца года вопрос о привлечении Даниила к уголовной ответственности всё ещё висел дамокловым мечом над всей семьёй.

Это постоянно вызывало у его родственников тревогу и переживания.

Однако перед самым Новым годом вопрос решился положительно.

После этого Данила полностью окунулся в учёбу в платном институте, по иронии судьбы изучая экономику и право. Для этого он использовал часть набранных им средств, оплатив учёбу за несколько лет вперёд.

Первые курсы, пытавшийся себя реабилитировать, Даниил учился просто отлично. Парень явно брался за ум. По учёбе он даже получил временную отсрочку от призыва в армию.

Поздней осенью, после окончания дачного сезона и переживаний, связанных с судьбой Даниила, Платону пришлось как-то раз в выходной день немного помастерить на окончательно им доделанной лоджии.

Поначалу он полюбовался блеском её стен, особенно остановив свой взгляд на блестящих под лаком поверхностях подоконников.

С чувством удовлетворения, и даже самодовольства, он открыл створки торцевого шкафа на лоджии, присев на специальный табурет около него, как за стол, и включив внутренний локальный свет, принялся слесарить на плоскости стола, периодически вставая и обтачивая напильником деталь в небольших тисочках, закреплённых рядом на нижней полке.

Рядом, справа от него, на том же столе, размещалась изящная, узкая, небольшая, деревянная тумбочка с оригинальной раздвижной дверкой, по типу гаражной ракушки.

Там Платон держал свой столярный и слесарный инструмент.

А расходуемые материалы, в основном различные железяки, он разместил ниже, под шкафом, в тумбе этого же стола.

Под этой же тумбой он оборудовал и один из тайников. Выше получившегося верстачка, на полках, размещались разно размерные коробки со всякой всячиной и временным барахлом.

Получилось весьма уютное и оригинально скомпонованное рабочее место, за которым можно было осуществлять мелкие домашние ремонты и различные поделки. Однако пользоваться этим Платону приходилось редко.

Вскоре подкатил и конец года. Невольно подводя итоги прошедшего периода, Платон вновь не удержался от стихосложения:

 
Назад невольно взгляд бросаю:
Всех дел, событий череда.
Людей, почивших, вспоминаю.
Всё остальное – не беда.
 
 
В труде и творчестве прошёл весь год.
Он тем помог забыться от невзгод,
Которые обрушил год прошедший,
Почти, как год, от нас давно ушедший.
 
 
Так постоянно голову и руки нагружая,
Вертеться можно в жизни бесконечно,
О лучшей доле для себя мечтая,
Прожить так можно долго и беспечно.
 
 
А впереди другие цели.
Другие дали и дела.
И новые стихи осели
Уже на кончике пера.
 

В этот год никто из родственников, друзей и знакомых Платона больше не умирал.

Невольно повзрослевший за годину лихолетья Иннокентий серьёзнее стал относиться к учёбе и своим обязанностям.

Видимо чёрная полоса, затронувшая семью Платона, всё же миновала. И он не мог этого не заметить, радуясь и надеясь на лучшее:

 
Мне не хватает междометья,
И затрудняюсь в этом я.
Прошла година лихолетья.
Прошла, надеюсь, навсегда!
 

Година лихолетья, растянувшаяся почти на два первых года столетия, завершалась. Для Платона заканчивался и первый год его работы в ООО «Дека», первый год зарабатывания авторитета на новом месте.

Он продолжал, в основном, работать на складе, занимаясь приёмом товара, его сортировкой, подготовкой и отправкой.

Иногда ему приходилось фасовать и закатывать банки, реже ездить с товаром и за деньгами, ещё реже общаться с клиентами по телефону.

Однако у Платона продолжали болеть руки, особенно кисти, но и не только они. Его ревматоидный полиартрит не давал покоя.

Платон уже длительное время принимал Сульфасалазин, и самочувствие его потому давно стабилизировалось.

Однако его всё чаще и чаще стал одолевать непонятный кашель, возможно аллергического характера.

Теперь предстояло через Московский городской артрологический центр заменить лекарство на другое.

Но жизнь его всё-таки стала стабильней и спокойней.

На очередном дне рождения, теперь уже Алексея, в первой половине декабря, коллектив собрался, как обычно, в полном составе.

Годовой план был выполнен. В преддверие Нового года настроение у всех было особенно приподнятое.

Как всегда празднование началось с вручения подарка.

Алексей получил красивую коробку с каким-то электроприбором.

Довольный, он раскрыл её, мельком взглянул вовнутрь, и поблагодарил Надежду Сергеевну. Все подарки и большая часть трат на застолье в их коллективе осуществлялась из общих средств их ООО, которыми распоряжалась только она.

