Хочешь насмешить Бога – расскажи ему о своих планах…
Пролог
В октябре прошлого года, когда внезапно, как непогода, грянул всеобщий кризис, рекламный дизайнер Мария Ложкина ушла на вольные хлеба.
Или ее «ушли»…
Но суть не в этом.
Остаток осени и зиму хлеба эти колосились жидко. К весне дали тучные всходы, и вольный стрелок-хлебопашец Маша Ложкина первым же попаданием по центру жирной мишени отстрелила себе кусочек счастья в виде исполненной мечты – итальянской ванны джакузи.
Проворные молдавские мастера установили – точнее, втиснули – итальянскую мечту в рамки бетонного короба (ванной) типовой российской многоэтажки, и теперь Мария Ложкина могла себе позволить блажь: всяческие банные вольности в разгар рабочего дня.
Слов нет, приятно запрыгнуть в мельтешащую пузырьками воду, расправить плечи, расслабить спину, сведенную долгим сидением за компьютерным столом, и подумать о том, что нет над тобой начальства. Что запрыгиваешь ты в эту воду, когда душа изволит, а не после ежевечерней пробежки по маршруту офис – метро – магазин – аптека – прачечная – дом – плита, что работа твоя выполнена в срок, заказ отправлен клиенту по электронному адресу и даже принят, а ты, невзирая на разгар рабочего дня, можешь наградить себя купанием в резервуаре, полном резвых пузырьков.
Красота!
В принятии водных процедур в неположенное рабочим уставом время Мария Ложкина находила некое изощренное, чуточку мстительное удовольствие. Все заняты на производстве, гнут спину, роют землю, пашут, сеют. Ты – вся на воле в пузырьках.
Блаженство. И именно тот случай, когда из полученного вместе с приказом об увольнении лимоном получается приготовить качественный лимонад. Полезный напиток для себя одной, который, не жадничая, можно разделить еще и с близкими.
Блаженство. Истома. Щекотка пузырьков.
По мутному, в испарине зеркалу пробежала еще одна капелька воды, и на тускло-серебристом поле появился бесконечно длинноногий жираф с крохотными, расплющенными на концах рожками, восьмичленными конечностями и невероятным раздвоенным хвостом.
Или это получилась женщина. Сидящая на устремленном под потолок стуле. У стула опасные извивистые ножки, но крохотная головка женщины надменно вздернута – ей совершенно, ничуть не страшно…
Или это из морского тумана вынырнул трезубец бородатого Нептуна…
Или половинка разрубленного осьминога лежит на мутном серебряном блюде…
Подобные живописные фокусы всегда удавались на картинах Марка. Бросишь взгляд вскользь, и на заднем плане, сотканное из дождевых струй, появляется лицо. Странное, не выпуклое, а чужеродно вогнутое, с размытыми пятнами глазниц, растянутыми губами… Посмотришь прямо – исчезает.
Или лес. Стоит чуть-чуть расфокусировать зрение, и на краю опушки возникает фигурка пугливой обнаженной женщины. То нимфа прячется в листве, она сама – листва…
Как у мужа это получалось?
Марк редко позволял подглядывать. Лишь иногда, в момент, когда он работал как сумасшедший, Марья вставала за спиной художника и наблюдала удивительную картину возникновения из непонятных цветовых пятен призрачных существ. Все картины Марка были многослойны, задний план существовал отдельной жизнью и дополнял или, наоборот, искажал для невнимательного зрителя суть, основную идею…
Марк… Ненормальный гений, пропавший муж, самозабвенный лентяй, который променял, зарыл талант в ворохе героиновых «чеков»…
Он называл ее не Марией, а Марьей… В точности как мама и папа… Он целовал ее глаза и нежно гладил руки…
Как обычно случалось в последние два года, мысли о муже мгновенно испортили настроение.
Чертов дуралей!
Шесть последних месяцев Марья старательно развешивала по квартире черные пятна: на стенах вместо каждой из его картин – пятно. Его электробритва, тапочки – пятно. Они не существуют, не цепляют взгляда. Как задний план его картин они – инферно. Любое болезненное воспоминание загорожено большой дырой в пространстве, черные дыры всевластно втягивают в себя напоминающие предметы; дом Марьи превратился в единоличную вселенную, где божество велело – исчезать! Размазаться всему, имеющему память, контуры и плотность, пропасть, исчезнуть в тень под пятна – раствориться!
