Посвящается моим сыновьям – Константину, Николаусу и Леопольду. Пусть в их мире никогда не пойдет черный дождь.
Ненависть к подлости
Тоже искажает черты.
Гнев против несправедливости
Тоже вызывает хрипоту.
Бертольд Брехт
В 1964 году японский писатель Масудзи Ибусэ опубликовал роман «Черный дождь», в котором описал катастрофу в Хиросиме и ее последствия. Немецкий перевод был опубликован издательством Aufbau-Verlag. Я назвал эту книгу точно так же, чтобы отдать дань уважения этому великому произведению и напомнить о тех, кому пришлось и до сих пор приходится жить с последствиями атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Таких людей в Японии называют хибакуся. Их страдания никогда не должны быть забыты.
Карл Ольсберг
«Наибольшую обеспокоенность всех служб, отвечающих за безопасность, вызывает то, что террористические сети могут прибегнуть к атаке с использованием ядерного материала. Многие эксперты сегодня убеждены, что вопрос лишь в том, когда произойдет такая атака, а не в том, произойдет ли она вообще».
Министр внутренних дел Германии Вольфганг Шойбле,16 сентября 2007 года,Frankfurter Allgemeine Sonntagszeitung.
Пролог
В центре пустого ангара стоял единственный стол. Он казался островком света в море тьмы. За столом сидел мужчина. Несмотря на пухлое лицо и очки в круглой оправе, он совсем не казался добродушным. Напротив, свет настольной лампы придавал его чертам жесткое, почти демоническое выражение.
– Полковник Марков, садитесь, пожалуйста!
Марков бросил настороженный взгляд на металлический каркас, обтянутый черной тканью, который стоял рядом со столом. Его коллега, очевидно, любил мелодраматические сцены. Он отделился от двух военных полицейских, которые сопровождали его сюда, точно какого-то шпиона, и сделал два шага вперед.
– Что это за фокусы? – прорычал он. – Как вы смеете так со мной обращаться? В конце концов, я все еще командир этой базы! Вы дорого заплатите мне за неуважение!
Он не обмолвился о том, что со вчерашнего дня находится в отпуске и уже обещал внуку Максиму отправиться с ним сегодня на рыбалку.
На тонких губах мужчины за столом заиграла слабая улыбка. По возрасту он был вдвое моложе Маркова, но тирада полковника не произвела на него никакого впечатления.
– Садитесь, – спокойно повторил он.
Марков нервничал (хотя с чего бы ему было нервничать?).
Федеральное агентство по атомной энергии России («Росатом») регулярно проверяло вверенный ему объект, и никаких нареканий никогда не возникало. Все было под контролем. За последний год не произошло даже серьезной драки, не говоря уже о грубых нарушениях правил. Так к чему весь этот балаган? Этот салага, вероятно, только что пришел на должность в агентстве и ведет себя так, потому что хочет, чтобы с ним считались. Скорее всего, он попытается спровоцировать его (в их ведомстве такое случалось сплошь и рядом даже с теми, у кого все было в порядке). Возможно, он рассчитывал, что Марков предложит ему взятку. Не на того напал! Марков искренне ненавидел взяточничество. Пусть «Росатом» перевернет все вверх дном – московские проверяющие не найдут даже пустой водочной бутылки.
Полковник на мгновение задумался, не стоит ли ему проигнорировать приказ и остаться стоять, но тут же отказался от своей идеи. Это был бы совершенно бессмысленный акт неповиновения. Он опустился на простой неудобный деревянный стул и попытался непринужденно улыбнуться.
– Так что вам от меня нужно?
– Сколько ядерных боеголовок в вашей части? – спросил человек из «Росатома». Он даже не счел нужным представиться, но это не имело значения: Марков все равно узнает, как зовут этого парня, и сотрет его в порошок. У него были очень хорошие связи в министерстве.
– Девятнадцать, – ответил он без колебаний и не стал уточнять, что этой информацией располагают даже ЦРУ и Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ). Человек из «Росатома» опустил глаза на лежавший лист бумаги, точно сверяя число, и медленно кивнул.
