Абъякты

ВАЯТЕЛЬ ВНУТРЕННИХ ФОРМ: ПОЭТ ДМИТРИЙ ОЛЬШАНСКИЙ

Разве вещь хозяин слова?

Осип Мандельштам

Сборник Ольшанского возрождает традиции русского модернизма, возвращая читателю ощутимость словесной материи и феноменологический интерес к акту восприятия. Освобождая сознание от предвзятых смысловых структур, грамматических норм и заскорузлых образов-клише, поэт зондирует неоформленное, сырое бытие и запечатлевает в материи языка эхо обрывочных, но пронзительных впечатлений. Грани между субъективным и объективным, внешним и внутренним, телесно ощутимым и интеллектуально осознанным размываются: поэзия Ольшанского исследует то, что Гуссерль и Мерло-Понти назвали бы интенциональностью, или становлением отношения воспринимающего сознания к тому или иному объекту. Стихотворения приглашают читателя пережить некое интуитивное слияние с предметами, ситуациями, видениями, возникающими из ассоциативного ряда, чтобы промелькнув на секунду искрой, померкнуть, заставляя наше сознание резонировать аллюзиями снова и снова. Это стихотворения, которые можно и должно читать бесконечно, потому что каждое новое обращение открывает новые грани виртуозно сконструированных словесных амальгам. Вместе с поэтом мы осматриваем наслоения, вынесенные потоком сознания – палимпсесты, в которых причудливо спрессовались хаптические ощущения, умозрительные зарисовки, эмоциональные оценки, отсылки к мировой культуре, психоаналитические разыскания, и какая-то неповторимая, подкупающая чистотой взгляда магия, остаточное вещество искусства.

Ольшанский ставит себе задачей «создавать мир» посредством слова, и с этой общей эстетической установкой связана интереснейшая работа, которую он проделывает с русским языком. Уместно сравнение с Хлебниковым, чьи лингвистические эксперименты, по словам Мандельштама, погружались «в самую в самую гущу русского корнесловия, в этимологическую ночь». Однако, блуждание в недрах предсловесного хаоса, в сумерках на грани семиозиса, никогда не приводит современного автора к глоссолалии, к фантомной ономатопее. Скорее, игра слов Ольшанского – дань методам континентальной философии: это последовательное, намеренное расчленение устоявшихся словосочетаний и новая, совершающаяся у нас на глазах, их пересборка и переосмысление. Подобно среде наэлектризованной эбонитовой палочкой, лексикон поэта вытягивает из привычного словаря электроны-семемы, кристаллизуясь в многогранные, намагниченные смыслом неологизмы («отцутствие»), фразы-ипаллаге («бездомные ласки детей»), строки-каламбуры («Jouir-чание родовых путей»). Ведутся лабораторные опыты с «внутренними формами» слов – осколками чувственных образов, запечатленных в подвижной магме речи, в отголосках фонетических норм, в семантических облаках, испарившихся с поверхности морфем. Взять, к примеру, строку «кромешные мо́шны агнцев от-роковиц до зрачков» из последнего стихотворения в цикле «Эолк.» Здесь нутряное переплетается со зрительным, библейское с животным, мужское с женским, сексуальное с табуированным, детское с по-взрослому страшным: перед нами медитация о заклании.

Центральной темой сборника выступает телесность. Она проявляется прежде всего в бодлерианских мотивах, соединяющих эрос и танатос, соблазн и страх, влечение и отвращение. Однако помимо этого изощренного, умудренного опытом взгляда на тело, в общем-то, неудивительного для психоаналитика, в сборнике присутствует и искреннее, беззащитное, открытое миру сознание, восхищающееся возлюбленной, переживающее за больного ребенка, симпатизирующее материнской доле, растворяющееся в ностальгически-родном пейзаже. От цветов зла до лепестков, наложенных на ногти (трогательно-детская, легкая и игривая метафора эротического соития в стихотворении «Несебър»), поэзия Ольшанского волнует, завораживает, поражает.

Ана Хёдберг Оленина,

Assistant Professor of Comparative Literature and Media Studies School of International Letters and Cultures (Arizona State University)

Письма Татьянам
(2004–07)

«Дай мне руку пуповиной…»

Марку

 
            Дай мне руку пуповиной,
            Круг дыхания замкнулся,
            Голос песни утолимый —
            Через поле – на разлуку.
 
 
            Босиком по пыли мокрой
            И ладонями – до солнца,
            Зачерпни мне воздух горстью –
            Кисть рябины горечь сердца
 
 
            До небес мне ширь объятья,
            Колесом по горизонту,
            Через сон протяжным плачем –
            Дай мне поле рук заботу.
 

«Кольцо на память – петлёй наброшенное одиночество…»

Ивану Швец

 
Кольцо на память – петлёй наброшенное одиночество,
Шерстяной варежкой терпение надето на сердце,
Охваченная пустота между ладонями соперников,
Как выдох каменистый теряется в своём падении.
Ещё непрошлое гостит.