Эти круглые черные таблетки для беспамятства заполнили всю их квартиру…
Но лишь бы помогали! Забыться. Поскольку от любви Марию отучил сам муж. Осталось избавиться от последствий болезни, от иссушающей душу досады – недоглядела. Прощала слишком многое. «Маленькие слабости» приобретали тяжеловесность пороков, капризы становились буйством, лень, как один из смертных грехов, утягивала в ад…
Вода в джакузи вдруг показалась ледяной, пузырьки назойливыми, Марья привычно протянула руку к крошечной тумбе за полотенцем – облом. Банное полотенце закинуто в стиральную машину на кухне, свежее Мария прихватить забыла.
Потряхивая мокрой головой на манер выкупавшейся собаки, жена художника обернулась махровым халатом и на цыпочках доскакала до бельевого шкафа в спальне. Полотенца лежали на верхней полке стеллажа. Маша вытянулась, выбросила вверх руку и потащила на себя полотенце, пристроившееся на вершине аккуратнейшей стопочки.
Везение, так явно дававшее о себе знать все нынешнее утро – заказчик оказался на месте у своего компьютера, работу одобрил сразу и отправил подтверждение о том, что гонорар будет перечислен на электронный кошелек, – закончилось: шершавое махровое полотенце не захотело мягко соскользнуть на руки хозяйки с нижележащего собрата, потянуло за собой всю стопку, которая рухнула вниз, больно ударив вольного землепашца по голове. Марья выхватила из кипы под ногами первое попавшееся полотенце, намотала его на голову и снова посмотрела вниз – черт, что могло так больно треснуть по макушке?!
Возле ее босых мокрых ступней, почти прикрытый тряпками, лежал огромный черный пистолет. Пугающий и инородный, как бревно среди фарфора, он поглощал не хуже черных дыр тепло и свет, хорошее настроение и здравые мысли. Машины руки автоматически промакивали волосы, ушибленная голова звенела от пустоты, откуда-то из центра живота стал разливаться мертвящий холод…
Присела на корточки, дотронулась – тяжелый. Не игрушка.
«Надо надеть тапочки, – монотонно прозвенела первая здравая мысль. – Босиком простужусь…» Слепо цепляясь босыми ступнями за порожки, она пошла к ванной за оставленными там пушистыми тапочками.
Розовые шлепанцы с аппликациями мышиных мордочек привычно скользнули на ноги. Маша побежала обратно в спальню, пугливо застыла на пороге – пистолет никуда не исчез. Не проявил милосердия, не сделался призраком: внушительный и жуткий, лежал среди вороха ярких полотенец и, чувствовалось даже от двери в комнату, пах порохом и гарью.
Или это пахла ударенная Машина голова. Запах убийственного металла зацепился за волосы, застрял в ноздрях, стал беззастенчиво навязчивым – главенствовал. В воображении или в действительности.
Кошмар. Полностью материализованный в форме пистолета.
Мария подкралась к разноцветному вороху, села на корточки и некоторое время привыкала к жуткому железному присутствию.
Может быть, пистолет оставил Марк? Припрятал в бельевом шкафу, забыл… Что требовать от наркомана, теряющего разум без дозы?..
Марья подняла голову, взглянула на разоренную полку…
Нет. Пистолет точно лежал под стопкой полотенец. А их она недавно перебирала после генеральной стирки: укладывала по степени пригодности-приятности буквально неделю назад…
Или… он лежал где-то дальше? А сейчас просто зацепился за полотенца и выпал…
Но нет, нет и нет! Неделю назад Марья не торопилась, принесла из кухни табурет и привередливо перебрала всю стопку: старые либо жесткие – вниз, пушистые и мягкие – наверх!
Черт! Откуда взялся пистолет?!
