Эра Дракулы

Original title:

Anno Dracula

by Kim Newman

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© 2011 by Kim Newman

«This edition published by arrangement with Antony Harwood Limited and Synopsis Literary Agency».

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2024

* * *

Нил Гейнман. Предисловие

Время – штука странная, и я не уверен, куда оно подевалось.

Когда-то мы были молоды, и кажется, даже не так уж и давно, хотя на самом деле, конечно, это не так. Когда мы встретились, в 1983 году, Киму было двадцать три, а мне – двадцать два; он уже выбрал свой платонический идеал того, как должен выглядеть (а именно с иголочки одетым путешественником во времени, прибывшим из Эдвардианской эпохи и косплеящим того Кима Ньюмана, какой он есть сегодня), а я только через шесть лет выберу ту модную катастрофу, с которой свяжу жизнь. (Однажды нас опишут в романе Йена Синклера как «волосатую ретроспективу», но это будет еще не скоро.)

В общем. Мы были молоды, Ким и я, много писали всякого, у нас были огромные планы и великие амбиции. Ким работал кинокритиком, в основном для «Городских границ» и «Ежемесячного бюллетеня» Британского института кино, я же писал для всех, кто заплатит, то есть по большей части брал интервью у писателей для, культурно выражаясь, «мужских журналов».

Вместе мы составили книгу цитат под названием «Ужасно до невероятия», а потом написали еще несколько вещей, в основном юмористических статей для всех, кто хотел дать нам денег. Мы просто кишели идеями. Писали – пару раз вдвоем, иногда впятером – в комнате Кима в квартире на Масвелл-Хилл, забитой, прямо как ТАРДИС, таким количеством видеокассет, книг (именно там я прочитал собрание EC Comics, сидел всю ночь, не спал, пока соседи Кима по квартире веселились до утра), пресс-релизов и киноартефактов, что это, на первый взгляд, казалось невозможным. Вместе мы выдумывали юморески, и у нас получалось. А вот когда попытались сочинить вдвоем рассказ, вышло из рук вон плохо, и мы оба это поняли, хотя тут важно отметить, что действие в тексте крутилось вокруг вампиров. (Оглядываясь назад – мы бы, наверное, справились лучше, если бы начали с сюжета.)

Ким понимал, как надо рассказывать истории, лучше, чем все, кого я встречал до того, и мне пришлось бежать быстро, чтобы держаться с ним вровень. Примерно тогда же нас попросили сочинить парочку сюжетов дешевых фильмов для второсортного продюсера, мы так и сделали. Заказчику все не понравилось, и Ким, который ничего не тратит зря и ничего не забывает, позже превратил эти задумки в романы.

Впервые он упомянул о мире, где Дракула победил, в 1984 году (мне так кажется). Тогда мы работали над «Ужасно до невероятия» и размышляли над тем, не написать ли нам вместе роман. Идея мне понравилась. Я был совершенно пленен тем, как метафора вампиризма неожиданно может стать метафорой общества, правительства и управления, образом окопных боев Первой мировой войны в мире, контролируемом вампирами, где старейшины вампиров эксплуатируют молодых солдат, а потом отправляют их на смерть. (Ким, который разбирался в политике куда лучше меня, все это увидел сразу.) Возможно, нам следовало что-то с этим сделать, но у нас было столько идей, столько всего, что мы хотели воплотить в жизнь, к тому же обоих ждали книги и статьи, за которые уже платили.

Но хорошие идеи как Дракула – они никогда не умирают по-настоящему. И для того, что собирался сделать Ким, были прецеденты.