– А в каком состоянии находится оружие?
Марков позволил себе улыбнуться.
– В превосходном состоянии. Его регулярно проверяют.
– И когда в последний раз проверяли его превосходное состояние?
– Сегодня утром, в шесть тридцать. Плановая проверка безопасности проводится дважды в день.
Мужчина снова кивнул.
– А на что именно ориентированы такие проверки?
– На оперативную готовность и защиту от несанкционированного доступа, – выпалил как из пистолета Марков. Он постоянно твердил эту мантру своим людям. В конце концов, они имели дело с одним из самых опасных видов оружия в мире. В его части было 19 ракет большой дальности «Тополь-М», каждая из которых могла поражать цели на расстоянии более 10 000 километров и была оснащена ядерной боеголовкой. Их задача состояла в том, чтобы нанести быстрый и эффективный удар в случае ядерной атаки и таким образом сдержать агрессора – какой бы маловероятной ни была эта возможность после окончания холодной войны.
– Как проверяется оперативная готовность?
Марков облегченно вздохнул. Он почувствовал себя будто на экзамене в военной академии. Очевидно, в «Росатоме» просто хотели знать, насколько серьезно у них относятся к проверкам безопасности. Потому-то они допрашивали и его самого, и подчиненных по отдельности – хотели убедиться, что все придерживаются единых стандартов. Весь этот театр с затемненным ангаром был затеян только для того, чтобы произвести впечатление на его людей.
– Оружие подключено к электронной системе управления. Состояние пускового устройства проверяется автоматически.
Он едва заметно улыбнулся, почти как москвич несколькими минутами ранее.
– Мы же не можем проверять боеголовки, взрывая их, не так ли?
– А плутоний?
Марков от неожиданности моргнул. К чему клонит этот человек?
– А что плутоний? Вы ожидаете, что я буду проверять, радиоактивен ли он до сих пор? Период полураспада этого вещества составляет двадцать четыре тысячи лет!
Вместо ответа мужчина встал и сдернул с каркаса рядом со столом черную ткань. Под тканью обнаружился металлический корпус на роликах, в который был вмонтирован замысловатый конический аппарат. Марков сразу узнал пусковое устройство. На нем не оказалось защитного кожуха и были отсоединены провода, которые вели к взрывателям. В боевых условиях такие устройства приводят в действие обычные взрывчатые вещества на краю сферической оболочки, а те, сдетонировав, разрушают внешнюю оболочку, окружающую плутониевый заряд, и сжимают высокообогащенный материал в боеголовке до массы, значительно превышающей критическую. В результате происходит ядерная цепная реакция взрывной силы 550 000 тонн тротила, что почти в пятьдесят раз больше, чем при взрыве бомбы в Хиросиме. Марков вскочил на ноги.
– Вы в своем уме?! – завопил он. – Вы нарушили, по меньшей мере, пятнадцать правил безопасности и три закона, доставив боеголовку сюда, в неохраняемый авиационный ангар! Что, если базу атакуют прямо сейчас? Что, если террористы проникнут сюда и украдут боеголовку? И, кроме того, у этой штуки излучение – мама не горюй! Я не хочу заболеть лейкемией прямо перед пенсией!
– Сядьте, пожалуйста, – сказал человек из «Росатома».
На его лице не было и тени тревоги. Либо он был совершенно наивен и туп, либо… На лбу Маркова выступили бисеринки пота. Ему вдруг стало ясно, зачем здесь оказалась бомба и почему этот человек задает такие странные вопросы.
– Это… это же муляж, да?
Человек из Москвы без тени улыбки кивнул.
– И зачем вы притащили это сюда?
– Вы же не дурак, полковник. Вы уже знаете ответ.
Марков сглотнул.
– Сколько?
– Три.
– Когда?
– Я надеялся узнать это от вас.
Марков обхватил голову руками и на мгновение замолк. Он не мог заставить себя поднять глаза на человека напротив.