Нагнетаемая страхом дрожь добралась от подмерзших ног до зубов, и челюсти заклацали билетным компостером. Капельки воды соскальзывали с плохо просушенных волос, стекали по шее и добирались до лопаток. Холод и страх леденили спину. Как каждая нормальная женщина, Марья боялась убийственных мужских игрушек – могуче рыкающих автомобилей, охотничьих ножей, пистолетов, ружей, крепких папирос и спиртных напитков. Мария любила пушистые полотенца, пузырьки в вине и в ванне, запаху сгоревшего бензина и пороха предпочитала флер духов…
Черт, что здесь происходит?!
Неделю назад – нет, пять дней назад – в соседней квартире убили Стаса Покрышкина… Сволочь, подсадившую Марка на героин…
Соседа убил – Марк?!
Боже… Догадка больно саданула по сердцу, Марья отшатнулась от горки полотенец, от пистолета и осела на пол: Марк продолжает приходить! Тайком. Он пробирается в свой дом как вор, подкладывает под белье оружие…
Зачем?!
И что еще он здесь оставил?!
Наступая коленями на полы халата, путаясь и едва не падая, Марья на четвереньках отползла к кровати. Сжалась в комок и оглядела комнату.
Бывшая комната свекрови. Здесь тоже много «черных пятен» – картины Марка на стенах, фотографии на тумбе и трюмо. Бельевой шкаф и кровать уже – свои. Их Марья поменяла через месяц после смерти Татьяны Игоревны…
Она бы поменяла все, но не решилась.
Марк продолжает приходить?..
Помогая себе подняться, опираясь на кровать трясущимися руками, Мария встала на ноги. Оглядела комнату.
Шкатулка на месте. Крышку вон! Колечко, серьги, две цепочки, ожерелье из речного жемчуга… Что еще могло понадобиться в этой квартире наркоману?!
Техника!
Уже совсем не замечая холода, в разъехавшемся от ползания на карачках халате Марья понеслась в студию. (Так, избавляясь от воспоминаний, она недавно стала называть их общую с Марком комнату-гостиную.) Подбежала к рабочему столу, распахнула дверцу тумбы – фотоаппарат на месте! Слава богу. И даже старенькая «мыльница» лежит тихонько в уголке. И две коробочки с использованными и новыми дисками и флешками.
Компьютер? Ноутбук?
На месте.
Деньги!!
Работая вольным стрелком, Марья часто получала гонорары в конвертах, налом, поскольку практически все бизнесмены в Российском государстве хоть чуть-чуть, но увиливают от налогов. Предпочитают не связываться с крупными агентствами, а договариваются со стрелками вроде Маши – таким не нужно оплачивать инфраструктуру, а только непосредственно работу. (Даже в кризис реклама была необходима многим – особенной популярностью пользовались затейливые плакатики с обещанием нереальных скидок.) Но кризис, как ни крути, все же – был. И доверять деньги на хранение банкам Марья мудро не решалась. Хранила их в «кубышке» или сразу тратила на технику, запас расходных материалов, джакузи, прочую радующую душу чепуху.
Конверт с деньгами был на месте: приклеен скотчем к задней стенке книжного шкафа.
Та-а-ак… Если Марк ничего не взял… то, может быть, как раз наоборот – подкинул еще какую-нибудь гадость?! Ведь пистолет-то он спрятал!
Из книжного шкафа на пол полетели книги. Из тумбы высыпались писчебумажные мелочи, блокноты, папки, скрепки, флешки, диски. Упала и разбилась фотографическая рамка…
С кожаного, цвета беж дивана улетели прочь расшитые подушки-думочки, Марья засунула руку в щель между подлокотником и сиденьем… Пальцы нащупали какой-то мягкий полиэтиленовый пакетик.
Маша выудила находку наружу… Небольшой, семь на десять пакетик с плотной защипкой поверху был заполнен снежно-белым порошком.
Уже понимая, что именно она обнаружила, едва смогла расщепить трясущимися руками плотно спаянные кончики, всунула внутрь палец и, вынув его уже измазанным в белом порошке, потерла десну под верхней губой.
Десна онемела. Маша опустилась на диван и свесила руки между колен, слепо глядя на замусоренный пол.
Марк ей наврал. Последний раз он звонил сюда Восьмого марта, поздравлял с праздником и говорил, что больше не колется – лечится.
Наврал.