Американский писатель Филип Хосе Фармер создал серию книг, известных как цикл «Семья из Ньютоновой пустоши», в ней он представил своеобразную единую теорию поля для литературы, которую любил. Вы когда-либо интересовались, что объединяет Шерлока Холмса и Дока Сэвиджа или какое отношение к ним имеет Тарзан? Фармер свел их вместе. Похожим образом Дэвид Томсон – писатель, который, как и Ким, был кинокритиком, – создал в своем романе «Подозреваемые» целый мир, построенный на основе образов и жизни киноперсонажей, пришедших по большей части из фильмов жанра «нуар». В нем мы видим любовников и детей, смерти и взаимоотношения, которые связывают героев фильмов, и понимаем, как они все действуют в одном пространстве. Джордж Макдональд Фрэзер в книгах о Флэшмене, описывая приключения своего мошенника, успешно выводил литературных и исторических персонажей на одну сцену. Подозреваю, что Ким вдохновлялся своими предшественниками, но я совершенно уверен, что, даже если бы их не существовало, он бы справился и сам. Понимаете, у него такой склад ума. В конце концов, его первый роман, «Ночной мэр», описывал объединенную реальность нуара 1940-х годов.

Так что, когда наш общий друг Стив Джонс попросил у Кима рассказ для «Большой книги о вампирах», тот взял идею о победившем Дракуле, сочинил для нее сюжет и написал повесть под названием «Красная власть». Блестящая, она была подлинным воплощением таланта Ньюмана. А потом он взял этот скелет, облек его в плоть, и история превратилась в «Эру Дракулы».

В «Эре Дракулы» есть (вымышленный) Джек-потрошитель вместе с другими персонажами из «Дракулы» Брэма Стокера. Лулу, первая жертва Джека, пришла из «Ящика Пандоры», там ее сыграла Луиза Брукс. Вы встретите в тексте людей, созданных воображением сэра Артура Конан Дойла и Герберта Уэллса, а также целую кучу сыщиков и охотников за призраками. Ким заимствует персонажей повсюду – от «грошовых ужасов» до эдвардианских историй о вампиризме, от фильмов ужасов студии «Хаммер» до сверхъестественных мыльных опер, даже из «Агентов А.Н.К.Л.». (Если происхождение некоторых из них останется для вас загадкой, то это, возможно, альтернативные версии героев, которых Ким создал под псевдонимом Джек Йовил для вселенной «Вархаммера»).

И тем не менее это полноценный роман, а не просто игра в угадайку. Сильный роман, потому что Ким – замечательный писатель, у текста есть зубы, и он прекрасно кусается. Также он породил другие книги (мне особенно нравится цикл коротких историй, который Ким превратил в роман под названием «Джонни Алукард») и рассказы, а также серию комиксов.

Сила Кима Ньюмана как писателя кроется в его точности и понимании того, что он делает. Он великолепный автор, но великолепие всегда должно быть о чем-то, или же оно превращается в техническое упражнение. С циклом про эру Дракулы Ким нашел идеальный способ поговорить о любви, власти и боли, о политике и эксплуатации, об искусстве, использующем существующую литературу и кинематограф как приправу, но никогда в качестве основного блюда. Эти истории становятся зеркалом, в нем мы видим себя, чего вампиры, естественно, сделать не могут.

Существует альтернативная вселенная, в которой я соавтор «Эры Дракулы» и всего цикла, и я так рад, что живу в этой, где могу просто читать и перечитывать книги, в которых Ким расправляет кожистые крылья и летит, как летучая мышь, позволяя нам увидеть то, что он обожает, заставляя с сомнением взглянуть на наш собственный мир и задуматься о том, кто бы из нас отрастил клыки, а кто – заточил колья.