– Я… я понятия не имел, – наконец выдавил он из себя. Его голос предательски дрогнул.
– Я вам верю, – сказал незнакомец почти сочувственно. – Но боюсь, это вам мало чем поможет.
Марков почувствовал себя так, словно все его тело уже подверглось радиации. К горлу подкатила тошнота, и казалось, будто груз весом в тонну вдавил его в жесткий деревянный стул.
– Я был здесь командиром три с половиной года, – объяснил он, хотя подозревал, что в «Росатоме» знают об этом не хуже него самого. – До меня был генерал-майор Оляков. Он сейчас возглавляет отдел стратегического планирования в Министерстве обороны.
– Генерал Оляков покончил с собой три дня назад, – без видимых эмоций сообщил москвич. – По крайней мере, все улики указывают на самоубийство. Но мы не исключаем, что ему помогли уйти из жизни.
– Так вот почему эта внезапная проверка!
Незнакомец кивнул.
– По нашим предположениям, боеголовки подменили пять лет назад.
– Все равно мне отвечать, – сказал Марков скорее самому себе. – Когда я принял командование частью, я должен был разобрать каждую из этих чертовых адских машин и заглянуть внутрь! А что запихнули туда, чтобы обмануть контроль веса? Свинец?
– Низкообогащенный уран. Даже со счетчиком Гейгера трудно отличить муляж от настоящей боеголовки.
Ага, значит муляж все же радиоактивен. Либо у человека из Москвы стальные нервы, либо у него под элегантным костюмом – свинцовая защита. Долбаный говнюк!
– Я могу идти?
– Полковник Марков, с этого момента вы арестованы. Вы обвиняетесь в нарушении правил хранения ядерного оружия, а также закона о вооружении.
Марков вскочил, с грохотом опрокинув стул. Этот звук разнесся долгим эхом по пустому ангару.
– Но ведь вы только что сказали, что верите, что я не знал об этом! Что генерал Оляков покончил с собой! Что боеголовки заменили на муляжи задолго до моего появления здесь.
– На данный момент это – только мои предположения. Но расследование еще не завершено, и окончательное решение вынесет военный трибунал.
Москвич коротким кивком подал знак военным полицейским, которые все это время топтались за спиной у Маркова.
– Взять полковника под стражу!
1
Скрытый от посторонних взглядов занавеской и большим комнатным растением, Леннард Паули поднял бинокль. С этой позиции открывался отличный вид на внутренний двор U-образного многоквартирного дома и окна противоположного крыла. На девятом этаже старушка, фрау Ценгелер, сидя у кухонного окна, как обычно, разгадывала кроссворд. Она делала это с неизменной серьезностью, как будто ее пенсия зависела от того, удастся ли ей разгадать все до последнего слова. Она не заглядывала в словарь и не звонила никому за подсказкой. Время от времени фрау замирала и сидела без движения минут пятнадцать, уставившись в лежащий перед ней журнал, а потом хватала ручку и что-то вписывала. После этого ее напряжение на миг ослабевало и на морщинистом лице проступало довольное выражение, но оно никогда не держалось дольше нескольких секунд.
Этажом ниже женщина на балконе развешивала белье, которое настирала на семью из семи человек. Они въехали совсем недавно, и Леннард еще не успел прочесть новую фамилию на табличке под дверным звонком. Женщина была не слишком красива: рыхлая фигура, смуглая кожа, черные вьющиеся волосы, стянутые резинкой на затылке. Но ее движения были быстрыми и четкими. Они выдавали большую сноровку, которая была просто необходима многодетной матери, чтобы ежедневно справляться с чудовищной нагрузкой. Она всегда успевала навести порядок в квартире до того, как ее пятеро детей приходили из школы, а муж возвращался с ранней смены. После этого она сама убегала на работу. Куда – этого Леннард не знал. Ее муж проводил остаток дня преимущественно перед телевизором, пока дети делали домашнее задание, играли во дворе в футбол или ссорились. Одним словом, совершенно нормальная семья.