Это он пять дней назад убил Покрышкина. Застрелил своего «снабженца», украл у него наркотики, потом подбросил пистолет под полотенца – припрятал. Вместе с дозой про запас… Что странно.
«Или, – Марья кисло усмехнулась, – Покрышкин накопил так много товару, что за один раз Марк все не уволок? Или перестраховался, чтобы «передоза» не получить… Соорудил тайничок в диване, решил вернуться, когда край настанет…»
Сволочь! Сволочь!! Сволочь!! Татьяну Игоревну до инфаркта довел, теперь решил жену со свету сжить?!
Нет уж, дудки! Не выгорит!
В расхристанном, спадающем халате Марья понеслась к туалету. Включила свет, откинула крышку унитаза…
От входной двери болезненно и резко ударил звонок. Рука Марьи дрогнула, и часть белого порошка просыпалась на ободок унитаза…
Суетливо смахивая наркотик туалетным ершиком, Марья озиралась на входную дверь, хорошо видимую через длинный коридор, спешила – второй звонок почти совпал с зашумевшим сливом воды.
Господи, да кого же это черт принес!!
Ругаясь и завязывая поясок халата, Мария подбежала к входной двери, глянула в глазок…
В небольшом тамбуре, огороженном от общей площадки дверью с давно выломанным замком, топтались трое мужчин.
Один из них был в милицейской форме старшего лейтенанта.
Мужчины переговаривались и, кажется, не слышали, как в коридоре за дверью прошлепали ноги в мягких тапочках. Высокий крупный парень в кожаной куртке держал поднятую руку возле кнопочки звонка.
Марья отпрянула от глазка, прижалась спиной к стене и впервые в жизни, на собственном опыте поняла, что ноги могут перестать двигаться у самой здоровой женщины. Тяжело стало даже устоять прямо, опираясь спиной о стену. Короткое прерывистое дыхание не наполняло легкие кислородом, в пустой голове бессвязно плавали мысли…
Пистолет!
Крадучись вдоль стены, озираясь, Мария заскользила к спальне.
Пистолет!!
От двери грянул взрыв звонка.
– Минуточку! Я не одета! – хрипло крикнула Маша, ворвалась в комнату и, подхватив с пола пистолет, выскочила на балкон.
От пистолета надо избавляться. Если бы Мария сама принесла его в милицию, если бы ей дали время подумать…
Но здесь, сейчас, все будет выглядеть ужасно плохо. Марья не раз сталкивалась с покойным Стасом, весь дом слышал их перебранки, угрозы – не оставишь мужа в покое, Покрышкин, куплю на рынке пистолет и пристрелю как собаку! Сотни раз грозила, из года в год, из месяца в месяц…
По балкону гулял сквозняк и солнце, Марья согнулась над ограждением, глянула вниз: на дорожке перед подъездом, возле милицейской машины стоял водитель. Курил, поглядывая по сторонам и никуда не торопился.
Даже если изловчиться и постараться зашвырнуть пистолет подальше в кусты под окнами, шум сбиваемой листвы, шлепок падения железа о землю обязательно привлечет его внимание.
Отпрянув, Мария тихонечко взвыла.
Что делать, что делать, что делать?!
От двери, подгоняя, гремели звонки.
Внизу невозмутимо покуривал шофер.
Подскочив к крайнему раздвижному блоку балконного остекления – какое счастье, что, заказывая новые окна, Татьяна Игоревна предпочла не пластиковые, а раздвижные алюминиевые конструкции! – Марья отодвинула в сторону стекло. Высунула руку далеко вперед, неудобно, до боли согнула ее в локте и зашвырнула пистолет на балкон соседей Покрышкиных. Туда, где пять дней назад нашли застреленного Стаса.
Потом стремительно вернулась в комнату. Посмотрелась в зеркало и намотала на почти высохшую голову первое попавшееся полотенце.
– Иду, иду! Перестаньте звонить!
Проходя мимо туалета, еще раз спустила воду в унитазе и прямо рукой, без всякой былой брезгливости, обтерла ободок унитаза.
Спокойствие наступило так же внезапно, как и недавний приступ паники. Ошпаренные испугом нервы как будто загрубели не хуже полосок переваренного в кипятке кальмара. Лицевые мышцы натянулись на скулах до омертвления, и, когда Маша открыла входную дверь, немые губы едва прошевелились, выталкивая вопрос:
– Чему обязана?