Нил Гейман

Бостон/Сиэтл, 2022

Эра Дракулы

Для Стива Джонса, книжного хранителя вампиров

«Мы, секлеры, по праву гордимся своим родом – в наших жилах течет кровь многих храбрых поколений, которые дрались за власть как львы. Здесь, в водовороте европейских племен, угры унаследовали от исландцев воинственный дух Тора и Одина, а берсерки вели себя на морском побережье Европы, Азии, да и Африки так жестоко, что люди принимали их за оборотней. Придя сюда, они столкнулись с гуннами, в воинственном пылу прошедшими по этой земле, подобно огненному смерчу, и погубленный ими народ решил, что в их жилах течет кровь старых ведьм, изгнанных из Скифии и совокупившихся с бесами пустыни. Глупцы, глупцы! Какие бес или ведьма могли сравниться с великим Аттилой, кровь которого течет в моих жилах? Удивительно ли, что мы – племя победителей? Что мы горделивы? А когда мадьяры, лангобарды, авары, болгары и турки хлынули на наши границы, разве не мы оттеснили их с нашей земли? Стоило ли удивляться тому, что Арпад и его легионы, пройдя через всю Венгрию и достигнув границы, споткнулись о нас? А когда мадьяры хлынули на восток, то они, победители, признали свое родство с секлерами и много веков доверяли нам охрану границ с Турцией. А это нелегкое дело – бесконечные заботы по охране границы; как говорят турки, „даже вода спит, а враг никогда не дремлет“. Кто отважнее нас во времена „четырех наций“ бросался в бой с численно превосходящим противником или по боевому зову быстрее собирался под знамена короля? Когда был искуплен наш великий позор – позор Косова, где знамена валахов и мадьяр склонились перед мусульманским полумесяцем, кто же, как не один из моих предков – воевода, – переправился через Дунай и разбил турок на их земле? Это был истинный Дракула! К несчастью, после крушения доблестного воеводы его недостойный родной брат продал своих людей туркам и навлек на них позор рабства! ‹…› И опять же, когда после Мохачской битвы было сброшено венгерское иго, вожаками были мы – Дракулы, наш дух не мог смириться с несвободой. Эх, юноша, секлеры (а Дракулы – их сердце, мозг и меч) могут похвалиться древностью своего рода, недоступной этим новоиспеченным династиям Габсбургов и Романовых. Дни войны миновали. Кровь в эти дни позорного мира слишком драгоценна, а слава великих народов – не более чем старые байки».

Граф Дракула

«Я основательно изучил все попавшие ко мне в руки бумаги, имевшие отношение к этому монстру; и чем больше вникал в них, тем больше убеждался в необходимости его уничтожить. В них много говорится о его успехах, и видно, что он осознает свое могущество. В результате исследований моего друга Арминия из Будапешта удалось выяснить, что в жизни это был необыкновенный человек: одновременно солдат, государственный деятель, алхимик, – алхимия в те времена считалась вершиной научного знания. Он обладал большим умом и знаниями, а сердце его не ведало страха и угрызений совести. Граф даже учился в Шоломансе, школе дьявола, и не было такой науки в его время, которой бы он не превзошел. Что ж, после физической смерти его умственная мощь сохранилась, лишь слегка ослабела память. Конечно, кое в чем его интеллект – на примитивной стадии, однако способен к быстрому развитию. Граф экспериментирует, и вполне успешно. И не попадись мы на его пути, он, вероятно, стал бы – а в случае нашего поражения и станет – отцом или родоначальником нового вида, который будет существовать „в смерти“, а не „в жизни“».

 

Абрахам Ван Хелсинг^[1]

Глава 1. В тумане

Дневник доктора Сьюарда (ведется в фонографической форме)

Прошлой ночью роды оказались успешнее прочих. Гораздо проще, чем неделю назад. Возможно, с должным усердием и терпением все станет лучше. Но по-настоящему легко не будет никогда. Не будет… никогда.

Прошу прощения: так трудно держать мысли в порядке, а этот чудесный прибор не прощает ошибок. Я не могу зачеркнуть поспешно вырвавшиеся слова или вырвать испорченную страницу. Цилиндр вращается, игла гравирует, и мои бессвязные речи навеки застывают в безжалостном воске. Великолепные устройства, так же как и чудесные лекарства, отягощены непредсказуемыми побочными эффектами. В двадцатом веке новые способы фиксации человеческой мысли могут повлечь за собой лавину бесполезных размышлений. «Brevis esse laboro»^[2], как сказал бы Гораций. Я знаю, как описывать историю болезни. Для грядущих поколений это будет интересно. Теперь же я работаю при закрытых дверях и прячу цилиндры с тем, что осталось от моих записей. Судя по всему, моя жизнь подвергнется серьезной опасности, если эти дневники станут достоянием общественности. Хотел бы я, чтобы однажды мои мотивы и методы оказались ясны и всем известны.

Ну ладно.