А вот молодую пару, жившую у них по соседству, трудно было назвать нормальной. Они постоянно выясняли отношения. На руках и лице женщины часто можно было увидеть синяки. Как-то Леннард подошел к ней в супермаркете. Она, ничего не говоря, отвернулась, но слезы, стоявшие в ее глазах, не ускользнули от его внимания.
Он перевел бинокль на скверик с небольшой детской площадкой. Женщина лет тридцати с оливковой кожей и длинными вьющимися черными волосами играла с сыном лет шести. Фабьен Бергер работала на полставки продавщицей в цветочном магазине. Леннард почувствовал неприятное покалывание в сердце, стоило ему увидеть, как светится от счастья ее милое лицо, когда она бегает с мальчуганом в «пятнашки». Она двигалась грациозно, как танцовщица. Даже притворная неуклюжесть, с которой она артистично споткнулась и упала на траву, была исполнена изящества. Леннарду казалось, что ее звонкий смех проникает даже сквозь толстые оконные стекла его квартиры. Фабьен Бергер играла с сыном в песочнице, когда к ней подошла другая молодая женщина, Нора Линден, полноватая блондинка, далеко не такая красивая, как Бергер. Фабьен и Нора были близкими подругами и часто помогали друг другу присматривать за детьми. Дочь Линден была ровесницей сына Бергер.
Бергер встала, смахнула с джинсов песок и с улыбкой направилась к Норе. Но когда они встретились, на ее лицо, казалось, упала тень. Они заговорили. Нора Линден выглядела взволнованной – должно быть, что-то случилось. Бергер положила руку ей на плечо, точно старалась успокоить. Леннард достал направленный микрофон, лежавший рядом с ним на радиаторе, включил его, надел небольшие наушники и приоткрыл окно. Ему потребовалось мгновение, чтобы настроить микрофон и даже сквозь шум разобрать, о чем они говорят.
– …уже проверила. Но… ее там тоже нет?
Это был голос Норы Линден. Она говорила, то и дело прерываясь, должно быть, всхлипывала.
– Я… действительно расспросила… всех, кого могла.
– А как начет твоего бывшего? – поинтересовалась Фабьен Бергер.
Даже искаженный мембраной микрофона ее голос звучал мягко и мелодично (ей бы на сцене выступать, а не цветами торговать).
– Разумеется, я сразу же подумала на него. Звонила ему несколько раз – не берет трубку! Я ему оставила голосовое сообщение, но ты же его знаешь. На этого козла нельзя положиться. Однажды он уже забирал Иви из школы, не предупредив меня. Я тогда тоже переволновалась.
– Ну, вот видишь, скорее всего, она с ним и они пошли в зоопарк или еще куда-нибудь.
– А что, если нет?
Сказав это, Нора Линден разрыдалась.
– А что… что, если она?..
Слезы душили ее, не давая договорить.
Фабьен Бергер обняла подругу.
– Ты уже была в полиции?
Линден ответила не сразу.
– Да, они сказали, мне нужно еще раз хорошенько всех расспросить.
Она всхлипнула.
– Они сказали, более 90 процентов пропавших детей… приходят… Приходят сами через пару часов после пропажи. Офицер сказал, что до вечера они ничего не могут предпринять. О, Фабьен, а я уже не знаю, что мне делать!
Бергер подняла голову и обвела глазами многоквартирный дом. На долю секунды, казалось, ее взгляд пересекся с взглядом Леннарда. Даже зная, что она не видит его за занавеской, он вздрогнул.
– Ладно, пойдем домой и еще раз как следует подумаем, где она может быть.
Женщины под руку направились к дому. Малыш поплелся следом за ними. На его лице читалось недоумение. Леннард наблюдал за ними, пока все трое не исчезли из поля зрения. Затем он положил бинокль и микрофон на их обычное место на подоконнике и подошел к небольшому письменному столу в спальне. Темные шторы, как обычно, были задернуты, кровать не убрана. На полу перед шкафом возвышалась гора грязного белья. При виде беспорядка он почувствовал легкие угрызения совести, хотя в квартире не было никого, кого бы он мог стыдиться.