Стоявший рядом с Алексеем Гудин, бесцеремонно попытался залезть в его коробку и разглядеть подарок.

Ивана Гавриловича больше интересовал не сам прибор, а чек с его стоимостью. А более всего, не подарили ли Алексею более дорогой подарок, нежели ему самому четырьмя месяцами ранее? Платону чужда была эта мышиная возня своего коллеги вокруг плёвого вопроса.

Единственное, что имело в данный момент смысл и ценность, так это, пожалуй, только гарантийный талон. Иначе, зачем тогда дарить, надеюсь, надолго?

Во многом, скорее из-за зависти, не удовлетворив своё бабское любопытство, возмутившаяся простотой и назойливостью Гудина, справедливая Марфа Ивановна не удержалась от вывода:

– «Гаврилыч! Ты любопытный, как навозный жук!».

Смутившись и пытаясь хоть как-то оправдаться и скрасить ситуацию, Иван Гаврилович тут же приступил к рассказу о своих «крутых» домашних электроприборах. Он очень любил рассказывать сослуживцам о своих успехах, достижениях и богатствах, часто надоедая всем излишними подробностями.

На этот раз, первым не выдержал очередного такого излияния потерявший терпение Платон, невольно одёрнувший зарвавшегося коллегу:

– «Ну, что ты всё время бисер мечешь! Биссектриса ты наша!».

– «Давайте за стол!» – твёрдо распорядилась начальница, пытаясь сразу, ещё в зародыше, погасить намечающийся конфликт.

За первым поздравительным тостом последовали другие.

Алексею, как обычно, желали здоровья, успехов в работе и в его многочисленных занятиях и хобби, семейного счастья и достатка.

Компания коллег пила, закусывала, шутила и медленно пьянела. Постепенно перешли к сладкому.

Обычно покупали низкокалорийный фруктовый торт, который практически сразу же и съедали. Самым большим сладкоежкой в их компании был самый молодой Алексей.

За ним, но с большим отрывом, тянулся Платон, затем Надежда.

Завершив празднество, все стали расходиться, по привычке оставив уборку со стола и мытьё посуды на Марфу, как будто она должна была всем. Платону невольно пришлось помочь ей.

Ему было немного жаль эту маленькую женщину без образования, всю жизнь, фактически проработавшую уборщицей в различных организациях.

Лицо Марфы хотя и было уже староватое, но выглядела она вполне симпатично и интеллигентно. В лице просматривались даже дородные и благородные признаки её генеалогического дерева.

Лишь голодное, холодное, суровое, военное детство отложило свои неизгладимые отпечатки. Оно не позволило её детскому тельцу в своё время развиться должным образом. Но нехватка питания и воспитания компенсировались у неё неуёмной жаждой жизни и приспособлением к окружающей действительности.

Если бы не прикорм таких же, как она сама, детей при штабах нашей армии под Москвой, не обогрев их в лютую подмосковную стужу 1941 года, не было бы сейчас на свете Марфы Ивановны Мышкиной (Рыбкиной) и её единственного любимого сыночка Андрея, которого она одна вырастила, выпестовала и помогла получить образование. Она обеспечила сыну получение не только обязательного среднего, но также помогла получить музыкальное и высшее, что помогло ему устроиться на хорошую работу.

Первый её муж, Михаил, оказался горьким пьяницей. Поэтому после долгих лет мучений, многочисленных, бесплодных попыток наладить нормальную, семейную жизнь, Марфа Ивановна рассталась с ним, окончательно отпустив его в лапы зелёного змия.

И сделала она это, в основном, именно ради их сына Андрея. Она вырастила его добрым, честным, порядочным, справедливым, ласковым и отзывчивым.

Она уже давно мечтала о внуках от своего возрастного женатого сына, но как за какое-то наказание тот был женат на бесплодной женщине, с которой жил, как оказалось, в большой любви.

И этот крест пришлось теперь нести этой симпатичной, весёлой и мудрой старушке, надеясь в тайне лишь на какое-то чудо, которое всё не происходило, и не происходило.

Даже неоднократные попытки молодой пары обзавестись приёмным ребёнком из детского дома упирались в чиновничьи отказы, мотивировавшиеся недостаточным материальным положением и неудовлетворительными жилищными условиями семьи, а также плохим здоровьем будущей приёмной матери.

В советское время часто бывало так, что в борьбе за счастье всего абстрактного советского народа невольно обижался, унижался и даже втаптывался в грязь конкретный Человек.

И занималась этим целая государственная машина в лице чиновников различных рангов и мастей.

А теперь, после распада Советского Союза, а также значительной потери ума, чести и совести, множество чиновников вообще перестали смотреть на обычного человека, как на такового, пока его лицо не покраснеет от возмущения и стыда, или руки не позеленеют от заморского идола.