Объект: женщина, между двадцатью и тридцатью годами. С уверенностью могу сказать, что мертва она недавно. Профессия: очевидна. Местонахождение: Чиксэнд-стрит, тупик Брик-лейн, напротив улицы Флауэр-энд-Дин. Время: чуть за пять после полуночи.

Я скитался около часа в тумане, густом, словно пролитое молоко. Такая погода прекрасно подходит для моей работы. Чем меньше видишь, что стало с городом за прошедший год, тем лучше. Как и все остальные, я сплю днем и тружусь ночью. По большей части мною овладевает лишь дремота; кажется, прошли годы с тех пор, как я испытывал блаженство настоящего сна. Теперь все дела творятся во тьме. Правда, здесь, в Уайтчепеле, ничего особо не изменилось.

На Чиксэнд-стрит висит эта проклятая голубая дощечка, прямо на доме 197, одном из прибежищ графа. Здесь лежат шесть ящиков с землей, которым он и Ван Хелсинг придавали столь много суеверной и, как выяснилось впоследствии, ничем не оправданной значимости. Предполагалось, что лорд Годалминг уничтожит их, но мой благородный друг не справился с задачей, впрочем как и со всем остальным. Я стоял под табличкой, не в силах разобрать надпись на ней, размышлял о наших ошибках, когда мое внимание решила привлечь мертвая девушка.

– Мистер… – позвала она. – Мис-с-стер…

Когда я повернулся, она убрала перьевое боа с горла, открыв шею и грудь туманно-белого цвета. Живая женщина уже дрожала бы от холода. Эта же стояла под лестницей, ведущей к входу на второй этаж, где светился красный фонарь. Позади нее, скрытая отрывистыми тенями ступеней, виднелась еще одна дверь, словно погрузившаяся в мостовую. Ни одно из окон поблизости не горело. Мы стояли на островке видимости в море мрака.

Я пересек улицу, взбивая носками туфель желтые вихри в низко лежащем тумане. Поблизости никого не было. Откуда-то доносились звуки шагов, но нас скрыла молочная пелена. Вскоре первые колья рассвета выгонят последних «новорожденных» с улиц. Несмотря на обычаи своего вида, мертвая девушка припозднилась. Опасно припозднилась. Похоже, она слишком сильно нуждалась в деньгах и выпивке.

– Такой симпатичный джентльмен, – заворковала вампирша, взмахнув рукой, острые ногти рассекли клочки белесой мглы.

Я попытался рассмотреть черты ее лица, и оно показалось мне излишне худым, но привлекательным. Она слегка склонила голову, чтобы увидеть меня, локон волос цвета сажи упал с белой щеки. В красно-черных зрачках виднелся интерес и голод. А еще искра полуосознанного понимания, граничащего с презрением. Когда Люси – мисс Вестенра, да святится память ее – ответила отказом на мое предложение, я заметил, как такое же выражение мелькнуло в ее глазах.

– …и утро столь близко.

Она была не из Англии. Судя по акценту, я бы назвал ее немкой или австриячкой по рождению. Намек на «ч» в «чентльмен», «близко», произнесенное с упором на «з». Лондон принца-консорта от Букингемского дворца до Бакс-роу^[3] – это выгребная яма Европы, забитая отбросами полудюжины княжеств.

– Подойдите и поцелуйте меня, сэр.

Я замер на мгновение, просто смотрел на нее. Мне попалась красивая тварь, приметная. Ее сверкающие волосы были коротко подстрижены и покрыты лаком почти на китайский манер, застывшая челка походила на щиток римского шлема. В тумане красные губы казались черными. Как и все вампиры, она слишком легко улыбалась, приоткрывая острые, похожие на осколки жемчуга зубы. Облако дешевых духов висело в воздухе, тошнотворно скрывая смрад нежити.

Улицы грязны, это открытые канализационные стоки порока. Мертвые повсюду.

Девушка мелодично засмеялась, звук как будто вырвали из какого-то механизма, она подозвала меня ближе, еще больше приспуская боа, топорщащееся редкими перьями. Ее смех снова напомнил мне о Люси. Люси, когда она была еще жива и не стала тем жаждущим крови существом, что мы прикончили на кладбище Кингстед. Три года назад, когда один Ван Хелсинг верил…

– Вы подарите мне поцелуй? – пропела она. – Всего лишь легкий поцелуй.