Мужчина в кожаной куртке раскрыл коричневую дерматиновую папку:
– Мария Анатольевна Лютая?
– Она самая, – кивнула Маша, давно, но мысленно вернувшая себе девичью фамилию Ложкина.
– Старший оперуполномоченный Алтуфьев, – представился мужчина и показал удостоверение.
– Чему обязана? – негнущимся чужим голосом повторила Маша. – Старший оперуполномоченный…
– Позволите войти? – начиная движение, протискиваясь в квартиру, спросил Алтуфьев.
– Пожалуйста, – посторонилась Марья.
Этого мужика в кожанке она уже видела пять дней назад, когда в качестве понятой присутствовала в соседней квартире при осмотре места происшествия. Тогда же этот господин спрашивал ее и всех – не видали ли чего, товарищи? Не слышали ли выстрела?
– Бубенцов, – оглянувшись, сказал уполномоченный старлею, – обеспечь понятых.
Молодой симпатичный блондин в форменной тужурке кивнул и ушел из поля зрения. Третий из визитеров достал из кармана корочку:
– Следователь прокуратуры Лапин Анатолий Яковлевич.
Мужика звали так же, как и папу. И это неприятно резануло по уху. Марья отошла в глубь коридора и поморщилась.
– Я веду дело об убийстве вашего соседа Станислава Покрышкина, – продолжал тем временем папин тезка. – Где мы можем поговорить, Мария Анатольевна?
– Проходите в комнату, – монотонно проговорила Маша. Она казалась себе насквозь одеревеневшей дубовой марионеткой, а не человеком, из которого, зацепившись за дуло пистолета, на соседний балкон перелетела бессмертная душа. Упала на какое-то вонючее наркоманское тряпье, скопившееся по углам балкона и, умирая, таяла под лучами майского солнца. – Проходите. Только у меня беспорядок.
– Что-то искали, Мария Анатольевна? – испытующе прищурился Алтуфьев, уже разглядывавший разгромленную комнату.
– Да. Важный документ, – бездушно и фальшиво подтвердила деревянная кукла.
– Нашли?
– Нет.
Папин тезка, не смущаясь, протопал по бардаку, раздвинул на письменном столе разбросанные мелочи, достал из папки бумажки и, пристроив их поверх папки, поглядел на хозяйку этого бедлама:
– Паспорт ваш можно, Мария Анатольевна?
– Да. Сейчас.
На негнущихся ногах Мария подошла к вороху документов на столе, одним пальцем расшвыряла верхние корочки и, подцепив паспорт, подвинула его к следователю.
Все – молча.
Застывший в центре комнаты Алтуфьев внимательно разглядывал обернутую в махровые банные одежды хозяйку и задумчиво то растягивал, то присобирал губы.
– Вы не ответили на мой вопрос, – догадалась, какой реакции от нее ждут, Марья. – Почему вы здесь?
Сказать по правде, даже этот простейший вопрос с трудом собрался в форму. Спокойствие оборачивалось убийственным равнодушием, позицией овцы, уже переступившей порог бойни. Если бы не пристальный, изучающий взгляд уполномоченного, Мария вообще упала бы на диван, закрыла лицо ладонями и замерла в ступоре – делайте что хотите, а меня оставьте.
Но так нельзя. Нельзя показывать испуг. Нужно быть уверенной, стать, заставить себя почувствовать уверенность, которой не было, и притвориться адекватной. Обиженной и негодующей. Пылко праведной и гневной.
В полном соответствии с фамилией Лютая Мария вздернула подбородок и скрестила руки на груди, убирая под мышки подрагивающие пальцы.
– Мария Анатольевна, нам поступил сигнал, – многозначительно и медленно потек голос из милицейских губ, – о том, что вы причастны к убийству гражданина Покрышкина…
– Я?! – перебивая, вскинулась Марья и ткнула себя пальцем в грудь с такой силой, что развязался и упал с головы на пол махровый тюрбан.