Сев за стол, Леннард окинул взглядом стену, полностью увешанную фотографиями разных размеров. Они были сняты цифровой камерой со всех возможных ракурсов – сверху, сбоку, сзади или по диагонали снизу; некоторые были сделаны с помощью телеобъектива с такого расстояния, что казалось, будто по изображению кто-то прошелся катком.
На снимках были люди. Они выносили мусор, выгуливали собак или тащили пакеты с покупками. Некоторые попали в кадр даже через открытые окна квартир, когда готовили, гладили, пылесосили или смотрели телевизор. Никто на этих фото не улыбался в объектив. Старуха Ценгелер разгадывала кроссворды: карандаш прижат к уголку рта, брови сосредоточенно сведены домиком. Еще была девица из Португалии с непроизносимым именем. Она жила на первом этаже и подрабатывала «девушкой по вызову», чтобы платить за обучение. Фотография запечатлела ее, одетой в дешевые искусственные меха и в светлом парике, который неестественно контрастировал со смуглой кожей.
На снимке, висевшем у дверного проема, герр Гердер выглядывал из окна квартиры на десятом этаже. Это было единственное, чем он занимался днями напролет, потеряв жену и двоих детей в автокатастрофе. Гердер был за рулем, и авария случилась по его вине. Об этом он однажды сообщил Леннарду беззвучным голосом, когда они встретились в лифте. В руках он держал пакет с пустыми бутылками, которые нес в мусорный бак для стеклотары. Он говорил это всем. Это были единственные слова, которые слышали от него другие жильцы дома. Его голос был ровным, как у диктора, но в глазах, точно в высохших прудах, стояла пустота. Почему он до сих пор не покончил с собой, Леннард не знал.
Улыбающееся лицо Фабьен Бергер контрастировало с отчаянием Гердера. Оно появлялось по меньшей мере на десятке фотографий. На одной из них она стояла рядом с подругой у импровизированного барбекю на лужайке, держа в руках пластиковый стаканчик с красным вином. Леннард вспомнил, что домоуправление тогда устроило большой скандал, потому что кто-то из подвыпивших гостей опрокинул гриль и угли оставили на газоне уродливую черную проплешину. На другой фотографии, немного размытой из-за большого расстояния, она подбрасывала в воздух сынишку, которому тогда было года три. Незадолго до этого ее бросил муж, но на снимке женщина выглядела жизнерадостной и беззаботной. Это была одна из его любимых фотографий, напоминавшая ему о том, что в жизни при всей ее мрачности бывают и светлые моменты. Моменты, когда забываешь о невзгодах.
Его взгляд задержался на долговязом мужчине лет тридцати с длинными сальными волосами. Леннард подозревал, что тот занимается торговлей наркотиками, но пока ничего конкретного на него не нашел. Еще был один мальчик, Йонас Динкель, ровесник Бена. Он появлялся на двух снимках: на первом – одиннадцатилетним нестриженым ребенком, играющим с друзьями в футбол на зеленом поле; на втором, сделанном примерно месяц назад, – с помятой банкой пива в руке. Тогда с группой бритоголовых парней в тяжелых ботинках Йонас напал на молодую темнокожую женщину с коляской.
Ни Бена, ни Мартины на стене не было. Они бы смотрели и улыбались в объектив у рождественской елки, на пляже, во время прогулки в Альпах. Нет, это было слишком больно.
Он опустил глаза и посмотрел в монитор ноутбука, излучавший бледный свет. Разговор двух молодых женщин пробудил в нем какое-то смутное воспоминание, спрятанное глубоко в мозгу. Это воспоминание мелькнуло в его сознании. Но чем дольше он думал об этом, чем глубже искал, тем больше терялся в догадках. Все, что он знал, – это то, что однажды ему открылось нечто очень важное.