Ее губы приняли форму сердечка. Сначала к моей щеке прикоснулись ногти, только потом пальцы. В нас не осталось ни капли тепла: мое лицо превратилось в ледяную маску, ее персты иглами кололи замерзшую кожу.

– Кто виноват, что ты стала такой? – спросил я.

– Удача и один добрый джентльмен.

– А я – добрый джентльмен? – Я стиснул ручку скальпеля, лежащего в кармане брюк.

– О да, очень добрый. В этом я разбираюсь.

Я прижал инструмент плашмя к бедру, чувствуя холод серебра сквозь тонкую ткань.

– У меня есть омела^[4], – сказала мертвая девушка, вытаскивая веточку из корсажа и держа ее над собой, а потом спросила: – Поцелуй? Всего лишь пенни за поцелуй.

– Рановато для Рождества.

– Для поцелуя всегда есть время.

Девушка тряхнула веткой, ягоды закачались безмолвными колокольчиками. Я запечатлел поцелуй на ее красно-черных губах и вынул нож, держа его под пальто. Почувствовал остроту лезвия сквозь перчатку. Ее щека холодила мое лицо.

В последний раз, на Хэнбери-стрит, я научился – Чэпмен, в газетах было ее имя, Энни или Энн – делать все быстро и точно. Горло. Сердце. Требуха. Потом отрезать голову. Чтобы прикончить тварь. Чистое серебро и чистая совесть. Ван Хелсинг, введенный в заблуждение фольклором и символизмом, всегда говорил о сердце, но сгодится любой другой жизненно важный орган. До почек достать легче всего.

Я тщательно готовлюсь, прежде чем отправиться на охоту. Полчаса сижу, позволяя себе вновь осознать боль. Ренфилд мертв – мертв на самом деле, – но безумец оставил отпечатки зубов на моей правой руке. Полукруг глубоких отметин выскоблен уже множество раз, но до конца рана не заживет никогда. В случае с Чэпмен я был несколько одурманен настойкой опия, а потому не смог точно нанести удар. Не помогло даже то, что я научился резать левой рукой. Промахнулся мимо главной артерии, и существо успело заверещать. Боюсь, я потерял над собой контроль и превратился в мясника, хотя должен оставаться хирургом.

Прошлой ночью все получилось гораздо лучше. Девушка столь же упорно цеплялась за жизнь, но в то же время я почувствовал, как она приняла мой дар. В конце концов ей стало лучше оттого, что душа ее очистилась. Серебро нынче достать трудно. Вся монета или золотая, или медная. Я припас немало трехпенсовиков, и пришлось пожертвовать обеденным сервизом моей матушки. А инструменты у меня остались еще с дней службы в Перфлите. Теперь все лезвия посеребрены, стальная сердцевина кроется внутри убийственного серебра. В этот раз я выбрал скальпель для анатомического вскрытия. Думается, в моем деле вполне уместен инструмент, использующийся для препарирования трупов.

Мертвая девушка пригласила меня к своей двери и поддернула вверх юбки, обнажив стройные белые ноги. Мне понадобилось время, чтобы расстегнуть ей блузку, ибо пальцы обжигало от боли и они путались.

– Твоя рука?

Я протянул неуклюже обернутую в перчатку дубинку и попытался выдавить из себя улыбку. Вампирша поцеловала напряженные костяшки, тогда как другая моя ладонь выскользнула из-под пальто, твердо сжимая скальпель.

– Старая рана, – ответил я. – Не стоит внимания.

Она улыбнулась, и я быстро провел серебряным лезвием по ее шее, твердо нажимая большим пальцем, глубоко взрезая девственно-мертвую плоть. Глаза существа расширились от шока – серебро приносит сильную боль, – и девушка испустила длинный выдох. Тонкие ручейки крови брызнули и заструились дождем по окну, испятнали ей кожу на ключицах. Одна-единственная капля крови выступила в уголке рта.