– Да, вы, – спокойно подтвердил оперативник. – Еще несколько дней назад, проводя опрос ваших соседей, мы слышали от них о ваших неприязненных отношениях с покойным. Вы, Мария Анатольевна, не один раз угрожали ему убийством.
Алтуфьев красноречиво задрал вверх брови – мол, что ответите, гражданочка? – и покосился на следователя – тезку батюшки, бодро заносившего данные гражданочки из паспорта в свои бумажки.
Марья выдавила из себя ухмылку:
– Ну. Предположим. Угрожала. Что дальше?
– А дальше вот что, – оторвался от писанины Лапин. – Получен сигнал о том, что вы не только убили гражданина Покрышкина, но и участвовали в распространении и сбыте наркотических средств.
– Что-о-о-о-о?! – Мария изогнула корпус, выпучилась на невозмутимого «тезку». – Вы что… товарищ-господин… с ума сошли?!
В комнату с важной напряженностью на лице заходили понятые: соседка по площадке баба Нюра и вездесущая, как пыль, стойкая, как ржавчина, сплетница Эльвира Генриховна.
Пожалуй, обе слышали из прихожей последние слова диалога, и лица их менялись. Баба Нюра с недоверчивой опаской покачивала головой; на юркой хомячьей мордочке Эльвиры Генриховны четко проступила готовность осуждать.
– Баба Нюра! – воскликнула хозяйка квартиры. —
Вы слышали, что он сказал?! Я помогала Стасу торговать наркотиками! – И развернулась к следователю:
– Так?! Гражданин начальник, я ничего не перепутала?! Я, Мария Анатольевна Ложкина – тьфу! Лютая! – участвовала в распространении наркотиков?!
Анатолий Яковлевич с усмешкой наблюдал за потугами и вертел в пальцах дешевую шариковую ручку – подобные концерты они с Алтуфьевым, поди, раз в сутки обязательно просматривали, – оперативник хмуро разглядывал приседающую в негодовании подозреваемую.
– Вы соображаете, что говорите?!
– Соображаем, Мария Анатольевна, соображаем, – ядовито, но с оттенком грусти отозвался следователь.
Мария картинно развела руками:
– Нет, ну удивительное дело…
– Да это нам впору удивляться, гражданочка! – взвился Алтуфьев. – Раз восемь на квартире у Покрышкина обыска проводили – и ни одного грамма, ни одной галечки! А тут сигнал, понимаешь ли, – наркотики Станислав Валерьевич хранил в квартире рядом…
– Что?! – аж подпрыгнула Маша.
– Да, да, рядом! В вашей, Мария Анатольевна, квартире. Муж ведь ваш тоже наркотиками баловался, да?
– Баловался! Черт его подери!
– А вы с Покрышкиным его снабжали – у воды да не напиться… Стасик у вас товар хранил, за постой отстегивал…
Марии казалось, что каждое слово оперативника оставляет в груди пробоину размером с кулак. Скоро места живого не останется… Но тут в разговор с тихого покашливания вступила добрейшая баба Нюра:
– Кхм, что-то вы тут в самом деле того… Путаете.
Алтуфьев замер с поднятой вверх рукой, как сбитый на лету сокол. (Жаль, не шлепнулся.) Баба Нюра продолжила:
– Маша со Стаськой воевала. Было дело. Но чтоб хранить… – покачала головой, – тут вы путаете.
Маша мужа к нему – боем! – не пускала.
Не приукрашивала соседка, правду говорила, бывало так, что Марья у мужа на пороге гирями в ногах висела. Оперативник посмотрел на следователя, тот поправил на носу очочки без оправы и выдал:
– Бывает не такое. При людях дерутся, наедине прибыль делят… Уловки, господа, уловки. И кстати, Мария Анатольевна, покажите-ка ваши руки.
– А задницу для полноты впечатлений вам не показать? – спросила «лютая» хозяйка квартиры и демонстративно скрестила руки на груди.
Обыск тянулся нескончаемо долго. Только через полтора часа приехал занятой хмурый кинолог с веселой собакой, но за это время Марья успела отпроситься в туалет.
Санузел тогда обыскали. Прощупали каждую плитку пола, но соизволение дали.