Фотографии на жестком диске, рассортированные по годам и месяцам, папки для отдельных людей, куда он сбрасывал копии снимков, – всего на его ноутбуке было более семи тысяч фотографий и в несколько раз больше – на раритетных DVD-дисках в ящике стола. Он бесцельно блуждал по папкам, перескакивая то назад, то вперед во времени, нажимая наугад на иконки изображений, чтобы развернуть их на весь экран и тут же закрыть, словно окно в прошлое. Так он надеялся выудить мимолетное воспоминание из глубин памяти, где оно пряталось, подобно пугливому зверьку. Леннард был настолько поглощен работой, что вздрогнул, когда раздался звонок в дверь.
2
Огромный, украшенный колоннами портал виллы выглядел устрашающе. Ее построили более ста лет назад по заказу гамбургского судовладельца, который сколотил состояние на импорте кофе, табака и специй. Это сооружение задумывалось исключительно ради того, чтобы показать простым смертным, насколько они малы и ничтожны по сравнению с его владельцем. Но времена изменились. Богатые и красивые почти никогда не были людьми выдающихся моральных качеств.
Коринна Фаллер знала это лучше, чем кто бы то ни было. Как раз сейчас она собиралась заглянуть за фасад в полной уверенности, что и на этот раз найдет какой-нибудь кусочек «грязи», на который ее читатели набросятся, как мухи на собачьи экскременты. Ничто не доставляло читателям еженедельного журнала «Шик» большего удовольствия, чем наблюдать за низвержением очередного кумира.
Она бросила мимолетный взгляд на фотографа Андреаса, как бы желая убедиться, что и он готов к очередному налету на частную жизнь богатых снобов, а затем дернула шнурок колокольчика. Раздался чистый мелодичный звон, настоящий металлический «дин-дон», а не тот жалкий писк, который извергают из себя современные электрические штуковины. Через несколько секунд дверь открылась. Это был сам Хайнер Бенц. Он пропустил их внутрь. На нем были джинсы Boss, рубашка-поло Ralph Lauren и часы Breitling. Хорошие вещи, дорогие бренды, но ничего экстраординарного.
– Здравствуйте, фрау Фаллер, – сказал он, сжав ее ладошку огромной лапой. Рукопожатие вышло сильным, но не слишком уверенным. Фотографа он поприветствовал доброжелательной улыбкой.
– Пожалуйста, проходите.
Фаллер неохотно призналась себе, что этот Бенц не вызывал у нее отвращения, а казался открытым, милым и совсем не заносчивым. Высокий, широкоплечий, с заметным брюшком, но благодаря плутовской улыбке и вьющимся волосам цвета спелого ореха он выглядел моложе своих тридцати девяти. Ничто не выдавало в нем одного из богатейших людей Германии. Бенц провел их через просторный холл в гостиную с высокими стенами и старым паркетом. Из уходящих в пол ланцетных окон открывался впечатляющий вид на разросшийся сад, нет, скорее – на небольшой парк. За ним разливалась Эльба и возвышались краны Гамбургского контейнерного порта.
Современные светлые диваны отлично оттеняли старинный дубовый шкаф с искусной гербовой резьбой. У одной из стен стоял простой белый книжный шкаф, о котором можно было сказать, что его купили в «Икеа». Украшения почти отсутствовали, если не считать вазы с тремя белыми орхидеями и золотого Будды на низких столиках и абстрактной картины с какой-то изогнутой органикой в ярких тонах без всякого намека на китч. Не было и той стерильной атмосферы Schöner Wohnen[1], которую часто оставляют после себя дизайнеры интерьеров и профессиональные декораторы. У того, кто проектировал эту комнату, был вкус, и ему явно нравилось здесь жить. На журнальном столике лежало несколько потрепанных журналов: Vogue, Der Spiegel, The New Yorker. Журнала «Шик» среди них не было. Этим людям не было нужды заискивать перед журналисткой из таблоида.
– Садитесь, пожалуйста. Я сообщу жене, что вы пришли. Хотите кофе?
– Нет, спасибо, если только стакан воды, – ответила Фаллер.