– Люси, – произнес я, вспоминая…

Я придержал девушку, телом заслоняя от взглядов прохожих, и сквозь корсет скользнул скальпелем в сердце. Почувствовал, как она вздрогнула и обвисла, бездыханная. Я положил тело в углубление портика и завершил роды. В ней было очень мало крови, она сегодня не ела. Я рассек корсет, легко вспоров дешевый материал, обнажил пронзенное сердце, отделил кишечник от мезентерия, вытащил наружу примерно ярд толстой кишки, удалил почки и часть матки. Потом расширил первый разрез. Оголив позвоночник, принялся раскачивать болтающуюся голову взад-вперед, пока позвонки не отделились друг от друга.

Глава 2. Женевьева

Шум проник в темноту. Кто-то барабанил в дверь. Настойчивые, повторяющиеся удары. Мясо и кости против дерева.

Во сне Женевьева вернулась в дни своего детства, во Францию Короля-Паука, La Pucelle^[5] и монстра Жиля^[6]. «Теплой» она была дочерью лекаря, а не потомством Шанданьяка. До превращения, до Темного Поцелуя…

Дьёдонне^[7] провела языком по зубам, от сна подернутым пленкой. Во рту чувствовалось послевкусие собственной крови, тошнотворное и слегка возбуждающее.

В вечерних грезах деревянная колотушка била по обломанной посередине дубине с железным наконечником. Английский капитан прикончил ее отца-во-тьме; пришпилил Шанданьяка^[8], как бабочку, к окровавленной земле. Практически незаметная стычка Столетней войны. Тех варварских времен, которые, надеялась Женевьева, заслуженно отошли в мир иной.

Стук не умолкал. Она открыла глаза, взгляд упал на грязное стекло слухового окна. Солнце еще не зашло. Сны утекли мгновенно, и Женевьева проснулась столь резко, словно ей в лицо плеснули галлон ледяной воды.

Наступила тишина.

– Мадемуазель Дьёдонне, – закричал кто-то. Обычно причиной столь бесцеремонных срочных вызовов оказывался директор, но не в этот раз. Впрочем, голос она узнала. – Откройте. Скотленд-Ярд.

Женевьева села, простыни упали. Она спала на полу в нижнем белье, прямо на покрывале, постеленном на грубых досках.

– Еще одно убийство Серебряного Ножа.

Она отдыхала в своем маленьком кабинете, расположенном в Тойнби-холле^[9]. То было вполне безопасное место, не хуже прочих, чтобы провести пару дней каждого месяца, когда слабость одолевала ее и приходилось делить с мертвыми их сон. Комната, расположенная на верхнем этаже, с крохотным слуховым оконцем и дверью, запирающейся изнутри, вполне годилась для своих целей, так же как гробы и склепы служили потомству принца-консорта.

Женевьева успокаивающе заворчала и закашлялась, стук прекратился. Тело, которым не пользовались несколько дней, потрескивало, потягиваясь. Солнце скрылось за тучей, и боль тут же ослабла. Дьёдонне встала во тьме и провела руками по волосам. Облако ушло, и ее силы тут же иссякли.

– Мадемуазель?

Удары возобновились. Молодые всегда нетерпеливы. Когда-то и она была такой же.

Женевьева сняла с крюка платье из китайского шелка и завернулась в него. Одеяние, согласно этикету, явно не приличествующее для встречи со столь нетерпеливым джентльменом, но сойдет. Правила поведения, так много значившие еще несколько лет назад, все больше теряли важность. «Новорожденные» спали в забитых землей гробах прямо в Мэйфере и охотились стаями на Пэлл-Мэлл. В этом сезоне подобающая форма обращения к архиепископу мало кого заботила.

Дьёдонне отодвинула засов, но следы сонного тумана еще не развеялись. Снаружи умирал вечер; она не будет чувствовать себя нормально, пока ночь не вступит в свои права. Женевьева открыла дверь. Коренастый «новорожденный» стоял в коридоре, одетый в длинное пальто, похожее на плащ, нервно перекладывал котелок из руки в руку.