Маша качественно, на совесть облила унитаз и участок пола, куда мог просыпаться героин – или кокаин? – санитарным гелем, смыла следы уборки водой, и бедная овчарка долго чихала, когда ей предложили обнюхать удобства.
Возле кожаного дивана пес сделал однозначную стойку.
– Да, – равнодушно кивнула Марья, – когда-то здесь у мужа был тайник. Он прятал от меня в диване наркотики.
Алтуфьев безрадостно принял информацию к сведению, следователь запротоколировал ответ, казалось, что этот кошмар никогда не кончится: чужие люди копошились в чистом и грязном белье, на кухне звякнула и разбилась чашка, собака Найда исследовала мокрым носом коробку рафинированного сахара…
Уходя из квартиры, батюшкин тезка извинился за причиненное беспокойство.
– Машенька, – со сладчайшей вредностью в голосе, косясь на следователя, пропела баба Нюра, – хочешь, я останусь, помогу убраться? Тебе здесь весь дом вверх тормашками перевернули…
– Спасибо, баба Нюра, – мучаясь от каждой лишней секунды присутствия в доме посторонних людей, отказалась Марья. – Я как-нибудь сама…
– Ну понимаю, понимаю, – напевно плеснула ядом соседка, – после такого на людей смотреть тошно будет…
В квартире наконец-то стало тихо. Марья добрела до разоренной аптечки, выщелкнула из обертки таблетку цитрамона, но принимать лекарство от головной боли вдруг раздумала. Достала из бара бокал и бутылку бренди и, совершенно не морщась, как воду, выпила приличную дозу.
«Боже, за что мне это?!»
Спутанные, высохшие без расчески волосы облепили голову перекрученными рыжими жгутами, и не было сил, желания или повода приводить себя в порядок, смотреться в зеркало. Разгромленной, грязной, затоптанной чужими ногами квартире было все равно, как выглядит ее хозяйка. Разбитая любимая чашка не вызвала даже секундного сожаления.
«Боже, за что мне это?! Почему Марк так поступил со мной? Чем, чем я заслужила?!»
Марья легла на постель поверх полосатого тигрового пледа, замоталась в него, как в кокон, и, подтянув ноги в животу, уставилась в затемненное верхушками берез окно.
Расплата. Возмездие за годы слепоты, неумного доверия и нежелания взглянуть на вещи трезво.
Такое случается в любящих семьях. Он врет и горделиво думает – провел! Он так доволен, так верит в собственную ложь, она… она все видит. Но так желает верить, что даже бровью не ведет, выслушивая байки: как страус прячет голову в песок, забивает им глаза и уши и молит, чтобы каждое, любое слово, запорошенное песком, вдруг стало – правдой.
Марья слишком поздно начала скандалить. Терпеть не выносила выяснения отношений, не поджидала у дверей, не всматривалась в остекленевшие зрачки, не добивалась, не хотела… Опоздала.
Теперь расплачивается.
Когда-то давно молоденькая провинциалка приехала поступать в Строгановское. (А куда еще податься амбициозной деве с дипломом местечкового художественного училища? Конечно, в Строгановку, конечно, в центр…)
И конечно, провалилась.
Но прежде, гуляя между вступительными экзаменами по коридорам МХСУ, встретила ХУДОЖНИКА. Марк заглянул случайно в альма-матер, невнимательно познакомился с рыжеволосой абитуриенткой и сделал ей почти внимательный дежурный комплимент:
– Натура Тициана. Позировать не пробовали?
И Маша Ложкина влюбилась насмерть.
Нет, даже не влюбилась. Она воткнулась в Марка со всего размаха и, как гвоздь, вбитый в древесину подрастающего дуба, обросла его плотью, его сущностью по самую шляпку. И уходила вглубь, и застревала навсегда.
Иногда она себя сравнивала даже с глупой занозой, воткнувшейся в ладонь умелого хирурга. Тогда она могла только надеяться: извлечет ее Марк из своего нутра – совершенно безболезненная для пациента хирургическая операция – или позволит остаться? Любое решение оставалось только за Марком. Великим и ужасным до страха, до дрожи – гениальным.
Куда все делось?