Поэтому так и осталась с годами Марфа Ивановна одна со своим горем – несбывшейся мечтой о внуках. Платона искренне возмущала такая позиция её сына. Он, как многодетный отец, считающий даже, что основной смысл всей жизни лишь в детях, просто не мог этого понять.

Он не раз предлагал Марфе Ивановне убедить своего сына завести ребёнка хотя бы на стороне. Такого же мнения был и её второй муж – сожитель Марфы – Борис. Но нет!

С Борисом Марфа жила уже в зрелом возрасте без юридической регистрации отношений. Но позже, практически по той же, известной, причине, рассталась и с ним, сконцентрировавшись только на семье сына.

И жила Марфа Ивановна теперь одна с озорным котом Тихоном, своими неожиданными выходками несколько скрашивавшим её одиночество.

Совместно с сёстрами Марфа Ивановна владела родовым домом в деревне под Яхромой, около памятника солдатам Красной армии, погибшим в битве за Москву, где практически полностью парализованной доживала свой век старшая из трёх сестёр.

Ранее Марфа Ивановна работала в институтском виварии, где быстро, даже с каким-то азартом отрезала специальными большими, острыми ножницами головы крыс, словно казнила ненавистных с детства фашистов с известных карикатур Кукрыниксов.

Теперь Марфы Ивановны работала в ООО «Де-ка», где кроме уборки помещений занималась также подборкой заказов биодобавок и наклейкой этикеток на банки.

Так и работал Платон с нею бок обок, стараясь не надрывать разбитое сердце пожилой женщины разговорами о своих многочисленных детях, особенно об их успехах.

Лишь только наличие у коллеги существенных проблем в воспитании детей, во взаимоотношениях с ними и их матерями немного успокаивало Марфу Ивановну.

Словно разливая лечебный бальзам на её израненную душу, эта информация устраивала её, успокаивая сердце несостоявшейся бабушки отсутствием оных проблем у неё самой.

Год завершался спокойно, размеренно и плодотворно. Година лихолетья, видимо, всё-таки миновала.

Платон несколько успокоился. Ему удалось даже внести свой заметный вклад в трудовые успехи коллектива.

Так он предложил прекратить перегружать к себе на склад от производителя множество коробок с маслом, а перевозить их непосредственно потребителю, предварительно с ними согласовав поставку.

Это дало возможность значительно сэкономить время, силы и средства.

Стремление Платона постоянно всё максимально оптимизировать, делать всё с учётом интересов всех, участвующих в деле людей, – периодически приводило его в жизни к «патовому» положению в общении с не имеющими достаточного кругозора и ума, но на практике «хитренькими» выходцами из не лучших слоёв крестьянства.

Чаще «хитрый русский мужик», реже «хитроватая русская баба», углядывали в некоторых действиях Платона какой-то хитрый, но только ими понятый и разгаданный скрытый смысл, якобы ведущий того к его односторонней выгоде.

В такие моменты они не понимали, да и не могли понять, его действий, ища в них какой-либо подвох.

При этом они своими хитрожопыми улыбочками указывали Платону на их, якобы, прозорливость и всезнание.

Они словно молча говорили ему: нас, мол, не… обманешь!

Если же они никак не могли понять «ходы» Платона, то из-за опаски быть им обманутыми, чего они панически и даже исторически боялись, они никак не реагировали на его действия, предложения, просьбы, беря, как бы, временную паузу, желая в этом рисковом деле сначала пропустить кого-нибудь вперёд себя, чтобы, в случае чего, тот бы первым, и возможно единственным, обжёгся бы на Платоне, на его постоянных, мало и не сразу понятных идеях и предложениях.

Они, как будто бы, всегда ждали от него какого-то подвоха, словно как… от умного и хитрого еврея, корыстно использующего других и делающего всё только себе на пользу. Из-за этого некоторые даже считали его евреем.

Но Платон таковым не был. Его всегда в таких случаях разбирал смех, в итоге приводящий к различным ответным действиям с его стороны.

Или он прекращал давить на этих людей своим интеллектом, давая им возможность успокоиться, по своему скудоумию всё додумать, и принять-таки его сторону. Или же он начинал просто издеваться над ними, особенно, если это был не первый случай, «подливая масла в огонь», давая всё больше информации, вызывающей у них всё больше неопределённости, вопросов и недоверия, превращая иногда их просто в «Буридановых ослов».

Или, если он не видел в их сомнениях какого-то злого, по отношению к нему, умысла, то подробнейшим образом объяснял им свою позицию, свои доводы, успокаивая и перетаскивая их на свою сторону.