– Лестрейд, в самом деле, неужели вас нужно приглашать в каждое новое жилище? – поинтересовалась Женевьева. – Для представителя вашей профессии это было бы крайне неудобно. Ну, входите, входите…

Она впустила внутрь человека из Скотленд-Ярда. Заостренные зубы выступали у него изо рта, их не могли скрыть даже полуотросшие усы. «Теплым» он походил лицом на крысу; редкая растительность под носом только усиливала сходство. Уши его изменились, став длинными и заостренными. Как и большинство «новорожденных» из кровной линии принца-консорта, Лестрейд еще не обрел окончательной формы. Он носил темные очки, но алые точки, светившиеся под линзами, говорили о внимательном, зорком взгляде.

Инспектор положил шляпу на стол и затараторил:

– Прошлой ночью на Чиксэнд-стрит. Это была настоящая бойня.

– Прошлой ночью?

– Прошу прощения. – Он задержал дыхание, отдавая должное ее сонному состоянию. – Сегодня семнадцатое. Сентября.

– Я спала три дня.

Женевьева открыла шкаф и осмотрела несколько нарядов, висевших внутри. Костюмов на все случаи жизни тут явно не хватало. Хотя, по здравому разумению, вряд ли в ближайшем будущем ее пригласят на королевский прием. Из драгоценностей осталось лишь маленькое распятие, принадлежавшее отцу, которое она носила редко, опасаясь расстроить каких-нибудь чувствительных «новорожденных» с глупыми идеями.

– Я счел наилучшим поднять вас. Все нервничают. Настроения самые тревожные.

– Вы были совершенно правы, – ответила она и потерла глаза, избавляясь от пленки сна. Даже последние лучи солнечного света, просачивавшиеся сквозь грязный квадрат стекла, казались сосульками, вонзавшимися прямо в лоб.

– Когда солнце зайдет, – продолжил Лестрейд, – наступит столпотворение. Может разразиться еще одно Кровавое воскресенье. Некоторые говорят, что вернулся сам Ван Хелсинг.

– Принцу-консорту это понравилось бы.

Инспектор покачал головой:

– Это всего лишь слухи. Ван Хелсинг мертв. Его голова покоится на пике.

– А вы проверяли?

– Дворец находится под постоянной охраной. Принц-консорт повсюду расставил своих карпатцев. Нашему роду всегда нужно быть настороже. У нас столько врагов.

– Нашему роду?

– Не-мертвым.

Женевьева чуть не рассмеялась.

– Я не из вашего рода, инспектор. Вы – потомок кровной линии Влада Цепеша, а я – Шанданьяка. Мы в лучшем случае кузены.

Детектив пожал плечами и фыркнул. Родство мало что значило для лондонских вампиров, Женевьева это понимала. Даже в третьем, десятом или двенадцатом отдалении всем им отцом-во-тьме приходился Влад Цепеш.

– Кто? – спросила она.

– «Новорожденная» по фамилии Шон. Лулу. Обыкновенная проститутка, как и все остальные.

– Она какая по счету?.. Четвертая?

– Никто не знает. Желтая пресса уже вытащила из могилы каждое нераскрытое убийство в Ист-Энде за последние тридцать лет и положила к ногам Уайтчепельского Убийцы.

– А в скольких уверена полиция?

Лестрейд опять фыркнул.

– Мы не уверены даже в том, что Серебряный Нож причастен к убийству Шон. По крайней мере, пока не будет проведено дознание, хотя я бы поставил на это свою пенсию. Я приехал к вам прямо из морга. Почерк тот же самый. А так – Энни Чэпмен и Полли Николс на прошлой неделе. Существуют различные мнения по поводу двух других женщин, Эммы Смит и Марты Тэбрэм.

– А что думаете вы?

Лестрейд прикусил губу.

– На счету Серебряного Ножа только три жертвы. Во всяком случае, из тех, о которых мы знаем. Смит подстерегли, ограбили и посадили на кол головорезы из Старого Джейго. Предварительно изнасиловав. Обыкновенное разбойное нападение, совершенно не похожее на работу нашего парня. А Тэбрэм была «теплой». Серебряного Ножа интересуем только мы. Вампиры.