Кивком головы она дала понять Андреасу, что нужно сделать несколько кадров комнаты перед началом интервью. И обязательно сфотографировать картину (позже в редакции она спросит у искусствоведа, кто ее написал и сколько она стоит).
Вскоре вернулся Бенц с подносом. За ним следовала жена Ева. С ее появлением гостиная неуловимым образом преобразилась, как будто ей до сих пор недоставало чего-то важного. Фаллер знала ее по обложкам журналов и по обширному досье, собранному в редакции, но никогда раньше не видела живьем. И теперь она вдруг поняла, почему Еву Бенц когда-то считали одной из самых красивых женщин в мире. С тех пор как она оставила подиум, прошли годы, но восхищенные взгляды Ева притягивала к себе по-прежнему. Больше всего поражали ее глаза, как два безупречных ярких изумруда, они, казалось, ловили солнечный свет и сияли изнутри. Длинные светлые волосы с рыжеватым оттенком, веснушчатая кожа и простое летнее платье цвета беж были всего лишь рамкой, прелестной в своей безыскусности оправой для этих драгоценностей. Никакого макияжа и украшений, они бы только отвлекали на себя внимание.
Хозяйка улыбнулась, и ее улыбка была как нежное прикосновение руки. Фаллер тоже улыбнулась в ответ, почти против своей воли. Она знала, что и сама выглядит довольно привлекательно с блестящими черными до плеч волосами и большими карими глазами, но на фоне Евы Бенц она казалась невзрачной, как примула рядом с орхидеей. Когда-то она сама мечтала о карьере модели, но ей пришлось довольствоваться титулом «Мисс Экернфёрде». В ней пробудилось знакомое чувство зависти. Она быстро подавила его и схватила протянутую руку Евы Бенц.
– Большое спасибо за то, что позволили нашим читателям заглянуть в вашу личную жизнь!
Ева Бенц застенчиво улыбнулась, словно не могла взять в толк, почему кто-то интересуется ее личной жизнью.
– Почему бы вам не присесть?
Фаллер опустилась на диван и положила перед собой на стол небольшой диктофон. Игра началась. По ее опыту, существовало две категории знаменитостей: «начинающие» и «профессионалы». Те, кто недавно добился богатства и известности, наслаждались вниманием прессы, еще не зная его подводных камней. Они носили кричащую одежду и дорогие украшения, душились тяжелым парфюмом. У них были модные прически и маникюр, они водили машины, на которых обычно ездили только сутенеры, громко и часто смеялись, млели от откровенной лести и вообще считали себя непотопляемыми. Совсем другими были «профессионалы» – политики, высшая аристократия, пожилые, опытные звезды кино и музыки: они следили за каждым своим словом и движением, старались держаться в тени, не выставлять напоказ свое богатство или известность. Они были сдержанными, дружелюбными, внимательными, давали собеседнику почувствовать себя более важной персоной, чем они сами, зная, что таким образом еще больше возвысятся над ним. Они прибегали и к более изощренным уловкам, которые, впрочем, без труда считывала опытная журналистка. Они уважали Фаллер, как уважают кусачую собаку. Хайнер Бенц и его жена, вне всякого сомнения, были профессионалами, поэтому выжать из них что-нибудь интересное для читателей было непростой задачей. Фаллер начала со стандартного вопроса.
– Не расскажете ли нашим читателям, как вы познакомились?
Ева Бенц взглянула мужа, ожидая и уступая ему право ответа, что многое говорило о балансе власти в их семье.
– Это было в Мюнхене, на благотворительном мероприятии, – сказал он. – Я чуть не выронил бокал с шампанским из рук, когда впервые увидел Еву.
Его губы тронула легкая улыбка.
– Была любовь с первого взгляда?
– Для меня – несомненно.
– А для вас? – обратилась Фаллер к Еве Бенц.
– Честно говоря, я поначалу нашла Хайнера скучноватым, – весело прощебетала она.