Гению простительны слабости, с натяжкой позволено безволие, но отсутствие работоспособности – губительно абсолютно, поскольку есть ничто. Ничто не выходит из-под кисти, ничто не висит в галереях, пустое место невозможно ни представить, ни продать. Как пустоту.
И тогда по все законам вакуума гения заполняют нытье, водка и героин.
Будь проклят Стас Покрышкин! Друг детства, лукавый искуситель – сволочь!
Вначале неопытная провинциальная невеста не обращала внимания – покуривают парни легкие наркотики. Мажут носы кокаином.
Столица – так живет?
Возможно. Возможно, так живет. Богема, полуночные разговоры о прекрасном, вязь из красивых слов, из выпуклых фамилий, терминов – Марья, ты обеспечь закусочку полегче. Маш, сбегай в магазин. Машуля, ты на работу собираешься устраиваться?
Потом неудача с выставкой. Потом марихуану заменил героин.
«Когда я сделала ошибку?!»
Когда стала наказывать мужа невниманием, вместо того чтобы драться?
Нет. В то время было уже поздно. Марк отстранился первым. Ушел куда-то в свои наркотические миры еще задолго до обиженного молчания Марьи. Его не задевало даже полное отсутствие самого примитивного супружеского секса. Он вовсе не заметил, что Марья после смерти Татьяны Игоревны перебралась спать в ее комнату…
А потом совсем ушел.
Собрал в одночасье вещи и, пока Маша была на работе – исчез. Даже адреса, контакта не оставил.
Да Марья, по сути дела, его и не искала. По времени уход мужа совпал с увольнением из рекламного агентства…
И вот сейчас – вернулся. Не к ней, а только для того, чтобы застрелить бывшего одноклассника и подбросить бывшей (только де-факто) жене «горячее» оружие.
Марк отомстил Покрышкину? Или целенаправленно явился – обокрасть? Он знал, где старый приятель держит наркотики, выгреб все заначки, а часть оставил в диване про черный день?
Хотя… Пожалуй, нет. Покрышкин хитрый гад, много дури в доме никогда не держит… Не держал… Всегда успевал небольшой запасец смыть в туалет, пока милиция с обыском в железную дверь колотилась…
И с чего это Марк оставил в диване наркотики – непонятно… Он все задумал из-за них.
Или – первично убийство?
А пистолет? Зачем Марк спрятал пистолет?! Почему не выбросил его, например, в помойный ящик или канализационный люк?!
Он – принял дозу? «Поплыл»?.. И стало лень таскать в кармане ствол?
Может быть, оружие он взял у кого-то на время и его надо было отдавать? Затем Марк спрятал пистолет под полотенцами? Хотел вернуться? Наркоманы славятся необъяснимыми поступками…
Господи, дай силы не сойти с ума!
Бесконечные мысли согрели не только голову, но и все тело, Марья выпросталась из пледа, встала с кровати и вышла на балкон.
Уже совсем жаркое майское солнце сползало за крышу дома напротив. Во дворе занята каждая лавочка, пенсионерки греют косточки и смотрят на шумных, готовых к каникулам детей.
Скоро лето. Любимая пора.
Кошмар. Придется ждать ночи и лезть за пистолетом через ограждение балконов.
Или не лезть? Дождаться, пока приедет мама Ста-са, и напроситься в гости? Сказать, что, например, трусы на их балкон ветром забросило?
Но когда приедет тетя Света? В этой квартире она три года уже появляется редко. Переехала к сестре в Тушино, махнула на сына рукой…
(А ведь прежде даже словечка дурного по адресу Стаса не позволяла. Тоже – верила. Любила.)
А когда, приехав домой пять дней назад, увидела в комнате мертвого сына, чуть Богу душу не отдала… После похорон закрыла квартиру на все запоры и сказала – буду продавать… Воспоминаний много, а «черные дыры» она, судя по всему, развешивать по стенам не умеет…
Эх, надо было ей Стасика еще в школе как сидорову козу пороть! Марк говорил, Покрышкин с восьмого класса начал коробки с дурью таскать.
Сволочь!
Марья составила расписание на ближайшее время: уборка квартиры, короткий сон, физические упражнения по преодолению балконных барьеров. Заставила себя причесаться и съесть пару бутербродов и взялась приводить жилище в божеский вид.