Женевьева поняла.

– Это человек ненавидит нас, – продолжил Лестрейд, – и ненавидит страстно. Убийства, возможно, были совершены в неистовстве, но в них есть холодность. Он убивает прямо на улицах, в полной темноте. Не просто режет тела жертв, а расчленяет, анатомирует. А вампиров не так-то легко убить. Наш человек не простой безумец. У него есть причина.

Инспектор явно принимал эти преступления близко к сердцу. Уайтчепельский Убийца оставлял глубокие раны. От недопонимания «новорожденных» бросало то в одну, то в другую крайность, они корчились от распятий из-за народных сказок, которые едва знали.

– Слухи распространяются?

– И быстро. История попала в вечерние газеты. А сейчас о ней знает весь Лондон. Среди «теплых» многие нас не любят, мадемуазель. Они празднуют. Радуются. Когда выйдут «новорожденные», может случиться паника. Я предлагал ввести войска, но Уоррен осторожничает. После того дела в минувшем году…

Она помнила. Напуганный общественными беспорядками, последовавшими за королевской свадьбой, сэр Чарльз Уоррен, начальник городской полиции, издал эдикт, запрещающий проведение политических демонстраций на Трафальгарской площади. В ответ «теплые» мятежники, протестующие против короны и нового правительства, собрались там одним ноябрьским вечером. Уильям Моррис и Г. М. Гайндман из Социалистической демократической федерации при поддержке Роберта Каннингема-Грэма, члена парламента от радикалов, и Энни Безант из Национального светского общества призывали к свержению монархии^[10]. Последовали яростная, да что греха таить, откровенно жестокая борьба. Женевьева наблюдала за ней со ступеней Национальной галереи. Она оказалась не единственным вампиром, кто хотел примкнуть к предполагаемой республике. Не только «теплые» считали Влада Цепеша чудовищем. Элеанор Маркс, сама «новорожденная» и автор, совместно с доктором Эдвардом Эвелингом, «Вампирского вопроса»^[11], произнесла страстную речь, призывающую к отречению от престола королевы Виктории и изгнанию принца-консорта.

– …не могу сказать, что виню его. Тем не менее у округа Н нет средств и возможностей для подавления восстания^[12]. Скотленд-Ярд послал меня пришпорить местных парней, но у нас и так куча дел по поимке убийцы, не хватало еще толпы с серпами и кольями.

Женевьеве стало интересно, в какую сторону сейчас прыгнет сэр Чарльз. В ноябре комиссар, который раньше был скорее солдатом, чем полицейским, а теперь превыше всего ставил интересы вампиров, отправил армию. Еще до того, как пришедший в замешательство судья до конца прочитал текст Закона о бунтах, офицер гвардейских драгун приказал людям, как «теплым», так и вампирам, очистить площадь. После этой атаки собственная Карпатская гвардия принца-консорта окружила толпу, нанеся больше ущерба зубами и когтями, чем драгуны – примкнутыми штыками. Несколько человек погибло, многие получили увечья, затем последовала череда судебных процессов и немало «исчезновений». 13 ноября 1887 года стали называть Кровавым воскресеньем^[13]. Женевьева провела неделю в госпитале Гая^[14], помогая людям, получившим не самые серьезные ранения. Многие плевали ей вслед и отказывались принимать помощь от представителей ее вида. Если бы не вмешательство самой королевы, которая успокоила подданных, по-прежнему обожавших ее, империя могла взорваться, подобно бочке с порохом.

– И что, скажите на милость, я могу сделать, – спросила Женевьева, – дабы послужить целям принца-консорта?

Лестрейд пожевал ус, блистая зубами, на губах его застыли хлопья пены.

– Нам может понадобиться ваша помощь, мадемуазель. Тойнби-холл будет перегружен. Одни не захотят оставаться на улице, пока там разгуливает убийца. Другие станут сеять панику и призывать к мятежу, разжигая толпы, которые и так на грани того, чтобы взять суд в свои руки.

– Я – не Флоренс Найтингейл.