Ее супруг отреагировал коротким смешком, и Фаллер тоже хихикнула, как бы поддакивая ему:
– Но Хайнер очень настойчивый. Если он чего-то хочет, то рано или поздно получает желаемое. И это произвело на меня впечатление!
Она демонстративно придвинулась ближе к нему и поцеловала в губы. Камера Андреаса несколько раз щелкнула. Не слишком похоже на семейную идиллию. Но обезоруживающая откровенность Евы Бенц не позволяла вбить клин между ними, спровоцировать спор и таким образом сорвать с них маски.
– И поэтому вы вышли за него замуж? – спросила Фаллер с легкой иронией в голосе.
– Да.
Фаллер решила пропустить обычную фазу пустой болтовни и сразу пойти в атаку.
– Извините, если покажусь вам чересчур прямой, но вы никогда не мечтали о детях?
Это был провокационный вопрос на грани фола, и даже предшествовавшее ему извинение вряд ли уменьшало его остроту. В конце концов, могло оказаться, что Бенц с супругой не могут иметь детей. Но это был хороший способ вывести супругов из состояния обороны и столкнуть их лбами, особенно если один из них хотел детей, а другой – нет. Фаллер знала по опыту: в разговоре об отношениях едва ли найдется тема, способная вызвать столь быстрое бурление эмоций, как эта.
Лицо Хайнера Бенца слегка напряглось. (Есть!) Но после полусекундного колебания его жена умело разрядила ситуацию.
– Нам достаточно друг друга!
Хайнер приобнял ее за плечи и удовлетворенно усмехнулся. Фаллер решила сбавить обороты. Если взять нахрапом не получилось, ей следует попытаться усыпить их бдительность. Она принялась расспрашивать о звездной карьере Евы Бенц в модельном бизнесе и об успехе интернет-компании, которую Бенц основал в 1997 году. Оба заметно оттаяли: рассказывать о своих достижениях им было приятно. Фаллер знала, что ничего из того, что она услышала за полчаса, не пойдет в печать, читатели «Шика» и так все это прекрасно знают. Они ждали от нее чего-то нового, особенного, и в этом отношении интервью пока что получалось провальным. Она попробовала зайти с политики. Эта тема наряду с сексом и религией считалась табу в светской беседе, но тем интереснее она была для журналистки.
– Полагаю, вы слышали, что Федеральный конституционный суд вынес решение против строительства мечети в Майзенхайме. Что вы думаете об этом постановлении?
На самом деле Фаллер и не рассчитывала, что из ответа на этот вопрос удастся выудить что-либо стоящее. Согласно опросам, большинство немцев были довольны приговором, в то время как среди мусульманского населения он вызвал гневные протесты. Но почти никто открыто не признавался в своем неприятии ислама. Поэтому она ожидала, что ответ будет максимально расплывчатым и политкорректным. По изменившемуся лицу Бенца она поняла, что ошибалась.
– Этот приговор следовало вынести гораздо раньше, – сказал он, не обращая внимания на предостерегающий взгляд жены. – Я ничего не имею против мигрантов. В моей компании трудятся люди пятнадцати национальностей, и это без учета наших филиалов по всему миру. Но это не значит, что мы, немцы, должны отказаться от культурной идентичности. Просто слетайте в Нью-Йорк: плавильный котел людей со всего мира, и при этом вы каждую секунду ощущаете всепроникающую американскую идентичность, невероятную гордость людей за свою страну. Как по мне, мы, немцы, слишком боимся быть немцами после Второй мировой войны. Как будто это плохо только потому, что у нас когда-то был безумный диктатор. Посмотрите, до чего русские довели народы Сибири или что вытворяли с чернокожими и индейцами американцы. Страдают ли они от коллективного комплекса неполноценности по этому поводу? Да ничуть!
«Так-так, – подумала Фаллер, с трудом подавив ухмылку. – Оказывается, Хайнер Бенц, которого вся Германия знает как щедрого мецената, в душе – националист».
– То есть вы считаете, что туркам можно жить и работать в Германии, но им лучше оставить свою культуру и религию дома?